ВЫСТРЕЛ.
Николай Борисов.
Посвящается Сердитому Э. А. и офицерам
Краснознаменного Северного Флота
нелегких 90-х.
Простите, если что не так…
С Мотовского залива дул холодный, пронизывающий ветер. При минус пяти градусах он, казалось, продувал человека насквозь. И если к нему повернуться спиной, то лицом можно было уловить, как ветер, проникал сквозь тело и выдувал собою тепло, и оно уносилось с ним. Словно невеста, из-под венца подхваченная лихим повесой растворялась в предутренней серости, чтоб никогда больше не возвратиться.
По заливу гуляла густая шуга. Зелёные волны, насыщенные ледяной крошкой, шуршали, бросаясь на острые камни берега. И от этого казалось, что весь холод, исходивший от ветра, зарождался именно здесь в этой неспокойной ледяной купели.
Капитан-лейтенант Глеб Угрюмый стоял на автобусной остановке, как сотня таких же как он и, пританцовывая от холода, ждал автобуса.
Чёрные шинели, нахлобученные на самые глаза, такие же чёрные шапки-ушанки обезличивали, превращали офицеров, мичманов в колышущуюся черную массу.
Которая, то нервно распадалась на островки, а то словно подчиняясь незримой палочке, незримого дирежора сходилась, превращаясь в плотный, чёрный сгусток тел.
Глеб замерз уже до самого мужского естества, а автобуса всё не было. Морская база, где находился его корабль, была в семи километрах. Конечно же, он мог эти семь километров пробежать трусцой, что он и делал неоднократно, но только не сегодня. Сегодня он был зол, как никогда. Всё его тело, в восемьдесят пять киллограм тренированных мышц, бунтовало. Ему хотелось драки.
Шесть месяцев без зарплаты. И если он мог пообедать на корабле то жена и двое его мальчишек могли кушать только то, что она им приготовит. А из чего готовить?
Иногда Глеб, изворачиваясь, приносил в «дипломате» с десяток картофелин, консервы. Иногда также в «дипломате» мороженую рыбу. Но сегодня… придел.
Ночью он проснулся от того, что его жена Ленка плакала. Он сначала не понял и тихо лежал, прислушиваясь, определяя для себя ветер, что ли, так жалостливо завывает. Когда понял, что это его жена, то содрогнулся.
Соскочив с кровати, он бросился на кухню и включил свет. Жена, подняв на него, красные и опухшие от слёз глаза вымолвила:
- Глебушка, мы скоро умрём от голода. Отправь нас к моим родителям.
Он, прижав её голову к своей груди, гладил по волосам, успокаивая.
Замкнутый круг.
Пять лет на Кольском полуострове в Заполярье. Мечта, которой он бредил с детства, воплотилась в жизнь морского офицера. Сюда в офицерское общежитие он привёз свою молодую жену. Здесь народились его сыны-погодки. И если ещё год назад перспектива его военной карьеры проглядывалась, то сейчас с развалом Советского Союза, никто не мог сказать, что будет ни то, что через год, через месяц, неделю, день.
-Лена, отправлю, обязательно. Вот новый год встретим и числа седьмого, восьмого и поедешь. Завтра командиру скажу, чтобы деньги на билет выделил.- Говоря ей это, он понимал нереальность сказанного. Где командир возьмёт деньги, у него, таких как он полторы тысячи человек и все без копейки. И всем надо и у всех дети. Уже и служба не служба, командованию дано негласное указание отпускать офицерский состав на заработки. А где зарабатывать? Был бы город побольше, а так…деревня.
Вдалеке показались огни фар, и чёрная масса всколыхнулась, задвигалась, готовясь собою поглотить автобус. Замерзшие тела, сильные и нетерпеливые понимали, что ни все влезут в этот старый «пазик». Кому-то сегодня не повезёт, и он останется ждать следующего рейса, а время тоже не стоит и опоздание на службу также наказуемо, как и прежде.
Автобус, натружено гудя, проехал остановку и все кинулись за ним. Первые, цепляясь за створки дверей, пытались их открыть на ходу и протиснуть остывшее тело внутрь теплого салона.
То ли десятки рук заставили машину остановиться, то ли водитель, побоявшись, что в этой сутолоке кто-то из будущих пассажиров может ненароком попасть под колесо, остановился.
Чёрная толпа, натружено сопя, медленно вползала в открытое чрево автобуса, казалось, бока его округлились и ещё мгновение, и он будет разорван. Но вот масса замерла, ещё несколько раз с усилием качнулась и автобус, не закрывая дверей, медленно сдвинулся с места.
Глебу удалось протиснуться в серёдку салона, кто-то упёрся мосластым локтем ему в спину, в самый позвоночник и он, недовольный, двинулся резко своим корпусом. Сзади закряхтели:
-Да не дергайся, очки сбил, блин, шило, что ли в задницу попало.- Глеб неестественно вывернул шею, чтобы посмотреть, кто там так недружелюбно бурчит. И увидел голову в нахлобученной по самый нос шапке и висящие поперек лица очки.
-Макрушин, ты что ли?
-Я, я, а ты кто? Геракл хренов, чуть очков меня не лишил. У меня как никак, а минус четыре.
-Ну, то, что ты слепой я, допустим, верю, но, то, что глухой и голоса не различаешь, не верю.- Глеб напрягся всем телом упираясь в спинку сидения освобождая место говорившему. Ему показалось, что затрещала ни только поручни, но и все его кости, но небольшое пространство было отвоевано.
- Вползай в приготовленную щелку, мокрица.
-А, мрак небесный, ты ли это?- друзья, как только не обыгрывали фамилию Глеба, как только не изгалялись. Не обошел вниманием его фамилию и капитан третьего ранга медицинской службы Макрушин. Нет-нет, а подковырнет: «А где это у нас товарищ капитан-лейтенант Мрачный?», или просто, Мрак небесный.
- Я, я по твою душу, вползай. Да выдохни, эко тебя раздуло-то. Небось, опять Катерина тебя ватрушками накормила?
- Да нет,- кряхтел и протискивался в приготовленное для него место Макрушин.- Это меня от недоедания разносит, от голода это. Пухну не по дням, а по часам.
- Отставить, господа офицеры,- кто-то ещё сзади задвигал плечами, расширяя пространство для себя.- Что у нас за доходяги появились, пошевелиться невозможно. Продуйте балласт.
- Мы тебе сейчас продуем, - послышались возгласы.- Товарищ Макрушин, хватит вам дергаться, только устоялись. И так уже не дышим вовсе…
Тот, кое-как поправив очки, выдохнул:
- Господа офицеры! Где ваша humanitas? С сегодняшнего дня недовольных manu propria клизьмить буду. И никакие аргументы, звания в защиту своего бренного тела не принимаются. Ну, никакого уважения к медицинской службе, как спирт так дай понюхать, а как место уступить так продуй балласт. Прививать вам буду, господа офицеры, прививать, так сказать любовь к эскулаповой службе…насильственным образом.- И повернувшись к Глебу, громко зашептал ему в самое ухо.
- Глеб, Михайлов Сашка порешил себя.
- Что? – Глеба обдало жаром, он уставился на товарища, вытаращив глаза и так же, громким шепотом, зашептал.
- Ты, что рындой трясёшь? На вахте он, сегодня меняется.
- Да, да на вахте. Посыльный у меня два часа назад был…на кортик бросился…в самое сердце.
- Как бросился на кортик, зачем?- перед глазами Глеба стояло лицо Михайлова и голос, и обрывки последнего разговора, мысли лихорадочно прыгали в воспоминаниях.
Сидевший рядом капитан третьего ранга поднял на них голову:
- Вы что как два голубка на свидании воркуете. Пол городка уже знают: в двенадцать ночи, надел «парадку», со всеми регалиями, накатил стакан «шила» и всем привет, кто на земле остался. ЧП, на всем Северном флоте. Слюнтяй.
- Как же он так? У него дочке четыре года, она астмой болеет, - Глеб замолчал.
Натруженное, надрывное гудение двигателя перегруженной и старой машины, тусклый свет в салоне и спресованность тел будто сорвали пелену с глаз и тягучесть в мозгах Глеба.
- Зачем? Зачем? Как же он так? - его губы шептали для него же.- Зачем? Зачем?
- Как, как? А вот так,- сидящий капитан третьего ранга смотрел в окно, в нём отражались лица стоявшие в салоне автобуса.
- На службу собирался, а Екатерина-жена его, эта «Тихая гавань» ему с крана холодной воды в стакан налила, поставила на стол. « Кушай,- говорит. - Господин офицер, большего у нас ничего нет».- Сама ушла в другую комнату. А он выпил половину стакана: « Это тебе, Катюша, - говорит.- Половина. Не могу же я, половиночка моя, всё сам съесть».- И ушёл на службу.
Офицер повернулся к ним всем корпусом. И заговорил громко, даже с какой-то скрытой обидой в голосе.
- Он то отчалил и уже там, на небесах. Вот только кто его дочку будет лечить, воспитывать? Кто её на ноги будет ставить? Замуж отдавать, кто будет? Мог ещё детей народить. Слюнтяй. Они то здесь остались…на земле. Каково им будет без него. Морской офицер, аристократ доморощенный. Надо было бы расстрелять тех, кто эту кутерьму всю затеял, а потом уж на кортик. Был бы герой! Тоже мне самурай! А так, слюнтяй.- И отвернулся в сердцах.
«Каптри» говорил громко, зло. Так что все им сказанное дошло до всех слышавших. Напряженная тишина на фоне гудящего двигателя засаднила сердца мужчин стоящих и сидящих в автобусе.
Каждый слышавший, сдавленный и спрессованный в старом «пазике», неожиданно для себя увидел свою службу, жизнь совсем по-иному.
« Ради чего?» Бабахало в головах. «Какой долг? Кому долг? Страны нет. Зачем я здесь? Кого защищаю? Новых буржуев? Я кому присягал?» И до того им стало понятно всё их ничтожество в этом мире, что они готовы были завыть, каждый в отдельности. Может быть, кто-то и завыл, тихо и непроизвольно, поддавшись, нахлынувшей, мимолетной слабости, но за воем двигателя их скуление никто не расслышал. Только многим показалось, что двигатель автобуса сменил тональность, загудев печально и как-то безнадёжно.
Глеб, сжимая поручни, тупо смотрел в окно. Ему виделся Сашка Михайлов, последняя их встреча.
Высокий, аккуратный и рассудительный, Сашка, всегда производил на него благоприятное впечатление. Интеллигентность, порядочность Михайлова-офицера заводила иных деятелей, носивших погоны, до благоговения к нему, а иных к ненависти:
-«Чистоплюй, белая ворона, белая кость» и ещё многое и разное.
Боготворившие ж его молодые офицеры, и не только, улыбаясь, возро-жали: « Да бросьте, вы, право…нормальный он мужик, истинный морской офицер с большой буквы».
Когда Михайлов брал в руки гитару и, перебирая струны пальцами, начинал петь:
« На зелёном сукне казино, что зовётся Российской империей…» кровь стыла в жилах. Хотелось совершить что-то великое, да что там великое, хотелось отдать жизнь за матушку Родину…Но чаще его просили спеть: «Спит девятый отсек, спит девятый жилой, только вахтенный глаз не смыкает…»
«К командиру! К командиру!»- стучало в висках у Глеба.
Разговора с командиром не получилось.
Капитан первого ранга внимательно выслушал сказанное Глебом. В некоторых местах покачивал головой в знак согласия. Говорил:
- Да, да. Конечно. Я вас понимаю. Ох, как понимаю. Вы правы. Дети, это святое. И здесь вы правы. Без денег жить сложно. Вы знаете, товарищ капитан-лейтенант, Угрюмый,… Глеб Александрович, я вашей службой доволен. Если есть какие-то предложения по службе, вы скажите, … мы обсудим…вместе.
Он устало поглядывал на Глеба:
- Сейчас думаю, как Михайлова…как тело капитан-лейтенанта Михайлова на малую родину доставить. Жену его Катерину с дочкой. Кого к ним командировать? Горе-то, какое для родителей…Глеб Александрович, горе, какое…горе... эх…. Не уберегли мы, не уберегли, - и отвернулся.
Глеб только на секунду представил, как бы встретили его родители, цинковый гроб с его Глебом мёртвым телом, и изморось пронеслась по спине.
- Товарищ командир, разрешите идти?- Глеб был не рад, что зашёл на разговор.
- Да, да, конечно, идите, - командир остался стоять, глядя в иллюминатор.
Но, когда Глеб, по-уставному, развернулся чтобы уходить, он, тяжело выдохнув, повернувшись к нему, сказал:
-Глеб Александрович, а может быть вы? Может быть, вы старшим поедите сопровождать тело Михайлова… А заодно, жену свою с собой возьмёте с детьми. Под этот случай мы командировочку оформим. Вы же где-то рядом живете. Расскажите его родителям…он, он же настоящий офицер… был.
И я вам ещё суток десять отпуска добавлю,- какой-то лучик надежды мелькнул в глазах командира.- Подумайте, - и отвернулся.
Глеб на секунду замер: « Во батю занесло, во заездили. Мог приказать и каждый бы поехал. Миссия, конечно, не из приятных, но, что делать? А здесь, батя, просит подумать. Да, ситуация». Сам же взял под козырёк:
-Есть подумать! – Щелкнув каблуками, вышел.
Поздно вечером собрались, узким кругом, в каюте у связиста Сазонова помянуть Михайлова.
Связисты да медики получали спирт стабильно, так бы повара картошку получали, шутили они иногда между собой.
«Шило» пили не разбавляя водой. Технический спирт уже не обжигал горло он лишь перехватывал дыхание. И только капли, текшие по подбородку, неестественно его холодили, словно, напоминая, что выпитое это не просто водка, а что-то гораздо крепче.
« Дави, дави раба из себя по капле, по капле. Стань равным со всеми, равным, но склони голову перед Господом Богом. Он твой Создатель, твой Спаситель, припади к его стопам ороси слезами покаяния его ноги…
Уничтожь червя в себе, червя гордыни, червя порока, червя лести, червя похоти….убей страшного червя сомнений и ты спасешься! Веруй в справедливость. Всё в воле Божьей. От Него это всё, от Него. Но зачем?»
Глеб чувствовал, как волна алкоголя расплывалась, растворяясь в голове. Эйфория легкости подхватила и понесла его так стремительно и ужасно, что он не мог сообразить, пьян ли он или же это состояние мозга от спертого, душного воздуха.
Уже два часа они пили, сначала помянули Михайлова, затем всех кто ушёл из жизни в это смутное время, а потом полилось безудержное пьянство без осмыслений и припонов.
Спирт разливался по стаканам и кто-то произносил тост: «Выпьем за…» Приглушенный звон сведенных вместе стаканов и короткие или длинные, тяжелые выдохи.
Сигаретный дым, заполнивший каюту, сделал воздух в нём не только непроницаемым для света, но тягучим и жарким для дыхания. Розово-сизый полумрак, гитарные переборы и выпитое, расслабило. Мужская болтовня касалось то службы, то каких-то воспоминаний о прошлогоднем отпуске, о прошлых походах, то о перспективах своего будущего. Спешить им было некуда, присутствующие несли службу.
Они пили и понимали, что всё, что они сейчас делают, противозаконно, неестественно и наказуемо. Но никто из них не боялся последствий о содеянном. Внутренне каждый из них уже давно сказал: « А не пошли бы вы на… клотик …чай пить! Служба? А кому она нужна? Козлы!»
Трое мужиков, разомлевших, от выпитого и от спертого воздуха, вдруг разом вздрогнули от стука в дверь.
Глеб, отстранив гитару, вопросительно уставился на хозяина каюты капитана третьего ранга Сазонова Виктора или просто, связиста Витьку.
Витька пьяно посмотрел на дверь и пожал плечами, скривив губы в недоумении.
В дверь громко и настойчиво постучали, из-за неё донёсся голос:
-Сазонов, открывайте! Открывайте!
Сазонов попытался оторваться с дивана, но, после некоторого усилия, махнул рукой и, посмотрев на соседа, капитана третьего ранга Соловьёва Геннадия, выдавил из себя: «Геннадий Владимирович, откройте, пожалуйста, дятлу».
Тот, пожав плечами, встал и неуверенно направился к дверям.
Глеб взял в руки гитару, перебрав струны, тихо запел: «…Автономке конец. Путь на базу лежит. Тихо лодку глубины качают…»
Дверь отворилась и в каюту, отстранив Соловьёва, ввалился старпом, он дышал холодом:
- Товарищи офицеры! Ну, вы что, совсем обессовестились? Пьянка! На вахте! С оружием!
Соловьёву наконец-то удалось встать и он, пытаясь поправить форму, выдавил:
-Товарищи офицеры!- на что Глеб, отложив гитару, также встал. Старпом удивлённо бросил:
-Вольно! Угрюмый, но эти-то…с ними ясно. А вы то как?
Глеб смотрел на его чисто выбритые скулы, на белое кашне, на ямочку в подбородке и думал, а не врезать ли ему в этот чисто выбритый с ямочкой подбородок? Интересно, через сколько минут, после моего удара, старпом придёт в себя. А впрочем: «Нехай живэ, цуцик». Сам же сказал:
- Присаживайтесь, Пётр Вильяминович. Помянём роба Божьего Михайлова Александра. Царство ему Небесного! И не давите. Мы ведь, как вы правильно заметили, при оружии. Присаживайтесь. Присаживайтесь.
Старпом в нерешительности замер. Но Соловьев, едва не лёг ему на спину, поддакнул:
-Присаживайтесь. А служба она и есть служба, она не убежит. Мы не в походе. Мы гордо реем,…подобно…буревестнику…не, баклану, второй год у причала. И нам…Пётр Вильяминович, не страшны чужие бури…А раба Божьего Сашку помянуть надо. Необходимо, - и он едва не затолкал старпома за стол.
-Вы уж простите, Пётр Вильяминович, качка… - сам тяжело опустился на соседний табурет.
Старпом огляделся, стащив с головы шапку, в нерешительности улыбнулся:
- Его ещё не похоронили, а вы уже поминаете. Ну, да ладно, Михайлова мы не воскресим, а грамульку, грамуличку, за упокой души его выпью - и он показал пальцами, сколько ему налить в стакан.
- Так вам грамульку или грамуличку? Конечно же, грамульку,- Глеб пьяно посмотрел на старпома, налил ему пол стакана спирта, остальным, плеснув всем в стаканы по глоточку.
-Пётр Вильяминович, товарищ капитан второго ранга, скажите слово за Михайлова. Вы же ему, ну как отец родной были, скажите.
Старпом поежился, крякнув. Все на корабле, от матроса до командира знали, что старпом несправедлив к Михайлову и всевозможные придирки, которые он ему чинил, были видны всему экипажу.
-Да, собственно оно так и было, - старпом закашлялся. Он снял с себя шинель и, бросив её на свободное место, продолжил.
- Я бы вот что хотел сказать, господа офицеры. Времена сейчас тревожные, я бы даже сказал переломные. Перестройка она ведь касается ни только государственного переустройства, но и всего нашего сознания. Нашего нового мышления. Да-да. Мы жили старыми категориями, старым мышлением. Сейчас новое мышление и нам надо не отстать. Нам надо идти в ногу со временем.…Как говорит…
Сазонов тяжело икнув, перебил:
- А вот Сашка Михайлов уже не пойдет…в ногу с новым мышлением. Он уже того, летает. Вью-ють. Может даже подле Бога, - Сазонов попытался свиснуть и показать, как летит Михайлов, но Глеб посмотрел на него грозно и отстранил рукой его руку:
-Сазонов, не перебивай, когда старший по званию говорит. Не перебивай, - и, повернувшись к старпому, выдавил:
-Вы говорите, Пётр Вильяминович, говорите у нас время не ли-лимитировано. У нас же не политзанятия. Мы нашего товарища по офицерскому корпусу по-поминаем.
На что Сазонов опять влез:
-Господа офицеры, давайте выпьем молча. Что бы ему там…подле Бога…или ещё где, икнулось. - И он, сделав глоток, уставился на старпома.
Они все его недолюбливали. Лощенный, высокомерный с не морской фамилией Кротов, он был как бы вне офицерской среды. Старпом видел отношение к себе своих подчиненных, чувствовал неприязнь, но воспринимал эту чуждую ему среду спокойно, даже с каким-то внутренним удовольствием и превосходством.
-Не любят, значит, уважают. Я им не девка, что бы меня любить, - говорил он себе.- А уважение оно выражается по всякому, может и через нелюбовь.
Но он ошибался, его не просто не любили его не воспринимали ни как командира, ни как мужчину.
Шлейф амурных похождений Крота, как называли его подчиненные за глаза, вызывал у них иной раз не только отвращение, но и ненависть. Хоть и шлялся старпом больше по женщинам их городка, но ходили слухи, что он не гнушался потрепать юбку и жен сослуживцев.
Слухи ходили разные, да и сам он, иной раз, подпив, с ухмылкой полового гангстера ронял не совсем лестные высказывания слабому полу. Мол, пол он слабый потому и слабый, что слаб, так сказать, на передок, на тот самый передок, что ниже пупка. А он рождён для того чтобы любить всё то, что в юбке.
Вот и сейчас пьяно внемля неожиданному гостю каждый, из слушавший его, глупо улыбался, думая о своём, но все об одном и том же.
Старпом тоже улыбнулся чему-то своему, потаённому и одним духом опрокинул стакан в себя.
Глеб пьяно, с каким-то внутренним ожиданием, чего-то сверхъестественного, смотрел, держа свой стакан у самого своего носа.
Старпом шумно выдохнул, повел взглядом на остальных, словно приглашая поддержать его почин. И смотревшие на него разом запрокинули стаканы.
Закуска на столе: тонко нарезанные кусочки чёрного хлеба, открытые консервные банки с кабачковой икрой, завтраком туриста и килькой в томатном соусе, а также фаршированные голубцы создавали ощущение изобилия и даже некой изысканности походной кухни.
Старпом уставился на стол, выискивая чтобы закинуть в обожженный спиртом рот.
Глеб подсунул ему высокую, тёмно красную банку в китайских иероглифах:
- Командир, тушенка, закусывай, говорят что мясная,- он осоловело повел взглядом. - Хунвейбины каким-то образом прочувствовали, что данный продукт в самый раз нам после глотка «шила». В Союз поставляют. Мы опробовали. Закусь классный.
Старпом ухватил вилкой из банки что-то и, поддерживая ломтиком хлеба, отправил в рот. Усердно зажевал, прислушиваясь к вкусовым ощущениям. Но какие могут быть вкусовые ощущения после неразбавленного спирта? С таким же успехом можно было закусить и солидолом или же пластилин принять за роскошное, хохлятское сало.
Старпом жевал, а Глеб внимательно вглядывался в его лицо.
- Не командир, не в обиду будет сказано, но эти хунвейбины, они, конечно, нам с голоду подохнуть не дадут, но то чем они нас кормят, говорят, что эта их исконная еда. Я право сомневаюсь, - он вновь повёл взглядом словно приглашая слушавших к соучастию в разговоре.- Хотя они своих воробьев всех сожрали. Нам так замполит рассказывал, но, как бы то ни было, воробей хоть и маленький, но птица, вернее птичка. Он ведь, что маленькая куропаточка. А это… Вот Тарасюк Генка, командир БЧ-2, наотрез отказывается от этой снеди. Он почему-то говорит, что быстрее подохнет, чем эту банку,- он показал пальцем.- Домой принесёт. А всё из-за того, что они в одной из банок крысиную лапку нашли. Не я понимаю, французы там лягушек едят, есть племена там червячков и паучков, но хунвейбины полные козлы. Пишут что тушенка, но не пишут из чего она.
Старпом замер, немо уставившись на Глеба. Тот словно не видя упорного его взгляда, вновь налил ему в стакан спирт. Но то ли от необладания своим равновесием в виду выпитого, а то ли без всякой на то мысли, плеснул ему чуть больше половины стакана. Остальным же, как и прежде по глотку. И, продолжая жевать, сам потянулся вилкой к красной банке.
Старпом внимательно смотрел на его вилку, перестав жевать он словно мысленно запрещал касаться распробованного им продукта. Или же, напротив, подталкивал взглядом руку Глеба.
Тот, ни чего, не замечая, выловил из жестяного блюда увесистый кусок, аккуратно положил его на кусочек хлеба.
- Товарищи офицеры, - Глеб неестественно выпрямился. - Господа офицеры, этот тост я предлагаю выпить за наших жен. Да и не только. Я предлагаю выпить за наших российских прекрасных женщин. Я предлагаю выпить за наших прекрасный, много-стродальный женщин. За наших боевых подруг. За тех, кто своим душевным теплом и не только душевным, согревают нас. Прошу выпить стоя,- но этого можно было и не говорить. Соловьёв и Сазонов уже стояли, едва покачиваясь, словно те баркасы на легкой волне. Они застегнули пуговицы и, подергивая полы кителей, тянули подбородки, вслушиваясь в слова Глеба.
-За милых дам,- он приподнял стакан над головой и, поведя им по кругу, торжественно припал губами к его краю.
Соловьев, поперхнувшись, выдавил осипшим, от спазмы горла, голосом:
- За Катерину, супругу Михайлова,- и прокашлявшись, добавил. - Хлебнёт она теперь лиха.
На что старпом, хмыкнув, бросил сквозь зубы:
- Она то, Екатерина, не пропадет - он отломил маленький кусочек хлеба и закинул его в рот.- Женщины такого морального склада ума, поверьте мне, как знатоку, не пропадают. Как говорят в, тихом омуте черти водятся. Так и наша Катерина. В городке её ни просто так «Тихой гаванью» называют. Пока Михайлов в походе, она на взводе.- Старпом пьяно, как-то свысока осмотрел окружающих. Те в недоумении уставились на него.
Глеб тоже осмотрел всех по очереди и когда взгляд остановился на старпоме, выдавил:
- Пётр Вильяминович, прошу пояснить. Михайлов мой друг, а Катерина его жена. Поясните, пожалуйста, откуда такая нелестная у вас характеристика на жену вашего,…нашего товарища по оружию, то бишь, вашего подчиненного.
Соловьев поднял в недоумении правую бровь и поддакнул Глебу:
- Да, Пётр Вильяминович, будьте добры, поясните.
- Да, что вы, право, господа офицеры, Ваньку то ломаете. Мы здесь все свои и вы будто не знаете, что о Екатерине в городке говорят.
- Нетс-с,- Глеб встал, вперил свой пьяный взгляд в старпома.- Незнаемс-с. Сплетнямис-с не занимаемся. Пояснитес-с.
Старпом улыбнулся, из-подлобъя окинул присутствующих взглядом. Закурил сигарету. Глубоко затянулся, пустил тонкую струйку дыма в потолок.
- Глеб Александрович, я сегодня был у командира. Рассматривали, кого направить старшим для доставки тела Михайлова на родину. Больше десяти соискателей было, но остановились на вашей кандидатуре. Я поддержал. Завтра будет приказ.
Глеб его не слушал:
- Пётр Вильяминович, пояснитес-с. Сказанное относительно жены капитан-лейтенанта Михайлова. Я требую пояснений.
- Что?- Старпом в удивлении вскинул брови. - Что? Что вы требуете? Вы требуете, чтобы я вам пояснил, что жена капитан-лейтенанта Михайлова слаба на передок. Что она, попросту говоря…шлюха. - Он громко рассмеялся.
- Полно те вам, Глеб Александрович, вы так говорите, будто сами ей под юбку не лазили.
- Не лазилс-с! Более того, Пётр Вельяминович, даже в мысляхс-с не было.
И смею вам доложить, что все, что вы здесь произнесли относительнос-с жены нашего товарища, ложь! Гнусная ложь! И это, не делает вам чести, ни как человеку и тем более ни как морскому офицеру!
-Капитан-лейтенант!- Старпом вскочил так, что табурет отлетел проч.- Вы как разговариваете со старшим по званию! - Он побагровел лицом.- Как вы смеете!
- Смею!- Глеб набычился. - Поскольку вы, сударь, лжец и…и…прохиндей!
-Что?! Что?! Что ты сказал, щенок! Когда на меня шинель шили тебя ещё, ещё в…в утробе носили!
- Я может быть и щенок, Пётр Вильяминович. А вы, дозвольте вам доложить. Полная скотина! Это вы вкрадчиво нашептываете, где ни попадя, всякую мерзость о Екатерине. Это вы ей и кличку придумали «Тихая гавань», хотя прекрасно знаете, что она далеко ни тихоня.
Глеб наклонился через стол и бросал слова в лицо старпому, словно плевал.
- Да и вам она врезала по физиономии вполне по заслугам. Вот тогда вы Михайлова и невзлюбили.
Старпом пьяно и ошалело внимал всему сказанному. Глаза его наливались кровью.
- Молчать! - Взревел он не выдержав.
- А что мне молчать? - Глеб наклонился ещё ближе. - Я ведь правду говорю! Шляешься по бабам, что тот ловелас, а может быть себе доказываешь, что ты мужчина? Может ты, старпом, скрытый гомик и своими похождениями доказываешь себе, да и окружающим тоже, что мужик. Утверждаешься, так сказать, в самомнении, а на поверку, пи-да-рас!
- Что!- Невесть откуда в руках у старпома оказался «макаров». Он сунул его под самый нос Глебу:
- Пристрелю! Щенок!
Глеб от неожиданности отпрянул назад и мгновенно двумя руками ударил по руке старпома, пытаясь выбить пистолет.
Но алкоголь сделал свое дело, удар пришелся не так, как учили. Механическая заученность не сработала, автоматизм, выработанный долгими тренировками в рукопашном бое, дал сбой.
Отбитая рука старпома с пистолетом оказалась против его же лица. Грянул выстрел. Именно грянул. В маленьком, закрытом помещении звук выстрела прозвучал, что разрыв гранаты. Старпом вместе с пистолетом рухнул на пол, лицом вниз.
Сазонов, сидевший на диване и безмятежно подремывавший, вскочил в испуге. Рванулся к шкафу, где у него лежала кобура с незаряженным «макаровым». И, онемело замер, уставившись на лежащего старпома.
- Вы это зачем?
Глеб в ужасе смотрел на распростертое тело старпома. Он видел, как из-под его щеки маленькой струйкой просочилась кровь. Темное пятнышко нарастало и замерло, будто набирая силы для дальнейшего захвата отвоеванного пространства.
- Я не хотел, - он посмотрел на друзей. - Я не хотел, он сам. Откуда у него патроны? Нам же патроны не дают…
Соловьев тупо таращился то на старпома, то на Глеба:
- Глеб Александрович, ты его убил. Как пить дать убил. Хана нам. Завтра прокуратура и трибунал, как пить дать всех посадят.
В голове у Глеба мгновенно пронеслось, что будет завтра. Его мысль остановилась только на том моменте, когда он явственно увидел себя сидящим за решеткой в зале суда. А там, напротив, всю в черном, жену Ленку и своих малышей.
Он в отчаянье обхватил голову руками и замотал ею, пытаясь сбросить с себя это пьяное наваждение. В голове кто-то назойливо запричитал:
- Вот и всё. Жизнь закончилась не начавшись, вот тебе и отпуск. Не успели похоронить Михайлова, здесь уже и Кротов. Командира уволят.
В его мозгу явственно послышался его голос: «Глеб Александрович, я вашей службой доволен».
Глеб отбросил руки от своего лица:
- Вы ничего не видели и не слышали. Мы со старпомом были в каюте одни. И вы не знаете, что здесь произошло.
Он посмотрел на Соловьева:
- А ты, Геннадий Васильевич, вообще здесь ни к чему не причастен. Иди к себе на службу и не высовывайся до утра. Тебя с нами не было и ты ничего не знаешь. Мы сейчас приберёмся, и я позвоню дежурному по базе.
На что Соловьев замотал головой:
- Нет, Глеб Александрович, так нельзя. Не усугубляй дело. Никуда я не пойду. Я главный свидетель Я всё видел, слышал. Отвечать вместе будем. По честняге. Он …это, сам застрелился. Жизнь, говорит, такая опостылела…и того, у нас на глазах…
Глеб оттолкнул Соловьева:
-Хватит ерунду пороть. Что б старпом, да застрелила? У тебя совсем с головой непорядок? Все, давайте приберёмся и идите.
Все трое бросились наводить порядок, стараясь не глядеть на то место, где лежал старпом.
Слова: «А, что это было, бля». На мгновение парализовали всех. Одновременно три пары глаз сошлись на теле старпома. Но тело его не лежало, а сидело, обхватив правой рукой лобную часть головы.
-Что это было?- Он убрал руку от головы и уставился на офицеров. Они разом кинулись к нему.
- Пёрт Вильяминович!- На перебой, отстраняя друг друга, подхватили его и усадили на диван. Сазонов уже тащил аптечку, разматывал бинт и доставал вату. Глеб же, намочил полотенце спиртом, обтирал лицо, смывая кровь вокруг раны старпома. Причитая:
-Пётр Вильяминович, брат ты наш по оружию. Как же вы так неосторожно.
Оружие нельзя, миленький, заряженным держать. Так ведь и до греха не далеко.
Лобная часть головы, их командира, оказалась очень крепкой. Пуля, ударившись в самую её верхнюю часть отрекошетила, обильно порвав кожу.
Старпом не понимающе крутил головой:
- Меня кто кувалдой ударил? Ой, голова, как гудит, что тот трансформатор.
Сазонов суетился:
- Сейчас, Пётр Вильяминович, сейчас, родненький, она не будет гудеть, сейчас мы её, эту электрическую необходимость, отключим, - он разбавил спирт водой и поднёс стакан к губам старпома. Тот жалостливо посмотрел на Сазонова:
- Водичка?
- Да, да, Пётр Вильяминович, водичка, святая водичка.- На что старпом понимающе мотнул головой и выпил.
Его, как маленького ребёнка, уложили на диван и он, незамедлительно, захрапел.
В шесть часов утра все трое, чисто выбритые, в отутюженной форме и пахнувшие одеколоном, стояли подле дивана. Офицеры, в ожидании пробуждения старпома, всматривались в его лицо.
Старпом сладко посапывал и просыпаться не желал. Забинтованная голова казалась чалмой, а следы запекшейся крови на лице вызывали жалость.
Сазонов с улыбкой вопросительно посмотрел на друзей:
- Надо будить,- и осторожно потрепал старпома за плечо.- Щорс ты наш ранентый. Пётр Вильяминович, подъём. Родина мама кличёт. Подъём, родненький, вас ждут великие дела.- На что старпом открыл глаза и долго, долго оглядывал присутствующих и каюту. И будто вспомнив, сел, обхватив руками забинтованную голову.
Он сидел так несколько минут. Пока Глеб ни сказал:
-Пётр Вильяминович, пора. Время. Вам ещё себя надо привести в порядок.
На что тот, едва кивнув головой, выдавил:
- Вы уж простите меня, что так вышло.
На что Сазонов ответил:
- Бывает, Пётр Вильяминович. Всякое бывает. Жизнь, штука ребристая. Слава Богу, что обошлось.
- Да, да, конечно. Судьба, - старпом тяжело вздохнул.
А жизнь на то она и жизнь. Сбросила несколько листков календаря с себя и понеслась, нагружая людей разными заботами. Заставляя их, где шевелиться, а где, что ошпаренных, бежать без устали и смысла. Забывая оглядываться на прошлое, с тайной жаждой заглядывать в будущее. Теша себя надеждами, мечтаниями или просто никчемными фантазиям.
Для всех четверых, этот выстрел стал, что стартовой площадкой на долгой дороге жизни, другой жизни, в неизвестность.
Сложилась она у них в замысловатую мозаику удовлетворений собой или, напротив, рассыпалась на части разрозненного бытия, я не знаю.
Правда судьба Глеба вывила на совсем иной, очень высокий социальный уровень, о котором он и не думал и не мечтал. Его удостоверение личности заверено самим Президентом Российской Федерации.
Но жизнь такова она и жизнь. В ней есть всё, как смешное, так и серьёзное.
* * * * *