БАБМАНЯ
Померла баба Шура, была она самой старшей в деревне. Двух лет не дожила до девяноста. Проститься пришли четыре завосьмидесятилетние подружки. Белолицая совсем слепая баба Алёна, высокая, когда-то очень статная; баба Мотя, маленькая, сухонькая, с клюкой; в молодости и зрелости величавая Мавра, попросту Моря, как ее привыкли называть, дробненькая и самая шустрая из всех подружек, с сухими, как папиросная бумага, руками и тяжелой судьбиной.
Четвёртая - баба Маня Кротиха, затворница, которая давно уже не выходит за калитку без дела и коротает все свои вечера при керосиновой лампе. В деревнях прозвища прилипают лучше всякого скотча. Кротихой прозвали её недавно, когда бабманин дом и двор в одночасье погрузились в кромешную тьму. Два года назад Электросеть отключила у старушки электричество за неуплату и так и не подключила вновь. Зато и по сей день систематически дважды в год высылает квитанции с непонятно откуда берущимися суммами за свет, который она не потребляет нисколечко. Есть у бабмани старенький, ещё ламповый, телевизор, холодильник "Саратов", но они давно уже стоят так, для мебели, и не потребляют никакой энергии. Утюг есть, угольный, в приданое полученный от матери. Еще есть печка русская с лежанкой, спасительница и от хворей, и от холода, и от голода. А от печки, если ее затопить, еще и свет теплится. Так что никакого электричества баба Маня не потребляет и не хочет.
Жаль только, что дров сейчас не купить. Не продаются они в наших подмосковных местах. Из Тулы или Калуги могут привезти, да что-то не везут. Раньше лечили специалисты лес, холили, вырубали гнилые стволы, просеки делали, кабанам да лосям кормушки ставили. Заботились. Порубки были и порубочные билеты для желающих запастись дровами. С каждой пенсии откладывала баба Маня денежки на дрова. Сейчас топлива не найти, разве что люди добрые сжалятся, подбросят к забору какие ни есть чурочки. Можно было из лесу, что на пригорке, на горбине какой ни есть сухостой принести. Теперь из лесу не прихватишь – нету силёнки даже на салазках привезти то, что по опушкам валяется. А валяется много.
Вот и идут на растопку старые доски с гвоздями, когда-то называвшиеся сараем. На что теперь бабмане сарай, а тепло, оно нужно круглый год, и сырой бревенчатый дом требует подтопки с сентября по май месяц, да и в июне холода бывают. В России ведь живём, не в Африке. Выйдет бабманя на двор и взглянет на остатки сарая - когда-то ведь придёт и им конец. Перекрестится. Слава Богу, ещё забор есть, на мой век хватит дров, подумает она и вздохнёт с облегчением. Забор - сейчас он, как беззубый бабманин рот - ставил ещё супруг её, Константин, царство ему небесное.
Сказывают, по большим православным праздникам уходит бабманя пешком раным-рано и возвращается поздно вечером. Лето ли, зима ли - надевает молодёжное суконное пальто на ватине с меховым воротником, берет посох и выходит из деревни. Видели ее в Высоцком монастыре на службе. Целый день стояла и молилась. Автобусов она не признает, а значит пешком шла баба Маня пятнадцать километров туда и столько же обратно. Господь Бог силы даёт таким людям.
Вымирает деревня. Вымирают русские печки. Тихо уходят на погосты наши старенькие деревенские женщины с деревянными от работы пальцами. Неслышно схоронили бабу Шуру. Когда с ней попрощались близкие и гроб заносили в газель "Ритуал", кто-то негромко спросил, как старушку звали-величали. Вспомнили, что отец у нее был Иван, а значит, Александрой Ивановной.
Рассказывала мне как-то Александра Ивановна на скамейке у дома о своей молодости и замужестве. О том, как жили они справно, дом хороший срубили, народили трёх сыновей. Но нашлись завистники, подпалили их оазис счастья – и пошло-поехало. Беда ведь одна не приходит, другую за собой волочёт. После пожара купили небольшой домишко в этой же деревне, вроде как временно, до лучших времён. А они так и не наступили. Нашёл её муж Иван полюбовницу. В доме напротив, только пруд их разделял. Уйдёт, бывало, к своей красавице, вроде как помочь вдовушке траву покосить или дров нарубить. Поначалу доверяла Александра, в деревне-то все друг другу помогали, а он мужик был сильный, здоровый, авось не убудет от него. Ан, убыло. Почувствовала Александра душевную тревогу всей своей женской интуицией, но было уже поздно.
По вечерам ярко зажигался свет в Наташиной избе, что напротив, и муженёк в это время был у неё, в помощниках. Потом перестал возвращаться домой. Сыновья, ничего не ведая, тянулись к отцу, как и раньше, не замечая, что ушёл он навсегда и мать страдает очень. Как-то летним утром младшенький, Митя, как был со сна, в легкой рубашоночке, увидев отца, с криками: «Папка, папка!» радостно побежал к отцу, в дом к тёте Наташе. Пробегая мимо пруда, что-то там увидел, заигрался, да так и ушёл под воду.
Даже такое горе не вернуло отца. А Александра всю свою долгую жизнь ждала его…
Русские деревенские женщины – это особые судьбы, похожие одна на другую, но неповторимые. И не сравнить их ни с чем. Это эпохальное явление, которому, увы, когда-нибудь придет исторический конец. И останутся они разве что только в хорошей русской литературе. Все самые лучшие русские люди, самые большие умы во все времена родились в деревне, от русских матерей. Не все, правда, об этом помнят.
… Молится и деревенствует баба Маня, считая свои денёчки. И если когда-нибудь так же, как на похоронах Александры, спросят, как звали бабу Маню по отчеству, вряд ли кто вспомнит, что при рождении нарекли ее красивым русским именем - Мария Васильевна. Родилась она на Волге, жених привёз ее в родительский дом в Подмосковье, жили они ладно, детей не нажили, и всю свою долгую жизнь втайне ото всех терзалась баба Маня печалью о родных волжских просторах и бездетности. Может, потому и зябнут у неё душа и руки. И уже не хочется ждать ниоткуда тепла и света.
СЕРЁНЬКА
Цвела сирень, и все были на работе в поле. Родился Серёнька крохотным, недоношенным, таким и остался. Как родился Серёнькой, так и сейчас, в сорок пять, его и зовут. Называет он себя публичным человеком, потому как без него вроде никто и существовать не может: все зовут, всем помогает, все деревенские новости знает наперёд.
Дома своего, угла, давно уже нет, вот и ночует по чужим дворам, благо привечают, где работает, там и ночует. И всегда он при деле, без проблем. Странно, вроде как сейчас нигде так не живут, а вот получается.
Дробненький, как подросток, шустрый, как сверчок. И все считают его как бы своим, нашим, общим. Идёт по деревенской дороге, всегда быстрой походкой, целеустремленной такой, которая вес ему прибавляет, со всеми здоровается, и все к нему с вопросами и предложениями, заказами. Кому мостик подремонтировать, кому дров наколоть, траву окосить на неудобьях. Серёнька заранее знает, кто сарай строить собирается, кто колодец рыть, мотоцикл чинить, - это его потенциальные заказчики. Но не коммерческий он человек, потому как все его зовут работать, а денег не дают, так, за еду или пачку-две сигарет трудится у них Серёнька, и его это устраивает. Спросишь, как дела, всегда: «Отлично». – «Платят ли?», – «Какое там!». Он, наверное, за всю свою альтруистскую жизнь никогда купюры больше сторублёвки в руках не держал. А живёт.
Зато ввиду своей гиперактивности и несоблюдения техники безопасности, а подчас и безалаберности, получает Серёнька сполна. Переломы и синяки под глазом случаются с ним часто. Попросили местные охотники пару дней присмотреть за собакой и ни в коем случае не спускать с цепи, так Серёнька никак не смог не проявить самостоятельности. И с точностью наоборот отпустил животное, решив прогуляться с охотничьей собакой вдоль деревни. Собака укусила ребёнка. В результате её застрелили, Серёньке набили морду. Попросили москвичи дачу посторожить. Ночью неизвестные дачку и обчистили. Приехали хозяева, Серёньке морду набили. Уж если возьмётся Серёнька помогать: грузовик со стройматериалами разгрузить, баньку поставить, брёвна переложить или крышу кому покрасить, - обязательно что-нибудь на него упадёт или сам в какую яму провалится и сломает ногу-руку-рёбра. Благо, заживает на нём всё так же быстро, как и ломается.
- Ты чего, Серёнь, хромаешь?
- Да вот вчера Матрёхиным забор ставил, на гвоздь наступил. Ерунда, пройдёт.
По врачам ходить он не любитель. В городе не бывает, хотя и есть у него там родственники, сёстры живут, их дети, племянники значит, но где и как они там, он не ведает. Обходится как-то без них, а они без него. Живёт один, бобылём, ни гражданских, ни каких иных жён и женщин за ним не наблюдалось.
Где-то возле речки есть у него кусок землицы. Казалось бы, сажай огород, картошку расти, укропчик какой, - на себя-то хоть поработай ради кормёшки зимой, когда деревня совсем «вымирает» без дачников. Своего-то люду, деревенского, по пальцам пересчитать. Некогда! Другим посадить картошку или теплицу накрыть плёнкой – всегда пожалуйста, никогда не откажет. За десяток яиц, бутылку молока или за спасибо. Мальчику на побегушках для себя всё некогда.
Курит Серёнька, наверное, с рождения, и с тех пор вечно стреляет сигареты. Иногда из верхнего кармашка рубахи торчит пачка «Мальборо», в которой аккуратно уложены короткие сигаретки без фильтра а ля «Прима». Нравится ему, наверно, так.
Горемычным его не назовёшь, всегда в хорошем настроении и вечно в похмелочном состоянии. Плакал ли он когда? Видели его сидящим на пеньке возле пруда, сгорбленного и откровенного: плакал и рыдал, громко, как обиженный подросток, от несправедливости. Кто-то из своих, деревенских, застрелил его послушного и верного пса. Просто отстрелил, чтобы не бегал по деревне. Слёзы горечи и обиды стекали ручьями с лица, по брюкам, он не мог остановиться от рыданий.
В городе на производстве он никогда не работал, зарплат не получал, и, казалось бы, на какие шиши живёт всю жизнь. А ни на какие, но живёт же. Одежда-обувь на нём всегда с чужого плеча, но ладная, когда-то модная и по сезону. Джинсовый костюмчик или ондатровая шапка, качественная дублёнка, которой сносу нет, поэтому она и на нём.
Наверное, трудно поверить городскому жителю, что можно прожить жизнь в четыре с половиной десятилетия без денег, собственного дома, женских утех и прочего счастья и не казаться бомжем. Ан, нет! Ни кола, ни двора, а жив курилка!
Родной дед Ефрем, чью судьбу, наверное, повторяет Серёнька, прожил в деревне 99 лет и умер на своих ногах. Была у него собачонка, которую он никогда не кормил. «Зачем, собака завсегда себе пропитание найдет в природе», - говаривал он. И собака жила при нём долго и верно смотрела в глаза. Сказывают, однажды кто-то заплатил ему за работу – шкафчик для посуды смастерил – лимонами, целый килограмм дали. Съел их дед, очистив от кожуры, не в один присест, конечно, а потом долго вспоминал: «Вкусный фрукт, заморский, но недоспел чуток, сладости не набрал». Ни на каких заводах, фабриках и в артелях дед не работал, а тоже всё больше по деревне трудячил, за еду да за доброе слово. Правда, это в другие времена было. Времена меняются, а люди стараются жить и оставаться людьми.
ЕВИНЫ ДЕТИ
Как-то перебирала старые детские книжки. И на глаза попалась добрая книжица в твердой глянцевой обложке: «С любовью к природе». Дидактический материал по природоведению для начальной школы под редакцией И. Д. Зверева. Составлена она по материалам наших лучших писателей и знатоков природы и пропитана такой искренней любовью к окружающей нас природе, что захотелось ее перелистать снова, и я зачиталась. Есть книги для детей, которые интересны всем без исключения и познавательны в любом возрасте. Она – такая.
Привлёк моё внимание коротенький, в пять абзацев, рассказик «Враги нашего леса». «У деревьев много опасных врагов», - пишет автор и перечисляет насекомых-вредителей: майские жуки, жуки-короеды, гусеницы бабочек-шелкопрядов… А поскольку издание дидактическое, после текстов идут вопросы, чтобы закрепить знания. Какой вред наносят лесу перечисленные насекомые? Кто нам помогает бороться с вредителями леса? Каких вредителей-насекомых вы видели в лесу?
И так мне захотелось ответить автору на его вопросы!
Самый большой вред лесу наносят люди. С вредителями леса давно уже никто не борется. Ни с насекомыми, ни с людьми. В лесу я видела разных вредителей: соседей и совсем незнакомых деревенских жителей и дачников с импортными дорогущими пилами, топорами (реже), а также любителей берёзового сока, не их самих, а подвешенные ими к берёзам пластиковые бутылки и забытые этими людьми. Сок стекал по переполненным баклашкам и, видимо, тёк и тёк не один день на землю, вместо того, чтобы подниматься вверх и питать крону.
Видели ли вы, сколько засохших берёз стоит по опушкам наших подмосковных лесов? А те лесные красавицы, что радовали бы и радовали ещё многие лета грибников и ягодников, безжалостно и коварно спилены новомодными пилами. Ладно бы остались только пеньки. На них присесть-отдохнуть можно. Так ведь опушки завалены кронами деревьев с еще неувядшими зелёными листьями. Распотрошат набежчики дерево, возьмут на дрова несколько поленьев, а остальное валяется, гниёт, превращаясь в бурелом. И уж слышишь, как воровато звенит пила, торопится повалить вторую, третью берёзу, самую стройную и красивую.
Люди-люди, где же ваше человеческое лицо?! Ведь завтра сами же пойдёте за грибами по свежеспиленным родным опушкам и будете чертыхаться, переступая завалы. Где живём, там и гадим. Где нагадили, там и живём. Майские жуки, одним словом.
Ёлки, рыжики в ёлках, белые грибы на моховой подушке, «это грузди – надо взять» остались, наверное, как доброе воспоминание о букваре. С каждым новогодним праздником ёлок в лесу становится всё меньше и всё больше пеньков от них. Рыжики перевелись. Кто защищает лес сегодня? Да никто. Нет в лесу хозяина, нет его и возле леса и далеко от леса. Гори всё синим пламенем. И горит. Как полыхало всё жаркое лето прошлого десятого года.
Зима – не лето, холодно и морозно. Дров в Подмосковье купить негде. Тот, кто запасся ими варварским способом, спит себе в тепле и в ус не дует. Грех на душу взял – всю рощу раскурочил, но поленницу себе сложил. И теперь у него из печной трубы дымок вьётся. Кстати, о дымке. Даже в суровые морозы редко у кого в деревне увидишь дымок над крышей. Что ж, люди в двухэтажных избах мёрзнут? Как бы не так. Экономят за чужой счёт: с уличных проводов «кормятся».
Все мы Евины дети, говорил Радищев. Что запрещено, того и хочется.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2011/07/02/539