Цикл «Сказки о несбывшихся снах»
«Железные кружева»
Много тайн и загадок помнит и хранит дивная старина. Сколько сказок и былин знает седая, гордая Русь. Оно ведь как бывает? Случилось что с чертовщинкой, али, наоборот, с чудинкой, чуть приврали люди. И вот она – сказка, быль-небылица. Молва людская обомнёт, на языке обкатает, и поди – проверь! Не любо – не слушай, а врать не мешай…
Давно-о-о это было. Русь седая о ту пору молодой была, только в силу свою входила. В то далёкое время высоко и гордо стоял на Руси красен город Суздаль. Крепкий город славился и торговлей и ремёслами, да не о нём речь пойдёт. Стояла под Суздалем весь свободная. Испокон веков жили здесь племена славян-тиверцев. Вои лютые, на драку да на гульбу наотмашь щедрые. И весь род тиверский, как един человек, на волос чёрные в уголь, а глаза синие, словно небо над Тиверью. И звали их за то - «синеокая Тиверь». Жили тиверцы дружно, удачливо. Вот и весь под Суздалем жила хорошо, добротно. Да ведь на любое благополучие свой горемыка сыщется.
Жила в этой веси семья. Хотя, какая семья – муж да жена. Всё вроде хорошо – и парень рукастый, с любым делом сладит-выправит, и жена – краса да рукодельница, каких поискать. Да вот не давали им детей суровые славянские боги. Ну, да время-то и горы ровняет, смирились парень с красой своей, а годы летели. Под четвёртый десяток поехал как-то муж с возом шкур (охотник был знатный) в Нова Город, что на Ильмень-озере стоит. А через полгода возвернулся, да не один, а с мальцом. Лет десять мальчонке, тощий – страсть. Взгляд как у волчонка и тиверцам не в масть. Волосы светлые, как холст льняной, а глаза, словно вода в ручье. Баба она баба и есть. Поохала над мальчишкой да давай откармливать. Пока тесто на пироги заводила, муж и рассказал, что выкупил дитё у данских мореходов за три рубля с гривны. А так быть бы ему рабом, ежели раньше не забили бы до смерти. Уж больно строптив, как сказали даны. Стали жить потихоньку втроём.
Парнишка смышлён не по годам оказался. Во всём названному отцу помощник первый, да и мать не нахвалится. Забыла, когда уж сама на колодец с ведром ходила. Беда только – молчун. Слова с парня клещами не вытянешь. Имя пытались выспросить – отмолчался. Махнули рукой да прозвали Малом. За росточек маленький да худобу. А малец ничего – отзывается.
Через годок случилось чудо великое. Сжалились богини славов Леля и Лада и наградили мужика с бабой дитём. Родилась девочка, крепенькая, чёрненькая волосом, синеокая. Тиверская, в общем. А ещё через два года уже вся весь тиверская ахнула. Вытянулся Мал, окреп, постоянно с отцом по лесам-то за зверем шастая, и в тринадцать лет выглядел на все семнадцать-восемнадцать. Вот-те и Мал. Несуразно вроде, да пристало уж имечко – не отодрать. Да и сестрёнка названная, хвостом за ним бегая, выучила уже: Мал да Мал! Кричит, бегает за парнем, в ногах путается, мешает. И вот что странно: молчун, а дитё подымет на руки и светлеет лицом. Разговаривает с ней о чём-то. С леса идёт – свистульку ей какую вырежет али сучок диковинный обстрогает и тащит. Летом – цветы несёт, ягоды в лукошке – гостинец. Подросла девка до четырёх лет и бегает за парнем как собачонка. Он – в лес, и она за ним. Он – на реку, и она туда же. Народ-от всё видит. Стали её в шутку Малушей звать. Да так прилепилось – не в бровь, а в глаз. Как пошла Малу четырнадцатая зима, появилась у него новая забава. Днями и ночами начал он в кузне пропадать. Коваль-то дед уже в годах был, а мастер отменный. Начал он парнишку потихоньку в кузнечное рукомесло затягивать. Глаз у Мала – алмаз, руки сильные, удар точный, сметка – при нём. А главное, открылся у него дар – смотрит он на железа кусок и видит сердцем, какую вещь можно из этого куска отковать. Прикипел Мал к кузне – не оторвать. Размахал себе за три года работы молотом такие плечи, что в дом родной дверь узковатой казаться стала. Ну, а Малуша где? Вестимо где,с Малом. Мать хоть и доброй души человек, а и то, бывает, возьмёт хворостину да не утерпит, смажет любимицу пониже спины. Все ведь девки, как девки. Тряпки, куклы да шитьё с прялкой, а эта, как чертёнок чумазая целый день в кузне торчит. Взвизгнет Малуша и к Малу. Малу уж восемнадцать зим стукнуло. Подхватит её одной ладошкой и подымет выше головы – поди достань, матушка. А его лупить, что по наковальне стучать, только кулаки отобьёшь. Побегает мать вокруг, да и засмеётся сама, а там, смотришь, уж и мать подхватит Мал на вторую ладонь, и смеются уже все трое. Дал Перун силушки парню – семерым бы хватило, не обиделись. Уважали Мала в веси. За силу, за мастерство, которого он в кузнечном ремесле достиг, за спокойный нрав. Но… Молчун, он молчун и есть. К нему с разговором, а он улыбнётся, как будто и не тебе даже, а мыслям своим, и молчит. Сторонились люди молодого кузнеца. А то бывало, накатит на него, станет угрюмым. Даже Малуша из него улыбку вытащить не может. Уйдёт в лес, и нет его три дня. Придёт пустой – ни зверя, ни птицы. И опять поёт в кузне молот, ухает звонко наковальня.
Малуше стукнуло уж десять годочков и ту, наоборот, вся весь привечала. И певунья, и рукодельница. На язычок бойкая, ладная да весёлая. И тоже дар у неё открылся. Узоры на рушниках да скатертях такие вышивала, что ахали все только. Откуда что и берёт. Глазок острый да меткий. Откуёт Мал ухват , аль поковку какую сделает – Малуша тут как тут. Чеканом всю её узорами выведет. Да таким кружевом, что хоть в красный угол ставь, а не горшки с печи таскай. И чего её к Малу тянет? Не схожи ведь нисколько, как огонь с водой, а вот, поди ж ты! Ни шатко, ни валко, а проскочили ещё два года, и стукнуло Малу двадцать зим. Проходил как-то через весь княжий обоз с Суздаля на Нова Город. Заночевали в веси. У гридней княжих конь расковался. Повели в кузню. О чём толковали, того никто не слышал. Подковал Мал коня, а на утро ушёл с обозом. Никто и не хватился в начале. Думали, опять в лес подался. Только Малуша места себе не находила. Подняла отца на лыжи, и в тайгу. Долго ходили, ан и следов-то нет. Вышли в весь на третий день, а Мал и не появлялся. Ушёл с обозом в Нова Город и сгинул. Летело время. Малуша выросла в стройную черноволосую красавицу. Глаза огромные, чистые, как синь-небо. Много парней по ней сохло в веси, да не смотрела Малуша на них. А смотрела всё больше в сторону старой кузни. Годы шли. Ушёл в вирий, к Хорсу в кузню, старый коваль. Не стало кузнеца в веси, и за кузнечной работой ездили теперь тиверцы в Суздаль. Когда исполнилось Малуше 20 зим, как-то в один год осталась она сиротой. Отца заломал по зиме медведь-шатун, а мать провалилась под лёд по весне. Простыла, слегла, да больше уж и не встала. Крепко подкосило горе Малушу. Одни глазищи остались, мало не в пол-лица. Похудела, осунулась девка и то – всё хозяйство на ней. Без мужика в доме худо. Нашлись, конечно, помощники. Кто с добром приходил, а кто и с думкой какой. Да только не приняла Малуша помощи. Проявила твёрдость не девичью. Кого просто словом отвела, ну, а кого и ухватом погладила. И каждый вечер, как бы ни устала, выходила на выселки, к старой кузне. Словно ждала чего. Зайдёт, посмотрит на холодный горн, одинокую наковальню да молот, бережно поставленный рядом. Постоит-постоит, вздохнёт и пойдёт, не оглядываясь. Летело безжалостное, как боги славян, время. Исполнилось Малуше двадцать два. Двенадцать лет пронеслось с тех пор, как пропал Мал. И вот однажды весь встрепенулась. Утром ожила вдруг старая кузня. Задымила труба, в оконцах, затянутых бычьим пузырём, тускло загорелся свет, и на всю весь, на всю синеокую Тиверь, понеслись звонкие протяжные удары молота. Поднялась весь и потянулась на выселки. Подошли всем миром, встали кругом и отчего-то заробели. Дверь-от вот она – входи, не заперто, ан нет. Ждали. И тут вдруг в толпе родился шепоток. Родился он в задних рядах, где раздвигая людей, шла к кузне Малуша. Шепоток летел за ней до самых дверей кузни. Оборвался. Упала звенящая тишина, прерываемая только мерными ударами молота. Ни на кого не глядя, Малуша вошла внутрь. И замерла, без сил привалившись к косяку. Спиной к ней возле наковальни махал молотом Мал. Обнажённый по пояс, в одних штанах, он казался просто огромным в полутьме кузни. Ноги у Малуши подкосились, она кулём осела на лавку у входа.
Мал как будто что-то почувствовал. Молот тихо опустился, и он повернулся, как-то неловко, одним боком. И затем так же неловко, странно подшагнул к ней. Малуша молча смотрела на него и думала, что полутьма кузни ни при чём. Просто Мал был действительно огромен. Мощный, жилистый торс, ни капли жира, широченные плечи, шея и руки, узловатые как корни векового дуба. Кузнец казался славянским богом, отлитым из металла. Он стоял, неловко навалившись на один бок, опустив свои огромные руки, и молчал. А Малуша плакала. Молча, не по-женски, без криков, причитаний и всхлипываний. От огромного ощущения счастья. Это потом, отмывая его в бане, она разглядит и косой страшный шрам на полспины, из-за которого его мощное тело перекосило на один бок, и ещё один, вперехлёст через голову, до перебитого, неправильно сросшегося носа. И изрубленные, все в сетке шрамов, руки, и отрубленное ухо, и выжженное тавро «раб» по-ромейски на обоих плечах. Она поймёт, почему он так странно и медленно ходит, выворачивая одну ступню и приволакивая другую, увидев шишковатые, неправильно сросшиеся следы переломов на мощных, жилистых ногах и ступнях. И беззвучно ахнет, отмыв от копоти его сальные, грязные волосы, и увидев не жёлтые льняные пряди, а стальной блеск седины. И снова она будет плакать. Мал, как всегда, будет молчать, и баюкать её на своих жёстких, сильных руках. И начнётся жизнь.
Ни слова не сказал он Малуше, где был эти долгие двенадцать лет. Ни слова не спросила она у Мала. Они просто начали жить сначала. Прошёл год. Весь пошумела и успокоилась. Опять же – снова есть у людей кузнец, и снова потянулись в кузницу тиверцы. Поначалу-то любопытство у народа аж наружу просилось. Да что с Мала взять? Как был молчуном, так и остался. Усмехается в усы, да всё мимо. Так и отстали. Ратными шрамами да увечьями тогда никого не удивить было. Русь-матушка только на крепкие ноги встала, много людишек в труде ратном, тяжёлом легло на костры в тризнах. А что голова седа о тридцать два-то годка, так жизнь ведь для кого мать родная, а для кого и тёща. Всяко бывает. И только Малуша заметила, что глаза Мала, ранее прозрачные и чистые, светлые, будто лесной ручей, словно инеем засыпало. Выбелило, будто сгорело что-то в душе его, лишь пепел седой остался. Но… Молчит Малуша. И Мал молчит. С полуслова, с полувзгляда друг друга понимают. Попросит лишь изредка Мал: « Спой, соловушка!». Молот отложит с сырью железной и слушает, слушает. Так воду пьют с жажды великой. Бережно, не расплёскивая ни капли. А как-то спросил: «Колокольцы-то делать не разучилась ли?» Двенадцать лет прошло, а смотри – помнит! В той, прошлой уже, жизни научил Мала старый коваль делать колокольцы, детям на потеху, да в сбрую украшение. Загорелось и Малуше науку перенять. И ведь такие колокольцы стала делать настырная девка, что и коваль, и Мал только руками разводили. Чистые, звонкие, серебряные звуки давали её колокольчики. Да ещё изукрасит их чеканкой, узоры выведет. Лепота! Вспомнил, значит. Выдал Малуше молоточек махонькой, да сыри железной. Лепи – не хочу. Стучат молоточки в кузне с утра до вечера в четыре руки. Весело да звонко несётся эхо над Тиверью. И время тоже. Вот и ещё год пролетел. Приехал Мал как-то с товаром кузнечным в славный Суздаль. А товар-от непростой, весь узором выведен. Сбруя конская словно с кружева сделана. Народ в руки взять боится лепоту такую. А возьмут – дивятся: «Нешто с железа сделано?» Да крепко ведь! Ну, и колокольцы, само собой, присутствуют. Мала в Суздале уже знают, как коваля знатного. Товар вмиг раскупили. День - от долгий ещё впереди, и пошёл Мал в оружейный ряд, прогуляться. Походил, посмотрел мечи да доспехи. Подержал некоторые в руках, а один меч даже на солнышко вдоль дола глянул, да ногтём оп кромке щёлкнул. Прислушался… Промолчал, как обычно, да домой, в весь засобирался. Приехавши, скинул Малуше рубли да гривны с товара на столец и сразу в кузню наладился. Что-то было в его скособоченной, шаркающей, огромной фигуре такое, что Малуша понеслась за ним, что есть духу. А Мал вошёл в кузню, походил, натыкаясь на углы да железки, и словно ничего не видя вокруг. Затем остановился возле наковальни и сказал: «Пора!». С лёгкостью приподнял многопудовый кус железа одной рукой, подпёр плечом, а другой вытянул из-под наковальни длинный, завёрнутый в кожу предмет. Сбросил с него кожу, и Малуша увидела в его руках меч в простых, потёртых ножнах. Мал неуловимым движением опытного воя выхватил меч из ножен и выдохнул: «Гляди!». Меч был прост, но это была та простота, к которой ничего нельзя прибавить, и убавить – тоже. Малуша, понимавшая красоту сердцем, заворожено смотрела на пылавший в солнечном луче клинок. Так смотрят на смертельно опасного и одновременно убийственно красивого хищника. «Кто сковал это чудо?» – спросила ошеломлённая Малуша. Мал немного помолчал и неохотно буркнул: «Я… Ещё в Нова Городе…». И, выйдя из кузни на свет, снова сказал: «Глянь!». И повернул клинок долом к солнцу. Подошедшая несмело Малуша, увидела, как холодной синей изморозью вспыхнул на зеркале клинка ветвистый иней узора. Странная, необычная ковка. «Харалуг!» - потрясённо прошептала она. Мал промолчал. Он не стал рассказывать о том, как в Нова Городе, в оружейной кузне князя, уже будучи старшим гриднем и опытным воем, он нашёл секрет, как соединить воедино чистый, честный, твёрдый булат и бритвенно острую, тягучую, гибкую харалужную сталь. У него получилось. Он ковал полосы, сплетая их прямо руками по три железных прута. Проковывал, смотрел, снова заплетал прутья в железную косу и снова ковал. На это ушло четыре седмицы. Зато после обработки и отточки он вынес из кузни меч. На те деньги, что давали ему за этот клинок, можно было купить, пожалуй, половину совсем не маленького Суздаля. Мал усмехнулся своим мыслям. «Буду ковать мечи для Руси» - сказал он Малуше. И ничего более не добавил. Минул ещё год. Мал ковал оружие, плёл кольчуги, оттягивал доспешные пластины. Малуша выводила по харалугу и булату железные кружева особым булатным чеканом. Простой склёпывался и скользил. Но всё-таки лучше всего у Мала выходили мечи. Ковал он каждый клинок подолгу и из кузни выходил уставший и осунувшийся. Малуше иногда казалось, что он куёт их голыми руками на наковальне, сделанной из собственного сердца. После каждого нового меча Мал день-два отлёживался, и из кузни слышен был только звонкий молоточек Малуши, занятой в это бездеятельное время детскими поделками, для души. Слава о Маловых мечах гуляла среди знатных оружейников по всей Руси. А Мал, отлежавшись, заходил в кузню и? Взяв осторожно с полочки железными своими пальцами только что сделанный Малушей колокольчик, задумчиво покачивал его. Слушал заливистый звон, и такое ощущение было, словно ждал чего-то…Падаешь известно когда – когда не ждёшь. Говорят ещё: бабье сердце – вещун. Ан нет! Ничего Малуша не почуяла, дождавшись в очередной раз Мала из Суздаля. А, может, счастье, что солнце - глаза слепит. Приехал Мал, как обычно. Все деньги до рубля в доме на столец сбросил, Малушу погладил по щеке и в кузню ушёл. Дело привычное – Малуша и не удивилась. Закрутилась по дому, забегалась, а в голове мысль какая-то свербит, работать мешает. Остановится Малуша, задумается, и рядом вроде – а не ухватишь. Свечерело. Солнце потихоньку за лес покатилось. И поняла тут Малуша, что тихо очень. Кузня рядом, а молота не слышно. Подхватилась она, побежала. Глядь, у кузни Мал сидит на лавке. Под лавкой завёрнутое что-то в тряпицы лежит. Посмотрел Мал на неё и говорит: «Садись рядышком. Спой. А как скажу - в кузню иди. И ничего не бойся». Смолчала Малуша на такую длинную речь. Села, обняла кузнеца крепко и запела. Сумерки уж упали, как вдруг, смотрит Малуша – человек какой-то со стороны веси идёт. Не спеша идёт, не торопится. Ближе подходить стал, и поняла Малуша, что не простой это человек. Одет, как вой знатный. При мече. И меч – от хорош! Не как у Мала, конечно, но сталь добрая. Уж в этом-то жена кузнеца понимала побольше многих. Через плечо – плащ широкий, чёрный, а из-под плаща – бронь доспешная, да тоже не простая. Вычурная. И тут Мал тихонечко так Малуше говорит: «Иди в кузню!» Не хочется Малуше его оставлять один на один со странным гостем, но делать нечего. Соскользнула она с лавки, сунулась в сенцы кузнечные, да за косяком дверным и притаилась. Человек тем временем дошагал до кузни и увидел кузнеца на лавке.
- Здрав будь, побратим! – оскалился в улыбке пришлец.
- И тебе поздорову Торгрим, сын Олафа. Как живы-здоровы уважаемая Хёдрин и сестра твоя Бёдвильд? – спокойно ответствовал кузнец.
- Хвала пресветлым Ассам и Одину! Всё в порядке. Я за обещанным, побратим Мал.
- Забирай и уходи! – Мал достал из-под лавки свёрток и вынул меч.
Малуша закусила губу. Она узнала меч, откованный Малом ещё в Нова Городе. И знала, насколько тот ему дорог. Торгрим весело рассмеялся.
- Нет, побратим! Меня не обманешь. По нашей правде, отдай самое дорогое, не скупись!
- Что же тебе нужно, Торгрим Олафсон? – натянутым как струна голосом спросил Мал.
- То, вернее та, что ты спрятал в кузне!
- Как ты меня нашёл?
- Странный вопрос для такого мастера, как ты, побратим! Тебе не нужно было ковать мечи. Такие умеешь делать только ты. А остальное - Торгрим кивнул на дверь кузни – слухами земля полнится.
- Забирай всё и уходи. Зачем тебе женщина, Торгрим Олафсон? В кузне много оружия и доспехов. Всё хорошей работы, а такого меча нет, наверное, во всей Руси. Ты – воин, сын Олафа! Что может дать тебе очередная женщина?
Торгрим снова весело оскалился.
- Уговор есть уговор. Если это всего лишь женщина, то отдай мне её, и не будем спорить. Ну а если она тебе так дорога, то я сам приду и возьму то, что принадлежит мне по праву!
Мал поднял голову. В его, словно задёрнутых инеем, зрачках вдруг явственно и резко блеснул холодный, ветвистый росчерк харалужьей стали. Он произнёс тихо, но так, словно меч из ножен вынул:
-Ты не пройдёшь! – и встал с лавки.
Торгрим скривился:
- Мал! Когда-то ты был лучшим бойцом в дружине. Но теперь ты – калека. Не много мне будет чести убить безоружного калеку. Тем более, что ты – мой побратим.
Мал стоял молча, но как-то так, что Торгрим застыл в нерешительности. Затем всё-таки сделал шаг вперёд.
- Я просто проучу тебя, кузнец! Клянусь Одином! Я не буду убивать побратима! Просто отшлёпаю мечом, плашмя! С дороги!
Мал молча ждал, и Торгрим рванулся к нему. Он сделал быстрый скользящий шаг вперёд и вбок, наотмашь рубанув с разворота на противоходе. Он не забыл развернуть меч долом, чтобы просто от души приложить плашмя железной полосой и оглушить. Он был уверен в своей быстроте, датский волк, викинг, сын Олафа. И, надо отдать ему должное, не хотел убивать. Удивиться он не успел. Клинок встретил пустоту, и Торгрим провалился вперёд и вбок, открывая грудь. Мал с непостижимым проворством ушёл из-под удара в сторону, удивительно пластичным движением чуть сместился вперёд, выбросив одновременно перед собой раскрытую ладонь, ударившую викинга в грудь. «Ладонь толкает облако» - так называл это движение странный, состоящий словно из одних железных сухожилий, невероятно спокойный и уверенный в себе маленький человек с лицом, похожим на лезвие топора. Он был монахом из страны Хань, о которой никто ничего толком не слыхал. Мал тянул с ним одно весло на ромейских галерах. Они были прикованы цепью к толстенному ребру шпангоута галеры. Целый день рабы стоя ворочали тяжеленное весло, подчиняясь ритму барабана кормчего. На ночь их сгоняли в трюм, где сажали на длинную общую цепь. Вот там-то монах с коротким именем Лю и научил славянского воя искусству боя в тесноте и свалке. Он говорил о многих вещах, которых Мал просто не смог понять. Но главное русский вой уловил каким-то звериным чутьём и много позже, уже будучи свободным, не забыл науку и даже умудрился поразить самого ханьца, когда на кривой улочке Царьграда вынесло на них повозку с тройкой обезумевших коней. Мл выдернул монаха буквально из-под копыт и, видя, что сам уже не успевает, отчаянно ударил ладонью в торец оглобли. В результате тройка лошадей, мчавшаяся бешеным галопом, благополучно уселась на собственные хвосты, а вся кожаная упряжь полопалась, как гнилые нитки. Мал долго потом потирал ушибленную ладонь и всё отмахивался от Лю, который что-то лопотал по-ханьски и чудно так кланялся, семеня за ним.
Ладонь Мала ударила прямо в доспешную пластину на груди Торгрима. Викингу показалось, что его саданули бревном. Удар приподнял немалое тело дана в воздух и швырнул, как щепку, о стену кузни. Торгрим здорово приложился затылком о бревенчатый сруб и кулём осел на землю. В голове гудело, доспешная сталь на груди была смята, словно сухой лист. Дыхание перехватило, и в утробе викинга что-то звучно ёкало. Мал, чуть ссутулившись, ждал. Всё же не поднялась у кузнеца рука убить побратима. Едва ли в треть силы угостил он морехода. Так – погладил, даже рёбер не сломал.
- Уходи! – повторил он тяжело.
Викинг ничего не ответил. Что-что, а терпеть он умел. Опёршись о стену кузни, дан тяжело поднялся и, качнувшись, очумело потряс головой, приходя в себя. Перехватив поплотнее меч и ощерившись по волчьи, Торгрим осторожно двинулся вперёд – к кузнецу. Мал был слишком опытным бойцом, чтобы не понять – больше викинг так не попадётся. Но добивать Мал не умел и бегать от супротивника – тоже. Торгрим с каждым шагом всё более приходил в себя. Он кружил вокруг кузнеца, как волк вокруг медведя. Его меч вычерчивал в воздухе хищные круги и петли, заставляя Мала неловко поворачиваться на искалеченных ногах. Неуловимый выпад, но Мал ушёл вниз. Однако ноги подвели, и на обратном движении железная полоса ударила кузнеца по голове. Плашмя. В последний момент викинг развернул меч. И холодно улыбнулся. Удар был силён и рассёк кожу, но Мал даже не покачнулся. Он очень внимательно следил за ногами дана и к чему-то готовился. Торгрим не замечал этого. Он держался подальше от страшных рук кузнеца и всё быстрее кружил вокруг. Ещё удар. Мал пригнул голову чуть пониже. Кровь заливала ему лицо. Удары сыпались на него один за другим.
Торгрим не верил своим глазам. Любой вой на месте кузнеца уже давно лежал бы без памяти. Мал стоял. Викинг крутанулся и невероятно быстрым и мощным движением плашмя рубанул мечом вдоль спины. После такого удара оплечь железной полосой не встал бы и вой, закованный в бронь. Мал поднялся. Залитый кровью, ссутуленный, огромный и страшный он стоял косо на один бок и молчал. Викингу, побывавшему не в одной лютой сече, отчего-то стало не по себе. Он неуверенно шагнул к кузнецу, более похожему сейчас на грозного Перуна. И вдруг прянул в сторону, ощутив за собой какое-то движение. Это Малуша, не вынеся больше такого зрелища, подхватила в кузне свой булатный чекан и решила помочь Малу. Дан тоже был вой бывалый – играючи перехватил чекан и, выдернув его из рук Малуши, отпихнул её в сторону. И с ужасом понял, что не успевает. Мал использовал время, которое подарила ему Малуша, целиком и полностью. Он вложил всю свою чудовищную силу в короткий рывок и обхватил викинга руками. Сухо хрустнув, лопнула доспешная сталь, и Торгриму показалось, что он оказался на наковальне под гигантским молотом Тора. Свет в его глазах померк от страшной боли. И он погрузился во тьму.
Прошло три дня. Мал, осунувшийся и похудевший, поправлялся на удивление быстро. Он уже потихонечку ковылял до кузни и, зайдя внутрь, долго гремел там разными железками. Малуша постоянно вертелась рядом, готовая помочь, если что, подставить плечо. Мал, крутя головой, добродушно отмахивался. Вечером они долго сидели на лавке возле кузни, и, наконец, Мал рассказал Малуше, где он был двенадцать долгих лет.
Уйдя с суздальским обозом в Нова Город, хотел он поступить ко князю в дружину и найти своего обидчика-кровника, вырезавшего его настоящую семью, дана Олафа-конунга. Князь взял здоровенного парня в дружину, и через два года тот стал лучшим воем Нова Города. Даны о ту пору замирились с князем и гоняли в Ладогу только мирные торговые ладьи. А ещё через год отковал Мал в Ладоге свой первый меч. Викинги – вои лютые, в оружии толк понимали и платили за него, не скупясь. Ковал Мал мечи в дружину княжескую, а что не очень задавалось, сбывал данам да свеям. Пришёл как-то в Нова Город дракар торговый, а вёл тот дракар молодой да весёлый дан. Пришёл он к Малу в княжескую кузню, да и остался подручным. Дивились гридни княжьи – Мал хмур да нелюдим, своих-то не привечал, а тут чужака принял. Сдружились Мал с даном Торгримом, и пригласил Торгрим кузнеца в гости к себе. Уважил Мал друга, поехал на далёкий северный остров, познакомился женой Торгрима – Хёдрин и сестрой его прекрасною Бёдвильд. Ковал в кузне данской украшения женщинам и игрушки детишкам. Всё бы хорошо, да пришли как-то ночью с моря сероглазые свеи на трёх дракарах. С немирьем пришли, и началась лютая сеча. Женщин, детей и стариков собрали даны в один дом под земляной крышей и встали у дверей его насмерть. С утра до заката рубились даны со свеями. Много ворогов положили, но и сами легли все до единого. Остались по колено в крови среди мёртвых тел кузнец Мал, да весёлый дан Торгрим. И стоя спина к спине возле дверей дома, поклялись они друг другу в вечной дружбе и верности. Стали побратимами. А потом оглушили Торгрима обухом секиры по шелому да копьё всунули вбок. Сгрёб Мал его к себе за спину, прижался к двери и остался один-одинёшенек. Столько смертного труда, крови и пота принял в этот день на себя Мал, что другому бы на три жизни хватило. В кровавом тумане помнил только, как кричал кто-то на данском: «Свои! Свои!». А потом долго отливали его водой и не могли выдернуть меч из намертво вцепившихся в рукоять рук. Три месяца провалялся в горячке Мал. Памятью остался ему страшный шрам поперёк спины, переломанный нос, да ещё один шрам, вперехлёст через голову. Знахарь данский только головой качал, удивляясь. Мало не пополам парня разрубили, а он смотри – выжил. Пришли тогда на подмогу вои данские. Шёл отец, Олаф-конунг, в гости к сыну на трёх ладьях. Отбили свеев. Торгрим выжил и на ноги стал раньше побратима. На руках носил Мала, на себе. Ходить учил заново. Да только Малу его забота как кость в горле. Узнал он в Олафе-конунге кровника своего. И сказал ему Мал однажды при всех в лицо непроизносимые слова и вызвал на поединок. А ещё через три месяца, когда смог держать в руках меч, поединок состоялся на тинге, и убил Мал Олафа-конунга, отомстив за себя и род свой. И сказал ему тогда Торгрим Олафсон, новый конунг данский:
- Не могу я тебя убить, Мал-кузнец! Ты - побратим мой, и жизнью я тебе обязан и вся семья моя! Но, по правде нашей мореходной, могу я взять у тебя самое дорогое, что есть!
Засмеялся Мал и кинул к ногам Торгрима свой меч:
- Возьми! – сказал. – Я воин! А больше и дороже нет ничего у меня!
Торгрим усмехнулся угрюмо, по-волчьи, и ответил:
- Я не тороплю тебя побратим! Наступит время – я за своим приду!
Выделил он кузнецу лучшую ладью боевую и отправил с почестями великими в Нова Город. Вернулся Мал на службу ко князю новгородскому. А ещё через год попал в одной из стычек морских Мал в плен к свеям-разбойникам. Пробыв в рабстве полгода, бежал кузнец, но поймали его и отрезали ухо, чтоб неповадно было. И снова сбежал Мал, и снова его поймали. Переломали ноги и посадили в кузне на цепь. Ноги срослись неправильно, и ходил теперь кузнец с трудом, а ковать наотрез отказывался. Кому нужен такой раб? Только кашу зря переводит! Продали его свеи ромеям на галеры. Там долго церемониться не стали. Всыпали плетей, выжгли клеймо «Раб» по-ромейски на обоих плечах и снова на цепь, только к веслу. Тут и познакомился Мал с удивительным монахом. Два года держались они вместе. Монах знал много странных и занимательных историй. Мал больше молчал да слушал. Галеры есть галеры. Железный монах на третий год начал всё чаще задыхаться и виснуть на весле. Мал, посадив его на палубу, и прикрыв широкой костлявой спиной, ворочал весло в одиночку. Монах надрывно кашлял, прикрываясь рукавом, и рукав этот частенько бывал в крови. Как-то, отдышавшись, ханец спросил у славянского воя, что за железный талисман носит тот на кожаном шнурке через шею. Мал осторожно взял узорчатый колоколец задубевшими от весла пальцами и качнул. Поплыл медовый заливистый звон.
- Человек один отковал. Хороший, добрый человек. – Мал чему-то улыбнулся, а ханец попросил вдруг:
- Позвени ещё.
Послушал, и что-то оттаяло в льдинках его жёстких, холодных, острых глаз. Молча поднялся и взялся за отполированную годами рукоять весла. Мал, видя, что Лю слабеет всё больше день ото дня, начал подумывать о побеге. И тут их нашёл и выкупил Торгрим. Утром ромеи отстегнули Мала с общей цепи и, выйдя с галеры, повели куда-то улочками Царьграда. Зайдя в большой красивый каменный дом, Мал увидел смеющегося Торгрима. С кузнеца сняли цепи.
- Ты свободен, побратим! – сказал дан.
- Зачем? – исподлобья посмотрел на него кузнец.
- Я хочу взять своё! А для этого ты нужен мне живой! – улыбался викинг.
- Без Лю - не пойду! Веди обратно!
Торгрим выкупил ханьца и отпустил обоих, дав мелких денег на жизнь. Мал купил два места на ладье и привёз Лю в Ладогу. Здесь он устроился в кузню, а Лю отвёз к волхвам-травникам.
- Вылечи его. Деньги будут! – буркнул кузнец старшему из травников.
- Э-хе-хе! – покачал головой старый ведьмак. Разве корысть это самое важное? Когда знаешь, что есть такие люди на Руси, и денег никаких не надо. Ступай с миром!
Больше года прожил Лю у травников и, наконец, пошёл на поправку. Мал приезжал к нему каждую седмицу. Когда понял, что Лю поправляется, обронил скупо:
- Уеду я, Лю. Ты не серчай. Человек меня ждёт. Как поправишься – приезжай!
- Как я найду тебя, Мал? – спросил ханец.
- По колокольчикам, - буркнул кузнец, бережно снял с шеи оберег, сунул в жилистую жёсткую ладонь Лю, крепко обнял монаха и ушёл…
- Дальше ты всё знаешь! – вздохнул глубоко кузнец и обнял Малушу.
В это время в избе послышался тихий, шаркающий звук шагов. Скрипнула дверь. Малуша подхватилась с лавки. В проёме, держась за косяк и тяжело дыша, стоял Торгрим Олафсон, данский волк.
- Ну, поздорову, что ли, побратим Мал! – держась другой рукой за грудь и улыбаясь, просипел он.
- И ты здрав будь, побратим Торгрим, сын Олафа-конунга! – улыбнулся в ответ Мал и, шагнув к дану, поддержал того под локоть.
- И тебе поздорову, прекрасная Малуша! - ответствовал викинг.
- Садись уж на лавку-от! – покраснела Малуша. - Ишь, расходился! Еле живой ишшо!
И в это время сзади вдруг раздался голос:
- Здравствуйте добрые люди! Не в вашей ли веси живёт кузнец Мал? Мал медленно обернулся и застыл. Напротив него очень прямо и уверенно стоял, улыбаясь одними глазами, маленький человек с лицом, похожим на лезвие топора. А на его жёсткой сильной ладони лежал, переливаясь железным кружевом, звонкий узорчатый колокольчик…
Было-то ль, не было? Поди, спроси! Идёт быль-сказка по земле Русской о клятве побратимов, о дружбе, любви великой и преданности! О труде ратном, смертном и о верности долгу! Сказка о железных кружевах.
Слыхал ли кто? Видал ли? Молчит Русь-матушка. Давно-о-о это было…