Глава 1.
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
Шумит море. Гонит ветер издалека, из глубины
морской пучины, тяжелые гребни волн.
Поневоле они бегут к берегу и разбиваются в
брызги о металлические борта кораблей.
А шум их, приглушенный и печальный,
будоражит мысли и куда-то зовет. То в далёкое-
далёкое прошлое, то в совсем ещё неведомое.
И тут уж ну никак не удержать чувства...
Опубликованный в газете «Заря Приднестровья» материал о событиях, произошедших в 1975 году на дважды Краснознаменном БПК* Балтийского флота «Сторожевой», вызвал большой интерес у читателей и послужил поводом для более подробного документального повествования о родном земляке – Александре Миронове. Но в заварухе пересечения людских судеб я просто не имею права не вспомнить и не рассказать о другом событии, произошедшем в далекой Атлантике в том же 75-ом году...
Мы уже стояли на рейде. Сбрили бороды и сидели в салоне, как на именинах. Нас ещё никогда так не встречали: цветы, школьники, корреспонденты, друзья. Чего только они не желали нам, говорили о нашем мужестве и даже о героизме. Но мы все смотрели на капитана.
Минутой раньше он как ребёнок плакал, обнимая поседевшую мать, а теперь вот, улыбаясь, похлопывает по плечу самого начальника Мурманского тралового флота, и тот даже обняться с ним норовит. Но мы же знаем, о чем он думает. Это же нам, нам он подмигивает!..
Эх, как хорошо вспоминается! В начале рейса наш прежний капитан, царь и бог прославленного «Бизона», рисковый и веселый человек, умеющий по звездам прокладывать путь к крупной рыбе, – вдруг заболел. Знакомство с новичком, по сути, не состоялось. Начальник в двух словах отрекомендовал его нам, и мы только и запомнили его фамилию – Прокудин. Имя с отчеством в рейсе узнали.
Сам-то он – ни низок, ни высок, коренастый, сбитый, лицо русское, скуластое, глаза серо-голубые, с дотошным, цепким взглядом. А волосы мягкие. Всё он их, спадающие на глаза, рукой поправлял. Таким запомнили и долго не видели. Даже когда отшвартовались от нас два буксирных катера, и мы пошли, пошли малым ходом, он так и не вышел на капитанский мостик. Корабли уже провожали нас гудками, а он не то, чтобы фотоаппаратом запечатлеть возвышающегося над портом и городом «Алешу», – взглядом не попрощался с ним принародно.
Но как только простор неба и моря спрятались за горизонтом Кольского полуострова, наш «Бизон» на всех парах ринулся в открытое море. Хотя куда движемся, никто не знал, даже замполит. Он тогда частенько возле матросов покручивался. Не пыжился уже, откуда-то доброжелательность к нам вдруг проснулась. Да и сам, видим, подтянутым стал, чисто выбритым и одеколоном «Океан» попахивающим.
– Ну как настроение, как кормежка? – расспрашивал он нас. Будто сам не знает, что наш кок не шел ни в какое сравнение даже со спецами пекинского ресторана в Москве. Какие блюда мы едали! А его бифштексы с кровью! Слюнки и по сей день текут. И потому, догадывались, капитан уже «по душам» поговорил с ним, а то с чего бы это он хорошим да вежливым таким стал?..
Ворчать мы не ворчали, но добрым словом часто вспоминали нашего бывшего капитана. Он хоть давал нам возможность отвести перед «боем» душу. А этот, видим, постепенно так, стал выше и выше подымать планку порядка и дисциплины. По-суворовски действовал...
Однажды утром просыпаемся и чувствуем: на стопоре стоим. Выскочили на палубу, а перед нами промысловых судов самых разных государств – видимо-невидимо. Сразу же догадались: «Джорджес-банка». А если ночью ещё и огни Нью-Йорка увидим – точно она. Это же надо, куда припер он нас, товарищ капитан. На селедку! Это чтобы проверить нашу стойкость и терпение. Ведь селедка –
солома. Приличных денег на ней мы точно не заработаем: восемь советских рубликов за одну тонну заморозки. Её тут много, но попробуй перечерпай её, клятую.
Настало время, и наш первый трал пошел за борт. Под грохот железных кухтылей, бобинсов, громадных подушек перекрестились мы на удачу и засучили рукава. И уже через час на палубе лежала примерно 30-тонная колбасища крупной, жирной атлантической сельди. Теперь только держись, братва! «Шарика» на селедке мы не гоняли, а что есть силы вкалывали, чтобы не подвести нашего приболевшего капитана. Он бы нас на «солому» не погнал. Палтуса искал бы или треску крупную.
Без перекуров и продыха мы целый месяц продержались на селедке и первый экзамен нового капитана без нареканий выдержали. Вначале, правда, ныли от боли руки (хоть куда их прячь), но потом, втянувшись уже в работу, с превеликим удовольствием по ходу дела слушали полюбовные байки и всякие жизненные истории, где надо приукрашенные, а где – правдиво жестокие, но все-таки весьма интересные и поучительные.
Сельди наловили и заморозили много. Не раз ходили к плавбазе на выгрузку. И уже знали, что на берегу мы не пух, перо да шкварки будем иметь, а кругленькую сумму в рубликах. Потирая руки, говорили: «Это же сколько планов мы нагора державе выдали за один только месяц? Молодцы!» Нахваливали сами себя.
В добром здравии шли мы к берегам Исландии промышлять палтуса. Командование флота дало радиограмму о необходимости добычи, и в большом количестве, замороженной печени этой рыбы. Экспорту и нашей медицине она нужна. Сто рублей тонна – это хорошо, думаем, а нашкерь-ка ее столько. В палтусе ж не тресковая печень, в нем ее с гулькин нос. Да и самого палтуса попробуй-ка натягай...
По ходу к месту промысла встретились с траулером «Восход». Это он должен был доставить нам почту и тралы. Но «Восход» сам вдрызг оборвался на палтусе, а почту передал «Зодчему», который и теперь в погоне за нами. Шлюпку нашу матросы молча встретили, а мы, ничего не ведая, размахивали руками и кричали:
– Вирай тралы, братва! И письма, письма давайте!
А они нам в ответ:
– Пока сигаретки принимайте болгарские «Шипка», «Солнце» да кое-какой провиант, а насчет тралов начальство разберется, только нет их у нас.
Ни с чем прибыли мы на свое судно. Палубники «бунтовать» стали. Но наш всеми уважаемый тралмейстер по имени Иван, а по виду – вылитый Фрол из кинофильма «Тени исчезают в полдень», –
на всякий случай пригрозив своей команде тросовой иголочкой, пошел с ней к капитану. Недолго поговорили друг с другом и вышли на палубу.
– На нет и суда нет, – тихо сказал капитан и распорядился отдать из самых неприкосновенных запасов новёхонький трал «Восходу». Кто-то, а кто – не разберешь, матерно ругаясь, яростно кричал:
– А сами чем, ... ловить будем?
Капитан выдавил какую-то брезгливую улыбку и хотел было что-то резануть по-моряцки, кулаки даже сжал, но так и ничего не ответил.
У берегов Исландии мы попали в жуткую полосу невезения. По четыре часа, как и полагается, тралим, тралим, а на палубе камни, да раз за разом – изорванный трал, и от силы две-три тонны палтуса. Мы загрустили. Капитана не видим. Догадываемся: с тралмейстером шушукаются. Потом вдруг срываемся с места и мчим еще северней, – к Гренландии держим курс. А по пути шведские корабли заприметили. Пятнадцать судов, видим, окружили промысловую банку и, никого к себе не подпуская, черпают и черпают палтуса. Ну, никак к ним не просунуться, след в след идут.
Капитан вышел на связь, даже по-шведски заговорил с ними, но безрезультатно. Долго мы, глотая слюнки, глазели с завистью, а потом видим, откуда ни возьмись – Иван наш к своей «лебедушке» вприпрыжку скачет и палубникам кулачищем грозит. Ну, что-то теперь будет, раз капитан сам взял штурвал и повел судно неподалеку от шведских тральщиков? Один обход с ними сделал, другой, а на третий – нырь в этот «чертов круг», и красиво так вписался в него. Те враз зашумели, гудками свое недовольство стали выражать. А капитан наш командует тралмейстеру: «Быстро трал за борт!»
Так и полетело наше последнее ошмотье в синее море. Ловись, рыбка, мала и велика! Палубники, четко и дружно работая, с большущей надеждой смотрели на насупившегося тралмейстера. И до-ждались, наконец, когда он, мудрено улыбаясь, дал понять, что тралы – наш и шведский – сцепились.
Ну, а теперь кто кого. Теперь посмотрим, чьи нервы и тросы крепче. Чтобы не мешать другим, – вышли на простор, и битва со «шведом» началась. Иван на свою «шынтрапу» не кричал, уже без сигареты во весь свой могучий рост стоял у лебедки и покашливал. Суда стали расходиться, тросы – быстро разматываться, вскоре скользнуло в воду и тросовое сплетение Ивана. Все! Тралмейстер махнул рукой, и нас сдуло с палубы. Кто где, с замиранием сердца наблюдали. Сначала начались обоюдные подергивания, а уж потом, когда убедились, что тралы сцепились намертво, – пошли на разрыв тросов. Натужно загудели корабельные машины, из труб повалил черный дым. Мы сжали кулаки, стиснули зубы, переживая за всех нас, за весь наш траловый флот и за все наше родное Отечество.
Настал, наконец, миг, и под ошалелые возгласы мы-таки вытащили шведский трал. Поверженный, он лежал со всеми причиндалами на палубе у наших ног. Наша взяла! Мы долго ощупывали его руками и видели, что именно там, где, никому не доверяя, сплетал в «косичку» тросы наш Иван, стальные нити только потрескались от натяжения, а шведские расплелись. С криками «ура!» мы было бросились качать тралмейстера за его – одну на всех – победу, но он, улыбаясь, кышнул на нас, правда, не добавив на этот раз своё излюбленное – «шынтрапа».
После этого в одночасье сдружились мы со шведами. Они нам машут, в гости зовут, трал новёхонький за возвращенные тросы подарили, и мы блаженно вписались в круг. А потом с каким рвением заработали! Шведы так не умеют. Кок наш разлюбезный, вот убей не припомню его имя, такую икру из палтуса приготовил – пальчики оближешь, – не то слово. Предвкушая, что в скором времени будет таять она у нас во рту, мы отрезали сначала хлебную горбушку (размером она была в два раза больше обычного кирпичика) и намазывали на нее натуральное коровье масло. Затем столовой ложкой нагребали из трёхлитрового бутыля янтарную зернистую, душистую и вкусную-превкусную икру и укладывали на хлеб с маслом слоем в три-четыре пальца. В-о-о-т такой величины получался бутерброд! Оставалось только широко-широко открывать рты, откусывать и смачно жевать, выставляя большие пальцы. Наш кок любил похвалу. И мы, глотая то, что тает во рту, и попивая кто чай, а кто и русский квас, опять с превеликим удовольствием говорили о любви. В море без нее очень трудно.
Перевыполнили мы план по изготовлению печени палтуса, его с лихвой заморозили и доложили об этом флоту. Выгрузили по-быстрому короба с этой продукцией и только было собрались отдать швартовы плавбазе, как с земли снова телеграфируют:
«Выполнение плана филе трески зпт рыбьего жира даст возможность флоту приобрести новое судно тчк».
Вот те на! Да нас же шведы как родных братьев ждут. Там по 20 тонн палтуса за два часа траления берут, а тут информация... Какое же решение примет капитан? – размышляли мы, догадываясь, что, конечно, уйдет на треску, раз надо. Такой он, черт его дери. И нам это, честно говоря, уже нравилось. Мы тоже, загораясь новыми флотскими идеями, жаждали достижения цели.
К шведам мы все-таки возвратились, но только для того, чтобы сувенирами обменяться на память о нашей встрече. Никто не поскупился. Попрощались и ушли искать треску. Крупную, филейную. Долго бороздили заветные места капитана, но набредали в основном на малые скопления окуня, пикши. Тут пошли шторма, и уже никакого рыбного свечения наш эхолот не показывал. Что делать? Тут и сам тралмейстер наш затосковал. Ночь-полночь, а он все на палубе околачивается, одну за другой сигареты выкуривает под самую любимую песнь, в которой нежный и душевный женский голос разливал по морю и нашим сердцам грустные слова:
«... Может быть, оттого,
Что люблю одного,
Я в тревоге за всех моряков...»
А было это примерно в начале октября 1975 года. Он, наш Иван, первым и увидел в непроглядной темени огоньки. Они светились далеко от нас. То вспыхнут, то погаснут. «Кто-то выходит с нами на связь», – подумал тралмейстер, быстро шагая к каюте капитана. Тот поднял радиста, и светотелеграмма вскоре была расшифрована. В ней сообщались точные координаты большого рыбного скопления.
Мы спали беспробудным сном, когда в ту же штормовую ночь палубники еле-еле вытащили в указанном нам месте «до краев» набитый метровой треской шведский трал. В каютах тут же заговорили радиорепродукторы, послышался подохрипший и слегка взволнованный голос капитана: «Команде вставать. На борту...» И так далее.
Мы вышли на такую треску, что если смотреть на нее долго, – искрятся глаза и от радости кружится голова. Вытащенная со дна моря со всеми его запахами и теплом, метровая, сбитая, она еще долго билась в рыбоотсеках.
Со своими шкерочными ножами, в рыбацких робах вышли на палубу и капитан, и замполит, и боцман, и кок...
Но прежде мы от всей души отблагодарили своих «наводчиков» самыми изысканными рыбными деликатесами. В ход пошла даже икра палтуса, закатанная в трёхлитровые банки.
Вот тогда я и увидел в первый раз большой противолодочный корабль «Сторожевой» в самой близи. Мне бы спросить тогда: есть ли на корабле дубоссарцы, земляки мои? Но они торопились. Помахали нам руками на прощанье, погудели сиреной, да и скрылись в бушующей волне и тумане. Только я до сих пор корю себя за то, что не сделал этого. Ведь под самым, как говорится, носом был, в шлюпке, а не спросил.
С той поры прошло много, почти что тридцать, лет. С капитаном Прокудиным, тралмейстером Иваном и многими другими сотоварищами часто вижусь... в мыслях. В том рейсе мы с лихвой перевыполнили все планы, он получился у нас сверхзолотой. Чтобы только подняться до площади «пяти углов» в Мурманске, капитан «отстегнул» даже нам, «шынтрапе», по пятьсот рубликов каждому.
Кто где проводили рыбаки стоянку. Многие – с капитаном и его добродушной матерью на даче, на земле. По утрам пили чай с грибными пирогами и с улыбкой вспоминали, как, сбивая тыльной стороной шкерочного ножа примерзшие к носу сосульки, учились переживать и терпеть, чтобы флот все-таки смог приобрести новое судно. Чтобы, как тогда со шведами, мы смогли дружить со всеми людьми.