Сценарий клипа на песню группы "Агата Кристи"
Из романа "Dies ist der Morgen danach"
http://www.proza.ru/2009/12/20/250
Любить?! Жалеть?! А он, тот, с чьей подачи любое самое мерзкое действие всегда оказывается неистребимо сексуальным, когда-нибудь жалел её? Любил? Так пусть и будет один секс! Хватит с неё!
-Нет!! – орала Дита, «fuck you» перемежая «fick dich»*. – Я больше так тебе не позволю!
Что это?! – недоумевал Чарльз. – В кроткой Дите проснулась бешеная Анна?! Что ж! Замечательно!
Под бессвязные вопли летала туда-сюда рука с зажжённой сигаретой, и оставались на груди его ожоги, складывающиеся в очертания букв его имени «Charles». Происходящее словами не описывалось, разве что так… приблизительно… Кажется, она изнасиловала его, а может, и он её, а скорее просто: это – было, и это было зло и грубо и поэтому здорово, кроваво, весело: перевалились через бортик гроба сплетённые, зубами вцепившиеся друг в друга тела, разлетающиеся в ярости, подобно подравшимся кошкам, на полметра и снова сцепляющиеся в клубок, окровавленные, с ошмётками кожи под ногтями…
«…Белый клоун, белый мученик
ради смеха пьяно-жгучего
будет издеваться над собой…»
Последним аккордом действа, вернувшего ей – навсегда или на несколько минут?! – любимого, Дита обрушила на голову Чарльза изрядную часть фонотеки. Мириады радужных осколков засыпали гроб.
Пинком выдворив партнёршу из своего заветного пристанища, Чарльз поставил на компьютер один из немногих дисков, что уцелели, полетев в него. Он знал, что всё, что увидят сейчас его плотно зажмуренные глаза, будет воссоздано на этом же диске прямо тут же. Что за диск? Сейчас… Сейчас всё станет ясно…
Сперва была лишь мешанина цветов, и первые слова
«Пегой луной наступает вечер.
Лысый швейцар зажигает свечи…» прозвучали почти шёпотом. Потом же грохнуло.
--------------------
* То же, что и «fuck you», только нем.
…«Пудрится цирк в ожидании встреч
с голодною толпой…»
Картинка прояснилась.
Чарльз, голый по пояс, босой, но в каких-то немыслимых штанах, стоял на арене и держал в руках хрустальную – привидится же такое! – канистру с бензином.
Гений вольтижировки, Дита-наездница спрыгнула с лошадиной спины, подскочила к нему и щёлкнула его кнутом. Гневом и болью исказилось выбеленное лицо Чарльза. А кнут раз за разом обвивал его, касался спины, складывая рубцы в слово «Monroe»…
Там, над выходом на арену, пожарный щит. Чарльз схватил топорик. Достаточно ахнуть по дурацкой хрустальной канистре – и можно будет устроить пожар одним отобранным у Диты окурком. Просто бросить его в промокшие опилки.
Чарльз замахнулся – и опустил топор не на канистру, а на ногу Дитиной лошади. Нога отлетела, отрубленная, лошадь же закричала совсем по-человечески, но крик был почти не слышен за громоподобным голосом Вадима Самойлова:
…«Но в час, когда полночь погасит краски,
бывший Пьеро поменяет маску.
Новый из тех, кто над ним смеялся,
превратится в гной!!!»
Чарльз ударил по канистре не топором, а лошадиной ногой с тяжёлым подкованным копытом. Хрусталь разлетелся в пыль, в радужные, как от дисков, брызги, опилки набухли бензином и кровью, а над всем этим бесчинством появился сам Вадим Рудольфович Самойлов – во всём сиянии – глазам больно! – своего инфернального великолепия – и мужчине возжелать такого не грех и не вопрос. Концертная запись его бесновалась, он же лишь медленно шёл на Чарльза и Диту. На нём был плохо продуманный средневековый костюм – бред современных модельеров. Плащ за плечами, гитара на ремне, мягкие замшевые сапоги – вот и всё средневековье. Конечно, это был не реальный он, а лишь представление Чарльза о нём – о вселенской его дьявольской гордыне и о постыдных слабостях, выпотрошенных госпожой Бобровой… И всё же он был великолепен. Вообще, считал Чарльз, братья Самойловы были созданы природой специально чтобы сыграть дьявола, но Вадим годится на роль самого совершенного существа во Вселенной, Глеб же – лишь чертёнка-замухрышки.
В астральном двойнике Вадима, посетившем клип, понял Чарльз, самого реального Самойлова не было, это тебе не Анна. Что ж, тем лучше, смерть героя клипа не повредит реальному Вадиму – слава богу! А смерть неизбежна – Чарльз собирался порезвиться.
…«Завтра опять у него забота.
Ведь униженье – его работа…» - громыхал голос Вадима, разрывая пространства и барабанные перепонки неистовством сатанинского куража, сам же Вадим с лёгкой улыбкой, лишь чуть-чуть кривившей благородную линию полных красивых губ, взирал на Диту, курившую стоя на луже бензина, смеющуюся в лицо зрителям, Чарльзу, да и самому ему, Вадиму, тоже. Наконец Чарльз не выдержал – отобрал у Диты окурок. И – бросил его в эту лужу. Полыхнуло сразу и сильно – опилки… откуда-то всплывшая в сознании фраза… «сухие, как порох»… Вспыхнули чёрные волосы Диты, тёмные – Вадима, и концертная запись перестала существовать отдельно от него – он орал злую песню здесь, извиваясь, словно на сковородке, на самом же деле – просто в пламени. Лишь Чарльза пламя не жгло. Он его просто не ощущал, словно не было уже живым, а лишь мыслящим, любящим и ненавидящим, его истерзанное тело.
…«но посмеётся последним наш невидимый герой!!!»
Злой экстаз буйного пьяного веселья-бесчинства перекрывал всё – и бешеный вой пожарных сирен, и вопли заживо поджариваемых зрителей.
…«Кто изгибал на арене спину,
тот испытал, что такое сила.
Пой же, цыган, зажигай-ка, милый,
белую ты кровь!!!» - каких лёгких хватит, всё наизнанку! И с последним рёвом горящей глотки, с последним ударом по струнам дьявольски-совершенно красивой руки тело астрального двойника Самойлова-старшего вспыхнуло и прекратило быть. И Чарльзу захотелось вдруг, чтоб где-то там, в Питере ли, в Ека-те-рин-бурге ли (тьфу, не выговоришь…) реальный Вадим увидел бы сейчас всё это.
И снова загремела захлебнувшаяся уже было музыка, ещё бесстыднее, ещё отвязнее, злее и веселее, перекрывая адский рёв сходящей с ума пожарной сирены. Сквозь обрушившиеся трибуны вломился на арену десяток пожарно-красных машин. Люди в брезенте разматывали пожарные рукава. Ударили струи – и пламя взвилось троекратно, стократно – до небес. А пожарники, сами напоминавшие… «der brennende Komet»*… всплыло вдруг в мозгу… продолжали поливать бензином и кровью из шлангов весёлое всесильное разрушительно-дьявольское пламя. И оно поглотило… цирк… Землю… Вселенную… Лишь Чарльз мёрз в этой адской ревущей жаровне.
…«будет хохотать он Са-та-ной!!!» - звучали какие-то заблудившиеся отголоски в вое огня…
А Чарльзу было холодно… холодно… холодно… Неловко свернувшись в своём парадном гробу в бесформенный комок голого тела, он корчился и кукожился, лишь в ожогах на груди и рубцах на спине сохраняя улетучивающиеся остатки последнего тепла.
-Милый… Родной… Бедный мой… бедный… - Дита прижималась к нему каждым изгибом тёплого живого тела. – Любимый… Милый… Маленький мой… - и поцелуи её забирали боль и холод, и он почувствовал, что жив, но на вечную его и обычную ярость нет сил, а только нежность к этой вечно изводимой им женщине, нежной и любящей, лишь случайно сумевшей заставить себя стать на минуту яростной и дерзкой. Почему-то очень тошнило. Есть ли на Земле, - с самоиронией подумал Чарльз, - уголок, где я умудрился до сих пор не наблевать?! А Дита исхитряется даже это находить во мне чрезвычайно эротичным.
Но сейчас отлегло, Чарльз вздохнул свободнее – что ж, когда получается сделать что-то действительно стоящее, потом он всегда оказывается на грани жизни и смерти, а то и за этой гранью.
Дита, в этот раз, что ему особенно понравилось, не плакавшая, ещё теснее прижалась к нему, и он сам сжал её железной хваткой объятий, даря наконец и ей граммульку любви…
…А с Самойловым он ещё споёт…