ИСТУКАН
1.
Мы рыли и рыли, и, сорвав свежие мозоли, плюнули на это дело.
- А чего его вытаскивать? Голова видна, плечи, грудь... Всё равно до города не дотащим, - сказал Лёнька.
- Не дотащим, — согласился и лег на спину.
- Как ты думаешь, а для чего этого истукана высекали? Некрасивый... - Ленька лег рядом, достал из газетного кулечка окурок. - Ты хоть раз курил?
- Курил. Бабушка унюхала и у неё сердечный приступ случился. Я не буду.
- Говорят, табак только при Петре первом в Россию завезли. Стало быть, когда этого истукана делали, табака ещё не было?
- И помидоров. И кукурузы. И картошки.
Лёнька по-стариковски покачал головой.
- Пойдём искупаемся?
2.
С моря несло песок и сухие волоконца водорослей.
Болели ладони, а когда мы искупались, то сорванные мозоли засаднило ещё сильнее.
- И чего копали. Он же тонну весит. Голова болит, - сказал Лёнька.
- Это от солнца. Жарища.
- А вообще-то надо было дорыть, сказал вдруг Лёнька. - Знаешь, у меня такое ощущение, что мы его могли освободить, но не освободили. Столько лет проторчал в земле. Ждал нас. Жалко.
- Чего жалко? – Я уже отошёл к валуну; под ним, в надежном убежище хранились ласты и маска с трубкой; я нагнулся и стал шарить под валуном.
- Чего жалко тебе, Лёнька? – Переспросил я, нащупав маску и трубку.
- А того, что этот скифский истукан мог... - и тут ахнуло.
Меня сбило с ног, засыпало песком.
Когда я, шатаясь, протирая глаза, поднялся, то Лёньки рядом с валуном не было - там где он стоял чернела земля и вились желтоватые змейки огня, глотавшие высохшую траву и - что-то страшное и влажное.
Я подбежал, и тут меня стало тошнить.
Видимо, я потерял сознание. А когда снова стал соображать, то первым делом заплакал, пересиливая ужас и отвращение, стал ощупывать руками это нечто, в лохмотьях - со знакомыми пуговичками из синей пластмассы.
3.
Прошлым летом я, по стечению обстоятельств, попал в наш тихий городок, приткнувшийся к морю на краешке - теперь уже чужого государства.
Там, где мы с Лёнькой рыли сухую, каменистую землю, освобождая скифскую бабу, стоит коррекционный пансионат для детей.
Сама скифская баба служит украшением скудного дворового ландшафта.
Вокруг неё носятся оголтелые пацаны и девчонки, не замечая – ни собственно её, ни её хмуро приспущенных век, скорбных морщин идущих от крыльев тупого пористого носа к поджатым толстым губам.
«Что же хотел сказать мне тогда Лёнька?»- мучительно думаю я, глядя на серого истукана, вновь ощущая на ладонях жжение от мозолей, содранных о черенок лопаты.
Сколько земли пришлось мне нарыть с тех пор…
И в своих, и в чужих краях я и мои товарищи, вгрызались в глину,песок и камни, чтобы уцелеть, не принять дурной смерти от прицельной и шальной пули, осколка, взрывной волны.
Не всем это удалось. И счёт немалый. Да и земля, в которую мы вгрызались, и оставить которую даже помыслить не могли, отторгнута по доброй воле предателей и кровавых честолюбцев.
Но веду я этот счёт с того невероятно жаркого дня, когда проснувшийся снаряд, казалось бы, самой последней войны в клочья разметал моего первого друга.
Море было таким же, как в тот день.
Наверное, таким же оно было и тогда, когда безымянный скифский раб высекал этого истукана, и тогда, когда немецкий сапёр в 1942 году смастерил свой снаряд-ловушку...
Узенький, - в льняную ниточку, - мост пролег от раба, чьи кости давно смешались с тонкой пылью, висящей в воздухе, ко мне, к моему прошлому, равно как и к моему будущему.
Истукан стоял на этом мосту, словно окаменевший стражник.
Он смотрел на меня плоскими зрачками и требовал пароля, заветного слова, которое допустило бы меня на этот мост, позволило сделать хотя бы шаг в обратную сторону.
Увы, я, понятное дело, пароля этого не знал.
Да и истукан - даже, если бы я и знал этот пароль, - был не только нем, но и глух.
А поэтому я мог только закрыть глаза и в тысячный раз увидеть, как там, на другом конце моста, соединяющего мои жизни, Лёнька машет мне рукой и делает шаг навстречу взрыву.
Я только вижу это, а уберечь его опять, - в тысячный раз не могу.
Не могу остановить.
И не смогу никогда.
Март 1980 - октябрь 2003 .