Семейная пара средних лет, вручавшая нам ключи от дома, выглядела на удивление счастливой и дружной. Они держались за руки, словно верящие в романтику подростки, постоянно переглядывались и улыбались друг другу. Когда моя жена поинтересовалась, почему они продают этот замечательно расположенный добротный дом так дешево, и нет ли в этом какого-либо подвоха, супруги рассмеялись дружно, закрутили отрицательно головами: «нет-нет, с домом все в порядке» - ответила женщина. «Даже слишком в порядке», - подхватил мужчина, - « просто нам он теперь не нужен, вот и решили продать его быстрее и переехать на побережье, ближе к океану, Лиз давно мечтала об этом». Лиз, с благодарностью смотрит на своего мужа и чуть склоняет к нему голову, чтобы быть еще ближе к нему.
Мы получаем ключи и ненавязчивое ощущение, что странная пара все же что-то не договорила. Но дом нам нужен, а его стоимость нас устраивает более чем, накопленных денег хватит и на его ремонт и на благоустройство прилегающего к дому сада. Да что говорить, окруженный старыми цветущими яблонями со стороны сада и высоченными елями со стороны дороги одноэтажный деревянный с кирпичной пристройкой дом, нам понравился сразу. Вернее я в него влюбился, едва увидев его окрашенные оранжевой пропиткой стены сквозь стволы и ветви деревьев. Вере понравилась его цена.
Мы быстро переехали в него и зажили непривычной жизнью людей впервые после ухода от родителей, делящих свое личное пространство еще с кем-то. Первые два месяца все шло хорошо, мы освежили ремонт в комнатах, купили кое-какую мебель, почистили сад от разросшейся сорной травы. А потом остались наедине друг с другом без всякого связывающего нас общего дела.
Однажды утром, завтракая на кухне, я вдруг увидел перед собой совершенно чужого для себя человека. Вера, по своей привычке вышла из душа, обмотанная огромным банным полотенцем, села напротив меня и не глядя в мою сторону, принялась намазывать себе маслом булочку. Съела ее, запивая чаем и, молча, ушла из кухни в спальню. Человек, моя Вера, проделал все так, будто меня на кухне не было. Не знаю почему, но меня это задело и встревожило не на шутку. Я разволновался и понесся в спальню следом за девушкой выяснять причину ее равнодушного ко мне отношения.
Вера в ответ пожала плечами, мол не выдумывай, показалось. И я вправду успокоился. Пока спустя месяц полностью отдал себе отчет, что из отношений исчезло что-то неуловимо тонкое, связывающее двух людей вместе в дружную и счастливую пару. Вера приезжала поздно, после переезда ей пришлось тратить больше времени на дорогу до работы, уставшая и раздраженная от постоянных пробок на выезде из города. Все чаще мы ужинали врозь, по кафе или наспех готовили дома. Уборкой занимались в выходные дни, и Вера часто психовала, что вместо того, чтобы пойти сходить прогуляться, ей приходится разгребать бардак за нас двоих, потому что я патологически был не способен поддерживать даже наведенный порядок, не говоря о том, чтоб его наводить самому. Я, честно признаться, беспорядка не замечал вовсе. По мне так расползшиеся по диванам пледы и кофты, чашки в самых неподходящих для них местах, осенние листья, забегающие в дом следом за ботинками, словно играющие щенки, не являлись беспорядком, а наоборот, указывали, что дом обитаем, что у людей, живущих в нем, есть свои привычки, интересы и свои любимые места обитания на его территории. Вера о многих вещах имела совершенно другое представление, но я об этом узнавал только во время очередного скандала или вечерней демонстрации мигрени.
Все становилось хуже с каждой неделей. Я смотрел на женщину, спящую рядом со мной и не мог понять, что происходит, почему даже несмотря на любовь, которую я испытывал к этому очаровательному существу, я все чаще думал, что жить вместе с кем-то это слишком сложная задача для меня. Вера или дулась молча, или устраивала истерики со слезами требуя внимания к себе и к своим проблемам, которые казались мне смешными и глупыми. А потом, как-то незаметно я стал возвращаться домой все позже, задерживаться со своими холостыми друзьями, грешным делом завидуя их свободе делать то, что заблагорассудится. И это бессмысленное жалкое существование длится и длится, и вот уже проходит второе цветение яблонь с той поры, как мы вселились в свой дом, и зреет, как яблоко на ветке, в голове одна единственная мысль: « пора с этим кончать». С чем с «этим» только не понятно. Потому что иногда в дни, когда мы вспоминаем, что любим друг друга, я гоню эту зловредную мысль прочь и упиваюсь счастьем. Но с каждой следующей ссорой яблоко на ветке становится все краснее и краснее.
А в один прекрасный июньский вечер перезревший плод падает с плюхом на землю.
Вера кричит, кричит и кричит. Что все зря, что я ее не понимаю и не слышу, что я кретин и неряха, что денег нет и не будет и что она никогда не родит мне детей, потому что я сам ребенок. Что она устала и хочет развод, что не такой ей виделась прекрасная замужняя жизнь и я не тот человек, который способен сделать ее счастливой. Я обижен и в недоумении, потому что некоторые из претензий слышу впервые. Отвечаю в той же нелепой бессмысленной манере – криком, швырянием предметов интерьера, ни в чём, по сути, не виноватых в наших с Верой баталиях.
Вера хватает кофточку и выбегает под шикарный летний ливень, я в порыве невысказанных, но крутящихся на языке обид и возмущений устремляюсь за ней. Дверь с треском захлопывается, я задним умом понимаю, что ключи остались в доме на крючке. Мы остаемся под дождем, Вера плачет, но слез не видно, потому что по лицу сплошным потоком льется дождевая вода. Ее кудри намокают, кофточка облепляет тонкую фигурку. Мне очень ее жаль, хочется спрятать от ливня, но это еще де-то в глубине, а наружу рвутся все те же упреки.
Ругаясь и вопя, мы передвигаемся вдоль дома, по мокрой хлюпающей газонной траве.
Вера меняется в лице, ее острый подбородок немного отвисает и начинает мелко трястись. Я списываю это на очередной приступ рыданий, но девушка вытягивает руку и, указывая в сторону окна, начинает задыхаться от невозможности подобрать слова.
Я оглядываюсь на окно, которое ведет на кухню. Там светло, тепло и сухо - скребется у меня в голове сожаление об утраченном уюте.
В окне мелькает тень, и я понимаю, что в доме кто-то есть.
Мимо окна проходит Вера с двумя бокалами в руках. Она садится за стол, пододвигает бокалы подальше от края, что- то говорит.
Я оглядываюсь. За моей спиной, под дождем мокнет точно такая же Вера, как и та, что сейчас сидит за столом в кухне.
Я снова возвращаюсь к окну. Вижу, как кто-то как две капли воды похожий на меня склонился над столом, смеется и наливает в бокалы вино. Наклоняется, целует ту, другую Веру в поставленную щеку. Теперь они чокаются и продолжают разговаривать. Он-я присаживается на краешек стола, я вспоминаю, что делал так раньше и Вера всегда облокачивалась на мою ногу. Вера-другая, опирается локтем на ногу второго меня и он-я снова наклоняется к ней.
Они там разговаривают, смеются, пьют вино и видно, что им хорошо друг с другом.
Я оглядываюсь на свою Веру, наблюдаю за переменами, происходящими на её лице – от ужаса, до возмущения и полной растерянности.
- Что происходит? – Вера кажется напуганной, но ее природное любопытство, которое всегда мне нравилось, тащит ее к окну и она прилипает к стеклу носом.
Мы оба не знаем и не понимаем, что происходит, но стоим и смотрим, как другие мы наслаждаются обществом друг друга, пока настоящие мы продолжаем мокнуть.
- Дверь захлопнулась, - говорю я своей мокрой девушке. Она кивает, не в силах оторвать взгляд от потрясающего воображение вида за окном.
Они-мы убирают со стола, пока Вера-другая моет посуду, он-я вытирает стол и убирает недопитую бутылку в шкаф, потом обнимает сзади свою подругу шутливо мешая ей разбираться с посудой.
Я не выдерживаю и принимаюсь стучать в окно. Стекло жалобно тренькает в старой раме, не услышать такое не возможно. Он-я подходит к окну, и я замираю, вдруг испугавшись реакции того, другого меня. Но он-я вглядывается в темноту и ливень, скользит сквозь меня взглядом и отворачивается к другой Вере: «Показалось, наверное, ветка стучит». Они выходят из кухни, а я стою под дождем, по мне стекают литры воды и к руке прижимается совершенно окоченевшая моя жена.
Я хватаю ее в охапку и тащу к входной двери. Начинаю что есть силы стучать в нее кулаками, Вера присоединяется, молотит ногой в крепкое дверное полотно. «Одну минуту, сейчас откроем, - слышу я свой голос из-за двери, - что случилось?» Дверь распахивается, на пороге стою я и вглядываюсь в темноту за порогом. Я пытаюсь оттолкнуть себя, но мои руки проходят сквозь тело, находящегося по ту сторону порога человека и я, потеряв опору, падаю на колени. Дверь захлопывается передо мной, Вера начинает истошно вопить. Мне приходится ее успокаивать.
«Что с нами случилось, - захлебывается словами моя жена, - почему мы не можем попасть домой? Почему там эти люди?» У меня нет ответов на ее вопросы, своих возникает еще больше. «Так не должно быть»,- думаю я. Мы должны быть там, в доме. Довольные собой и счастливые тем, что находимся вместе. Пока я думаю об этом, Вера стекает к моим ногам как тающая восковая свеча. Я в ужасе смотрю на оплывающее родное лицо и понимаю, что мы сейчас исчезнем, растворимся под летним ливнем от собственного бессилия. Я пытаюсь схватить ее за плечи, но ее плоть протекает сквозь мои пальцы. А теряющие контур губы шепчут: « прости, пожалуйста, я не хотела, чтоб все так закончилось». Я ору, перекрывая раскаты грома, от невыразимой душевной боли, принимая свою бестолковую, в сущности, судьбу и чувствуя, как сам начинаю оплывать и моя плоть смешивается с тающей Верой, и мы, уже слившись, стекаем со ступенек и впитываемся в гравий на рыжей дорожке, ведущей к двери нашего дома.