Эта история кажется произошла зимой 97 года, в декабре месяце. Точно сказать не могу, так как не помню точно месяца. Но была зима, и по сути вторая моя зима в армии. Зима – хорошее время года, нет зелени, любая грязь видна на белом снегу, даже если эта грязь – человек. Мы в очередной раз шли колонной из 4 коробок контролировать местность. Контролировать местность – обозначало просто зачищать от нехороших боевиков мирные села и аулы, находить пленных и убитых солдат срочной службы, младших офицеров, грузить их в транспорты и отвозить на блокпост-штаб, или еще что-то, дабы потом их отправляли в Ростов или к родственникам, если возможно было опознать человека.
Каждый зашивал себе в форму гильзы, гильзы с бумажками, кто, откуда, какая часть, когда призвался. Крохотный листок бумаги, который был всем, он давал гарантию, смутную, ненадежную, но гарантию того, что тебя найдут, найдут и узнают кто ты и откуда. Ничего не меняется, такие медальоны были у наших дедов, такие же медальоны мы носили сами, один на шее, второй в рукаве, третий в штанах камуфляжа. Идеально если на каждую руку и ногу, да еще и в ватин бушлата вшивать гильзы, но это зимой, летом под солнцем в бушлате не побегаешь. Иногда, когда вскрывали схроны находили ожерелья из измазанных в черной крови гильз – отчеты о проделанной работе.
Контроль местности прошел удачно, все было чисто, все спокойно. Даже ни одного схрона не обнаружили. И собираясь назад прикидывали план на завтра, рядом была еще одна деревенька-аул, с башенкой мечети, туда мы планировали заехать завтра, но прихватить с собой еще десяток людей, все же такие «башенные» селения были как правило, с сюрпризами.
Надо вообще сказать, как проходили такие зачистки. Колонна въезжала в село-деревню или подъезжала. Вставала колона, первая минута была самой тяжелой, если не было огня, и заметного движения, значит все пройдет нормально. Подождали, сгружаемся, делимся на группы по четыре человека и расходимся по деревне, так что бы в случае чего подойти на подмогу друг-другу. Если было заметно движение или что-то подозрительное, то уже напряжения было больше, группы шли прикрывая друг друга, все время держишь в поле зрения другую группу и только так.
Хуже всего было, если населенный пункт был пустым, безлюдным. Это действовало на нервы. Эдакие вымершие городки и деревеньки, но с глазами из-за штор из газет, книг, и окон подвальчиков и сараев, загороженных фанерными листами.
Как я уже и говорил, контроль местности прошел хорошо и мы предвкушая горячую тушенку и прохладную водку ехали на базу. Зимой дни короткие поэтому за день успевали обработать лишь один - два пункта. Солнце уже перешло на вторую половину небосвода и собиралось уже заходить на ночлег часа через четыре.
- Стойте! Стойте!
Смотрим в сторону голоса который чудом пробился сквозь рев моторов. По полю бежал кто-то в нашу сторону. Пригляделись, инстинктивно переводя автоматы с предохранителя на бой. Мальчишка.
- Вроде наш.
- Да?
- Точно наш!
- Малый ход машинам! – Так шутливо притормозили колонну офицеры.
Конечно было опасно, вставать посреди поля, вот так, по тому что кто-то крикнул «стойте». Но до наших близко, а кричал ребенок. Не подросток а ребенок.
Кто-то спрыгнул с брони, и побежал на встречу мальчишке. Поле было занесено снегом где-то на полметра, где-то больше. Но рыхлым, не слежавшимся, под снегом трава, спутывала ноги. Мальчонка, пару раз упал лицом в снег, но вставал и бежал. Черт его знает как мы его услышали. Рев моторов, усталость, охота лечь, согреться. Наверное детский голос был чем-то непривычным в этой обстановке, на него среагировали. И расстояние в 200 метров от мальчишки до нас медленно сокращалось, так как по снегу в полной снаряге – снаряжении бегать не очень удобно, а пареньку снег доходил до коленок.
С брони спрыгнули еще ребята. Кто-то стал контролировать территорию присев на колено, поводя стволом автомата из стороны в сторону, кто-то пошел за спрыгнувшим с брони нашим парнем, Вовкой его звали – Вован. Здоровый шкаф, в два меня размером. Его тело легко гасило отдачу от мухи, когда он из нее стрелял. На броне сидел как терминатор скрещенный с Рембо и Стивеном Сигалом. Но несмотря на свои габариты и лицо которое не выражало ничего, он был, да и думаю остался, очень хорошим малом, общительным, добрым, и что главное, понимающим и готовым заступится за кого угодно. Я редко, крайне редко встречал таких людей в армии, и не встречал таких в жизни гражданской.
Все же такая дурная вещь как война очень меняет человека, оголяя его качества, которых больше в человеке. В добром человеке – доброту, в подлом и жадном – подлость и жадность. А когда война заканчивается, или ты уходишь с войны, эти пики характера засыпаются снегом и песком гражданской, мирной жизни, нивелируя человека.
Мальчишка был нашим – русским. Понятие национальности как таковой не существовало, украинец, белорус, сибиряк, москвич, калмык, татарин – все были русскими, и были чечены, были боевики, чехи, начхи – были те кто был против русских.
Рваные ботинки, на несколько размеров больше, привязанные на манер лаптей к ногам, штаны от спортивного костюма, черные, которые были когда-то синими, рубашка и телогрейка, обрезанная в рукавах, и ушитая на спине, просто вырезан кусок ватины и сшит грубой ниткой. Замерзший.
- В десантуру его, в десантный!
Мальчика на руках нес Вовка. Монументальный солдат-победитель с ребенком на руках. Он занес его в десантный отсек бронника и сам залез вслед за ним. Кто-то контролировал окрестности, а кто-то стоял рядом с бронником где сидел мальчик и офицеры наши, наш ротный, командиры взводов расспрашивал у него откуда он, и как сюда попал.
Через минут 15-20 из бронника вышел ротный и взобравшись на броню сказал.
- Ребята! Тут рядом есть аул, там есть пара сволочей, у них, у этих гадов был этот пацан и его мать. Там переправляли пленных и рабов! Еще там есть пара сук, которые уже давно от нас бегают, и мы их давно искали.
Ребята слушали тихо, покуривая и по привычке осматривая окрестности, поводя стволом автомата, от ближнего к себе борта бронника к другому борту, или до «зоны» своего соседа.
- Есть предложение туда заехать. – Окончил ротный.
- А может их из пулеметов подырявить, так с метров 500?
- Нет там наши могут быть.
- Так они их перережут все равно!
- А ты хочешь, их сам из пулемета замесить!
Мы развернулись и поехали в гости в этот аул. Вовка сидел на броне коробки за нашей и я смотрел на его лицо. Под кожей гуляли мышцы, огромные желваки перемещались под кожей щек. Скулы были напряжены. Казалось он и один готов разнести все сараи и домишки в этом ауле.
За пару сотен метров до назначенного места остановки проявился снайпер. Видать неопытный, или руки у него замерзли, но он только «поискрил» по броне, одна из пуль угодила в подошву сапога кого-то на передней коробке.
- Из мухи накроем?
- Тяжело тут прилично метров.
- Гм, ну а из чего потяжелей?
- Можно крупнокалиберный навести на башенку, от туда лупит, с башни минарета.
- Давай.
Раздался треск крупнокалиберного пулемета, от ствола пошел пар, и дым сгоревшего пороха.
- Еще!
В воздух вылетали патроны с бешеной скоростью. Если хорошо вести ствол, то башню можно было просто срубить.
- Теперь быстрее, на полных парах в аул, въезжаем!
Я не буду описывать то, что было в ауле. Скажу лишь одно.
Десантный отсек задней коробки шел на базу с приоткрытыми створками, а в отсеке были привязаны, что бы не вывалились, тела. Среди них было тело женщины. И еще наших ребят.
В другой коробке ехали ставшие родными Вовки, и ротный. Втроем в десантном отсеке, они сидели, о чем-то молчали.
Наше возвращение с зачистки было воспринято как возвращение героев, хотя уже и стемнело и в свете прожекторов нас встречали, небритые мужики, небритые парни-срочники.
- Молодцы. – сухо сказал комбат. – Молодцы! – отозвав к себе ротных и командиров отделений он направился к себе.
Понятно, что надо было писать рапорты. Докладывать о проведенной операции. Что толку это делать, если все равно бумаги лягут под сукно, у нас же сейчас перемирие, восстановление разрушенной республики. Это понимали все, поэтому писали стандартные бумажки, и лишь в случаях когда зачистка оканчивалась так как сегодня, когда коробки привозили тела, пролежавшие в снегу или грязи несколько месяцев, когда тела были пищей собакам и крысам – тогда писали настоящие рапорты, в надежде что кто-то все же одумается, кто-то все же откроет глаза и станет думать а не бредить при составлении директив и приказов. Надежда умирает, но она умирает последней, в 1995-2000 годах надежда могла не просто умереть она могла погибнуть.
Перед комбатом стояла сложная задача. Что делать? Как сказал Вовка, он всю дорогу говорил ротному, что не отдаст мальчишку, он его возьмет с собой. А другой Вовка, который отогрелся у двигателя и уже не дрожал как станок пулемета при стрельбе все время сидел и молчал.
Вовка вообще оказался молчаливым, я за два дня после того как он нас остановил не услышал ни одного слова, сказанного им. Казалось он говорил только с Вованом, который сновал от кухни к своему кунгу, который ему выделили на двоих с мальчиком, постоянно что-то кутая в ватник. Было решено оставить Вовку как сына полка, а затем снабдив всеми документами отправить вместе с Вованом, все же семья лучше чем приемник-распределитель куда отправляли найденышей на этой войне, туда же отправляли и старух и дедов, которых доставали из подполов изб. И всех кто не мог о себе позаботится.
Вован стал осторожным, он уже не лез на рожон, его бронник был всегда со всеми пластинами, и он еще туда добавлял пластин, для верности. Ездил всегда в середине колонны и с краю брони, что бы в случае чего спрыгнуть первым. Он чувствовал за собой ответственность. Он раненный ничего не сможет сделать для Вовки, который ждал его в кузове камаза – кунге.
В начале Вован обижался когда его называли папашей.
- Какой к чертям папаша, я что вам, старик что ли. – говорил Вован-папаша. Но потом это прозвище к нему прикипело.
В один из вечеров через неделю после всей этой истории ко мне подбегает Папаша.
- Мишка! Мишка! – зовет меня он, по имени меня звали редко, в основном Проф, или Кот, но тут по имени, значит что-то серьезно.
- Что?
- Пойдем, там у Вовки кашель, его трясет всего.
Бежим к кунгу. Там при тусклом свете керосинки, так как генераторы берегли, да и топливо было в дефиците зимой. Сидит укатанный мальчишка. Только тогда я его разглядел, когда очищал словно луковицу от бушлатов и ватников.
- Что болит?
- Голова. – тихо отвечает мне пацан.
- А еще что?
- Больше ничего. Только холодно.
- Па… Вов, у него температура, высокая, потом еще нифига не видно, горло бы поглядеть, да послушать, ну давай так, беги к тыловику, у него еще с Грозного должны быть лекарства, несколько коробок…
- А если не даст?
Я поглядел на Вовку-папашу.
- Тебе даст, ты его в землю закопаешь перочинным ножом по кусочкам, это он сам понимает. – отвечаю я, придавая ему уверенности, которую он растерял.
Вовка убежал. А я начал как умел и как знал осматривать мальчишку. Шрамов нет, ушибов тоже. Только на спине пара старых следов от чего-то, видать огрели парня чем-то здорово.
- Кости не ломит?
- Нет.
Я с трудом себя сдерживал, злоба начинала вскипать. Маленький парень, лет 12 максимум здесь, среди солдат! Что он тут делает, почему его сюда забросила жизнь! Успокоился, закурил.
- Не куришь?
- Нет.
- Правильно делаешь, и не кури.
Ввалился Вован.
- Вот, взял каждой по штуки. И высыпал на ящик, который служил столом, горсть упаковок, банок и еще всякой гадости, даже бинты и наборы для капельниц.
Вовка подхватил то ли грипп, то ли воспаление легких. Черт его поймет, я же не врач, так наловчился еще дома. Если подумать о том как он жил и в каких условиях, то тут так и от обычного вируса можно было затемпературить. За два дня температура спала, потом и кашель прошел, главное – глаза повеселели.
Молодого папашу отправили раньше срока, комбат пробил в штабе, что бы солдату посчитали день за три, как в горячей точке, у нас же мир был тогда, хотя миром это было назвать тяжело.