ГЛ.22. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Какое растяжимое это понятие – первая любовь! Откуда начинать счет? Не с первых же сердечных волнений – легких, как дуновение весеннего ветра в начале марта, когда еще стоят морозы? Тебе приятно видеть человека, слышать его голос, но ты ничего от него не ждешь. Ты просто любуешься. Что осталось от садиковой любви к Пете Трескунову или школьной – к Шурику Михайлову? От Пети – одно имя, от Шурика – цвет волос и глаз.
У людей увлекающихся таких любовей по жизни рассыпано десятками. Даже врача своего палатного забыла – осталось в памяти тела, а не сердца, тепло его рук, передвигающих по моей груди стетоскоп. Все!
А вот Юра начинал эпоху любви, хотя смешно так говорить сейчас, в наш век, когда старшеклассницы не только целуются, а и спят со своими мальчиками! И беременеют, аборты делают. А я тут со своей первой любовью только могу вызвать недоумение у молодого читателя. Одно утешает – не прочитают это даже собственные внуки!
Весь девятый класс, а потом до окончания школы я жила на полную катушку. Мозги и сердце не знали ни минуты покоя. Шквал эмоций и буйство мыслей заполнили мое существо до предела. Выйдя за него, можно было свихнуться. Но что-то хранило меня. Наверное, Судьба все-таки берегла меня для будущих волнений, по качеству более высоких. Ведь предстояло еще выйти замуж, родить детей, закончить университет, написать первую книжку, ну и так далее.
А тогда…
Как меня еше хватало на дружбу сразу с несколькими людьми, которые между собою не общались из-за полной противоположности натур?
Ближе всех была Ира Монина и Света Меркушова. С дворовой моей подружкой я сидела за одной партой, так что она первой успевала меня спросить перед уроками:
– Ну как, целовались?
– Не-а, просто гуляли по скверу.
– Вот дурак! – удивлялась Света.
Она уже встречалась со студентом-горняком, пятикурсником. И, конечно, целовалась. Моя пассивная по жизни подружка целовалась и обнималась, а я, куда активнее по характеру, бродила по аллеям нашего скверика со своим Юрой, изредка держась за руки.
Юра, наконец-то отцепился от своей компании, отстоял свое право на личные свидания со мною. Цена была такая – временный разрыв мужской дружбы со Славиком, на меня претендующим. Славик откололся, но злобу на нас с Юрой лелеял в душе. Даже однажды сорвался на мерзкий поступок.
– Нам надо поговорить, – сказал как-то после уроков, выловив меня из толпы учеников, уже за воротами школы.
– Давай, говори, – ответила я с досадой, одновременно выискивая глазами Юру. Ведь это он обычно встречал меня.
Мы шли рядом молча весь квартал до моего дома. Славка набирался мужества.
– Ты вот думаешь, что Юра тебя уважает, а он мне недавно сказал про тебя такое!
Я чего угодно могла ожидать, но не этого:
– Вроде бы такая доступная, что с ним уже… спала.
– Ты что – дурак?!
Он задумался, подбирая слова, потом выдал:
– Если это правда, что вы уже…того, то вы – развратники, да!
Славка даже побагровел.
– Не мог такого Юра сказать! Проваливай! – рассердилась я.
– Он дал честное комсомольское!
Славка быстрым шагом пошел от меня по улице. Мне надо было подождать до завтра, чтобы посоветоваться с Ирой. Вот кто умнее всех нас. Не мог Юра сказать такое! Выдумал все Славка!
Но до завтра надо еще дожить, а уже сегодня придет Юра, и… Как себя вести? А вдруг Славка не придумал? Так ли хорошо я знаю этого Юру? Ведь он за четыре месяца нашей дружбы на расстоянии полуметра так и остался загадкой!
Эту сторону моих отношений я обсуждала только с Ирой Мониной. Ради свиданий с Юрой она отступила в сторону, жертвуя нашим общением.
Каждый день наш строился теперь по одной схеме. Сначала приходят к нам домой Женя, Вова и Юра Шишканов, потом – Ира. Я провожу минут двадцать в ожидании, пока появится Ира, чтобы скинуть на нее всю компанию. Собравшись вместе, они уходят гулять, а я иду на свидание с Юрой. Он ждет меня в сквере – этот удивительный парень, ни на кого не похожий своим поведением.
Если верить его ласковым глазам, я ему очень нравлюсь. Если по поступкам – то нет. Просто надо же с кем-то дружить, если тебе стукнуло семнадцать?
Юра переросток, старше меня на год, потому и выглядит так по-взрослому. Его маленькая семья – брат и мама – остались во Львове, а Юра учится в Днепропетровске и живет у бездетной маминой сестры с мужем. Они заменили ему родителей. Отец погиб на фронте, а маме не до Юры: его брат-близнец – калека, горбун, много болеет, из-за чего матери нельзя бросать работу. Она врач. А Юра до девяти лет не мог пойти в школу, ухаживая за братом, который в семь лет упал, повредил позвоночник и перенес несколько операций. В результате он все-таки остался инвалидом. Получается, что мать Юрина пожертвовала учебой одного сына, чтобы сохранить другого.
Обо всем этом Юра рассказывал скупо, приходилось вытаскивать из него информацию чуть ли не хитростью.
Он вообще вел себя странно, непредсказуемо. Никогда не пояснял своих поступков, не оправдывался, словно предлагая окружающим принимать его таким без всяких оговорок. Он мог прийти на свидание раньше на полчаса, а на следующий день удивиться, почему это я не явилась.
– Что-то случилось? Я тебя ждал-ждал и ушел.
– Я пришла вовремя, в семь, как договаривались.
– Но я не мог в семь, я освободился в половине седьмого.
– А я откуда должна была знать, что ты придешь раньше? И куда ж ты двинулся в семь?
– Мы с ребятами гуляли по Дзержинской.
Вот тебе раз! Они спокойно гуляли по городу, а я ломала голову, почему он не пришел! И никакого раскаяния!
Всякую попытку выяснять отношения он тут же пресекал, переводя разговор на другую тему.
В следующий раз я специально опаздывала на полчаса, а он ждал терпеливо. Но опять же – ни слова упрека, почему это я опоздала?
Вот и сегодня я затягиваю время, чтобы немного опоздать, посмотреть на него издали, как движется этот крупный, высокий парень с фигурой спортсмена, вокруг парапета с каменными останками Екатерины Второй.
Сегодня опаздывает он. Теперь я торчу под памятником, а вернее – кружу вокруг него. Вот уже полчаса прошло, а его все нет. И я ухожу.
Все гуляют, а я сижу дома с тайной надеждой, что он все-таки придет прямо сюда, к нам домой, и все объяснит. Что могло случиться?
Я уже рисую себе всякие ужасы. Например, яхта перевернулась, и Юра утонул. Он же яхтсмен, все свободное время в теплый сезон до отъезда во Львов проводит на Днепре. Это мне еще предстоит узнать. Но сейчас они там что-то ремонтируют, красят, готовятся к лету.
Вечер пропал. Я чуть не плачу. А на следующее утро выхожу из своих ворот в школу, замедляя шаг. Юра со своей компанией (и Славка с ними) идет по улице снизу (он живет в доме для преподавателей Транспортного института на соседней улице, ближе к Днепру). Я не оборачиваюсь назад, изображая равнодушие и полное спокойствие. Он отделяется от ребят, догоняет меня:
– Привет, лохматая!
– Привет.
– Что ты вчера делала?
Господи, как это понять?!
– К контрольной готовилась.
– А-а! А мы чинили яхту. Смолили. Пока не стемнело.
Вот тут бы и возмутиться, но я изображаю полное равнодушие. Гад, гад, забыл о свидании!!!
– Приходи сегодня в наш сквер, а?
– Зачем? Чтобы потом ты мне рассказывал, как ты смолил яхту?
У него на лице полное недоумение. Он что – дурак?!
– Ты обиделась?
– Нет, я тебе соврала. Мы с Женей и мальчиками гуляли по проспекту Карла Маркса.
– А пойдем завтра в кино?
Мне уже стыдно заводить разговор о сплетне, которую пустил Славка. Я понимаю, что тот врет, наговаривает на друга, чтобы нас поссорить.
Кино состоялось, слава Богу, Правда, билеты я себе сама купила, а он – себе. Я понимаю, что нет у него своих денег, живет в «прыймах», как говорится, но хотя бы пару слов сказал об этом, извинился. Ведь в те времена еще не принято было расплачиваться каждому за себя! Нет, молчит.
Однажды пришел на свидание прямо с водной станции. Чистая рубашечка голубого цвета, рукава закатаны до локтя, весь такой красивый, загорелый (успел уже загореть!), но… боже мой – грязные потеки до самых локтей! Он не помыл руки!
Весь вечер я страдала от стыда за этого неряху перед людьми. Старалась затащить его на безлюдные аллеи, чтобы никто ничего не заметил. Была мрачная, молчаливая, а он терзал меня расспросами:
– Ты чего такая скучная? Эй, лохматая, глянь на меня!
И ласково проводил ручищей по моим волосам, по-взрослому брал за подбородок, чтобы заглянуть в глаза. А я, чистюля от природы и по воспитанию, чувствовала, как моя любовь тает, тает, тает… И потом понадобится два-три дня разлуки, чтобы снова затосковать по его черным медвежьим глазам, римскому носу и ласковым рукам.
Наступило лето, и до самого отъезда Юры во Львов наши свидания уже проходили по другому сценарию: мы, наконец-то стали обниматься. То есть, стояли под деревом, подперев его, в обнимку. Наши лица были рядом, руки смыкались в неподвижном объятии, но – никаких поцелуев не следовало.
Это же надо было так себя сдерживать, ему, молодому парню, в самый разгар плотских желаний, чтобы за несколько месяцев свиданий не поцеловать девушку! А разговоры велись такие:
– Вот закончим институт, поженимся, будут у нас дети… Ты сколько хочешь?
– Мальчика и девочку.
– А я – целую футбольную команду!
При этом – ни слова о любви! Но в глазах – море ее! И вот щека уже к щеке… тут бы и губам сблизиться. Кровь кипит. Даром. Опять впустую. Расходимся, измученные неудовлетворенностью. Мне-то что? Мне хватило бы поцелуев вполне, о большем даже не думаю, как и все мои сверстницы. В те далекие пятидесятые годы, когда сначала следовало замужество, а потом постель, мы и мысленно не отваживались на деяние, называемое сейчас сексом. Я говорю, конечно, о приличных семьях, где даже разговоры о сексе были табуированы.
И снова допросы подружек на следующий день:
– Ну как?
– Никак.
– С ума сойти, – сочувствуют Ира со Светой.
У Иры Мониной тоже любовь в разгаре, но неразделенная, к Жене Угарову. Он все еще тоскует по моей младшей сестрице, которая давно ходит с другими мальчиками, а Ира терпеливо ждет, когда Женя обратит свое мужское внимание на нее. Человеческого внимания ей хватает! Женя Иру уважает безмерно, им вдвоем интересно, как и мне интересно с Женей. Но по-прежнему дружба носит коллективный характер, и не поймешь, кто кому больше нужен или нравится. Я ловлю на себе влюбленный взгляд Юры Шишканова, он краснеет по-девичьи, если оказывается рядом, когда мы меняемся местами перед тем, как гулять впятером. Ира своими удивительными голубыми лучистыми глазищами провожает каждый жест и слово Жени Угарова. Вовка Довнарович из себя выходит, чтобы очаровать нас с Ирой.
Это потому мы вместе, что Юра уехал во Львов.
Кончилась эпоха пионерских лагерей, никто никуда не уезжает, ведь мы все дети небогатых родителей, и о такой роскоши, как поездка на море, даже не слышали. Для отдыха есть Днепр, парк Шевченко, а еще во Дворце студентов танцевальные вечера – по билетам.
В городе есть несколько мест, где по вечерам собирается молодежь. Главное – это часть проспекта Карла Маркса – от Горного института вниз до улицы Ленина. Здесь прохаживаются парами и в компании, как это принято на Бродвее у проклятых американцев.
Мы тоже свой проспект именуем Бродвеем. Публика тут культурная, в основном студенческая, разбавленная немногочисленной «золотой» молодежью. У тех своя компания – визуально броская. Это так называемые стиляги, за которыми время от времени охотится комсомольский патруль. Модная одежда и прическа, перстень на руке, гитара, длинный галстук радужного колеру, ботинки на высокой платформе, свой язык – эти внешние раздражители так невыносимы для сердец комсомольских активистов, что они в дуэте с дружинниками на глазах у прохожих отлавливают отдельных особей и сладострастно режут обшлага их узких брючат. Жертва поклонения западной моде напрасно сопротивляется, защищая яркий галстук, приобретенный задорого у спекулянта. Эта деталь с живописными картинками (попугай на фоне океана, например) тоже конфискуется.
У нас, старшеклассников, стиляги не вызывают раздражения уже потому, что те в драках не участвуют, к девчонкам не пристают и не матерятся. Мы догадываемся, что это все дети из зажиточных семей, раз имеют возможность доставать и носить модные шмотки, а также кутить в ресторанах. Они возбуждают только любопытство своим стремлением выделиться из толпы хотя бы внешне.
Мы даже не догадываемся пока, до чего эта среда разнородна. И как на благодатной почве сопротивления навязанным сверху идеалам вырастут чудные плоды поэтического творчества, художественного, музыкального – свободные от серой ординарности мышления.
И появятся политические диссиденты…
Конечно, никакой почве не удавалось еще избавиться от сорняков самостоятельно. И одни так называемые стиляги сбросят яркое оперенье во имя творчества или интеллектуальных открытий, а другие когда-то вынужденную спекуляцию сделают своей профессией, даже не представляя, что в далеком будущем это назовут бизнесом, уважаемым и легальным. Кто-то возьмет в руки гитару, кисть, ноты, засядет за пишущую машинку и будет с некоторым смущением вспоминать, как баловался травкой. А другой сделает эту травку главным источником дохода и вольется в невидимые сети наркоторговцев.
Возвращаюсь в середину пятидесятых…
Итак, наша маленькая компания свой вечерний променад начинала с улицы Дзержинского, потом спускалась вниз по Бродвею имени Карла Маркса. Здесь толпа гуляющих становится все гуще – по мере приближения к улице Ленина, а затем редеет, редеет. Дальше идти – неинтересно. Мы возвращаемся назад, и начинается подъем в гору. Наш город лежит на семи холмах, и только в центре есть плоские улицы и небольшие площади.
Летнее тепло, запах распускающейся акации и множества цветов на клумбах кружит голову. Молодые голоса, заразительный смех, свет фонарей вдоль аллей посреди проспекта – все пьянит и каким-то чудом объединяет гуляющих прохожих.
У нас нет денег, чтобы посидеть в кафе, куда заходит «золотая молодежь». Но поесть пломбир из вазочек в специальном уголоке гастронома мы можем.
Опасная территория для нас – парк Чкалова. Он хоть и красивый, с прудом посередине, где плавают лебеди, но пользуется дурной славой. Из-за ежедневных драк на танцплощадке. Сюда съезжаются из заводских поселков, окружающих город кольцом, учащиеся профтехучилищ – «пэтэушники». Здесь отдыхают от казарменного житья солдатики, отпущенные на вечерок и мечтающие познакомиться с молоденькими домработницами и больничными нянечками, будущими швеями и прочими деревенскими жительницами, наводнившими город в поисках работы и женского счастья.
Эта танцплощадка славится жестокими драками между рабочей молодежью и солдатами, между обычной шпаной, живущей на Комсомольской улице в дрянных довоенных домиках, объединенной в опасные стаи, и пришлыми чужаками.
Приличные девочки на танцульки в парк Чкалова не ходят. Они предпочитают танцплощадку в парке Шевченко.
Правда, и сюда по выходным дням устраивают набеги заводские парни – попугать приличных горожанок и продемонстрировать свою независимость. Их немного, но они задают погоду и портят настроение «хорошим» девочкам и мальчикам.
Обычные школьники «пэтэушников» боятся. Все знают, что в профтехучилищах учатся вчерашние двоечники и хулиганы, от которых школа постаралась избавиться.
Конечно, нам внушают на уроках истории, что рабочий класс – самый передовой, что пролетариат – гегемон, а значит – мы, остальные, как бы второсортные, обязаны их уважать. Но не получается. Заводская шпана на передовой класс мало похожв. Равняться на них никому не хотелось – даже тем, кто вырос в заводском поселке, но мечтает выбиться в люди, то есть – поступить в институт и забыть свой поселок как страшный сон.
В нашем промышленном городе при каждом заводе были такие одноэтажные поселки, покрытые копотью, словно переселившиеся из романа Горького «Мать» вместе со своими привычками и традициями. Тяжкая работа в грязных цехах и круглосуточном грохоте, пьянство в свободное время и праздники, вылазки порыбачить на Днепр летом и мелкие семейные радости, когда на свет появлялся новый потомственный рабочий, – этот набор скудных жизненных впечатлений могли порушить лишь единицы, которым повезло родиться с мозгами и характером.
Всем вроде бы советская власть давала возможность учиться, но поменять менталитет за несколько десятков лет не была способна никакая революция.
Мы меньше всего задумывались в то время об этой чужой среде и просто старались с нею не сталкиваться. И пока не выросли на окраинах огромного промышленного города микрорайоны, куда переселились частично и рабочие семьи, и пока процесс ассимиляции медленно, но все же проходил в этой новой смешанной среде, город так и делился на своих и чужих.
Самым элитным считался Октябрьский район – район вузов, и нам просто повезло, что жили мы хоть и тесно, но в окружении парков, скверов и тихих улочек, где обитала научная и партийная верхушка. Да еще близость Днепра делала наше место привлекательным.
По воскресным вечерам в парке Шевченко работали концертные площадки, где играл симфонический оркестр и выступали самодеятельные коллективы. Но молодежь стремилась на танцплощадку в парке или во Дворец студентов, наконец-то отстроенный на развалинах бывшего Потемкинского дворца.
Попасть во Дворец студентов на платные танцы было трудно. Желающих было больше, чем билетов. И мы просто перемещались от одной концертной площадки к другой, бродили по аллеям, заглядывали на танцплощадку через забор, чтобы послушать красивые танго и фокстроты и поглазеть на танцующих.
Милиция как могла охраняла покой в этих «приличных» участках города, и когда на самой площадке завязывалась драка, милицейские свистки разгоняли участников, а те толпой выбегали за ограду – выяснять отношения в темных местах.
В такие моменты мы радовались, что не ходим в это злачное запрещенное родителями место. Ведь драки завязывались из-за девочек. И я хорошо себе представляю, во что бы вылилось появление моей сексапильной сестренки в этом логове хмельных от молодой похоти плохих мальчиков.
Однажды по какой-то причине не состоялось свидание с нашими, хорошими мальчиками, и мы втроем (я, Лялька и Лина) отважились сунуться на танцплощадку. Сначала постояли возле ограждения, понаблюдали. Нам показалось, что сегодня народ собрался приличный.
Купили мы билеты, вошли, встали в сторонке. Кончился быстрый фокстрот «Рио-Ритта», парочки разбрелись по своим местам. Заиграл репродуктор модное танго « В парке Чаир», и к нам тут же направились кавалеры. Разобрали всех троих. Вели себя прилично, не лапали во время танца, пошлых вопросов не задавали.
И вдруг что-то произошло – мы не поняли – что конкретно, но в воздухе повисла угроза.
– Пойдем домой, – сказала я Ляле. – Смотри, на тебя глаза вылупили. Вон, слева, двое. А где Лина?
Лина молча отдирала от своих рук кавалера, который требовал следующего танца. Он держал ее за запястья. К ним уже спешил на подкрепление разнузданной походкой какой-то тип.
– Лина, тебя ждет брат! – сказала я издали. – Вот он, идет!
Ее отпустили, и мы втроем ринулись к выходу.
– Вы куда, девочки? А танцы?!
– Стойте! Мы с вами! Федька, за мной! Девки уходят!
Мы мчались по аллее молча – стеснялись звать на помощь. Да и зачем? Воскресенье, народу полно, не будут же нас убивать?
Но страх подгонял, потому что парни по всем внешним приметам были чужими, и мы не знали, чего от них ждать. Они улюлюкали нам вслед до самого выхода из парка, а потом отстали.
С той поры мы даже близко не подходили к танцплощадке.
продолжение http://proza.ru/2011/04/15/1377