Глава 8 из рассказа «Баня».
Начало см. http://www.proza.ru/2011/04/15/344
Савелий поглубже нырнул в темноту своего укрытия, напрягая мышцы, чтобы разогнать распространяющееся от долгой неподвижности онемение и приготовился слушать.
«Ой, ой, Господи, как здорово! Ой, как хорошо! Давай, Боря! Давай! Ещё! Ещё!» – слетали из уст женщин страстные возгласы. Далее следовала сцена, которую я, из скромности, не буду описывать. Так женщины содрали с себя последние остатки стыдливости и целомудрия, какие только могли ещё уцелеть от их деревенского воспитания.
Последнее, что услышал одуревший мельник в этот вечер, был звучный и властный голос бригадира: «Завтра приходите пораньше, выделю вам хороших лошадей, вы заслужили сегодня своим примерным поведением и доблестным трудом!»
Ночь, обнимавшая этих людей, возможно и не думала выдавать их тайн, но неожиданное появление случайного прохожего в нужное время, на нужном месте, наверняка сыграет с некоторыми из участников этого флирта злую шутку в их жизни.
«Ух, твари ненасытные, – возмущался дед, ошалевший от порнухи, – за лошадку готовы заложить мать родную, развратницы! А «Кабан»? – вон как с жиру бесится, и откуда только у него столько энергии? Ему с такой силой фашистов на войне надо глушить, а не баб наших в бане драть! Да-а, бывал я во многих местах, но таких чудес ещё не видал. Господи помилуй, до чего война довела! Совсем бабы взбесились...»
Отряхнулся Дед, будто от вонючей грязи, бросил на них последний, брезгливый взгляд и отвернулся. Через минуту он уже пробирался сквозь заросли крыжовника и малины, затем, не разбирая дороги, пустился вниз по склону, гораздо больше напоминая испуганного самца лосихи, нежели умудрённого опытом закоренелого старого холостяка. Он чувствовал, что его перехитрили; он даже решил остановиться и дождаться Груню. А между тем ноги всё быстрее уносили его прочь. Чем больше он удалялся от бани, тем яснее сознавал всю несуразность своего поведения.
Он шёл домой с той особой печалью в душе, которой обычно сопровождается пробуждение рассудка и ущемлённого мужского достоинства. Его походка была далеко не такой бодрой, какой она была до этого представления. Он был растревожен до боли. Прохладный ветер, овевавший его лицо, уносил с собой какие-то невнятные угрозы и обещания небесной кары за непотребный разврат.
Дед Савелий, зайдя в свою лачугу, не зажигая лучины, опустился на деревянный топчан и снова стал перебирать в уме всё, что только что видел и слышал. Его мужскому самолюбию был нанесён страшный удар, и рядом не было никого, кто бы мог пролить бальзам на рану. Он сильно переживал и громко вздыхал, ласковый шёпот Груни, обращённый в волосатые уши бригадира, ласкал и нежил слух старика...
Дед был достоин жалости, так тяжко переживал он этой ночью муку горького разочарования. Мысленно он осуждал Груню, но не сердцем! «Ах, Груня, Груня! Какая же ты продажная! – горестно вздыхал дед. – А впрочем, все они такие». Рассуждая, таким образом, дед Савелий старался сохранить хладнокровие. У него было ощущение, что весь мир, охваченный плотским безумием, вокруг него рушится и летит в пропасть.
До утра его преследовали сладострастные картины в бане: обнажённую Груню сменял образ обнажённой Зинук. При этом видении, так роднившем их в разврате, обвевавшем одним дыханием желания, он, наконец, успокоился и уснул.
Позже, оглядываясь назад, он удивлялся не столько пережитому, сколько тому, как он смог всё это пережить, причём без особых страданий. Воспоминания об этом кошмаре для него были страшнее, чем сам кошмар...
2 мая 2002 г.
P.S. Эту историю рассказал мне Дед Савелий за год до своей смерти, а прожил он 94 года.