Сашка Плохов

Владимир Васильевский
     Сашка Плохов, достигнув совершеннолетия, уморил голодом мать. Его судили. Он отсидел восемь лет, день-в-день. Вышел. И стал пить. До недержания.
     Работал Сашка сезонным рабочим в геодезических партиях. На зиму пропадал, и появлялся в апреле, с первыми оттепелями, опухший и черный.
     Проклятая Сашкина жизнь ломала основы моих представлений о человеке. Но я был практикантом, меня никто не спрашивал. Неделю назад его поставили к нами рабочим. Через день, получив аванс, Сашка исчез. Мы знали, что он ушел в Анадырь, и вернется дней через шесть-семь, пока не спустит все до копейки.
     Беспредельное утро затопило тундру праздничным светом. Зыбкое марево плывет и качается над пологими холмами. Рыжая кошка-солнце крадется по краю небосклона и замирает.
     Мой начальник, каплей Стас Иваныч, томясь усердием, наматывает портянки на отекшие ревматические  ноги. Под ним, задыхаясь, хрипит морская рация. Портянки - высокое походное искусство. Стас Иваныч тихонько матерится, и начинает все сначала.
     Складываем в бот геодезические инструменты, нехитрый скарб и продукты, отталкиваемся от берега и запускаем мотор.
     Кончалан величаво и плавно несет свои воды в Анадырьскую губу. Наша скорлупка занозой торчит в его громаде. Ровный гул мотора, широкая гладь реки и воздух, пахнущий талым снегом. Мы невольно заводим песню. Каждый - свою. Это еще не счастье, но где-то близко...
     Полдень. Тянем по пляжу теодолитный ход. Навьючены до предела. Пот застилает и ест глаза. Путь наш усеян матерной бранью и следами неравной борьбы с гнусом. Еврашки, местные суслики, с любопытством следят за нашими муками, свистят и улюлюкают вслед.
     Рыжая кошка-солнце крадется над самым горизонтом, и замирает.
     Вечер. Пора возвращаться на базу. Грузимся в бот и отчаливаем. Мотор работает с перебоями, то и дело чихает и, наконец, затихает. Моторист Ираклий, худой плоскогрудый парень, пытается его запустить. Безуспешно. Незаметно поднимается и набирает силу ветер. Начинается шторм. Еще метров триста и нас вынесет из Кончалана в Анадырьский лиман, где нет берегов. А пока  берег в двухстах метрах . Можно добраться вплавь, дойти до поселка и вызвать катер-буксир.
     Стас Иваныч сидит на корме. Шторм. Вместе с кормой он то взлетает к чистому, еще светлому небу, то падает во мрак реки. Смотрит на меня немигающими глазами. Печаль и тоска молча льются из этих глаз.
     Рыжая кошка-солнце ушла за горизонт, распластав по небу свой огненный веером хвост.
     Снимаю сапоги, овечий альпак и валюсь за борт. Мне случилось вырасти на Амуре. Уже семилетними мальчишками мы плавали, как рыбы. Но Кончалан течет по вечной мерзлоте. Плыву на правом боку. Это самый быстрый способ передвижения в воде. Гребу изо всех сил, чувствую - передвигаюсь действительно быстро.
     Но холод вечной мерзлоты все-таки настигает меня. Вдруг, словно обручи сковали грудь. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Еще несколько движений и, как неодолимый сон, наваливается полное безразличие...
     И только где-то глубоко в подсознании пульсирует: Не умру. Не сейчас. Не умру...
     Меня нашел Сашка. Пропив аванс, он возвращался из Анадыря на базу. Полупьяный брел в сумерках по пляжу Кончалана, и споткнулся о "дохлого дельфина".
     Я очнулся от боли. Кто-то нещадно рвал мне кожу на груди и что-то бормотал. Открываю глаза. На мне верхом сидит Сашка. Чуть плеснув водки на грудь, растирает ее обеими руками.
   - Терпи, фраер. Терпи! Мамаша била, пацаном был, - кровью ссал. А терпел. Жрать днями не давала. А я терпел. Пока не вырос...
   - Сашка! Стаса в лиман выносит.
     Мне кажется, что кричу изо всех сил. Но Сашка наклоняется ухом к моим губам. Кричу снова. Сашка вскакивает. Дико вращает глазами, оглядывается и смотрит на реку. На нем - только плавки и кирзовые бахилы. Его сухая одежда на мне. Моя сушится у огня. Сашка быстро сдвигает ногами костер на новое место. Волоком тащит меня на горячий песок. Он бросается в ночь, но тут же возвращается. Надевает мою мокрую одежду и снова убегает.
     Спину греет костер. Снизу жар источает песок. Свернувшись, как в детстве, клубком, и укрывшись овчиной курткой, засыпаю. Саднит все тело, особенно грудь. И все-таки это - уже действительно сон.
     Вижу мать. Она зовет меня. Манит рукой и уходит. Уходит все дальше и дальше. Я остаюсь. Но нет ни страха,.. ни сожаления...               

 
  - Присутствую и на стихи.ру