Глава двадцать вторая
«В ПТИЧЬЕМ ГРАЕ И ГАММЕ ЦВЕТЕНЬЯ»
На 20-ом км за Дэбре-Зейтом - большое селение Моджо. Здесь шоссе раздваивается. Направо – южная магистраль, идущая до границы с Кенией по Рифтовой долине мимо восьми озёр, расположенных на высоте 1200 – 1800 м над уровнем моря. 300 км от Моджо до Диллы – асфальт, ещё 450 до Мояле – гравийка, щебёнка и просто грунтовая колея. Наша цель – озеро Лангано, популярное место отдыха столичного бомонда.
Нормальные люди добираются сюда за три часа; мы же, новоиспечённые лихачи (я и Мытарев), наперегонки преодолеваем расстояние в 210 км, от Аддис-Абебы до озера, за два, не больше. Разве удержишь машину, несущуюся по открытым просторам саванны, когда под колёсами ухоженная трасса, прямая, как стрела, и почти никакого трафика!
Притормаживать приходится, лишь проезжая редко встречающиеся селения, где в качестве главной помехи выступает бестолково бредущий осёл или же перебегающий дорогу чуть ли не перед самыми фарами не менее бестолковый туземец.
Оказывается, среди непросвещённой части местного населения бытует мнение, будто, намеренно промелькнув лишний раз перед носом движущегося транспорта (чем чаще, тем лучше), ты продлеваешь свою жизнь. Однажды мне «посчастливилось» повстречаться с одним из номадов, умудрённых подобной смертоубийственной логикой.
В широких неуклюжих штанах, полосатых, как у заключённого, увешанный бутылями из тыквы (для воды), с длинной палкой за плечами, он едва не угодил под мои колёса. Я вовремя успел затормозить. А глупец, довольный своей проворной выходкой, остановился на обочине и, нагло улыбаясь, стал помахивать перед собой (как бы показывая нам) своею странной палкой, верхний конец которой раздваивался на манер козлиных рогов.
Позднее я узнал, что подобные палки – магические. Именно таковая и помогла лихому туземцу избежать смерти под колёсами, а мне – неминуемого «правосудия» и, в лучшем случае, высылки из страны. И всё же, несмотря ни на что, мы продолжали, увы, лихачествовать на дорогах, каждый по-своему.
Первое озеро на пути к Лангано – искусственное, по названию «Кока», поскольку образовалось возле одноименного местечка в результате возведения плотины первой эфиопской ГЭС на реке Аваш (1960 г.).
В дождливый сезон это озеро, как и следующее – Зваи, выходит из берегов и затопляет низины вблизи шоссе, что, в общем-то, придаёт местности некий экзотический колорит. Глядя на некоторые торчащие из воды деревья, кажется, будто их корявые ветви тянутся к вам, словно руки, просящие о спасении.
После озера Кока, можно сказать, начинается зона акаций. Их плоские кроны образуют как бы потолок над землёй. Если обозревать саванну с высокого холма, она, осо6енно в местах с густой древесной зеленью, напоминает разлившуюся топь, испещрённую «островами» из водяных растений.
За деревней Маки, не имеющей никакого отношения к ярко-красным цветам, с возвышенной части шоссе открывается, слева, вид на всамделишный разлив: это – настоящее, природное озеро Зваи, оно почти в два раза больше Коки: длиной 25 и шириной 20 км. Его берега окаймлены тростниковыми зарослями, в которых купаются бегемоты.
На пути к нашей цели ещё одно селение - Адамитулу, примыкающее к юго-западной окраине Зваи. На подъездах к нему виден высокий холм с какими-то руинами на вершине: говорят, это - останки итальянского форта.
Вместе с речушкой под названием Бульбуля (не отсюда ли мой дворник Абабуля?) шоссе отрывается от озера, тоже имеющего некоторые исторические заслуги. Монастырь, расположенный на одном из озёрных островов, играл в своё время посредническую роль между местными мусульманами и язычниками, с одной стороны, и христианскими завоевателями из Шоа, с другой.
Переехав через оставшуюся справа Бульбулю, бегущую в объятия озера Абьята, потом - через протоку между Абьятой и Лангано, мы сворачиваем влево на кремнистую колею.
А шоссе продолжает бежать на юг, сначала - по перешейку, разделяющему два только что упомянутых водоёма, затем – мимо озера Шала и далее… Но освоение дороги «далее» я оставил - на будущее, в котором был почему-то уверен. А пока… начал осваивать берега, омываемые водами Лангано, чистыми, хотя и светло-коричневого цвета.
Это – не из-за илистых примесей, как, сажем, в случае с Нилом. В озёрах Рифтовой долины, особенно в Лангано, Абьяте и Шале, растворились минералы вулканического происхождения, они то и окрасили воду, к тому же сделав её солёно-содовой. Купаться в такой мягкой прозрачной влаге – одно удовольствие, тем более, что Природа позаботилась о превращении многих берегов именно Лангано в каменисто-песчаные пляжи.
На въезде в зону отдыха, в домике администрации, иногда, вместо портье, вас встречает сам Бекеле Мола, владелец гостиничного комплекса (двуместные мини-коттеджи с удобствами, ресторан, бар, кемпинг).
Как-то раз, расплачиваясь с хозяином, я вытащил вместе с горстью монет ключи с брелком, сделанным из талера Марии Терезии.
Ато Бекеле, обратив внимание на брелок, заметил:
- Свой бизнес я начинал именно с этих знаменитых серебрушек…
И он рассказал, как в детстве, родители дали ему энное количество талеров на поездку к родственникам, жившим в Моджо. Но до железнодорожной станции в Дыре-Дауа он не добрался, а «застрял» в Хараре, где решил заняться «бизнесом»: купил какое-то количество куриных яиц, чтобы затем их перепродать с выгодой. Всё получилось как нельзя лучше!.. Постепенно, занимаясь мелкой куплей-продажей, предприимчивый паренёк собрал аж 900 талеров! «Теперь можно было подумать и о чём-то более серьёзном, чем яйца!» - сказал Ато Бекеле, улыбаясь. Ныне он – преуспевающий бизнесмен, владелец нескольких недорогих гостиниц в разных провинциях Эфиопии.
…За стоянку машины на берегу озера Лангано нужно заплатить всего 1 эф. доллар в сутки, плюс ещё 5 – за место для собственной палатки. Мы с Ириной отдаём предпочтение «брезентовым» хижинам: в них по ночам не так душно, как в дощатой коморке а-ля коттедж. Приезжаем обычно в пятницу. Ставя раскладной столик, посматриваем по сторонам, не появится ли где галласка с вязанкой сушняка для вечернего костра.
Появилась! – сгорбленная под колючей ношей, чернокожая девица в чёрных лохмотьях. Молча получила 50 центов за свой товар, молча пошла прочь, увлекая за собой мух, слетающихся на омерзительный запах прогорклого масла, которым смазывают свои волосы обитатели деревенских лачуг.
Мужчин из галласского племени на территорию кемпинга не пускают: во-первых, они не занимаются собиранием и сбытом валежника, а во-вторых, все они – с воровскими наклонностями и, к тому же, вооружены кривыми самодельными кинжалами. (У меня есть один такой, с инкрустированной костяной рукояткой, торчащей из краснокожих ножен).
По мнению христианских миссионеров, кочевники провинции Аруси, усмирённые в годы правления Менелика II, оставались ещё и в середине века «дикарями с тёмной душой, отягощённой смертными грехами». В наши дни арусийские галласы в большинстве своём христианизированы, но есть среди них и мусульмане, и язычники. Помимо пастбищного скотоводства (козы, овцы, мулы) и земледелия, плужного и мотыжного (тэфф и другие злаки), жители приозёрных районов занимаются также остроговой ловлей рыбы и копейной охотой на бегемотов.
Однако вернёмся в цивилизацию озера Лангано (по размером оно чуть больше нашего Селигера)… Почти все гостиничные домики, стоящие вдоль тыльной ограды пляжа, пока пустуют. Съезд гостей начнётся завтра. Случается, хотя и не очень часто, что на уикенд приезжают семьями немало русских (до 30 человек) – посольские, госпитальные и прочие работники, сподобившиеся транспорта и разрешения начальства.
Утром по субботам ещё сравнительно тихо вокруг: купание, загорание, уженье рыбы поначалу отвлекает от застолий, но к заходу солнца алкоголь, за день накопившийся в крови соотечественников, начинает заявлять о себе всё громче и громче. Собутыльники находят друг друга, объединяются в группы по две – четыре пары, а то и больше, разводят общий костёр. Галдёж и возлияния продолжаются до глубокой ночи. Звёзды над озером таращатся на полуголых белых людей, снующих, как дикари, вокруг полыхающего огня.
Мытарев и тут бывал в своём репертуаре: перед тем как наконец-то услышать «Ну-у, па-айдём спа-ать!» - он непременно совершал свой, - что греха таить, - заразительный ритуал: испускание мочи на затухающий очаг.
Из тех, кто обычно следовал этому хмельному лихачеству, как-то раз особенно отличился один советник, седой, пузатый. Он, будучи в спальных трусах, показал… новый, до него никем не исполнявшийся трюк: с разбега перепрыгнул через искры, дым и благоуханные испарения головешек аж два раза, туда и обратно, проявив при этом визгливую прыть, достойную людоеда из страшных выдуманных историй.
В отличие от меня, Ирине не очень-то нравились наши прибрежные посиделки. Страсти вокруг костра только-только разгорались, а она уже спешила в палатку на покой. Я же оставался в компании.
Мне всегда были по душе «застольные» беседы, тем более на природе, когда люди расслабляются, раскрепощаются, иногда становясь даже искренними и откровенными. В непринуждённо-бивуачной атмосфере можно услышать много полезного и интересного, с точки зрения, подчёркиваю, журналистики и бытописания, а не любознания для дознания, «что у пьяного на языке…»
Ну где ещё услышишь, например, такое?..
- У нас в каземате (так некоторые дипломаты называли посольское общежитие) прошлую субботу чуть было ЧП не случилось! Ольга, - знаете, о ком я, - всю ночь прождала своего муженька. Решила: если к утру не появится - пойдёт к послу всех поднимать на поиски. Дрогины сказали, что он ушёл от них в первом часу, как обычно, хорошенький. А куда дальше – не знают. Оказалось, он перепутал двери и ввалился в комнату бухгалтерши. Она и уложила его у себя на кушетке, так как двигаться он уже не мог. Потеха!.. Почему за Ольгой не пошла?.. Да время, говорит, было слишком позднее…
- Это – что! У нас в торгпредстве (торговое представительство) и не такое было!.. Один из ваших (имелись в виду посольские гебешники) не то что на кушетку, он прямо в кровать залез, к жене Дулова!.. Муж как раз из офиса вернулся. Видит: мужик под одним одеялом с ней лежит. Он одеяло-то сдёрнул, а ваш – в верхней одежде, и даже туфли не снял…
- Почему?
- С перепугу, говорит…
- С перепою наверно!
- Всё может быть… Он, якобы, от погони спасался. Влетел на машине прямо во двор. Хорошо, что ворота ещё открыты были. А оттуда – в первую же дверь. Жена Дулова уже в постели была. Ваш-то молодец пистолет вытащил и скорей его… в холодильник. Увидел там коньяк, схватил бутылку – и с ней под одеяло. «Тише! Тише! – говорит. – Не бойся! Я всё объясню… Если они ворвутся, скажи, что я твой муж…» То же самое он и Дулову рассказал…
Теперь, когда участники этой комедии дома, на родине, вся эта история – уже не секрет.
А вот другой из той же когорты (под крышей «Международной книги» работал), так тот «выдал» мне «секреты» из досье, которое, наверно, сам и завёл. Я расспрашивал его об «эфиопах» русского происхождения…
Оказывается, на противоположном берегу Лангано находится загородный дом бывшего белогвардейца – Георгия Александровича Турчанинова. Ему – за 70. Он бежал из России вместе с «недобитыми» в 1919 году в Турцию. Затем – Марокко, Бельгия (там он получил высшее образование) и наконец Эфиопия, где он стал известным агрономом. За заслуги в культивировании табака и хлопка Хайле Селассие назначил ему пенсию в 500 эф. долларов и наделил земельным участком. Из подаренного «Межкнигой» пособия по хлопководству Г. А. выжал квинтэссенцию и недавно опубликовал оную на амхарском языке.
Его тёще – тоже за 70. Она – из старинного дворянского рода Хвостовых. В гражданскую войну большевики расстреляли двух её сыновей. От ненависти к коммунизму она избавилась только на старости лет, после того как в советском госпитале Красного Креста её избавили от какого-то хронического заболевания. В здоровом теле – здоровый дух!
Слышал я, что рыбалка – оздоровительное мероприятие: нервы успокаивает. Следуя советам старожилов и своего дружка Мытарева, я купил спиннинг.
…Из палатки вышел еще до зари. Остановился недалеко от своего лежбища, будучи в полусонном состоянии после вчерашнего «пионерского костра». Размахнулся удилищем, хотел закинуть наживку, но с первого раза получилось не совсем удачно: леска зацепилась за какую-то корягу сзади, - не заметил. Со второй попытки крючок с колбасой, оставшейся после вечерней закуски, слава богу, достиг водной поверхности и, как положено, затонул под тяжестью грузила.
Я присел на корягу и, держась обеими руками за рыболовную жердь, в смысле – снасть, уставился на поплавок в ожидании клёва. Время шло… Постепенно я сам начал клевать… носом… Вздрогнул! – показалось, что леска дёрнулась. Так и есть: поплавок ушёл под воду. Я тотчас стал крутить катушку, но после нескольких витков моя моталка застопорилась.
«Вот будет улов!» - подумал я и, пятясь, потянул за собой удилище, одновременно задирая его конец кверху. Леска скоро напряглась до предела. Я сделал ещё одно усилие и тут же свалился на спину: леска оборвалась, а я задним местом ударился о булыжник. Отбросив спиннинг в сторону, я вскочил и помчался к воде, навстречу солнечным лучам.
Моя первая и последняя попытка приобщиться к славному племени людей, отличающихся крепкими нервами, завершилась омовением в прохладном утреннем озере.
В ресторане за завтраком Мытарев был уже возбуждён. Он не скрывал своей радости, что в отличие от меня, неудачника, ему удалось поймать целых три рыбёхи: своё оздоровительное мероприятие он проводил в отдалении от кемпинга.
С чувством собственного превосходства Мытарев изрёк:
- Терпение надо иметь! Главное – результат! – И, кинув шутливый взгляд в сторону Леры, добавил:
- Я вот не зря же терплю свою…
Генеральская дочь снисходительно улыбнулась.
До наступления полуденного жара мы решили совершить восхождение на плоскогорье Аруси-Бале, точнее – на его отрог, который вплотную подступал к озеру с севера и стеной возвышался над берегом.
Едва заметная тропинка петляла по осыпающемуся склону обрыва, постепенно приближаясь к его краю. Весь этот склон напоминал чёрствую, залежавшуюся краюху чёрного хлеба, покрытую плесенью, где-то даже позеленевшей. У края обрыва столпились низкорослые акации с кронами, похожими на шляпы-сомбреро. Да и сами деревья, если смотреть снизу вверх, казались полчищем индейцев из американского «вестерна».
Забравшись на плато, мы очутились как бы на земных антресолях, каменистых и колючих. Всюду торчали голые кустики, коряги, а над ними - зонтичные акации с искорёженными стволами и ветками, по которым сновали орды муравьёв. Листья у этих деревьев такие мелкие, что кажутся иголочками хвои среди
настоящих острых шипов, похожих на кактусовые. Вдали конус термитника…
Могильная тишина! Птиц не видно и не слышно. Вероятно, все вниз улетели, туда, где вода.
Наши спутницы удивлялись, почему эти африканские акации совсем не похожи на наши, южно-российские. «У нашей белой акации такие зелёные листочки и такие душистые цветы!..»
- Здесь всё наоборот, - прокомментировал Мытарев. – Белое становится чёрным. Всё не так, как у людей!
- Твои рассуждения не лишены остроумия, - вмешиваюсь я. – Но Африка в данном случае не виновата. Я читал, что учёные ботаники как раз-таки считают нашу акацию - ложной, а эту, тропическую, - настоящей.
- Вот и наслаждайся настоящими муравьями… а не пчёлами.
- Пчёлы тоже кусаются…
- Смотрите! – восклицает Мытарев. - Вам ничего не напоминает эта коряга? – И сам же отвечает:
- Разве она не похожа на задницу?
Женщины смущённо хмыкнули и отошли в сторону подальше, чтоб сфотографировать этот скульптурный шедевр. А наблюдательный натуралист тут же обращается ко мне:
- Кстати, я давно хотел спросить тебя… Только честно! Скажи, ты с Веркой ничего не имел? Ну, насчёт этого…
- С Веркой или Леркой?
- Да ладно тебе! Отвечай по существу!
- Можешь быть спокоен, - ответил я, хлопнув рукой по коряге.
Мы стоим у края обрыва, любуемся сверкающим на солнце, словно топаз, коричневатым озером, сизыми очертаниями далёких гор, светло-голубым небом. Вдыхаем чистейший воздух первозданной природы. Гостиничные постройки на берегу кажутся лишними…
Мытарев в отличном, я бы сказал, боевом настроении. Он берёт увесистый кусок породы и лихо швыряет вниз.
- Ви-ить! Ты что-о! – испуганно произносит Лера.
- Я же не кого-нибудь!
- Вот ещё!.. Я хочу домой.
- Ты бы лучше пописал сверху. У тебя это здорово получается.
- Отличная идея, умник! – огрызнулся Мытарев в ответ на мою реплику.
Хочу подчеркнуть, что подобные «перепалки» отнюдь не имели какого-то злобного подтекста: мы просто любили подшучивать друг над другом в эдакой грубовато-иронической тональности.
Пора! На прощанье делаем ещё несколько снимков. И начинаем спуск. Камню лететь – метров сто…
Одна из достопримечательностей приозерья – солнечный закат, когда в предвечерней тишине начинают синеть холмы, а мерцающее в закатных лучах озеро погружается в розово-лиловый туман. Особенно красивы сумерки на озере Абьята, до которого двадцать минут езды по колее и целине.
Перед последней ночёвкой в кемпинге мы с Ириной всегда стараемся навестить этот живописный уголок нетронутой природы.
В небе, кажется, вышла заминка:
Как на фото, застыли зарницы.
Может быть, это стая фламинго?
Или в сказку поплыли жар-птицы?
По-над водами дикой Абьяты
Радуг ярче игра оперенья.
Явь с мечтою здесь встретиться рады
В птичьем грае и гамме цветенья.
Убежал из горячей саванны
Строй акаций — в воде, по колено!
Этот час прохладительной ванны
С ними делит пернатая смена.
Марабу!.. Прямо скажем: фигура!
Взмах крыла — и горланит весь клирос!
Пеликан, а иначе — Бабура,
Вислый зад потащила в папирус.
Как змея — из воды клюв и шея.
Не из рода ли чудищ Лох-Несса?
Это лебедь?.. Нет, черная фея
«Полюби-меня-рыбка-повеса».
Коростелю лист лилии — плотик,
Ну а молотоглаву — коряга.
А коряга разинула ротик...
Крокодил!.. Раззевался бедняга.
В камыше возвышается цапля:
- Есть ли спрос на султаны, эгретки?
- Нынче букли красавиц как пакля,
А галласкам — что перья, что ветки...
Вот и аисты!.. Вас, пилигримы,
Мы о счастии часто просили.
Хоть и чужды вам вьюжные зимы,
Ваши гнезда наверно в России!
Гуси, утки, утята, гусята —
Папы, мамы и дети... Всевышний!
Если есть птичий рай, он — Абьята.
А в раю, как всегда, люди лишни.
(Продолжение – «Мимо хребта императора – к озеру королевы». Гл.23)