- Что Вам запомнилось в училище
сильнее всего?
- Как зуб вырывали…
- Ну-у-у, этого и на «гражданке»
сколько угодно…
- Просто у нас в армии все
делается через одно место.
Вам бы тоже запомнилось!
(Вместо эпиграфа)
1982 год. ЭВЗРКУ ПВО. Энгельс. Саратовская область.
Зуб прихватило просто страх. Надо на занятия собираться, уже построение объявили, а тут такое…
Отпрашиваюсь в санчасть, беру «Книгу записи больных», чтоб там сделали отметку, и отправляюсь на экзекуцию.
Одноэтажный сарай санчасти с приветливо задернутыми белыми занавесочками небольшими оконцами. Слева от входа стоят две двухсотлитровые бочки с хлоркой. За углом прячется их сестричка-бочка, наполненная лизолом – маслянистой коричневой жидкостью с характерным отвратительно-приторным запахом «смерть микробам». Пространство вокруг бочек обильно посыпано и полито их содержимым, что существенно облегчает поиск санчасти иногородними и слабовидящими – лишь бы обоняние не подвело. За много лет постоянной дислокации, бочки с хлоркой так выжгли землю, что кроме фразы «здесь птицы не поют, деревья не растут», в голову ничего не приходит.
Доктор Потоцкий по кличке «доктор Сальватор» из «Человека-амфибии», скрестив руки в районе нижней пуговицы белого халата, внимательно наблюдает за мной, пока я приближаюсь ко входу.
- На что жалуемся? – с нескрываемым сарказмом интересуется он, рассматривая меня через большие роговые очки.
Я, предусмотрительно держа руку у щеки, за которой скрывается источник боли, киваю вправо – на окна стоматологического кабинета.
«Доктор Сальватор» разочарованно двигает квадратиком усов «а-ля Блюхер» и делает полшага в сторону – пропуская меня внутрь. Стоматология – не его епархия. Все остальные недуги излечиваются по его мнению после короткого диалога:
- Куришь?
- Ага.
- Не кури, и все пройдет. Свободен!
Естественно, что записи в Книге он не делает, и потом надо долго объясняться «а почему, собственно, Вы, товарищ курсант, лекцию прогуляли!?». Сегодня явно не его день. Ну, по крайней мере, не со мной.
Едва я переступаю порог санчасти, как становится слышен звук бормашины и приглушенная расстоянием возня. Довольно смешно, если бы мой путь не лежал именно туда.
Дверь кабинета распахнута. Кресло стоит посреди комнаты спинкой ко мне, поэтому мне видна лишь оттопыренная вправо коленка истязуемого и раскрасневшаяся врачиха, причитающая извечное «потерпи, дружочек, потерпи…Сейчас будет немного больно».
Курсант из последних сил старается покинуть кресло методом «сползания вниз», чему противопоставлено колено докторши, упертое в его «первичные половые признаки». К моменту моего появления бормашина стихает. Теперь в одной исцеляющей руке зажат жуткого вида инструмент, напоминающий короткий огурец, который оканчивается неким подобием отвертки, а во второй – пусть и медицинский, но совершенно банальный молоток.
Тот, который должен был потерпеть, издает холодящие кровь булькающие звуки, одновременно пытаясь своими руками помешать врачу исполнять «клятву Гиппократа». Я стою как вкопанный, не в силах отвести взгляд от представшей картины.
- Руки убери, - шепотом, похожим на сдержанный крик, командует стоматолог и поднимает на меня пунцовое лицо с капельками пота, - А ты отойди от двери, а то ты будешь бояться!
Буду бояться!? Да я уже боюсь!!! Однако сказанное доктором оказывает свое воздействие, и я, выйдя из гипнотического состояния, опускаюсь на жесткий стул в коридоре.
Из кабинета доносятся звуки ударов и стоны замученного партизана, которому уже нечего добавить к сказанному ранее…
Я нахожусь в ступоре, смотрю прямо перед собой и в окружающем меня мире, в данный момент, не существует ничего кроме звуков, доносящихся из кабинета.
В коридоре возникает уборщица «баба Женя», рост которой находится в интервале «выше двух ведер, но ниже одной швабры». Протертая шваброй мокрая полоса пола прерывается в аккурат напротив стоматологического кабинета. «Баба Женя» повисает на своей вечной спутнице, обхватив ее за черенок двумя руками, и начинает искренне так сокрушаться, покачиваясь из стороны в сторону серохалатным тельцем:
- Ой, сердешный. Ой, бедненькай. Больно-то как голубе… Ой, ты горюшко…
Мне становится нехорошо.
Из кабинета, заботливо поддерживаемый под руку, выходит «сердешный». Выражение лица отсутствует. Такое выражение можно легко слепить из пластилина не очень умелыми руками. Из-за распухшей щеки торчит пук окровавленного бинта. Запоминается нереально красное правое ухо и струйка пота, стекающая по скуле с пульсирующим желваком.
Ну, наконец-то! Моя очередь.
Докторша слегка подталкивает курсанта по направлению к выходу, видимо только для того, чтобы он понял в какую сторону идти, и делает мне приглашающий жест.
Я не трогаюсь с места. Как обычно в таких случаях – зуб прошел, ну или затих, да так, что я не могу вспомнить который, собственно, болел.
Доктор поступает правильно:
- Фамилия?
- А? А, да… Соболев.
- Проходи.
- А мне тоже так? – не скрывая дрожи в голосе, интересуюсь я.
- Садись давай.
Я прохожу. Прежде чем сесть в кресло, недоверчиво осматриваю его на предмет кусков мяса и потеков крови. Вроде чисто… Докторица шерудит какими-то железками за моей спиной. Звяканье металла об металл напрочь парализует волю к сопротивлению. Единственным напоминанием о произошедшем служат какие-то ошметки в плевательнице, но дофантазировать мне не дают:
- Рот раскрой широко.
За два года учебы выполнение команд уже вбито в мозг и доведено до автоматизма. Рот распахивается сам собой, да так широко, что если б не кресло, был бы виден, наверное, потертый линолеум.
Докторша неожиданно выныривает из-за спины, втискивает мне в рот две кисти рук в резиновых перчатках молочного цвета, и композиция «стоматолог разрывает пасть безвинному курсанту» готова! Она акробатически перегибается через мое правое плечо и ее глаза оказываются в паре сантиметров от моего лица:
- Так болит? А так? А вот так? А сейчас?
А я даже замычать не могу. Честно пытаюсь, но не могу. Еще пугает перспектива замычать, отвечая не на тот вопрос и не про тот зуб.
- М-да, - говорит эскулапша, освобождая мой рот от своих рук, - надо рвать. Сплюнь.
Пытаюсь сплюнуть почти заклинившей челюстью. Получается плохо. Выталкиваю скопившуюся слюну языком через нижнюю губу, с которой она и перетекает на подбородок. Вытираю слюни тылом ладони:
- А может пломбу как-то…
- Рот открой! – говорит докторша и что-то в выражении ее лица мне не нравится…
Нижняя челюсть послушно, как ковш экскаватора, падает вниз. Рот открыт. Снова перезвяк инструментов.
- Не зак-ры-ва-ем…
Игла с хрустом протыкает мою десну, и кажется невероятно длинной. Язык тут же прихватывает «заморозкой».
- Посиди в коридоре пару минут.
Выхожу в коридор. «Баба Женя» толкает перед собой швабру в дальнем конце коридора. Видимо, я ей не так интересен как мой предшественник. Шевелю языком и непрерывно проверяю пальцами чувствительность щеки. Чувствительности нет.
…Клещи плотно охватывают зуб, врачиха нажимает на них и они скользят ниже, отодвигая десну. Боли нет. Есть только звуки. Немного жутковато слышать и ничего не чувствовать. Раздается хруст и треск. В очках докторицы отражается кабинет. Я расширенными глазами смотрю в упор в эти очки. А куда еще смотреть, если ее лицо занимает все обозримое пространство?
- Ну вот и все. Видишь, какой страшный?
Зуб как зуб. И совсем не страшный. Жалко, что он теперь не со мной…
- Сплюнь.
В этот раз плюю намного хуже, чем в прошлый.
- Прикуси бинт и два часа не курить. Дай журнал.
Врачиха делает соответствующую запись. Выхожу на улицу. Вынимаю изо рта плотно сложенный кусок бинта со следами крови. Тю, не так уж и много. Выбрасываю. Язык кажется большим как сваренная сарделька. Закуриваю. Губы отказываются держать сигарету и делать хоть какое-то подобие затяжки. Дымлю как могу.
По дорожке в санчасть идет знакомый курсант из второй батареи:
- Привет! Ты чего тут?
- Уб вывал…
- И как?
- Номано, - с трудом выговариваю я, и пытаюсь смять онемевшую щеку в подобие улыбки.