Альманах Победа 3-й выпуск

Альманах «Победа».

 3-й выпуск.
 9 мая  2011г.

 Вам, выжившие и победившие!

 Посвящается 66-летию Великой Победы нашего народа в Великой Отечественной войне.

 Альманах «Победа" - частный гуманитарный проект в рамках Сайтов ПрозаРу и СтихиРу.
 Произведения, включенные в наш Альманах, отобраны не в результате конкурсов, а своим появлением здесь обязаны лишь доброй воле создавших их Авторов.

 Надеемся, что представленные здесь произведения Вам понравятся, и Вы станете частыми гостями на страничках наших Авторов.

1-й выпуск Альманаха.
Авторы:
 Галина Небараковская
 Игорь Лебедевъ
 Семён Басов
 Игорь Гашин–Егор
 Анатолий Чертенков
 Удонтий Мишия
 Сергей Герасименко
 Лариса Самойлова Шабуня
 Александр Муленко
 Антон Мамынов
 Абдуджабор Абдуджалилов
 Виталий Гольдман
 Ефим Марихбейн
 Татьяна Кожухова
 Нина Турицына
 Арина Феева
 Александр Трубин
 Юрий Разумовский
 Рагим Мусаев
Алекс Сидоров
 Виктор Болгов–Железногорский
 Николай Поляков
 Юлия Мельникова Ромэа
 Николай Долгирев
 Татьяна Эйхман
 Вера Гаевская
 Кнарик Хартавакян
 Геннадий Рябов

 Страница открыта полностью 8 мая 2010г.
http://www.proza.ru/2010/05/08/518

 2-й выпуск Альманаха.
Альманах /Победа-2/ вышел 28 декабря 2010г.
http://www.proza.ru/2010/12/28/1411

 Авторы:

 Иван Борщевский
 Арина Грачева
 Игорь Лебедевъ
 Неня Циринский
 Галина Небараковская
 Зинаида Королева
 Андрей Ворошень
 Любовь Ушакова
 Натюз
 Татьяна Алейникова
 Анна Склай
 Игорь Гашин –Егор
 Мария Гринберг/Ric del Campo
 Игорь Олин
 Владимир Смирнов
 Игорь Срибный
 Стальная Анжела
 Игорь Иванов
 Наталия Моро
 Глеб Фалалеев/Александр Каргинов
 Александр Жданов-Угрюмый
 Эль Фаустова
 Van
 Татьяна Столяренко-Малярчук
 Мария Полтавская
 Михаил Жовнерчук
 Елена Ительсон
 Евгения Нарицына
 Виктор Винчел
 Ирина Ершова
 Геннадий Лагутин
 Сергей Дроздов
 Елена Сумская
 Евгений Михайлович Барыкин
 Олег Юрьев
 Рагим Мусаев
 Татьяна Белова
 Эдуард Снежин
 Наталья Килоч
 Ефимов Анатолий
 Болгов Виктор Евгеньевич (Болгов-Железногорский.)
 Игорь Морозов
 Серафима Трунова
 Вера Гаевская
 Хранитель Тайны
 Людмила Дубинская


3-й выпуск Альманаха.

Вышел 9 мая 2011г.
http://www.proza.ru/2011/05/08/1613


Авторы:

Алевтина Терпугова http://www.stihi.ru/avtor/alterp
Александр Яранцев
Алкора http://www.proza.ru/avtor/koryalla
Андрей Ворошень http://www.proza.ru/avtor/236astra
Вадим Зимин
Валентина Валиуллина
Валентина Серёдкина http://www.stihi.ru/avtor/rodina2
Виктор Ламм http://www.proza.ru/avtor/vlamm
Владимир Жолнеровский
Владимир Ниренберг
Владимир Смирнов 5 http://www.stihi.ru/avtor/vlgsmirnov
Владимир Чугунов
Вячеслав Сергеечев http://www.proza.ru/avtor/sergeechevvf
Галина Небараковская http://www.stihi.ru/avtor/0510
Галина Семичева
Галина Шахмаева http://www.stihi.ru/avtor/gshahmaeva
Геннадий Лагутин http://www.proza.ru/avtor/odissei
Георгий Суворов
Елена Котова 1 http://www.proza.ru/avtor/ekotova
Зоя Кудрявцева http://www.proza.ru/avtor/216184
Игорь Иванов 7 http://www.proza.ru/avtor/goschaiv
Игорь Лебедевъ http://www.proza.ru/avtor/lii2008
Исаак Рукшин http://www.stihi.ru/avtor/mrukis
Ким Смирганд http://www.stihi.ru/avtor/sgasji
Кнарик Саркисовна Хартавакян http://www.stihi.ru/avtor/liraknarhartav
Леонтий Исаков http://www.proza.ru/avtor/leo48
Лидия Викторовна Гржибовская http://www.proza.ru/avtor/280451
Михаил Скроботов
Неня Циринский
Николай Старорусский http://www.proza.ru/avtor/lagoso
Нина Стусь
Орехова Галина http://www.stihi.ru/avtor/galinaorehova
Росса Воронова  http://www.stihi.ru/avtor/btiboss
Станислав Бук http://www.proza.ru/avtor/grustasiv
Татьяна Столяренко-Малярчук http://www.proza.ru/avtor/tangoivals
Татьяна Эпп http://www.proza.ru/avtor/appen54
Шпигель http://www.proza.ru/avtor/x6358438
Юрвас http://www.stihi.ru/avtor/vyryv
Юрий Шульгов http://www.stihi.ru/avtor/1234579

За помощь в оформлении Альманаха и его Анонсов - наша сердечная благодарность Вере Гаевской, Игорю Морозову, Елене Сумской, Евгению Михайловичу Барыкину, Сергею Дроздову, Россе Вороновой.

Особую благодарность выражаем Галине Небараковской за предоставленные стихи о войне поэтов-томичей.

 Ответственный редактор Игорь Лебедевъ


День Победы. 66 лет
Исаак Рукшин
               
«Старина»

 Я вижу и знаю, мой друг, старина,
 Что в прошлом для Вас не осталась война.
 Как сердце, стучит каждый миг, каждый час,
 Она постоянно находится в Вас.
 Осколком, что тронуть боялись врачи,-
 Он там ещё давним разрывом звучит.
 Пустым рукавом и штаниной пустой,
 Что Вы принесли с незапамятной той,
 Оставив могилы на каждой версте
 Дорог фронтовых. Захоронены те,
 С кем рядом вот только закрутку курил,
 Одну на двоих. Выбиваясь из сил
 По снегу, по грязи в атаки бежал,-
 Как память о них бесконечно свежа.
 Немного осталось Вас, тех, кто назад
 С Победой вернулись, пришли на Парад,
 А после, а после к театру сюда
 Ходили встречаться. Бежали года,
 И вот наступило то страшное вот,
 Когда в это место никто не придёт.
 Бывает ли горше на свете беда,
 Чем гулкое это: никто! Никогда!
 Их нет больше, тех, с кем врывался в Берлин.
 Сегодня впервые пришел ты один
 Из роты твоей. Не докличешься их.
 Один ты, гвардеец, остался в живых.
 Не рви моё сердце, не плачь, старина,
 Ликует, спасённая Вами, страна.
 Друзья боевые уже не придут,
 Но с нами незримо присутствуют тут.
 На смену Вам новые встанут бойцы.
 Вы будете ими гордиться, отцы
 И деды, когда-то кому довелось
 Пройти от Кремля до Рейхстага. Насквозь
 Пройти всю войну от звонка до звонка,
 И память о том не совсем далека.
 Ничьих никогда не забудем имён.
 А небо теснится от флагов, знамён.
 И музыкой полнится чистый эфир,
 И в нём позывные - Свобода и Мир!
 Мелодии маршей из тех юных лет,
 Как будто доносят армейский привет.
 Мундиры блестели кольчугой наград,
 Светлей у театра среди  колоннад,
 Где сбор назначался в привычных местах,
 Где Вы вспоминали о ратных годах.
 Слезинка в морщинке сползла по щеке
 И спряталась в поднятой слабой  руке,    
 Хранившей мозоли окопных лопат,
 Державшей уверенно свой автомат,
 А после войны, кирпичи, мастерок,
 Он, много разрушив, не строить не мог.
 Старик подал руку, - спасибо, сынок,
 Дай Бог тебе трудных и лёгких дорог,
 Пусть будет прямым и надёжным твой путь,
 Желаю, с него никогда не свернуть.
 Дай Бог тебе верных, хороших друзей,
 Мы с ними сильней и добрей, и умней.
 Своих я утратил, но не потерял -
 Всех помню.- Что делать, закон бытия...

 Когда не приду я, взгрустни обо мне...
 И он улыбнулся навстречу весне.


© Copyright: Исаак Рукшин, 2011
 Свидетельство о публикации №11105075240


Владимир Жолнеровский
*   *   *
И затихала канонада –
Пилотку мял в руках комбат:
Погиб солдат, и нет солдата,
И не поможет медсанбат.

И длилось тягостно молчанье,
Как чувство горькое вины.
Он пал за день до окончанья
Той, вечно памятной войны.

А завтра, завтра – День Победы.
И возликует вся страна.
И радость разнесут газеты.
Улыбки лиц и имена.

Сурова дума у комбата:
Вот как сказать, свой пряча взгляд,
Жене и матери солдата,
Что не вернётся их солдат?..

*   *   *

Дымилась чёрная воронка,
Как рот, исторгнув сгусток зла.
Любви не знавшая девчонка
По полю снежному ползла.

Рвались снаряды, выли мины,
И бил с высотки пулемёт.
А на снегу чернели спины…
Кто видел это – тот поймёт.

Она не чувствовала страха:
Ведь, может, с кем из тех ребят,
Что в этом поле вечно спят,
Соединит шальная сваха.

Потом тащила за собой
Того, оставшегося жить,
А он, под шум зловещий боя,
Просил её: «Сестрица, пить…»

Свистели пули – мимо, мимо.
Но всё ж стегнуло по плечу.
«Живи, – шептала, – мой любимый,
Я тоже очень жить хочу».

Владимир Чугунов
Светлана

Я друзей обманывать не стану:
Сердце не грубеет на войне –
Часто дочь, трёхлетняя Светлана,
Мысленно является ко мне.

Тёплая и нежная ручонка
Норовит пойматься за рукав…
Что скажу я в этот миг, ребёнка
На коленях нежно приласкав?

Что не скоро я вернусь обратно,
А, возможно, вовсе не вернусь?..
Так закон диктует в поле ратном:
«Умирая, всё-таки не трусь!»

Может быть, в журнале иль газете,
Жёлтых от событий и времён,
Дочь моя, читая строки эти,
Гордо скажет: «Храбро умер он!..»

А ещё приятней, с нею вместе
Этот стих короткий прочитав,
Говорить о долге славе, чести,
Чувствуя, что был тогда ты прав.

Я друзей обманывать не стану:
Сердце не грубеет на войне –
Часто дочь, трёхлетняя Светлана,
Мысленно является ко мне.
1943
(Стихотворение поэта-томича Владимира Чугунова, павшего смертью храбрых в боях с немецкими захватчиками, найденное в кармане его гимнастёрки)

Вадим Зимин
Солдатская мать

В маленькую тихую избёнку
Возле трёх молоденьких берёз
Горестную третью похоронку
Почтальон в конце войны принёс.

Покачнулось небо голубое,
Не приснится это и во сне:
Трое ненаглядных было, трое!
Все остались в дальней стороне.

По деревне бабы голосили
И, в тоске безудержной своей,
Вспомнив бога, у него просили
Возвратить живыми сыновей.

Лишь она молчала, не просила,
Зная цену страшную войне,
Траурную ленту прикрепила
К третьему портрету на стене.

А когда спустился сумрак синий,
Мать застыла возле трёх берёз.
Может быть, роса на них доныне
Солона от материнских слёз.

*   *   *

Под Москвой, под Орлом и Брестом…
По дорогам и без дорог,
По полям, по лугам, перелескам
Этот след по земле пролёг.

И в степях, и на горных скатах,
И на улицах городов
Спят ровесники мне – солдаты
Тех жестоких войны годов.

Время, в травы могилы спрятав,
Мчит вперёд, набирая бег,
Но ребятами и девчатами
Остаются они навек.

Перед памятью всё бессильно:
На поверку в солдатский ряд
Время выкликнет пофамильно
Безымянных пока солдат.

Галина Семичева
День Победы

Сегодня все фронты в единый
Слились. Слились не для боёв.
Блестят на площади седины
В огне медалей, орденов.
И в звоне их я слышу нынче
Далёкий грохот канонад.
Как много каждый год повычел
В живых оставшихся солдат!
И в День Победы, юбилейный,
Зажглись поблекшие глаза.
Кому-то будет он последним,
Ведь в юность нет пути назад…
Шагают воины Великой:
Дивизий, армий и фронтов –
Согнувшись, с болью, но с улыбкой,
В сиянье гордом орденов.
Идут, со старостью в обнимку,
И грусть, и радость, не спеша.
А мне на память грустных снимков
С парада сделает душа.

*   *   *

Ломоть картофельного хлеба
В холщовой сумке я несу.
В военный год он – манна с неба,
Щекочет сладостно в носу.
В фуфайке, в стёганых штанишках,
В худых пимах не по ноге,
Спешу домой, а ребятишки
Бегут за мной невдалеке.
Краюха хлеба в сумке стынет –
 Гостинец мне под Новый год.
Боюсь, что кто-нибудь отнимет –
Лихой теперь пошёл народ.
Но вот и дом. Навстречу – мама,
Меня, счастливую – к груди.
А мне в виски стучит упрямо:
Скорее хлебом угости!
Поныне помню вьюжный вечер
И запах хлебушка того,
С тех пор я знаю: нет на свете
Дороже хлеба – ничего!

Нина Стусь
Детям войны

Для кого-то война – это фильмы,
Щекотание нервов до вопля.
Для меня – ледяные зимы
Дни без хлеба у печки нетопленой.

Вши и голод, нарывы, заплатки.
«Всё для фронта!». Тылы безотказны.
Из газетных страниц тетрадки
В сумке грубой противогазной.

Ночью – вой тревоги-сирены.
Всполох. Грохот привычной бомбёжки.
Затемненье. Дежурства. Смены.
Блеск облизанной дочиста ложки.

Письма, сложенные треуголкой.
Что в них? Смерть или боль? Иль радость?..
Память ранена, словно осколком, –
На всю жизнь в ней война осталась.

Для кого-то она – история.
Для меня – роковое наследство:
С ней познала потери и горе я
В строгой школе военного детства.

Валентина Валиуллина
Почтальонша

Постарела до срока,
Побелели виски.
Хохотушкой, сорокой
Не зовут мужики.
Не зовут, не услышишь,
Не вернулись с войны.
Чей-то голос осипший
Прорывается в сны,
И гармошка-зазноба
Приуныла, молчит –
Нету мастера, кто бы
Песню поднял на щит.
Да какие тут песни?
Со слезой пополам
Утром страшные вести
Разносить по домам.
Тяжела эта ноша.
Но куда ж без неё?
То дождём, то порошей
Исхлестало житьё.
Постарела до срока,
Побелели виски.
Хохотушкой-сорокой
Не зовут земляки.

Михаил Скроботов

*   *   *

Девчонка просила солдата:
– Ты письма почаще пиши…
Девчонка просила солдата:
– Домой возвратиться спеши.
Солдат обещал ей вернуться,
Как только наступит тот срок.
Солдат обещал ей вернуться,
Да только вернуться не смог.
Другие вернулись, вернулись
И мирное счастье нашли…
Другие вернулись, вернулись,
Сыны их в солдаты ушли.
А он всё не пишет, не пишет –
Открыточки нет ни одной.
А он всё не пишет, не пишет –
Он всё ещё занят войной…

Александр Яранцев
Отец

Мой отец, ворчун неисправимый,
Внучку нянчит, ходит в магазин,
С голубями прочно дружбу водит,
Только в гости никогда не ходит.
Вроде бы окликнет его кто-то
Голосом дружка из давней роты,
Оглянётся – сзади никого.
Пусто-пусто, словно в домино.
Справа дом стоит и слева – дом:
Тихо в первом, тихо во втором.
Только в третьем доме, за углом,
Светится бессонница окном.
Может быть, оттуда зов нечаянный
Шелестит по улице отчаянно.
…На краю войны, свинцом распятый,
Папкин год рожденья – двадцать пятый…


Владимир Ниренберг
Победа сквозь века

Уже по пальцам можно перечесть,
Так мало их. Всё больше на погостах.
Людская память – ваша боль и песнь.
А мать-Россия кланяется просто.

К горе Поклонной, к Вечному огню
Придут они, вершители Победы…
Всё меньше вас. И всё сильней люблю.
Никто из вас Россию-мать не предал!

Нет без вести пропавших в той войне,
Россия всех вас знает поимённо.
Свою отдав, жизнь подарили мне.
Склонитесь ниже, памяти знамёна!

Да будет их история жива
И в третьем, и в седьмом тысячелетье!
Россия-мать, солдатская вдова,
Всех лучшая из матерей на свете!

Георгий Суворов
Брусника

В извещении о гибели было написано, что «…Георгий Кузьмич Суворов умер от ран 18 февраля 1944 года». Молодому офицеру (лейтенант) и поэту было 25 лет…
 
 Я шёл в разведку. Времени спокойней,
 Казалось, не бывало на войне.
 Хотелось отдохнуть на горном склоне,
 Присев к густой приземистой сосне.

 Хотелось вспомнить край золотоликий,
 Мою Сибирь, мою тайгу. И вот
 Пахнуло пряным запахом брусники
 Над прелью неисхоженных болот.

 О, неужели, упоён мечтою,
 Я вызвал аромат моей страны?
 Брусника каплей крови предо мною
 Горит у корня срубленной сосны.

 С какою дикой радостью приник я
 К брусничным зорям, тающим в траве!
 Но мне пора. Иду. В глазах – брусника,
 Как бы далёкой Родины привет.



Прощение сильнее мести
Юрий Шульгов
Отца, пришедшего с войны,
Таким вопросом, помню, огорошил:
- Скажи мне, папка, скольких ты
В войну германцев укокошил?

- В войну мне сильно повезло,
И в финской, и в германской,
Мне довелось смотреть в лицо,
Лишь пленных оборванцев.
Германцев я не убивал,
Их не держал на мушке,
Издалека по ним стрелял
Из дальнобойной пушки.
Сынок, проклятая война,
В ней много горя, смерти,
Но и заклятого врага
Ждут дома его дети.

Обидно стало за отца,
Что мне его награды,
Вот повстречать  бы  мне врага,   
Не ждать ему пощады!
Наверное, не знает он,
Как мы мальцы-поганцы,
Как много горя в каждый дом
Всем принесли германцы,
Что пережить досталось нам,
Мальчишкам и девчонкам,
Когда несчастным матерям
Вручали "похоронки".

Я только взрослым, осознал,
Отца уж не было на свете,
Слова, что он тогда сказал,
Их детям, внукам передам:
- Чтобы войны не знали дети,
Не мсти поверженным врагам,
ПРОЩЕНИЕ СИЛЬНЕЕ МЕСТИ!

© Copyright: Юрий Шульгов, 2008
Свидетельство о публикации №1810131833

Уроки доброты. Детские впечатления...
Алевтина Терпугова

1. День рожденья.

На тумбочке большой букет сирени.
Сварила мать похлёбку из пшена.
А, говорили, карточки отменят,
Теперь, когда закончилась война.
Вздыхает мама: «Всё-таки Победы
Мы дождались. Какой тяжёлый год!»
Соседка, сэкономив от обеда,
Мне принесла подарок – бутерброд.
Я поняла: «Победа – как жар-птица!» –
И съела без остатка с маслом хлеб,
Забыв с сестрёнкой Надей поделиться,
А, вспомнила – расплакалась взахлёб.
От старших – ни единого упрёка,
Лишь утешения да добрый смех.
Но это стало для меня уроком:
Не поделиться с ближним – тяжкий грех…


2. Возвращение.

Старинный марш по радио звучит…
Сегодня выходной – Парад Победы.
А почтальон опять разносит беды:
Кто «без вести пропал», а кто убит.
Ругая «распроклятую» войну,
Кричали вдовы, поминали павших,
Оплакивали «без вести пропавших»;
Их утешали: «Может быть – в плену,
Или контужен. Всякое бывает.
Вчера вернулся Федя – инвалид,
Хоть без руки, но ведь не унывает:
«Есть голова – прорвёмся», - говорит».
Мы слушали трофейный патефон
И трогали медали «За отвагу».
Фронтовики неспешно пили брагу
И спорили, и пели в унисон...


© Copyright: Алевтина Терпугова, 2011
Свидетельство о публикации №11101212337

Старикам
Шпигель

 Старики, ветераны,  держитесь, не падайте духом,
 Не сдавайтесь, родные, недобрым ветрам перемен.
 Пусть в сердцах ваших веры огонь никогда не потухнет.
 Пусть фрегат вашей жизни не даст угрожающий крен.
 Старики, берегите себя. Вас так мало осталось.
 Благодарность за подвиги ваши не знает границ.
 Пусть исчезнут в глазах ваших тяготы, боль и усталость.
 Пусть не будет на вашем пути неулыбчивых лиц.
 Старики, дай вам Бог в этом хаосе сил и терпенья.
 Будут рядом пускай ваши дети и внуки всегда.
 И побольше, родные, вам светлых, счастливых мгновений.
 Пусть бессменно горит путеводная ваша звезда.
 Скольких жизней жестоко земля наша кровью умыта…
 Непомерной ценою – победы оплаченный счет…
 Эта память бесценную каждый в душе бережет…
 Вы поверьте – НИКТО НЕ ЗАБЫТ и НИЧТО НЕ ЗАБЫТО!


© Copyright: Шпигель, 2011
 Свидетельство о публикации №21105030237


ХХ и ХХI век Война и мир
Владимир Смирнов 5

(Из книги стихов)

Мой первый бой, война, победа…
               
СОЛДАТ ПОМОГИ

Фриц к Москве подходил, был всего шаг до тризны.
Я спешил, я успел - в бой и с первого дня.
Первый крик пополнения - крик новой жизни,
Как приказ, как мольба: Не сдавайте  меня.

Это я спас Москву, Вы меня защищали,
Жизнь свою - за меня… Распластались враги.
Как по швам и блицкриги, и хайли трещали,
Гром небесный затих, лишь: Солдат помоги.
2010


ВПЕРЕДИ ЧЕТЫРЕ ГОДА

Вой, скрежет, дым, металла жуть,
И не поможет Бог,
Сейчас сама взорвется  грудь,
Всему отпущен срок.

Исчадьем - на него гора -
На гусеницах ДОТ,
И он вскочил: За мной… Ура(!),-   
Поднять стараясь взвод.

Диск пуст совсем... Штык и приклад,
Теперь ваш час  настал,
Споткнулся  рёв,  ударил  мат,
Не выдержал металл:               

Заглох и замер... Наш окоп -
Плетеная  лоза
Из тел солдат: глаза в глаза,
Спина к спине, лоб в лоб.

Застыл ещё живой солдат,
А танк в  пяти шагах,
И нету сил, и нет гранат,
В висках шум, злость и страх.

Один… Попятился назад,               
Сбит очередью с ног,               
Успел услышать, как  комбат:
Идем, держись, сынок.


ВОЙНА - ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ

Мы только что - с передовой,
Не боги, но танкисты,
Дышали жизнью день-деньской,
И нет войны, и есть покой:
Трель, говор, песни, свисты.

Вдруг гром средь солнечного дня:   
Рванул с проверкой щеголь,
Румян, как жирная свинья
На блюде, то  Пророк Илья
Послал нам птицу - гоголь.

Власть выше божьей, и достал
Ребят рот полный пены,               
Но наш майор его  - с  листа *,   
Я был дневальным и застал
Финал пикантной сцены.

- Забыли на передовой
Роль  выправки и чести,
Прошу в машину вас - за мной,
Мы быстро, здесь подать рукой,
Минут пять - и на месте.

Прогулка, - улыбалась слизь, -   
До речки, через мостик.
- Вон(!) от греха, поторопись,
Воюем не за смерть, за жизнь,
Служитель при погосте.

Шел до машины, как сквозь строй,
Спешил писать доносы.
Устал он от войны такой,
Не грех и отдохнуть порой -
Всю ночь опять допросы.

Не дрогнет у него рука,
Заждался ужин с водкой…
Танк башню повернул слегка,
-Есть!.. Мост, - и вспенилась  река:
Война - прямой наводкой.

Мне это рассказал отец.
Когда не знаешь  броду,
Найдешь заслуженный конец.
Свое с доставкой взял гонец:
Унес с концами в воду…
__________________
* без подготовки,
  без репетиций,
  наотмашь.
2010


ПОДУМАЕШЬ...

Застрял мой грузовик, а с ним - я сам,
Я шел в хвосте, я не был еще асом,
Но мы росли быстрей, чем по часам,
Верёвочка - короче с каждым часом.

Из рейса я - чумазый и без сил,
Грозила мама, что штанишки снимет
С меня и... я под нос вдруг нагрубил:   
Подумаешь... вернется и починит.

Прощала за уверенность мою
Мне мама всё - назло войне и бедам.
Как будто с папой мы в одном строю,
И я пришел, а он сейчас, он следом.

Иначе просто не могло и быть.
Костлявая пускай нависла лапа,
О чем бы я и с кем не говорил,
Всегда одно: когда вернется папа…

А врезался или попутал бес,
(Жизнь всё сильнее бьет и чаще клинит)
Когда сегодня мне аж позарез,
Не очень верю  прихоти небес:
Подумаешь… вернется и починит.




ПОБЕДА

Домой!.. Живой!.. За мной!.. пехота.               
Нам жить... Погибшим - честь и слава...
Победа главную работу               
Вручила аистам и мамам.               

Окутанные чудесами,
Лишь покидали рай пеленок,            
Как убаюкивали сами   
В капусте найденных сестренок.            

Жила надеждой боль разлуки,               
Любовь вернулась, с нею – жалость.
Росли сынам на смену внуки.    
Жизнь по крупицам возрождалась.


Я ЧИТАЮ БИБЛИЮ-РЕЙХСТАГ

Я читаю Библию – Рейхстаг,
(Ты, Европа, просто рассуди сама,
Кто тебе не друг пусть, но не враг)
Русскими та Библия  написана.

Истина не на кресте, а там,
Нет на свете ничего заветнее,
Без меча всех приглашают к нам
Наши Боги 33-х летние. 

"Больно слаб партнеришка для нас:
На войне не смог набить суму  Христа.               
Не утроить  золотой запас,               
Если цель одна - изгнать чуму-рейхстаг".               
               
И когда фашизм в Европе пал,
Показали,  что такое атомы,            
Смерч грибной,  войны девятый вал,
Главные патологоанатомы.

Без заветных слов не обошлось:
Тихо молвил летчик: Да поможет Бог.
Он помог, и смерть,  скрывая злость,
Пеплом  плоти  возвращала Божий долг.

Сделал круг пилот, чтоб разглядеть               
Тлен, и стоны смерти кожей впитывал.
Даже саван не на что надеть.
Гейгер - счетчик  барыши  подсчитывал.

Человек, как человек, исчез,
И не возвращаться больше к жизни чтоб,
Плоть с земли и Божество с небес
Дважды стер заокеанский  жизнефоб.

Был конец всему. Но я горжусь:
Труд - хранить тепло земли для вечности,
На себя взяла святая  Русь,
Где мерцает небо ярче  млечности*.
_____________________________
* которую перед праздником помыли и натерли снегом




В ЭЛЕКТРИЧКЕ

Безлик, без ног - был грязен он и пьян,
Хрипело по вагону: «Христа ради...
Я ноги в Сталинграде  потерял,
Служил стеной огня заградотряде.

Что? Передернуло вас... дайте на троих,
Как вы невинны все, скажи на милость.
Да, я стрелял, в упор стрелял, в своих,
Такое вам и в страшном сне не снилось».

Ни слёз, ни оправданий, ни наград,
Ни даже ног. Смерть - и она не тетка.
Сегодня, как и жизнь тому назад,
Спасение и бруствер его - водка.

Седой старик брезгливо рубль смял,
Плевком ему в лицо швырнул и вышел.
А он, закрыв глаза, опять стрелял
И словно вновь их мат, их стоны слышал.

Вновь в 43-м шел последний бой,
Приказ и спирт  слились в двойном наркозе.
На этот раз не дрогнули, стеной
Стояли все, но ноги отморозил.

Гангрена... И за то теперь – в накладе.
-Эх, вашу чтоб, подайте, Христа ради.


ВСЕ ПРОСТО - КАК В ДЕТСТВЕ

Жует девчурка бутерброд,  приятель тут как тут.
- Оранжевые бусинки!? А это как зовут?

- Икра. Дед перед праздником всегда ее берет,
Войну прошел, и вот теперь ему такой почет.

Кусай, такая вкусная! Не хочется?! Не ври!
Закуска это  русская, так дед мой говорит.

- Мне мама на мороженое даст, да я и сыт,
Икра мне не положена: мой дедушка убит…

Скажи, зачем для всех - для всех ее не продают?
- Не знаю я. А может быть, теперь уже не пьют.

© Copyright: Владимир Смирнов 5, 2010
Свидетельство о публикации №11008123742



Где лён голубизною зацветал - в огне, под Вязьмой
Валентина Серёдкина

                "...В   страхе   пред   Господом  -  надежда
                твёрдая,   и   сынам   Своим   Он   прибежище..."
                -  Б И Б Л И Я; (ПРИТЧИ)...




                Знаю   -   страшную   войну,
                из   рассказов   мамы...
                Там,   под   Вязьмой,   за   Страну   -
                с   голыми   руками...
                Рядом   дочь,   ей   -   десять   лет,
                грудничка   держала...
                Деток   мама   обняла
                и   к   себе   прижала...
                И   молила   Небеса,
                содрагаясь   в   страхе...
                Пятерых   она   спасла,   -
                "Родилась   в   рубахе"!..
                Нет   медалей   для   таких,
           обелисков   нету,
      но,   теперь,   вот,   этот   стих
 облетит   Планету...

           *   *   *

                Под   гул   моторов,  в   небе   тёмно-сером,
                под   рокот   танков,   рвущихся   вперёд,
                стучало   сердце   мамы,    -   неумело,
                она   стояла   на   смерть...   Кто   поймёт?..
                Кто   сможет   оценить,   в   достойной   мере,
                и,   разве,   в   мире   есть   такой   судья?..
                Возможно,   кто-то   скажет:  -  Неужели?..
                А,   -   сказки   пройденного   бытия...  -
                Не  сказки!!. Нет!!. В  котле,  в  огне,  под  Вязьмой,
                где   лён   голубизною   зацветал,
                Земля   стонала   и   взрывалась   грязью,  -
                фашизм   на    Р  у  с  ь,    зловеще,   наползал...
                Но,   слышите   вы,   "измы"   всякой   масти,
           Господь   Наш   Дом,   из   века   в   век,   хранил!..
      А   тот,   кто   зверски   Землю   рвал   на   части,
 себя,   навек   -   по-зверски,   загубил...




 Январь/ 14/ 2011г.,
 США, Калифорния, Сакраменто...


© Copyright: Валентина Серёдкина, 2011
 Свидетельство о публикации №111020510414



Патриотическая ностальгия
Кнарик Саркисовна Хартавакян

 Из цикла «ВЗЫСКУЮЩАЯ ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ»

 Я никогда не была на войне,
 Где разрываются мины, гранаты,
 Но взгрохотала она и во мне,
 Строфы встрочили в стихи автоматы.

 Я не слыхала вне кадра свист пуль,
 Вспышки ракет мне глаза не слепили,
 Но вне боев за Отчизну я – нуль.
 Дух мой не их ли огни закалили?!

 Стержень и остов, доспех мой, броня
 Крепли, не дрогнув, в сраженьях минувших.
 «В дни обороны свой щит не роняй!» –
 Слышатся клики навек не уснувших…

 Совести долг безумолчен во мне,
 Памяти вновь возвращаю долги я.
 Полнит, хоть я не была на войне,
 Па-три-оти-че-ская ностальгия…

 23 января 2010 года.

© Copyright: Кнарик Саркисовна Хартавакян, 2010
 Свидетельство о публикации №11004123453

Довоенные снимки
Росса Воронова

 Январь. Небо в звездах. Снежинки.
 Смотрю довоенные снимки.
 На них - черный снег и печаль,
 Военный, морозный февраль.
 В погонах - прадедушка мой :
 Такой молодой и живой!

 Страницы альбома листаю,
 Часы, как мгновения, тают.
 Погоны, мундиры, разруха...
 Война! Ты - седая старуха!
 Лишь слезы и горе вокруг,
 Печаль треугольных разлук.

 Я так далека от войны.
 Мы все в этот мир влюблены.
 В окне - новый солнечный день,
 Цветущая летом сирень.
 Поклон, тебе дедушка, шлю!
 Все помню. Все знаю. Люблю!


© Copyright: Росса Воронова, 2010
 Свидетельство о публикации №11002258530

Ветеранам ВОВ
Росса Воронова

 Давным-давно закончилась война,
 И мы привыкли жить, не замечая,
 Какой бывает утром тишина,
 Какое небо и трава какая.
 Мы все, увы, в мирке своих проблем,
 Решаем свои маленькие беды,
 А старики уходят, между тем,
 Седые ветераны - наши деды.
 Уходят незаметно. На земле
 Их с каждым годом меньше остается
 Но будет вечной память о войне,
 Которая священною зовется!
            
 * моему прадедушке Никифорову Евгению Семеновичу.
 Мы тебя никогда не забудем!!!


© Copyright: Росса Воронова, 2010
 Свидетельство о публикации №11002258560


Тётя Сарра
Ким Смирганд

 Вдохновляющие стихи -  «Письмо до адресата не дошло»
 Тулий Клецельман:  http://stihi.ru/2009/02/08/3853
   
 (Стихи "Тётя Сарра" написаны с постоянной цезурой, в этом месте и надо делать небольшую паузу при чтении. Это замечание - для того, чтобы предупредить вопросы о ритме.)
               
 Напишу, как смогу, никогда о войне не писала,
 Прочитала  о ней – появилась, как тень,  тётя Сара,
 Полились, как тогда,  неудержные, скорбные   росы,
 Застучали  в висках, загудели по рельсам колёса…

 По вагонам с людьми  засвистели   взрывные  осколки,
 И  с сынком на руках тётя  Сара бежала,  недолго -
 Сын  закрыл её грудь своим тельцем  растерзанным,  нежным
 И окрасил за час её кудри, как завертью снежной. 

 Закричала она, замолчала...  –  и закаменела.
 И любить никого и ничто не могла, не хотела…
 Все родные её упокоились  в  Бабином Яре,
 Саре выпало  тлеть,    обожжённой  в военном  пожаре.

 Провалились  в лицо  две  огромные, чёрные  ямы -
 Отсияли глаза - два затухших костра под бровями.
 Со своих пепелищ  подошёл к пепелищу чужому
 Тот, кому суждено  возвратить её к дому родному,

 В сорок лет подарил  беззащитный, кричащий комочек,
 Из  комочка  подрос опекаемый взрослый сыночек.
 Из  окошка  во двор на бечёвке айву, апельсины
 Постаревшая мать  опускала   ему  - витамины.

 Невозможно судить  затаённое  в ней  опасенье   
 Потерять, не спасти!  Видно, снится война по сей день ей.
 И  конкретности  слов скрупулёзного  в  правде  рассказа
 Не вольнЫ передать,  засиявшие очи-алмазы.    


© Copyright: Ким Смирганд, 2011
 Свидетельство о публикации №11105066204
http://www.stihi.ru/2011/05/06/6204
(Фото по ссылке)


Знамение. Быль
Елена Котова 1

  (по материалам из дневника очевидца)

     Это было во время Великой Отечественной войны.
     Гитлеровские войска приближались к Ленинграду. Мужчины на фронте. Ленинградцев, кто мог держать лопату в руках: и женщин и детей собирали, и на грузовиках отвозили рыть окопы, траншеи, и другие оборонительно-наступательные сооружения для Красной Армии, для предстоящей обороны города.
     И в этот раз они приехали, как обычно, в последнее время.
     Она старалась, как могла: это её город, она здесь родилась и выросла. У неё здесь все: родители, муж, дети, друзья, - вся её  история. Это её любимая Родина.
     Чтобы немного отдохнуть, она выпрямила спину, встала ровно, подняла взгляд на небо… И взгляд её остановился на необычном, как радужном, свечении на небе,  оно было в форме креста. Первое, что пришло ей в голову, это солнечная радость, Победа! Что они не забыты! А потом она подумала, что это от усталости и голода. Но тут взгляд её поймал ещё одну, и ещё одного, и ещё и ещё… И уже все, кто копал, встали и смотрели на это необычное свечение крестом…
     Потом немецко-фашистские войска окружили город, была блокада Ленинграда.  И её семью она не обошла стороной. А потом был прорыв немецких войск частями Красной Армии. Победа Красной Армии. А прорыв немецко-фашистских войск  частями Красной Армии произошел именно в том месте, где  было свечение.
- Какой символ Санкт-Петербурга?
- Петропавловская крепость.
- А кто на самом высоком шпиле собора Петропавловской крепости?
- Ангел.
- И он никогда не спит.

© Copyright: Елена Котова 1, 2011
Свидетельство о публикации №21102010126


Телеграмма.
Быль.
Ко Дню Победы
Елена Котова 1

     Она проснулась, скинула с себя одеяло и стремглав подошла к столу, потом проверила ящик в шкафу, где лежали документы, и, заодно, все места, куда бы она могла ее положить.
     Ничего не было.
     Приснилось! – подумала она.
     Маше вообще не снились сны. Или она их не помнила. А тут такой яркий сон, что трудно было понять: сон, или это было на самом деле.
     Шел 1941 год. Начало войны. Муж на фронте. Она дома с трехлетним сыном.
     И тут этот сон, что она получает телеграмму от мужа, где он сообщает, что его часть будет проезжать недалеко от места, где она жила. Его часть там будет несколько часов. Писал, чтобы она приехала.
     Она собралась, взяла маленького сына и уже наяву поехала на железнодорожную станцию, описанную во сне.
     Приехала. На станции стоят составы, полные военных и техники. Спросила, подсказали, нашла мужа. Радости не было конца. Они были вместе более часа. А потом: он – на фронт, она – домой.
     Он спросил, когда она получила телеграмму, она сказала, что приехала по сну.
     А когда вернулась домой после встречи, в дверь постучали: «Вам телеграмма».
     И эта телеграмма была точно такая, как во сне. Только пришла она поздновато.

© Copyright: Елена Котова 1, 2010
Свидетельство о публикации №21005021413


Пришло письмо... Ко Дню Победы
Татьяна Эпп

 Прошёл  месяц,  как  не  стало  соседки  Галины  Степановны.
 Все,  кто  знал  эту  женщину,  поминают  добрым  словом.
 Мне  повезло,  такой  хороший  человек  жил  рядом  со  мной.
 Как-то  почтальонка  Оля  принесла  письмо  моей  соседке.
 Дома  её  не  было,  пришлось  отдать  только  вечером.
 Оказывается,  Галина  Степановна    гостила  у  дочери.
 Передав  его,  хотела  уйти,  но  соседка  попросила  почитать  письмо.
 Писал  её  фронтовой  друг.
 - Даже  более,  чем  друг, - смутилась  пожилая  женщина.
 И  рассказала  мне,  как  произошло  знакомство  с  Николаем  Егоровичем.
 Познакомились   они  в  частях  5-го  Донского  казачьего   кавалерийского  корпуса,  куда  Галю направили  санинструктором.
 Большой  и  славный  путь  прошёл  казачий  корпус,  истребляя  врага.
 Трудящиеся  Дона  поддерживали  с  корпусом  постоянную  связь  и  оказывали  ему  всестороннюю  помощь,  проявляя  заботу  о  семьях  его  воинов.
 Они  организовали  сбор  средств  на  строительство  танковой  колоны  «Донской   казак».
 Построенные  на  средства  трудящихся   области   танки,  были    направлены  5-му  Донскому  казачьему  кавалерийскому    корпусу.
 Вскоре  казаки-гвардейцы  получили  грозные  машины  с  надписью  «Донской  казак»,  а  также»  катюши»  и  самоходную  артиллерию.
 Всю  войну  прошли  бок  о  бок  Галочка,  как  ласково  называли  бойцы  своего  санинструктора  и  её  возлюбленный  Николай.
 Какие  только  планы  не  строили  молодые  люди.
 Однако,  жизнь  после  войны  потекла  по  другому  руслу.
 Николай  уехал  в  Таганрог  и  создал  семью.
 Галя  вернулась  в  Ростов  и  устроила  своё  гнездо.
 Шли  годы.  Они  давно  уж  овдовели.
 И  всё  же,  раз  в  год    встречались  на    ДЕНЬ  ПОБЕДЫ.
 Собирались  в  Ростове  в  кругу  ветеранов  5-го  Донского  гвардейского  казачьего  кавалерийского  корпуса.
 С  каждым  годом  ветеранов  становилось  всё  меньше  и  меньше.
 Все  эти  годы  Галина  Степановна    и  Николай  Егорович  писали  друг  другу  письма.
 Вот  и  сегодня  пришло  письмо.
 В  квартире  уже  месяц  жили  квартиранты.
 Помню,  Галина  Степановна  очень  беспокоилась  за  здоровье  своего  друга  и  просила  меня  ничего  не  писать  о  её  болезнях.  Да  и  глаза   её,   совсем  не  видели.
 Письма    писала     по  просьбе  Галины  Степановны  только  радостные  и  позитивные. 
 Они  продолжали  любить  друг  друга.
  Им  нечего  было  скрывать.
 И  вот,    взяла  на  себя  смелость,  ответила  на  письмо.
 Через  месяц  пришёл  ответ.
 И  так  месяц  за  месяцем  велась  переписка.
 Так,  между  делом,  прошёл  год.
 Приближался  День  Победы.
 Я  была  в  курсе,  где  собираются  ветераны.
 Думаю,  подойду  к  Николаю  Егоровичу  и  обо  всём  поведаю.
 Стою  с   фотографией,  где  они  сняты   в  последний  день  войны,  молодые  и  счастливые.
 Навстречу  идёт  молодой  мужчина  с  точно  такой  же  фотографией.
 Стояли  мы  и  не  знали,  что  говорить.

 Оказывается,  Николая  Егоровича  уже  нет  около  года,  а  письма  писал  его  внук.  Ветераны  удивлённо  посматривали  на  нас.


© Copyright: Татьяна Эпп, 2009
 Свидетельство о публикации №2910210700



Майор и царица
Зоя Кудрявцева

Достаю со стеллажа своей памяти ненаписанный рассказ, с волнением открываю первую страницу. Ну, с Богом!

Холодной, снежной была та долгая  и тревожная зима. Дома нашей и окрестных деревень буквально забиты солдатами, а улицы и дворы - техникой.

 Повсюду танки, пушки, грузовики, закрытые маскировочными  сетками. Все знали: фронт рядом, немцы в одном переходе.
Они нагло разворачивали свои самолёты над нашим бором, направлялись бомбить Торжок, никто им не мешал.

Вздрагивала, стонала под их бомбами земля, просила защиты. По ночам в ярком зареве пожарищ гибли недалёкие Бологое и Лихославль.

Даже мы, совсем маленькие ребятишки, знали это слово: «Ржев». Там  глухо ухали пушки. Он, почти стёртый с земли бомбёжками и артобстрелами, ещё держался, заслоняя своим израненным телом Москву.

Страна собирала силы, вот и одевали наши мальчишки, вчерашние школьники, холщовые котомки с нехитрыми домашними подарениями.

Может, завтра в бой, а сегодня вечером плясали они под соседними окнами, танцевали с девчонками «Семёновну». Удивительно, но я даже частушку запомнила, что солдат спел:
Скоро- скоро нас угонят
Подо Ржевом воевать,
А какие мы вояки,
Нам винтовку не поднять.

Подняли они винтовки, да сами полегли, закрыли своими телами Ржев и Москву. Подо Ржевом солдаты похоронной команды вырубили  сапёрной лопатой из кровавой наледи моего брата, он вернулся домой безногим.

После войны закончил в Москве институт, стал инженером-электриком. Повезло ему, а почти на всех наших мальчишек, его сверстников, в деревню пришли похоронки. Погибли они под Ржевом в безымянных лесах и болотах,  такая вот первая страница моей  детской памяти.

Родина! Родина! Что же ты так жестока к своим детям?  Сначала  нарекла врагами народа самых умных и толковых мужиков, только в нашей деревне их было шестеро, среди них и мой отец, отправила «без права переписки и свиданий» в леса Сибири, откуда даже похоронок не было.

А теперь их дети, дети врагов, встали, обиды за отцов  не помня, на твою защиту. Они закрыли тебя, Родина, своими телами. А пока ещё живы мальчишки, плясали они, танцевали, может, последний в жизни раз.

Война-войной, а вши и клопы без мыла заедали. Топилась у соседей баня. Намылись засветло Лёша с Сашей, бельишко на каменке прожарили, дочь Маша отправилась намываться. Жарко, темно, на окошке коптилка-фитилёк чадит, тени по стенам бегают.

Всяк в деревне знал, что живёт в бане разная нечисть, некоторые даже их видели. Маша-то была не из пугливых, но в тёмной бане одной страшно, увидала, что под полком у каменки  кто-то масенький глазами блестит, рожи строит, вроде, смеётся, как мышь скребётся,  а рядом с ним и другой.

Девчонке не до веселья, совсем перепугалась, сунула босые ноги в валенки, от чертей убегает, даже одеться забыла. Несётся, распаренная, тропочкой в снегу по  огороду, а сама вопит: - Черти, черти!

Через двор с перепугу боится бежать, а вокруг дома, улицей, совсем забыла, что  солдаты  под окнами танцуют

Она - мимо них с криками в сенцы. Опешили солдатики от таких криков и вида девyшки. Часто ли голые девки мимо солдат бегают? Хоть и темновато, но разглядели: хороша девица, при теле сдобном, всё при ней.

Куда до неё купчихе Кустодиева,  может, у той какой брак под юбками, а тут – всё на виду, без  изъянов и обманов.

С криками по сенцам Маша  пробежала, только в своём закутке успокоилась, когда мать одеялом ватным и шубником укутала, отошла по делам  в  сенцы.

Солдат за занавеску норовит пройти, помощь какую оказать. А тут как раз тётка Саша поспела, она за нравственностью дочери строго следила: - Куды, твою мать?

Находчивым оказался служивый: - Иду чертей гонять!
Дородной, и крупной телом, с грудями по ведру, была, Саша, «Гренадёр-баба» - прозвали её солдаты.

Сунула она к солдату  под ремень руку, схватила в горсть мотню брюк, прихватив кое-что из тела, дернула.

Взревел от боли солдатик, по стенке руками перебирает, на улицу выбежал. Тётка не отставала, топала за ним. Перепуганный солдат в толпе спрятался.

Саша его уже не видала, но кричала вслед:- Ах ты, кобелина! Вот с таким «револьвертом», – она показала гулянью мизинец – Чертей у девок не гоняют! – на всю жизнь опозорила, кабы не война.

Наверное, немцы подо Ржевом перепугались, услышав  хохот солдат.
Через день деревня опустела, знали, куда ушли  солдаты и техника.

  Там, подо Ржевом, ухали день и ночь пушки,  мелькали по ночам вспышки взрывов, дрожала земля.

Вскоре  бабий вой и плач стояли по деревням. Это в сумке  почтальона Алексея Ильича пошли  похоронки,  а кое-кому и радость в маленьких треугольных письмах.

Всё дальше уходил фронт, уже не слышно гула немецких самолётов, не вздрагивала от бомбовых ударов земля, отогнали немцев от Москвы и Калинина,  дальше уходил фронт.

Получать стала  Маня, Сашина дочка, письма - треугольнички от незнакомого солдата.  Писал солдат, по имени Вася, что как  стояли они  в деревне, увидал Маню, так он её называл, всего один раз, полюбил и запомнил.

Вот вернётся, как немчуру перебьёт, победу сыграют, непременно женится, коли  блюсти себя, ждать его будут в деревне Толстиково.

Шутковал  солдат, да в жизни всякое случается, отвечает  ему девушка, хоть грамотностью слаба, но лицом и фигурой хороша. В женихах рыться не приходилось, нет мужиков в деревне, одни старики, да покалеченные войной.

Через год, или поболее, прислал Вася фотографию, чуть больше она   спичечного коробка, но видно: не в простой гимнастёрке солдат, а с погонами офицерскими.

Всматривалась, никак узнать и вспомнить солдата  не могла. О каком ещё счастье мечтать деревенской девчонке, доярке на скотном дворе?

Долго война шла, да закончилась, начали редкие  мужики с дальних мест  домой возвращаться. Обещал  в письме скоро быть и Вася. Это теперь письмо авиа идёт от нас до Москвы неделю, всего-то триста вёрст, (черепахами, что ли, его везут), а тогда почта быстро работала.

  Стали соседи жениха в дом ждать, не зря же он  четыре  года Маше письма писал. На всякий случай свинка  Сашей откармливалась, яйца в корзинку собирались, а в кринку сметанка,  если и вправду Машке подфартило,  жених в офицерах нашёлся.

Летом, под вечер то было, с работы бабы вернулись, отдыхали на лавочке, выпадали  в колхозе такие минутки, хотя очень редко.

От большака по прогону шёл военный человек с большим вещмешком. Блестел офицер погонами  и медалями на груди, сапоги, начищенные высокие, тоже блестят.

«Незнакомый офицер. Это к кому же?»- гадали бабы. Со всеми военный раскланялся, расплылся в улыбке:  - Здоровы, бабоньки!

Никого ни о  чём не спросил, знал, куда идти, направился сразу к Сашиной избе, кулаком по раме стукнул: - Встречай зятя, мать!

Ахнула от неожиданности Саша, окно приоткрыла: - Ты чуток под окошком посиди, мы сейчас причипуримся.

Разоделись, причипурились. Первой, вышла Маша к офицеру, покраснела, смущённо ладошку протянула, поздоровалась.
За ней  мать плыла во всей красе, юбке сатиновой, кофте, цветами расшитой. В дом офицера приглашают,  страшно обоим, не оплошать бы, жениха в погонах не потерять.

Таганок на шестке развели, сковорода на огне салом и яйцами шкварчит, для знакомства приятного и бутылочка самогона припасена. Картошка, огурцы и грибки во всяком доме имелись.

Прихромал на больных ногах из кладовочки и дед Лёша, отец Мани. Тоже розодетый празднично, в рубаху, что еще неженатым парнем носил, штаны на нем чистые, выходные,  с новыми заплатками.

С семейством познакомила офицера Саша,  не робеет, спрос ведёт, как  в НКВД: - По батюшке-то, Вася, как прозываешься? Откуда сам будешь, где родня живёт?

- Петром отца звали. Какая у меня родня, мать, коли, четыре с лишком  года воюю, из солдата до майора  вот дослужился. Никого за войну не осталось.

- Не верится мне, Василий Пятрович, что ты при таких чинах и медалях, да неженатый - сомневается Саша.

- Один я, как перст.  Никогошеньки у меня нет.  Как демобилизовали, заехал домой, родину навестил, деревню под Селижаровом. Мать как раз  померла, схоронил её.

Майор шмыгнул горестно носом: -  Избушку продал и деньги пропил. До теперешних дней холостяком был. Надумал жениться, коли, Маня эти годы себя блюла, какого хахаля не подцепила.

Возмутилась Саша, но на крик не перешла, хоть это  у неё  хорошо получалось, чуть что не по ней - сразу в крик, но удержалась. Решила пока карахтер не показывать: - У меня не забалуешь.

  А в деревне  из мужиков только один хахаль - Борька, бык на скотном дворе.
Майор поверил, знал, что хахалей Маниных ждало, помнил, как Саша его чуть  без места для мужика важного  не оставила, да не сказал ничего  будущей тёще. Ни к чему.

- Спасибо, мать, что накормила, стопочкой угостила, стели нам с Маней, будем ложиться.
Страшной в гневе стала Саша, подбоченилась, кровью лицо налилось.

Никого и ничего не боялся разведчик, а тут  струхнул: - Ты, Василь Пятрович, хоть при чинах и медалях, а коли распутство задумал, я тебя быстро из дома через окошко  выставлю.

Девку портить не дам, сначала оженись, поставь штемпель в паспорт. Как будет она тебе женой законной, тогда хоть стелись, хоть телись. А пока неженатый, так  на сеновале поспишь.

- Так ведь завтра в сельсовет идём, распишемся, без обману всё, чего ждать?.
- Завтра и говорить будем, постелю стелить, а нынче - вот тебе шубник, лезь на сеновал!

Видали, смеялись соседи, как лез майор с полушубком на сеновал, одобрили: «Молодец, Саша! Хоть и майор, а Саша  нынче  чином поглавнее, это тебе не с германцами воевать!»

Положила Саша дочку в эту ночь рядом с собой, у стенки, так-то надёжнее, а то горяч майор,  за таким не углядишь, спортит девку!

Окна открыты, все в деревне про всех знали, а тут такое событие, «сватовство майора».
С утра у  баб на улице дела  нашлись: кто двор метёт, кто на ключ с коромыслом  за водой идёт.

  В  домах вода сразу кончилась, столпились у колодца, ждут, всё замечают.
- А Машка-то разодетая, как царица, во всё германское, нет у нас такой красы.
- Натаскал майор целый вещмешок  из Германии всякого добра, еле приволок.

- И правильно, не всё  им   нас грабить, да разорять.
- Машка-то, при часах, выступает, как царица, косы спереди короной уложила.

- А чего ей не выступать, при хорошем хозяине и свинка - господинка.
Шла разодетая Машка под ручку с майором, вся в кружевах и лентах, выступала перед бабами, блестела чёрными лакированными баретками.

Отродясь такой обуви в деревне не было, а у Машки есть. Гордо шла, знала, что завидуют ей бабы, не ошибалась.

Да и как бабам не завидовать, коли, такое счастье девке привалило, как с неба упало. Не красавец майор, конопатый, лицом  рябой, ещё и рыжий, но при чинах и медалях, с таким не пропадёшь.

У крайней избы сидела на скамеечке, курила, наслаждалась миром и покоем фронтовичка Тамара.   Демобилизовалась, в  отпуск домой  приехала, поступила на второй курс института медицинского.
  Из института со второго курса  и в армию попала,  прошла   операционной сестрой от Ржева до Берлина, сны кровавые  до сей поры видела, как  помогала хирургам отрезать молодым мальчишкам ноги, да руки.  Умер на столе операционном  её муж,  с которым года не прожила, даже ребёночка не осталось. Порадовалась за свою землячку, пусть будет счастливой! Сны добрые видит, детей рыжих, похожих на майора, нарожает!

Окончание следует http://proza.ru/2010/02/21/541

© Copyright: Зоя Кудрявцева, 2010
Свидетельство о публикации №21002130545


Великая Черная речка
Николай Старорусский

          Ты знаешь, наверное, все-таки Родина –
          Не дом  городской, где я празднично жил,
          А эти проселки, что дедами пройдены,
          С простыми крестами их братских могил.
                (К.Симонов)

 Командующему войсками Волховского фронта                8 декабря 1942 г . 22 ч. 45 мин
…Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
     1.К 10.00 29 сентября 1942 г.  по-честному донести об истинном положении частей западнее реки Черная и о наличии проходов  в горловине юго-западнее Гайтолово.
     2. Взять непосредственно на себя и свой штаб руководство выводом 2-й ударной армии в районе восточнее  Гайтолово.
         По поручению ставки Верховного Главнокомандования
         Начальник Генерального штаба  ВАСИЛЕВСКИЙ.

                16 апреля 1943г. 22часа 10 минут
      …Передать из Волховского фронта в состав Ленинградского фронта 2-ю ударную армию и участок фронта к западу от рек Черная и Назия…
         Ставка Верховного Главнокомандования
         И.СТАЛИН, А.ВАСИЛЕВСКИЙ   
(Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов. М., АСТ; СПб., Полигон. 2005, с. 118, 143).

      Много, очень много Черных речек в России; наверное, только вокруг нашего города десяток – другой. Но лишь одна из них – может быть, наименьшая по обычным меркам -  заслуживает имя Великой. Только она вошла в военную историю наравне с великими реками, только ее искал на карте Верховный.

     По  этой небольшой речке Черной – собственно, скорее ручью -  проходила линия фронта почти полтора года.  Западный берег, ближний к Ленинграду, занимали немцы.

     Кроме времени Синявинской наступательной операции  конца августа – первой половины октября 1942 года.  Тогда наши войска прорвали немецкую оборону на реке Черной между Гонтовой Липкой и Гайтоловым и продвинулись на 10 -12 километров в сторону Невы и  Ленинграда.  До   Невы оставалось кое-где шесть километров. Но преодолеть их тогда не удалось.

     Против наших сражались не только те немецкие силы, что давно стояли под городом.  Из Крыма были переброшены войска фельдмаршала Манштейна. Ему в конце концов и поручил Гитлер  руководить решающим наступлением на Ленинград. Пусть борзописцы считают, что совпадение запланированного гитлеровцами  срока начала операции с началом нашего наступления случайно, а о самом  замысле Гитлера командование не знало.  Это не меняет очевидного факта:  как-то помочь и блокированному городу, и Ленинградскому фронту можно было только беспокоящими ударами  извне – с Волховского фронта, куда можно было подтягивать вооружение и войска.

       Тяжело, очень тяжело было воевать в заболоченной и лесистой местности. Много народу полегло здесь. И временно линия фронта вернулась на Черную речку – до операции «Искра» конца января 1943года.  Но жертвы были не напрасны – штурм Ленинграда был отменен.

      (Первый раз такое же  решение было принято в начале сентября 1941 года – чуть раньше вступления Г.К.Жукова в командование Ленфронтом).

      А тогда, осенью 1942-го, по единственной поблизости грунтовой дороге,  части 2-ой ударной и 8-й армий  пытались вернуться к своим, окруженные 11-й немецкой армией. Выйти удалось далеко не всем.

      Как в перекрестьи оптического прицела, стоит на пересечении Черной речки и дороги Тортолово – Гайтолово _ Синявинское озеро _ Келколово знаменитый Чертов мост.  Здесь не только исчезает различие пространственных масштабов великое – малое, но и  различие времен. На указателе – таком, как в военные времена – с надписями «ХОЗЯЙСТВО …» не только фамилии руководителей поисковиков, но и генерала Гагена.

     Если захотите разводить костер в этих краях -  не забудьте проверить щупом или ножом, не на снаряде ли.  А если заночуете – будьте готовы услышать совсем рядом  сотрясающие взрывы обезвреживаемых мин и снарядов.  А если дело к осени – попытайтесь пройти, хотя бы и налегке, часть пути по болотистому лесу до Тортолова. Дай Бог, чтобы следы войны на Вашем пути свелись лишь к воронкам, траншеям и железу всякого рода.

     И совсем по- другому  вспомнится:   
         НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ… ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ!

     Если же Вы, читатель, далеко, наберите в поисковике: Черная речка и Гайтолово.  Вместе.
             
               


© Copyright: Николай Старорусский, 2011
Свидетельство о публикации №21101130968
http://www.proza.ru/2011/01/13/968
(Иллюстрация по ссылке)


Я не жила в блокадном Ленинграде
Алкора

       Жителям блокадного Ленинграда посвящается

Я не жила в блокадном Ленинграде.
Не я пугалась, слыша вой сирен,
в очередях голодных хлеба ради
не я стояла у разбитых стен,
не я с ведром на саночках шла к речке,
не я мечтала до утра дожить,
прекрасно зная, что наесться нечем,
и, что родных нет сил похоронить...
Не я сжигала стопки книг в буржуйке,
горбушку не делила по частям,
едва живая, в старенькой тужурке
не я цингой болела и вестям,
что доходили с фронта, не внимала…

Но город мой достойно вынес крест,
в разрывах бомб, средь огненного шквала
не пропустил врага до этих мест,
где жители под ритмы метронома
в морозы, без горячего питья,
работать шли голодные - без стонов,
без возмущений, жалоб и нытья!
С неотвратимым не смогли смириться,
хоть смерть косила всех - на то война!
Цена победы – жизнь, а расплатиться
пришлось своей, которая одна…

Мне не забыть тех жителей блокадных,
девятисот кошмарных дней в аду…
Как сделать так, чтоб было неповадно
копить в уме заряд опасных дум
о новых битвах, «праведных» сраженьях,
перечеркнув истории урок,
надеясь на исход без поражений,
забыв про тех, кто в этих землях лег…
 


© Copyright: Алкора, 2011
Свидетельство о публикации №21101240473


Мой сон
Лидия Викторовна Гржибовская

Мне с пяти лет в ночь на 28 ноября снился один и тот же сон: окоп, солдат выскакивает из него и в это время штык немца вонзается в сердце солдата.
Этого солдата я Ванечкой почему-то называла.
Немец со всей силы воткнул Ванечке штык в самое сердце. Ему штык, а боль в сердце была у меня, я каждый раз кричала, а мой папа (после каждого такого случая) водил меня по врачам, но все разводили руками.
Может и до сих пор этот сон мучал бы меня, но в 16 лет я ехала поездом в гости к сестре, и было это в ноябре, 28, и конечно же сон, он от меня никуда не уходит в эту ночь, и мой крик, и перепуганные попутчики.
Все конечно спрашивали, что да как, а одна бабушка сказала, а ты деточка сна не жди, поминай его заранее.
Какими верными оказались ее слова, я 27 ноября обязательно поминаю Ванечку и мой ВАНЕЧКА ПЕРЕСТАЛ МЕНЯ МУЧИТЬ.
  А немца этого я и сейчас могу из тысячи узнать.
ВОТ НАПИСАЛА И ПОЛЕГЧЕ СТАЛО.


© Copyright: Лидия Викторовна Гржибовская, 2009
Свидетельство о публикации №2907020004


Ложки и лейтенант Роза
Геннадий Лагутин
               
Дед Коля берет каравай белого хлеба, нашаривает на столе нож и отрезает скибку. Он придвигает ко мне блюдце с медом и говорит: - Давай, угощайся! Ты такого меда в жизни не пробовал!
А и вправду – мед необыкновенный. Я макаю в него кусочки хлеба и заталкиваю в рот – вкусно то как, господи! Почуяв, что здесь есть чем поживиться, около блюдца мгновенно появляются пчелы, которые норовят присоединиться к моей трапезе. Приходится легонько отмахиваться от них и быстренько мед съедать, а то мне уж ничего не достанется. Я угощаюсь медом, а сам все смотрю на нож деда Коли. Ай же и нож! Произведение искусства! Хищное стальное лезвие, наборная ручка. Заглядение!
- Нож у вас знатный, дед Коля! – не выдерживаю я.
Дед Коля вертит нож в руках, осматривает его и соглашается: - Нож, что надо! Это мне ребята в мастерских сделали! По моему специальному заказу. Я такой нож у одного офицера на фронте видел. Интересная, кстати, история с таким вот ножом связана. Рассказать?
- Интересно! - говорю я, надеясь услышать что-либо героическое. Заметил одну особенность – фронтовики не любят разговоры о геройстве на фронте. У иного вся грудь, как иконостас, в медалях да орденах, а из него слова не выжмешь о его подвигах на фронте.
- История-то в общем обыкновенная,  – начинает дед Коля. – Был у меня такой момент, что правил я должность ротного писаря. Командир как-то ушел в боевые порядки, посмотреть как и что, а я остался за старшего в землянке. Кроме меня в землянке были еще связисты – один спал на широких нарах, завернувшись в плащ-палатку, другой дремал рядом, привязав бинтом к уху телефонную трубку.
И тут в землянку КП вошел, как на санках въехал, ногами вперед, младший лейтенант. Выругался, поднялся, отряхнулся и сказал:
- Если б к немцам так – бедная моя мама! - Он поправил кубанку, одернул полушубок, присмотрелся к нам. – Командир роты кто будет?
По праву ответственного за КП я ответил:
- Ваши документы, товарищ младший лейтенант! – а сам подошел поближе к бревенчатой стене, где на гвозде мой автомат висел.
- Что-о? – взъерепенился прибывший, парадно вытянувшись во весь свой ладный рост. – Я только из госпиталя, а ты уже просишь у меня какие-то бумаги!…Да с кем я имею дело? С лейтенантом, майором или, может быть, генералом?
- Разберемся после! – давя робость, бросил я и сдернул автомат. – Руки вверх! Связист, сними с неизвестного ремень!
И только сейчас увидел, что кобура на поясе младшего лейтенанта пуста. Невольная усмешка поползла на мое лицо, но он предупредил ее своей:
- Лады, воин, договорились: я арестовываюсь.
Он подошел ко мне, вынул из планшетки офицерское удостоверение и еще какую-то бумажку, протянул.
- Моя личность и предписание в вашу роту на взвод. Вам еще что-нибудь нужно? – сказал он с той шутливостью, которая располагает, как добрая, бесстрашная сила. – Комбат должен вам сообщить по связи.
- Розе Абрам Давидович, - оторвав трубку от уха, запоздало сообщил из своего угла дежурный связист.
Все было законно, я вернул младшему лейтенанту его документы, сказал:
- Никого пока нет, ждите!
И подумал: где же я его или подобного ему видел? И вспомнил, потому что не так уж в девятнадцать лет загружена память, чтобы долго копаться в ней…
На формировании, в минуту перекура один паренек в поношенной солдатской форме отбросил недокуренную папиросу, сунул руки в карманы брюк, поднял к холодному осеннему небу смуглое красивое лицо и, прикрыв глаза под черными разлетами бровей, запел:
- Эх, да бирюзовые златы колечики,
Эх, да раскатились по лужку…
Голос у него был звонкий, трепетный и с такой захватывающей печалью, которая живет только в цыганских песнях о невозвратимой и незабывной любви, словно невидимыми нитями потянул к себе слушателей. Все замолкли и будто замерли.
- Ты ушла и твои плечики
Скрылися в ночную мглу.
И песня, и слушатели, и певец, может быть, цыган, а может, и русский, похожий на молодого цыгана, запали мне в память навсегда. И что удивительно теперь для меня самого, слова песни, услышанные только раз, и мотив я запомнил сразу и прочно.
И вот теперь передо мной стоял молодой мужчина с погонами младшего лейтенанта, смуглый, с озорно играющими черными глазами и лихо посаженной на голове кубанкой, из-под которой вырывалась черная буйность волос – «неуставной» головной убор прощали старшие командиры только кадровикам, уже прихваченным полымем войны.
- Мне нравится ждать, а у вас тихо и тепло, как в том раю. Только вот что, воины, я пехом шел и живот мой пуст. В госпитале мне вручили на дорогу банку тушенки и концентрат из «конского риса» (так тогда мы называли овсянку). Сообразите еду, а я пока отдохну. – Из-за пазухи полушубка он вынул сверток и положил его на нары. – Действуйте, гвардейцы!
Всего неделю назад нашей дивизии было присвоено звание гвардейской, потому слово «гвардейцы», сказанное, видно, бывалым офицером, нам весьма польстило.
Младший лейтенант разделся, повесил ремень с пустой кобурой на гвоздь, бросил на нары полушубок и блаженно растянулся на нем. Я предложил ему свою телогрейку в изголовье и, когда он брал ее, увидел у него на груди в темной зелени шерстяной офицерской гимнастерки вишневым блеском отливающий орден Красной Звезды. Черт возьми, а я-то ему грозил автоматом!..
Между тем младший лейтенант растянулся на скудной постели и. Закрыв глаза, другим, далеко невеселым голосом проговорил:
- С тридцать девятого в армии и дома не был ни разу. А дом в Одессе, Одесса-мама у врага. А мои старики – евреи…
Мы занялись готовкой, стараясь не шуметь. Новый комвзвода спал или думал, прикрыв лицо кубанкой, сшитой из подручных материалов и, вероятно, мастером из солдат. Мы уважительно поглядывали на глянцевую вишневость его Звезды, поскольку уже знали цену боевым наградам. Выйдя из недавних боев, мы знали, что даже к медалям представлялись только те, кто совершил что-то необычное. Суп сварился скоро. И когда связист, попробовав, шепотом сказал: - Порядок! – младший лейтенант сразу поднялся и бросил: - Ложки!
У нас, как на грех, на троих оказалась одна ложка, ее я протянул офицеру. Поняв нашу бедность, младший лейтенант назидательно выговорил:
- Котелок без ложки, что кисет без табака! – Из-под изголовья он выдернул свою планшетку, а из нее – три новеньких алюминиевых ложки и разбросал их на нарах. ------Сестричка в госпитале подарила, Лизочка. Рыженькая, пухленькая…
Авторитет младшего лейтенанта в наших глазах еще больше вырос.
У нас были сухари, и мы славно пообедали, но главное – не спеша. За обедом связист рассказал офицеру, что мы свои ложки пустили на блестящие металлические прокладки для наборных ручек ножей, которые мастерили сами. По просьбе офицера старший связист показал свой нож, сняв его с пояса вместе с ножнами. О, что это был за нож! Блестящее острое лезвие, чуть изогнутое, наподобие турецкой сабли, ручка, что радуга, красиво пестрая от разных нанизок – кусочков пластмассы и расплющенных и изрубленных ложек. Вся эта гамма была отшлифована до сияния и венчалась собачьей головой, отпиленной связистом от какой-то статуэтки. И ножны настоящей кожи, и сшитые так, что казались отштампованными.
Долго рассматривал нож младший лейтенант (только на зуб не пробовал), потом вздохнул, тихим голосом проговорил:
- Да-а, вещь! И кто же ее сотворил?
Связист не без гордости ответил:
- Я.
Офицер вернул нож связисту, собрал свои ложки и положил их перед ним:
-Делай мне!  - покопался в полушубке и вынул из его недр круглую металлическую коробку из-под зубного порошка. От нее густо пахнуло ароматом настоящего табака. «Дюбек», который давали офицерам вместо папирос.
- Не надо товарищ младший лейтенант! – оторопело ответил связист и даже отодвинулся от такого царского подношения.
- Молчать! – с жесткой иронией рявкнул младший лейтенант. – Приказываю взять табак и сработать мне такой же меч! Все!

Дед Коля замолчал и задумался. Я молча ждал продолжения.
- Вот ты слушаешь сейчас, кажется все это наивным и мелочным: мол, была, война, а занимались ерундой. Так вот, ножи, мундштуки, портсигары при минимуме инструмента – молотке, простом напильнике и зубильце – солдаты мастерили так ловко, что думаю иногда: законное место им в музее любом, где есть уголок Воинской Славы. А потом не забывай, сколько многим из нас лет было…Мальчишки! Я ведь помню, как горели глаза у младшего лейтенанта, когда он нож разглядывал….
-Ну, а дальше-то что? Сделали нож?
-Связист не подвел, нож сделал на загляденье. А пригодился он младшему лейтенанту Розе, наверное, только один раз.

Младший лейтенант прижился в роте. Солдаты его взвода в нем души не чаяли – командир был настоящий. Фронтовик до мозга костей. Скажет-отрежет. А  так все с шутками, да прибаутками…И солдаты его взвода, стали какими-то другими…Веселыми, да отчаянными. Вот такой он был лейтенант Роза. Его солдаты меж собой и не называли по-другому.
А вскоре кончилось затишье, наступление началось. Как сейчас помню – рассвет наступал медленно. Туман рассеивался, приоткрывая траншеи и то, что было перед ними, - равнину, которую нам нужно было преодолеть под огнем противника. В траншеях, издолбанных, изверченных осколками и пулями, мы, солдаты, стояли и сидели впритирку – так много накопилось нас для атаки.
Прояснилось, и враг отрыл, как обычно по утрам, сильный минометный огонь. Мины лопались вокруг, как металлические орехи под давящей тяжестью, густо разбрызгивая визжащие осколки. Я увидел первых убитых, первых раненых, услышал их стоны и крики. Ранило командира роты, его в блиндаж занесли. Он скрипел зубами и отчаянно ругался. Прибежал санинструктор, перевязывать его стал. Замполит командование принял. За нами так загрохотало, земля содрогнулась. Это началась наша артподготовка. И пошли танки. Четыре.
Сигнала к атаке еще не было. Замполит высунулся посмотреть, но только чуть приподнялся и пулей или осколком ему пробило шею. Пригнувшись, я побежал к командиру первого взвода, пухлолицему, добродушному юнцу, младшему лейтенанту Блинову.
Прокричав, что роту должен вести в атаку он, вернулся к блиндажу. А на том месте, где я только недавно стоял, еще клубился дым от разорвавшейся мины…И тут: атака!

Теперь я частенько думаю, ведь какое-то чувство надоумило меня отбежать от блиндажа в первый взвод, хотя в этом и не было особой необходимости – его командир, младший лейтенант Блинов, и так бы повел роту в атаку.

Я видел, как Блинов выскочил из траншеи, взмахнул автоматом и крикнул:
- Направление вон на то дерево!…Вперед! – И побежал на «то дерево», которое чуть виднелось вертикальной темной полоской в морозной блеклости тумана.
Из траншей, как штормовые волны через берег, выплескивались взводы, роты, батальоны, полки и неровной стеной быстро пошли вперед. Грохот нашей артиллерии притих, только далеко ухала и ахала тяжелая, и снаряды ее с хрустящим шелестом неслись к немцам в тыл.
На какие-то минуты траншеи опустели, а те немногие, кто оставались в них, неотрывно смотрели через бруствер вперед, куда укатилась волна наступающих. Потом там впереди загрохотало, будто покатились деревянные бочки с камнями, поднялся черный дым: началось то, что называлось «ожесточенное сопротивление врага». Немцы из уцелевших минометных батарей и других огневых точек открыли заградительный огонь. Если наши прорвутся сквозь него, успех обеспечен…
В траншею потекли резервы, и рядом, выкатив станковый пулемет на бруствер, первый номер расчета уже устанавливал прицел для отражения возможной контратаки. А в опустевшем блиндаже надсадно орал в трубку  полевого телефона связист – младший сержант, вызывая паролем батальон. И потому что с ним не было напарника, я понял: связь прервана и он убежал  искать разрыв провода.
Наступление продолжалось. Как оно шло, мне поведал младший лейтенант Розе, - тяжело. Не заметил я, как он полз, но упал рядом перевалив себя через бруствер. Вероятно поняв, что случилось с ним что-то страшное, я пялил на него, беспомощно лежащего в траншее, глаза и не знал, что делать.
- Режь! – приказал он сдавленным болью криком. – Режь валенки!
Глянув на ноги младшего лейтенанта, я пришел в себя: чуть выше ступней из серых голенищ через рваные пробоины текла кровь.
- Пулеметной очередью, гад, прошил! – кричал младший лейтенант и ругался. – Режь валенки и бинтуй! Чего рот раскрыл? Режь!
И вид раненого, и горячка близкого боя вконец  меня сбили с толку – я растерялся до того, что забыл про свой нож на поясе, и никак не мог сообразить: чем же разрезать валенки на раненых ногах офицера, чтобы забинтовать их.
Он, вероятно, понял меня, рванул полу своего полушубка, и я увидел его нож, в ручке которого имелись дольки трех ложек, подаренных ему рыженькой Лизой в госпитале.
Но ножны на ноже были словно разорваны. Думать, откуда эта «рана» на чехле, некогда было. Я вырвал нож, располосовал на младшем лейтенанте валенки, смотал с ног окровавленные портянки и трясущимися руками, как мог, забинтовал их, побольше наматывая бинтов на то место, где прошли навылет пули.
Потом по его приказанию, отрезал от его полушубка полы и утеплил перевязанные раны. В одной поле увидел рваную дыру – и все понял: осколок от разорвавшейся мины пробил полушубок соку, пробил ножны ножа и отскочил от стального лезвия. Если бы не оно, лезвие…
Сказал об этом младшему лейтенанту Розе, показал разорванные ножны и снова всунул в них нож. И он с придыханием выговорил, как признался в самом сокровенном:
- Эх, Лиза, Лиза, у какого бога просить для тебя счастья?…
Думала ли тогда госпитальная сестра, подарив ложки симпатичному молодому офицеру, что она спасет его от смерти? Если бы не нож с ручкой из ее подарка, осколок прошил бы живот младшему лейтенанту насквозь…
Потом вперед пошли мы – все, кто оставался в траншеях. Наступление развивалось. Больше я никогда не видел «лейтенанта Розу». И не знаю, жив ли, погиб ли…А случай этот запомнился. Всякое случалось на войне. Иногда такое, что и не выдумаешь: шлепнется мина между ног залегшего солдатика и ….не разрывается… Застревает у другого в животе и тоже не разрывается. И хирурги, уже в госпитале, за стабилизатор вытягивали ее, как какую-нибудь занозу….

Дед Коля замолчал и задумался. Видимо, он все еще был там, на поле боя…
Молчал и я, отодвинув блюдце с медом. Есть сейчас, после этого рассказа, было невозможно, кощунством казалось…


© Copyright: Геннадий Лагутин, 2011
Свидетельство о публикации №21102170866


Игорь Иванов 7
ПАРАДОКСЫ…

На центральной площади города, на виселице еще болтались трупы три дня тому назад повешенных трех мальчишек. Они висели, зажав в скрюченных пальцах по нескольку слив, за кражу которых их и отправили на виселицу в назидание другим.
Открытая машина, на которой была смонтирована установка для съемки кино, на небольшой скорости совершала круги по площади. За машиной мчалась громадная толпа ребятишек, которые в драку, сбивая друг друга с ног, падая, хватали разбрасываемые стоящими в машине двумя белокурыми немками, мелкие плитки  эрзац - шоколада и  пакетики с леденцами. В воздухе, кроме звука автомобильного двигателя, стоял дикий ор жаждущих лакомства голодных ребятишек. Снималась фашистская  кинохроника о детях недочеловеков, в первый раз в жизни увидевших шоколад. Может быть, съемки вела превозносимая ныне Лени Рифеншталь.
 Олегу, Антону и их шестилетней подружке Вероське досталось по нескольку плиток шоколада, с десяток упаковочек леденцов. Все это в пыли и грязи подобранное с дороги, сложили за пазуху Вероськи и, так как только на ней была маечка, а Антон и Олег были в одних трусах – стояло жаркое лето 1942 года.
Счастливые добычей ребята, помчались на рынок, где быстренько насобирали огрызков яблок. Рассортировали их: обрезанные ножом – ели немцы, обгрызанные зубами – румыны. Сортировка была нужна, чтобы каждому досталась доля «чистых» - немецких и «грязных» - румынских. Помыв предварительно огрызки под краном, а, заодно помыв измазанный растаявшим  шоколадом живот Вероски, наша троица принялась за трапезу.
Насытившись, Олег, Антон и Вероська решили отправиться домой, но при попытке перейти улицу, Вероська замешкалась и попала под автомобиль с открытым верхом. На громадной скорости он несся по своим военным делам. В нем, рядом с водителем сидел офицер, на заднем сидении  - трое автоматчиков. Машина резко, оглушительно завизжав тормозами, остановилась, офицер, злобно ругаясь, выскочил на дорогу и, подхватив, Вероську на руки, бросил ее в машину. Когда Олег и Антон бросились на помощь подруге, немецкие солдаты силой втащили их в машину. Резко рванув с места, автомобиль понесся дальше.
Один из солдат  советовал офицеру пристрелить русских зверенышей, а трупы бросить в ставки, которые будут через тридцать километров. Офицер молчал. Олег уже кое – что понимал по–немецки и разобрал слово «эршиссен» - расстрелять.
Расстреляют нас, прошептал он Антону. В это время машина остановилась.  Ребят солдаты выбросили из машины и  офицер, указывая на жестом на дорогу, приказал:
- Век! Шнеллер!
       Второй раз ребятам приказывать  было не надо. Они со всех ног бросились наутек.. Впереди всех бежала Вероська, которая не получила ни одной царапины, побывав под колесами немецкого автомобиля – немец вовремя затормозил. Им вслед раздались автоматные очереди. Ребята упали и затихли, прижавшись к земле. Послышался рев автомобильного мотора и в клубах  пыли машина с немцами скрылась вдалеке. Немцы стреляли в воздух. Несколько часов ребята ковыляли по дороге, боясь , что не успеют вернуться домой до наступления комендантского часа. Родителям никто ничего не рассказал. Жизнь шла тихо, перемежаемая стрельбой ночью на улицах, постоянными обысками, облавами, арестами и расселением по квартирам немецких солдат и офицеров .
Вскоре немцы во дворе построили  деревянный туалет для своих солдат, видимо, им надоело пользоваться общим с русскими туалетом. Русским пользоваться их туалетом запретили. Но некоторые умудрялись все – таки туда «ходить». И «ходили по – русски, не в отверстие – очко, а рядом.
Тогда на задней стенке туалета, видимо, какой – то немецкий «завхоз», сделал  крупными буквами ядовитой черной краской надпись: « Срать мимо очка категорически запрещается. За нарушение РАССТРЕЛ!». Предупреждение было написано на русском языке для юберменьшев.
Олег , Антон и Вероська, которая тоже уже умела читать, прочтя предупреждение, решили бороться с фашизмом по – своему. Они бросили в сортир несколько бутылок, наполненных карбидом с водой и плотно закупоренных пробкам.  Взрыв страшной силы потряс туалет. Полдвора было заляпано дерьмом, но это еще ничего. Дерьмом  была заляпана «медхен фюр аллес» по имени Капа, которая как раз проходила мимо со своим постоянным клиентом обер – лейтенантом Карлом.
-  Карл!Карл!  - вопила Капа, пытаясь отряхнуться от облепившего ее дерьма соотечественников.
Выскочил из дома староста двора по фамилии Новицкий и, содрав с головы кепочку, подбежал к обер – лейтенанту:- Карбид! Карбид, - бормотал он , хотя и так было понятно, что карбид - во дворе стоял его густой запах.
Карл приказал собрать жителей двора и найти злоумышленников. Жители собрались быстро. Староста притащил Вероську, Олега и Антона.
Карл  вынул из кобуры пистолет и прицелился в  Вероську: - «Ты есть партизанен!» - на ломанном русском языке объявил ей он. – Их буду тебья пух – пух!».
Вероська заплакала. Ее мать - тетя Галя, упала перед немцем на колени.
Карл поднял ее с колен, толкнул в толпу соседей. Повернулся лицом к заливающемуся лаем цепному дворовому псу и в упор выстрелил в него. Пес взвизгнул и затих.
- Дас ист Шталин! – Карл спрятал пистолет в кобуру и повел Капу подмываться.
     Вечером мать Олега, прижимая его к себе, гладила его по голове и, рассматривая родимое пятно на виске сына, приговаривала - «Если тебя убьют, я найду тебя по этому родимому пятну».



© Copyright: Игорь Иванов 7, 2010
Свидетельство о публикации №21008150871


Слепой дождик
Леонтий Исаков

Игнатий Евграфыч Фирсов проснулся с первыми петухами. В старости обычно не спится. Думы-раздумья одолевают…


Кажется ему, что вот-вот сейчас спрыгнет с печи младшенький сын, Феденька, прошлепает босыми ногами по настывшему за ночь полу и осторожно затормошит его за плечо:

-Бать, а бать, вентеря проверять пойдем? Не забыл?

Только никогда не услышать старику сыновних шагов, не суждено им вместе вытаскивать из прутяного вентеря сонно-ленивых линей, пятнистых щук и огроменных – каждый больше сковородки – серебряных карасей: погиб Федор на Днепре-реке… Хоть и младшим был в семье, а так уж вышло, что счет павшим на фронте Фирсовым открывать пришлось именно ему…

А через месяц – еще две похоронки. На Ивана с Михаилом. Двойняшками они родились. Вместе и на войну пошли. В один день и не стало их…
Игнатий самолично на лодке- долбленке сыновей через реку перевез. Обнял поочередно. И пошли они по большаку в район.

Жаль, недолго видел их фигуры – одинаковые как по росту, так и по фигуре, по походке… Налетел ветер, закрутил на дороге пыль, взметнул ее, швырнул горсть в лицо, запорошил глаза, вышибив, как кремень высекает из стали, искру, слезу.

А может, и не было никакого ветра? Может, просто показалось ему, Игнатию? Обычно по осени в этих краях не бывает ветров. Наверное, просто на старости лет глаза совсем никудышними стали…

Долгим тот перевоз Игнатию показался. Это еще тогда, когда на тот берег плыли. А обратно – и слов нету… На середке реки бросил веслить, задумался… А очнулся – лодку уж куда ниже бакенов снесло. Еле выгреб против течения.

И вот сразу две казенные бумаги в дом припожаловали. А следом – письмо от однополчан Ивана и Михаила. Писали, что воевали братья в одном танковом экипаже. Храбро бились Фирсовы. А в последнем бою их танк на прорыв пошел. И тут – прямое попадание снаряда… В одной могиле их, кровинушек, и похоронили.

Мать, Евфросинья Максимовна – уж на что крепкая женщина была – а тут не выдержала, Подогнулась, словно былинка в поле под ветром. Слегла. В последнее время с постели, почитай, и не встает.

По хозяйству, слава Богу, невестка, старшего сына Филиппа жена Нюра все колготится. Опять же она и мать-старуху обихаживает.

…Второй раз пропел петух. Он один, почитай, остался на насесте: война по хлевам да по стайкам всю живность быстро прибрала. Правда, от коровы – как ни крути – Фирсовы отказаться так и не могли.: как-никак, а молоко в лихую годину – главное подспорье. Хотел Игнатий как-то петуха порешить, больную жену бульоном побаловать. Да только Евфросинья воспротивилась.

«Придет Филипп с фронта – тогда дело другое. Стол накроем, как водится при встрече дорогих гостей. А пока – не надо. Опять же ходики на стене без ремонта встали. Пус ть хоть кочет подскажет, когда вставать надоть…»

Только и Филя не возвратится. Намедни в сени постучался сельский почтарь, колченогий Антип. Ногу он еще в ту германскую потерял. А на эту его даже в обоз не взяли. Как ни старался, как ни обивал пороги в сельсовете Антип.

Тогда-то и подобрали ему должностишку – назначили письмоносцем.

Ну, письма – тут разговор другой. Бывало, что и радость в дом приносил – вместе с весточкой от родных. Но и похоронки тоже доводилось носить. В таких случаях Антип старался не глядеть в лицо адресату. Быстро совал в руки конверт и быстро-быстро уходил с глаз долой, подволакивая протез.

В последнее время писем от Филиппа что-то не было, Война на закат шла. Не до писем, видать, было. И вот пришла, наконец, весточка…

Игнатий в ту пору во дворе управлялся. Хворост рубил, сдвинув жаркий треух на затылок, хекая при каждом ударе топором.

Нюра, сноха, из стайки вышла. Только корову выдоила. Поставила ведро на землю, вытерла руки о подол, письмо у Антипа взяла и стремглав в избу кинулась.

«Ишь, егоза, - подумал Игнатий. Не баба – молния прямо…»

Евграфыч воткнул топор в иссеченную колоду, свернул цигарку и вошел в избу.

- Не дыми, не дыми, старый, словно пароходная труба, - подала голос с полатей Евфросинья.

- Да что мы, кержаки какие-то? - начал отстаивать свои права Игнатий. Но цигарку все-таки притушил.

Нюру он застал на своей половине дома. Она сидела, зажав в руках надорванный конверт и с какой-то затаенной тоской смотрела на стену, где маленькими гвоздочками была приколочена фотокарточка Филиппа в военной форме. Это он еще до войны, когда срочную служил, снялся. Карточку домой выслал. И приписку сделал на обороте: почаще. мол, Петюньке, сыну моему, показывайте. Чтоб не забывал папку…

А теперь Петька, вон, уже первый класс заканчивает, читать-писать выучился.

- Что пишет Филя-то? - тихо спросил Игнатий у Нюры.

- Да все в порядке, папа. Воюет. Приветы всем передает…

- А что эта писулька не уголком, как давешние, а в конверте? – не унимался Евграфыч.

- Мне откуда знать? – пожала плечами Нюра. - Может, в городе где стоят. Вот, конвертами-то и разжились…

- А плачешь-то чего?

- Да так, это я от радости всплакнула, - промокнула глаза кончиком платка Нюра.

И тут же:

- Побегу я. Дел невпроворот. Молоко на дворе оставила. Неровен час, трухи ветром нанесет. Или опрокинет ведро кто ненароком.

Она сунула письмо за божницу, где лежали перевязанные ниткой Филипповы письма, а также похоронки на его братьев. И торопливо выпорхнула из избы.

Игнатий встал на край лавки. Вытащил из-за иконы пачку писем. Читать,правда, он не умел. А Петюнька был в школе. Максимовну свою он беспокоить не хотел. Но и без посторонней помощи все понял. К трем похоронкам прибавилась четвертая. Та, что минуту назад держала в руках Нюра. Отпечатанный на подслеповатой машинке текст и от руки вписанная торопливым почерком полкового писаря фамилия…

«… Однако, пора вставать», - отрешаясь от тяжелых дум, решил Игнатий и, кряхтя, слез с полатей на пол. Нащупал ногами опорки, сделанные из старых валенок со споротыми голяшками, оделся и вышел в сени, забыв притворить двери в избу. Зачерпнул воды из ведра ковшом, попил.

- Игнаша, - слабым голосом позвала Евфросиья, - подай и мне водицы…

Евграфич принес ей воды. Подождал, пока она найдет губами край ковша. Пила жена медленными глотками, как на свадьбе своего старшенького хмельную медовуху, стараясь не пролить ни единой капли.

Да, не придется ей больше попировать на свадьбах своих сыночков, не придется. Мать-сыра земля обвенчала троих неженатых, И Филиппа, уже человека семейного не минула. Взяла, словно разлучница, в свои объятия…

Игнатий оделся, вышел на подворье. Остро, пряно – до головокружения – пахло прошлогодними прелыми листьями, пробуждающейся к жизни землей.

Сегодня старик возился на дворе дольше обычного. Поправил покосившуюся поленницу. Потом занялся другим неотложным делом, начал заплетать прохудившийся плетень загодя принесенными от реки ветками тальника…

На высоком ясене у плетня, не обращая внимания на Игнатия, исходили своими нескончаемыми любовными руладами скворцы. Весна…

Ясень этот Игнатий принес из тайги малюсеньким деревцем. Аккурат после рождения Филиппа дело было. Посадил у плетня – чтоб и места много не занимал, и тени лишней на грядки не наводил.

Прижилось деревце, вон какое тонкое да звонкое вымахало! Не сегодня-завтра выстрелит в небушко тугими почками…

А Филиппа-то нет… Нет уже Филиппа…

Эта мысль тупой болью отдалась в подреберье, слева. Волной пошла кверху… Ворохнулось беспокойно сердце. На какой-то миг перебилось дыхание.

Игнатий присел на чурбачок, подождал, пока боль отпустит маленько. Поднял голову вверх, глядя слезящимися глазами на поющих птиц, в такт своим коленцам взмахивающим крыльями.

«Будь я птицей – полетел бы хоть могилки своих сынов проведать, - размышлял Евграфыч. – Перво-наперво на Днепр-реку слетал. К Феденьке, младшему своему. Потом – туда, где Ваня с Мишей вдвоем в одной могилке, как в колыбельке лежат. И Филю разыскал бы на чужбине. Птицы – они границ ведь не знают…".

Старик согнул спину, подперев подбородок рукой. На спине сквозь старенький пиджак остро выступили лопатки, как два срезанных крыла…

- Идите снедать, папа, - позвала с крыльца сноха.

Игнатий тяжело поднялся и пошел к избе…
Сноха накрывала на стол суетливо, без надобности переставляя туда-сюда миски, чашки, стараясь не встречаться взглядом с Игнатием.

«Эх ты, муха-горюха,- думал старик, - разве ж по тебе не видно, что в том письме прописано было? Глаза раньше как роднички ясные были, а теперь враз пересохли. А сама держится, виду не подает. Зажала сердчишко-то в кулак. Тяжко самой, а мать пуще жалеет. Понимает, что старуха-то одной ногой в могиле стоит. Скажи ей про похоронку – вся туда сойдет…»

Завтрак шел в молчании. Вдруг в избу влетел, размахивая мешочком, в котором он носил книжки и тетрадки, внук Петя.

- Победа! – закричал он с порога. - Немец, как это… Сейчас, - он скинул с головы кепку, полез в мешочек. Вытащил тетрадку, перелистнул ее. – Германия ка-пи-ту-ли-ро-ва-ла! - по складам прочел трудное слово. - Это нам директор в школе велел записать и дома всем рассказать. По радио сказали сегодня, вот! - он торжествующим взглядом обвел всех в избе.

Нюра встала из-за стола. Прислонилась спиной к дверному косяку, закусив зубами кончик платка.

- Вот и хорошо, вот и ладненько, - зашевелилась на полатях Евфросиья. - Значит, скоро свидимся с Филиппушкой. Глядишь – и не отпустит он меня до поры до времени на тот свет. А не отпустит – я ему еще пару-тройку внуков вынянчу, а потом и на покой можно будет…

Нюра как стояла у дверей, так и застыла, словно богородица на иконе. Ни словом, ни вздохом-взглядом себя не выдала. И только невидящим взором глядела куда-то далеко-далеко. А слезы, словно горошины, текли из ее глаз, падали на подол платья, чертили пунктирные линии…

- Ты чего плачешь, мам? - подошел к ней Петюнька. - Радоваться надо, а ты плачешь. Словно слепой дождик: солнышко светит, а он- будто не видит – знай себе, поливает! Не плачь, мама…

Игнатий ничего не сказал внуку. У него самого в горле стоял тугой ком. Потом старик совладал с собой и, поглаживая внука по непокорным волосам заскорузлой ладонью, сказал:

- Ничего, ничего, внучек… Пускай… Слепой дождик – он полезный. Силу великую имеет. От него все живое расти начинает: и травка, и деревья, и люди… Ничего, внучек, ничего…


© Copyright: Леонтий Исаков, 2009
Свидетельство о публикации №2909260523


Недоеденный супчик
Вячеслав Сергеечев

    Сразу же после войны с фашистами, к нам в гости приехала наша дальняя родственница тётя Варя из Ленинграда. Она стала рассказывать про ужасы жизни в блокадном Ленинграде. Как съели всех кошек и собак, потом крыс и мышей, а потом стали есть даже и трупы умерших соседей. Об этом слушать было очень больно и страшно. Мама сидела и слушала со слезами на глазах и постоянно пыталась перевести разговор на другую тему, но тётя Варя забывала о блокаде и голоде только ненадолго, а потом снова начинала бесконечные рассказы о голоде и холоде. Мы чем могли успокаивали её, говоря, что всё позади, давай поговорим о чём-нибудь другом, но ничто не помогало.

    Мама испекла блинчиков, потом вкусных ржаных лепёшек на маргарине. Поели супчику с картошкой и вермишелькой, потом попили чайку с сахарком вприкуску, и вроде бы разговорам о голоде должен был придти конец, но тётя Варя опять стала рассказывать о том, как на её глазах умирали её дети от голода, а она им дать ничего не могла. В конце концов, мама взмолилась:

    – Варюша, дорогая, хватит об этом, умоляю тебя! Не хочешь ли ещё супчику?
    – Спасибо, Маша, я наелась до отвала, – отвечала тётя Варя. – Боюсь, как бы не лопнуть.

    На том и порешили, – все легли спать. Мы с мамой быстро уснули, а тётя Варя заснуть так и не смогла. Она ворочалась в своей постели, ворочалась, но сон к ней не шёл. Мы с мамой досматривали уже второй сон, когда тётя Варя вдруг неожиданно включила свет.
 
    – Ты что не спишь, Варвара? – спросила её мама.
    – Понимаешь ли, – отвечала та, – в кастрюльке осталось немного супа, и это не даёт мне возможности уснуть.
    – Ну, так доешь его, – сказала мама, – да давай спать.

    После того, как тётя Варя доела супчик, она тут же сразу и заснула.
    Погостив немного, тётя Варя уехала к себе в Ленинград, а мы с тех пор никак не могли забыть эпизод с недоеденным супчиком. Сами мы в те времена, конечно, так не голодали, как тётя Варя во время блокады, и нам было непонятно, – как можно было после сытного ужина ещё и доедать супчик.


© Copyright: Вячеслав Сергеечев, 2011
Свидетельство о публикации №21103171013


Уникальная операция под Будапештом
Орехова Галина

 К  концу своей  жизни  отец всё чаще вспоминал тот полевой госпиталь, куда его доставили после ранения. Покуривая в тени под орехом табачок, сетовал: - Ну как я мог обидеть такого человека, я даже  имени его не знаю, а ведь это благодаря ему я, хоть и хромой, зато с ногой остался, а не в протезе как Ванько  хожу. Всё о чём мечтал, сбылось; и жена и дети и пчёлы и сад и виноград есть. - Да вы толком расскажите, тату, кого и за, что обидели? - После того, как  снайпер под Будапештом ранил меня, я очутился  в госпитале. Народа много; стоны, крики, в коридоре помню, лежим военврач
 обход делает, кого - то срочно на стол операционный, кому руку, кому живот всем предписания  делал, дошла до меня очередь:  - А снайпер, то не такой уж и меткий, раз в колено, а не в башку попал, но коленная чашечка.
  раздроблена, ампутация. Для меня это прозвучало, как приговор. Не знаю, что со мной произошло, но
 я схватил этого небольшого доктора за халат, кричал на весь госпиталь: - Мне, Гришке Орехову, ногу отрезать собрался? Ах, ты сволочь!- И по матушке его - Как же я домой вернусь? Кто ж меня без ноги полюбит? У мамки же окромя меня ещё пятеро, кто же ей поможет. Так вот заявляю, что сразу  повешусь на этом полотенце и  трясу его, мою   руку не могут оторвать: - Ладно, потерпи, браток, после брюшной займусь тобой - Стакан спирта мне налили, а в рот ещё и палку, чтобы не кричал. Долго он надо мной колдовал, приговаривая: - Будешь ты, Григорий ещё бегать и все девчата в деревне твои  будут с таким то характером!-
 Медсестра потом рассказывала, что мне повезло, нейрохирургом работал мой спаситель в самом Киеве. Он выбросил моё колено, а ногу «пришил» и она срослась, я ого, как ещё потом бегал! Ох, ох, помру я грешником, не сказал ему спасибо, нас раненых, сразу отправили на Кавказ в госпиталя, а этот военврач с золотыми руками, продолжал колдовать уже над вновь поступившими. Спасибо ему -

 И мы, дети, внуки благодарим всех за Великую Победу!
 Вечная память героям!
 Может кто знает того талантливого доктора? Второй украинский фронт 44 год-Венгрия.
   С праздником!    


© Copyright: Орехова Галина, 2011
 Свидетельство о публикации №11102211946


Гаулейтер в кукурузе
Орехова Галина

 - Отец, расскажи нам, как ты гаулейтера на войне пристрелил? - Да, деда, расскажи - просили внуки.
 - Да какого там гаулейтера, что только с перепугу не привидится?
 А дело было так:
 -Погнали, значит, наши войска немца с Украины, через  Молдавию протопали, по Румынии идём. Я, как самый малый в хвосте плетусь. И до того ж мне всё интересно рассмотреть, ведь никогда и нигде кроме  своих мест не был. Иду и всё сравниваю, а такие ли у них травы, как у нас, а мотыльки, а кузнечики какие заграничные? Подорожник вижу такой же, а вот бессмертники то у нас не растут. И всё поля кукурузные, да такая она красивая, высокая - нам так не хватало, её в голодовку - думал со слезами. Посмотрю, дай какого хоть цвета початки и нужду заодно справлю? Выбирал крупнее, не у самой дороги и вдруг: - Найн, найн! Гитлер капут! Вижу передо мной,  между рядами  лежит раненный, истекающий кровью, да не простой фашистский солдат, а весь в чинах унтер. – Найн! Найн! а сам на меня дрожащей рукой вальтер из-под бока направляет. Я быстренько мою родную винтовочку перезарядил и сам не пойму как выстрелил и куда делся его золотой зуб. До сих пор перед глазами та дырка на его  шее и фонтан крови.  На звук выстрела прибежали, далеко вперёд ушедшие, капитан Голубенко, и другие. Я стою в оцепенении, меня спрашивают: - Почему стрелял боец Орехов? – Я, я, товарищ командир гаулейтера пристрелил. Они его документы проверяют, содержимое карманов. Письма, фото выпали на землю. Гармошка губная была, часы на цепочке, помню, заиграли мелодию, куда делись, потом неизвестно. Меня хвалили, хлопая по плечу: «Ты, Гриня  герой, коли дырочку для ордена, как никак самого гаулейтера прихлопнул» . А я стоял и думал, издали  и то тяжело хоть и врага убивать, а вблизи, глядя в глаза, даже матёрому фашисту, не просто убить человека. Там, то я ещё более осознал, какая это страшная сила - фашизм. Убегая, оставить своего, раненного офицера на верную гибель, человек так не может и не должен поступать.

 С Великой победой всех!

 Это один из десяти эпизодов горе-вояки Гриньки Орехова.
 См."Уникальная операция под Будапештом" 


© Copyright: Орехова Галина, 2011
 Свидетельство о публикации №11104122812



Неизвестный солдат
Галина Небараковская

 Их имена не значатся средь павших…
 Их среди тех, кто выжил, тоже нет.
 Я говорю о бЕз вести пропавших,
 Сгоревших без следа на той войне.

 Хранят молчанье братские могилы.
 И средь имён, фамилий, званий, дат
 Одна строка, отличная по стилю,
 Два слова: «Неопознанный солдат».

 Возможно, он – отец того мальчишки,
 Что смотрит с фотографий на стене –
 Глаза распахнуты, в коротеньких штанишках…
 Он знал не понаслышке о войне.

 А может, этот воин неизвестный –
 Мой дед, который бЕз вести пропал?..
 В июне сорок первого под Брестом
 Теряется в огне его тропа.

 До самой смерти, сорок лет бабуля
 Молилась всем святым, лампаду жгла
 И верила: снаряды, бомбы, пули
 От деда длань Господня отвела.

 Читала пожелтевшую бумагу
 По памяти (от слёз давно слепа!):
 «Ваш муж, отец… (ни слова про отвагу!)
 В боях под Брестом… бЕз вести пропал…»


© Copyright: Галина Небараковская, 2011
 Свидетельство о публикации №11102237330



Не остуди...
Галина Небараковская

 Громом в избу ворвалась канонада –
 Младший сынок уходил на войну:
 «Мама, на фронт отправляют. Так надо.
 Утром на поезд. Не плачь, я вернусь…»

 Тихо по дому, как тень, бестелесно
 Мать проходила, не чувствуя ног.
 И проводила словами, как в песне:
 «Не остуди своё сердце, сынок…»

 …Бой этот шёл средь руин Сталинграда.
 Насмерть стояли за каждую пядь.
 Плотью живой создавали преграду:
 «Дальше, братишки, нельзя отступать!»

 Жарко горела земля под ногами,
 Дождь поливал из осколков, песка,
 Стаями пули на склонах кургана
 Густо летали, свистя у виска.

 Дым от пожарищ густой пеленою
 Небо, и Волгу, и землю застлал.
 Но поднимались стена за стеною,
 Шёл на врага сокрушительный вал.

 …Бомбой накрыло. И рухнули стены.
 Вырвался стон из пробитой груди
 Вместе с кипящей кровавою пеной,
 Мамы прощальное: «Не остуди…»


© Copyright: Галина Небараковская, 2011
 Свидетельство о публикации №11105053620



Кисеты
Юрвас

 Три года свинец за волною волна,
 Три года в обнимку со смертью,
 Из тройки друзей отковала война
 Трёх братьев лихой круговертью.

 Мечтали Вано, Михаил и Тарас,
 Как вместе пройдут по Берлину,
 Но вышло не так, как мечталось подчас:
 Два брата попали под мины.

 На братьев Тарас оглушённо смотрел,
 На взрытую землю пригорка…
 Когда же затих миномётный обстрел,
 Нашёл их кисеты с махоркой.

 Махорку бойцам по щепотке раздал,
 В кисеты землицу насыпал,
 И снова окоп, и разящий металл,
 Атаки, и гнёт недосыпов…

 Повергнут Рейхстаг! Под солдатской ступнёй
 Хрустели осколки проклятья…
 У входа пристроил кисеты с землёй,
 Хранившей кровинушку братьев,

 Припомнил, как братья погибли вдали,
 И сердце бойца защемило…
 Прорезал штыком на стене: «МЫ ДОШЛИ!»
 И росчерк: «ВАНО С МИХАИЛОМ».

 ...................
 ...Пригорок, старик полуглух-полуслеп,
 Притихших мальчишек ватага,
 Две стопки для братьев, нарезанный хлеб,
 Звезда... и осколки Рейхстага.


© Copyright: Юрвас, 2010
 Свидетельство о публикации №11005204969


Пискарёвское кладбище
Юрвас

 ЭТО ПАМЯТЬ МОЯ О РОДИТЕЛЯХ:
 меня нашли на одной из ленинградских улиц под убитой матерью,
 в сумочке которой лежала похоронка на моего отца.

 ПЕСНЮ НА ЭТО СТИХОТВОРЕНИЕ МОЖНО ПОСЛУШАТЬ НА САЙТЕ
 http://pmemorial.ru/blockade/multimedia
(ссылка на сайт добавлена 08.02.2011г)

 Стих - триптих.

 __________ 1 __________

 Я продираюсь в этот ад
 Сквозь дебри лет, уже седой,
 Под Ленинград, под Ленинград,
 Под свисты пуль, снарядный вой.

 Под грохот тысячи сердец
 Кричу тебе, врезаясь в бой:
 «Живи, отец, живи, отец,
 Я – жизнь прожил, ты - молодой!

 Ты сделал всё в аду огня
 Той проклятущею зимой,
 Ты спас меня, ты спас меня,
 Теперь черёд пришёл и мой»…

 __________ 2 ___________

 …Я продираюсь к тем годам,
 Где мор и стынь одной судьбой:
 Ведь мама там, ведь мама там
 Лежит, прикрыв меня собой.

 Шепчу я, маму теребя:
 «Твой сын пришёл, прорвав года,
 Спасти тебя, спасти тебя,
 Я – жизнь прожил, ты – молода»…

 Резвится смерть, сходя с ума,
 А я твержу в мольбе немой:
 «Живи сама, живи сама,
 Теперь черёд пришёл и мой»…

 __________ 3 __________

 На Пискарёвке скоро ночь…
 Стою, войну, себя кляня:
 «Не смог помочь, не смог помочь!
 Простите, милые, меня»…

 ...За силуэтом силуэт
 Уходят павшие в закат,
 И меркнет свет, и меркнет свет…
 Уж не вернуться им назад.

 Встаёт с восходом в наши дни
 Бессмертных душ военный сплав.
 Живут они. Живут они!
 Сегодня честью нашей став.

 ______ * * * * * _______


© Copyright: Юрвас, 2009
 Свидетельство о публикации №1905081748
http://www.stihi.ru/2009/05/08/1748
(Фото по ссылке)


Ты плачешь нынче, Родина...
Татьяна Столяренко-Малярчук

 Всё прожито, всё пройдено –
 Увы, а может... Ах...
 Ты плачешь нынче, Родина,
 О павших сыновьях.
 А молишься ли истово,
 Колени преклонив,
 О тех, кто всё же выстоял
 В те проклятые дни,
 И доживает в старости
 Без помощи твоей –
 Как мало их осталось
 Тех верных сыновей.
 Живут, как на заклании,
 Не протянув руки -
 Стыдятся подаяния
 Седые старики.
 Пришли на смену сытые,
 Забывшие родство,
 С карманами набитыми,
 А в сердце – ничего.
 Сама ты их взрастила,
 Ну, что тебе сказать…
 Они с нечистой силой
 Не будут воевать.
 К чему им покаяние -
 Есть свой на жизнь взгляд...
 ...Твоё существование
 Они же прекратят...


© Copyright: Татьяна Столяренко-Малярчук, 2011
 Свидетельство о публикации №21105040550
http://www.proza.ru/2011/05/04/550
(Фото по ссылке)






Записки военного инженера. Из воспоминаний о войне
Виктор Ламм

(Отрывок из повести)
               


                Необходимое предисловие

     Чем дальше от нас уходят события Отечественной войны, чем меньше остается живых свидетелей, тем меньше новые поколения представляют себе, что это была за война и что она значила, и как она отразилась на нашей последующей жизни.
     Да,  историками написаны многотомные труды; да, многие выдающиеся военачальники – маршалы, генералы, адмиралы – оставили подробные воспоминания, дающие достаточно достоверную картину; но ведь это какой уровень? Эти мемуаристы в свое время командовали фронтами, армиями, в крайнем случае – корпусами; работали в Ставке, в Генеральном штабе. Им и видно было и дальше, и лучше. Но вместе с тем, крайне мало воспоминаний тех, кто действовал непосредственно на поле боя, под огнем противника; того самого жанра, который кто-то из писателей назвал «солдатскими мемуарами».

     Настоящая работа не является моим произведением в собственном смысле слова. Умерший в 2002 году мой родственник Владимир Эрнестович Кнорре незадолго до этого передал мне на память свои военные записки. Это был последний из моих родственников – участник Великой Отечественной войны и единственный, оставивший письменные свидетельства.

      В этих записках рассказывается, как после окончания Московского автодорожного института в 1939 году он был послан на военную стажировку как командир запаса, и эта стажировка плавно переросла в участие в Великой Отечественной войне. Войну он прошел от звонка до звонка, вначале на восток, потом на  запад. Ни разу не был ранен, лишь однажды получил контузию, которая догнала его почти через шестьдесят лет. Закончил войну на Одере в звании майора (а начинал в звании младшего лейтенанта).

     После войны мой герой долго и плодотворно работал в области реконструкции и строительства Москвы, и эта сторона его деятельности заслуживает особого разговора, но не об этом сейчас речь.

      Предлагаемые читателю воспоминания участника Отечественной войны написаны в 1994 году и в силу этого могут быть признаны достаточно объективными и свободными от идеологически догм. Несмотря на то, что писалось это почти через полвека после окончания войны, воспоминания отличаются свежестью впечатлений и детальными описаниями. Так, выход из окружения осенью 1941-го расписан буквально по дням; это может говорить о том, что наш герой вел какие-то записи непосредственно по следам событий, что помимо прочего, было связано с определенным риском.

     Я, далее именуемый «составитель», предлагаю читателю эти записки в том виде, в каком они написаны автором. В силу технологических особенностей нашего сервера не удалось разместить немногочисленные карты, переданные нашим героем в Музей Отечественной войны, что на Поклонной горе. Да еще составителем  устранены явные неправильности.

     Итак – ни убавить, ни прибавить. Пожалуйста, читайте.







                ВЛАДИМИР КНОРРЕ
                инженер-майор в отставке

                ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ


                Что ни год – уменьшаются силы,
                Ум ленивее, кровь холодней…
                Мать-отчизна! Дойду до могилы,
                Не дождавшись свободы твоей!
                Но желал бы я знать, умирая,
                Что стоишь ты на верном пути,
                Что твой пахарь, поля засевая,
                Видит вёдренный день впереди…
                Н.Некрасов

                1.  Начало войны. 21.06 – 6.10.1941 г.

По окончании Московского автомобильно-дорожного института весной 1939 г. я был призван в кадровый состав Красной Армии и после обучения на краткосрочных курсах при инженерной академии имени Куйбышева в звании военного техника  1-го ранга был направлен на западную границу СССР на строительство оборонительных сооружений.

     Находясь с 1940 года на территории Западной Белоруссии в районе Ломжа-Снядово-Чижев, что западнее города Белостока, мне поручили возглавить проектирование, строительство и эксплуатацию узкоколейных железных дорог с колеей 750мм. Они предназначались для подвоза строительных материалов и оборудования к возводимым фортификационным сооружениям – железобетонным ДОТам и другим объектам Укрепленного района (УР).

     Для меня – молодого неопытного инженера это было тяжелым испытанием и отличной школой самостоятельной работы. Мне очень повезло с командованием управления начальника строительства (УНС): оно нам доверяло и не занималось мелочной опекой, но из-за отсутствия специалистов нашего профиля в Управлении, мы были вынуждены все решать сами. Пришлось подбирать специалистов из числа солдат-одногодичников (т.е. имеющих высшее образование) и активно использовать техническую литературу. Большую помощь мне оказывал отец, который по переписке давал грамотные советы и присылал необходимые книги.

     При напряженной работе, зачастую без выходных дней, с весны 1940-го года до начала войны нам удалось построить 30 км железных дорог с необходимым станционным обустройством и деповским хозяйством. Подвижной состав состоял из двух паровозов, пяти мотовозов и сорока грузовых платформ.

     При проектировании железнодорожных линий и производстве работ мы абсолютно не считались с необходимостью сохранения рационального землепользования, и это в условиях частной собственности на землю, сохранившейся на территории бывшей Польши. Обходили стороной только населенные пункты и хутора. Штаб и строительный двор были бесцеремонно размещены на хуторе, хозяин которого имел еще дом в местечке Снядово. Короче говоря, мы вели себя как завоеватели.

     Строительство проходило при весьма ограниченном количестве техники и автотранспорта, силами гражданского населения и комсомольских батальонов численностью до 500 человек, хотя только объем земляных работ был очень большим. Так, на одном из лесных участков трасса пересекала гряду холмов, где глубина выемки достигала 10-15 метров на длине 300 метров. С помощью взрыва было выброшено более 100 тысяч кубометров грунта.
     Весной 1941 года я получил очередное звание – военного инженера 3-го ранга.

     21 июня во второй половине дня было открыто движение грузовых поездов на новой десятикилометровой линии в один из строящихся укрепленных районов. Я находился на паровозе рядом с машинистом. Ехали с малой скоростью по еще не отделанному пути, а впереди какие-то люди, быстро удаляясь, клали на рельсы шпалы, задерживая наше и без того медленное движение. Ничего не зная о надвигающихся грозных событиях, тем более что кругом все было спокойно, мы не придали этому большого значения. Ведь даже в предшествующем году на нашей первой линии случалось подобное, и даже была совершена диверсия.
     Ранним утром 22 июня я проснулся от шума моторов и из открытого окна увидел летящие вглубь нашей территории самолеты. Однако, по дороге, как обычно, проезжали загруженные стройматериалами автомашины. Это меня успокоило, и я снова лег спать. Лишь около 9 часов утра меня разбудили. Придя в штаб строительства, я выяснил обстановку и получил распоряжение ждать указаний.

     На одной из автомашин я отправил в тыл всех вольнонаемных сотрудников и их семьи. Уже после войны я узнал, что они благополучно доехали до города Себеж на бывшей латвийской границе, где многие из них ранее проживали. К вечеру в нашем расположении начала развертываться механизированная часть, а уже в сумерках мы по приказу УНС погрузились на оставшиеся две автомашины и отбыли на восток.

     Утром мы благополучно проехали через Белосток с горящими нефтехранилищами, и тут-то началось самое страшное: над лесным участком дороги, запруженной беженцами, воинскими подразделениями и обозами  в воздухе безнаказанно господствовала немецкая авиация, обстреливающая и бомбящая нас на бреющем полете. Гибли люди, горели автомашины и создавались заторы в движении. Я стал свидетелем случаев, когда люди при обстрелах и бомбежке теряли рассудок и убегали прочь от дороги, скрываясь вдали и не помышляя о возвращении к спасительным автомашинам. Так мы потеряли одного из своих командиров. С большим трудом к середине дня выбрались из этого ада благодаря использованию каждого короткого перерыва для продвижения вперед.

     За вторую ночь войны проехали Волковыск, Слоним и, покинув пределы Западной Белоруссии, очутились в районе города Слуцка. На контрольном пункте всему ставу было приказано оставить автомашину, и направится на сборный пункт. Авто с сейфами (деньги, документация) в сопровождении главного бухгалтера поехало дальше в тыл. Много лет спустя, уже после войны, я получил от него письмо с Украины. К сожалению, переписка не завязалась.
     В указанном месте сборного пункта не оказалось, царила неразбериха и паника. Возвращаясь назад, встретились с группой командиров нашего УНСа на двух полуторках, они нас взяли к себе и мы поехали в Минск в надежде найти пункт сбора инженерных войск Белорусского военного округа. Ночной Минск предстал в развалинах, безлюдный и без каких-либо следов штаба.

     Решили ехать в Могилев, куда и прибыли без приключений на следующий день, 26 июня. Было видно, что здесь расположился штаб округа. Наводя порядок в войсках, командиры прибегали к жестокости, расстреливая на месте дезертиров и паникеров. Я увидел трупы с записками на теле – дезертир.

     В этот же день было образовано управление Военно-полевого строительства №13, в состав которого мы и вошли. Я был назначен на должность начальника одного из старших прорабств (странное название, перекочевавшее в действующую армию с гражданского строительства).

     В Могилеве мне впервые с начала войны удалось послать телеграмму и письмо в Москву родителям.
     После ночлега на городском кладбище, где я неплохо устроился на каменном саркофаге, было получено боевое задание на устройство заграждений на дорогах и возведение небольших оборонительных рубежей в полосе между реками Березина и Днепр южнее Могилева.

     Переправившись через Днепр в городе Старый Быхов, мое подразделение направилось по дороге на Бобруйск. Сложность положения заключалась в незнании боевой обстановки и отсутствии карты местности. Дорога проходила в лесу и была совершенно безлюдна, стрельбы не было слышно. Так проехали несколько десятков километров. Жители немногочисленных деревень о противнике ничего сказать не могли. Не обнаружив частей нашей армии решили, что дальше ехать не имеет смысла и рискованно. На дороге поваленными деревьями устроили несколько завалов, разрушили мост через небольшую речку и по ее берегу, с привлечением местного населения сделали эскарпы (препятствие для танков), хотя прекрасно понимали, что без обороны этих заграждений преодоление их противником не потребует значительных затрат времени.

     Издали было видно, как гибли наши тяжелые бомбардировщики, атакованные фашистскими истребителями, а на обратном пути подобрали летчика со сбитого самолета. Он снабдил меня картой района действия нашей авиации, которая очень пригодилась в период пребывания потом на территории Белоруссии. Аналогичные события тех дней на этой дороге были описаны в романе К.Симонова и показаны в фильме «Живые и мертвые».
     После отхода на левый берег Днепра, проезжая через город Рогачев, на уже закрытом молокозаводе запаслись большим количеством сгущенного кофе в банках. Более недели после этого вся наша часть питалась только черным хлебом с этим кофе, и если вначале поглощали эту еду с удовольствием, то потом появилось отвращение. Много лет после этого, уже в мирное время, я даже смотреть не мог на эти банки.

     Из-за быстрого продвижения наступающего противника на Западном фронте, рубежи обороны намечались все дальше на восток, а в полосе Варшавского шоссе, где нашей частью обеспечивалось их устройство, уже к концу июля мы подошли к восточной границе Белоруссии. В большинстве случаев начатые на оборонительных рубежах работы не успевали заканчиваться и не использовались для организации обороны.
     Дольше всего мы задержались в районе города Кричева, где с помощью местного населения успели создать препятствия, в основном для продвижения танковых частей на подступах к городу и на флангах, широко используя благоприятные естественные преграды (овраги, речки). Однако, вероятно из-за неудачного положения оборонительных рубежей с большой водной преградой в ближайшем тылу – рекой Сож, командование сочло условия ведения обороны негодными и оставило этот район без боя, отойдя на левый берег реки.

     К этому времени всем стало ясно, что война будет затяжной, очень кровопролитной и маловероятно, что мы уцелеем. Настроение было безрадостное. Эта обстановка подействовала на меня угнетающе и я начал курить, хотя раньше даже не пробовал.

     Была середина лета, погода стояла отличная, и поэтому ужасы войны представлялись кошмарным сном.
     Время шло, а мы все отступали и отступали. Наконец, в августе, обескровленная в боях, военная машина фашистов на время выдохлась, и нашей армии удалось задержать противника на Западном фронте по линии Осташков – Ярцево – Рославль – Глухов.

     Наша часть создавала участок тылового рубежа обороны по речке Мормозинка, примыкающий на правом фланге к поселку Сафоново. Мы разрабатывали систему обороны, схему ведения огня, после чего размещали и возводили противотанковые препятствия, окопы для пехоты, огневые точки для пулеметов, включая долговременные сооружения – ДЗОТы (деревоземляные огневые точки). На выполнение работ в помощь широко привлекалось местное население

     Такое положение сохранялось до первых чисел октября месяца, когда началось новое наступление противника. Мы слышали отзвуки сражений севернее и южнее нашего участка, но перед нами все было спокойно.
      Через 2…3 дня гул артиллерийской канонады начал перемещаться на восток и стало ясно, что наша оборона прорвана. Вскоре мы получили приказ на отход в тыл.

                2. Как это было в окружении. 7.10 – 18.10.1941 г.

     7 октября 1941 г.

     Мы в окружении! Это сообщение поразило меня, и хотя внешне я старался быть спокойным, страх заполз в мою душу.
     Об окружении стало известно после длительного, но безуспешного ожидания командования нашей части – Военно-полевого строительства №13 (ВПС №13) на заранее установленном сборном пункте недалеко от поселка Сафоново на Смоленщине.

     К этому времени для меня боевые действия длились уже 3,5 месяца, начиная с раннего утра 22 июня, когда 25-летнего военного инженера 3-го ранга (что соответствует званию капитана), занятого на строительстве оборонительных рубежей на границе СССР в Западной Белоруссии разбудил гул летящих в глубину нашей территории немецких самолетов.

     За прошедший период почти непрерывного отступления пришлось многое пережить: налеты авиации, панические настроения, неясность обстановки, гибель людей, устройство заграждений под обстрелом противника и многое другое. Однако, несмотря и на что, у меня сохранялась уверенность в победном окончании войны для нашей страны и благополучном исходе ее лично для меня. Теперь же вера в то, что я уцелею, была серьезно поколеблена.

     Вместе с военкомом Галкиным и представителем ВПСа мы приняли решение направиться в район несколько южнее г. Вязьмы, где будто бы еще вчера были «ворота» в кольце окружения, и там попробовать проскочить на соединение с Красной Армией. Уже смеркалось, когда мы выехали из деревушки на двенадцати ЗИСах, на которых было 20…30 человек личного состава и военное имущество, главным образом, противотанковые мины.

     8 октября.

     Всю ночь мы провели в автомашинах, затратив большую часть времени на  поиски правильного маршрута. Часто двигались против своих намерений в массе других машин, запрудивших дорогу. В результате к утру мы преодолели менее 60 км. Это заставило действовать более решительно, и не обращая внимания на слухи о немецких танках, якобы контролирующих дороги на нашем маршруте, мы поехали вперед на восток и к 1 часам утра въехали в лесок в 12…15 км юго-западнее Вязьмы. Здесь решили выяснить обстановку и действовать по обстоятельствам.
     Надо отметить, что к этому времени состояние многих, если не большинства моих спутников было весьма плачевное – они сильно перетрусили и пали духом, не принимали почти никакого участия в решении оперативных вопросов и не помогали нам – командирам. Частичное объяснение этому крылось в том, что последние 10 дней все находились в большом напряжении, мало спали и плохо питались.

     Не успели мы наметить дальнейший план действий, как появилось 20…25 немецких бомбардировщиков и ведущий вошел в пикирование над нами. Бомбежка длилась несколько часов с перерывами в 20…30 минут для возобновления бомбовой нагрузки. Бомбы падали довольно близко, жертв оказалось много, но из нашей группы никто не пострадал.

     К середине дня налеты прекратились и мы, воспользовавшись этим, перебрались глубже в лес, где и установили связь с полком пограничников, пока единственной встреченной нами организованной и боеспособной частью. Кругом царила паника: солдаты и командиры пешком и на автомашинах, и даже одиночные танки бросались в разные стороны, часто возвращаясь обратно. Внезапно на нашу группу, расположившуюся на краю маленькой поляны, налетели и обстреляли на бреющем полете самолеты-штурмовики. Правда, всё кончилось благополучно, если не считать пробитого сапога и ушиба ноги у капитана Масленникова, что возможно и стало для него роковым (позднее он исчез из группы, и мы его не нашли).

     К концу дня распространился слух о подходе немцев с запада. Паника достигла наивысшей точки и все бросились на восток. Исчезли и пограничники, а с ними и военком Галкин. Я собрал свою группу (за исключением нескольких человек) и мы поехали по целине вслед за всеми. Однако в первом же овраге автомашины завязли, и я без колебания дал команду их сжечь.

     Смеркалось, пошел мокрый снег. Я повел спешенную группу на восток. Пройдя километров 6…8, вышли к деревне Старое Стогово. Встретившаяся колхозница указала направление, где немцев якобы еще не было. В совершенной темноте проследовали дальше. За нами постепенно пристроилась большая группа солдат. Впереди виднелись зарева от пожаров и взлетали сигнальные и осветительные ракеты.

     9 октября.

     Преодолели болото и углубились в лес. По всем данным, немцы были близко, и мы стали продвигаться осторожно. На лесной дороге смутно разглядели идущих навстречу людей. Спрятал своих в кустах и стал поджидать – оказались тоже из числа окруженных. Они сообщили нерадостную весть – разрыва в кольце окружения не было, а попытка прорыва окончилась неудачей с потерями в личном составе. Собрав скудные сведения, повел группу дальше. Скоро лес начал редеть, и мы вышли на опушку – впереди были немцы!

     Размещаемся в невысоком ельнике, и я выделяю в разведку две группы по два человека и то с трудом, так как большинство крайне пассивны. Пока я давал задание разведке, все остальные заснули. Через час-полтора обе группы вернулись и доложили о примерном расположении нескольких огневых точек противника. Разрывов в линии обороны не было обнаружено. Посоветовавшись с майором Первых (он служил вместе со мной на границе в должности начальника участка строит5льства оборонительных сооружений), принимаю решение двигаться в район, обследованный первой группой. Ее старший, энергичный воентехник 2-го  ранга (забыл его фамилию) уговаривает попытаться проскользнуть, а в крайнем случае пробиться с боем через кольцо окружения. Однако слабое вооружение (4…6 винтовок и дюжина пистолетов), открытая местность и тяжелое состояние большинства заставляет отказаться от этого рискованного предложения. Кроме того из головы не выходит мысль о том, что даже при легком ранении создавалось безнадежное положение, так как помощи ожидать было неоткуда. Оставались либо плен, либо самоубийство.

     Приближается рассвет, и мы отходим в лес, чтобы скрытно пробыть в нем до следующей ночи, которая, как я думал, должна стать решающей в судьбе нашего отряда. В густом ельнике под моросящим дождем легли отдохнуть. Состояние, усугубленное оторванностью от организованных воинских частей, ужасное; большинство считает себя погибшими. Я долго не могу заснуть, думая о выходе из создавшегося положения и теряя последнюю надежду.

     Никогда еще до этого, да и после, в трудные и опасные минуты жизни на войне у меня не было такого тяжелого душевного состояния, доведенного до предела чувством ответственного за жизнь отряда. Мерзкая осенняя погода как бы подчеркивала безнадежность нашего положения.
     Тяжелый сон длился недолго – было сыро и холодно, а одеты все были в летнюю форму. Скромно подкрепились хлебом, взятым в последний момент с уничтожаемых автомашин.

     Утром наступает некоторое просветление в нашей обстановке: то тут, то там появляются группы бойцов и командиров. Какой-то капитан формирует саперный батальон по заданию генерала, и мы присоединяемся к ним. В нас вливается уверенность – мы не одни, а самое главное – появились признаки организованности.
    В середине дня по лесу начали вести огонь вражеские минометы. Мы рассредоточились и как раз вовремя – налетела авиация! Часть наша растаяла, и опять все стало, как утром.

    Внезапная удача! Мимо нас двигается на восток целая дивизия. Мы подходим к временно остановившемуся штабу. Недалеко идее бой, свистят пули. В этой обстановке нам дают задачу – сопровождать автомашины с предварительной разведкой пути. Бой начинает смещаться вправо, и вместо движения на восток мы следуем на юг и даже на юго-запад. Замешкавшись с выбором дороги, мы упустили автомашины, которые, поддавшись царившей панике, рванулись вперед и увязли в болоте. За это один из командиров набросился на меня и грозил расстрелять. Я собрал оставшуюся часть группы, так как остальные, в том числе майор Первых, ушли вперед, и стал вытаскивать застрявшие в болоте машины. Немцы, вероятно, заметили нас и открыли огонь из минометов. Во время вытаскивания одной из автомашин уже знакомый свист стал быстро нарастать, и едва мы упали на землю, как в нескольких метрах от меня в землю врезалась мина и … не взорвалась! Последнюю автомашину, после полной потери сил (сказались голодание и бессонные ночи) пришлось бросить и, стараясь больше не попадаться на глаза начальству, двинулись за ушедшими вперед, на юг. Пройдя и проехав около двух километров, попали в лесок, который служил сборным пунктом.

     Вечерело, пошел мокрый снег. Командный состав собрали на совещание, которое проводил бригадный комиссар. Он обрисовал нам обстановку и поставил задачу: формировать боевые подразделения и прорывать вражеское кольцо. В окруженных частях было несколько генералов, поведение которых оставляло желать лучшего – они практически не руководили подготавливаемой операцией. Бригадный комиссар, что меня очень удивило, подверг резкой критике перед нами не только за глаза, но и сказал прямо в лицо одному подошедшему подвыпившему генералу. Видимо, эта критика их всех несколько образумила, и они взялись за дело. Началась подготовка боевых групп, которые немедленно отправлялись на передовую.

     Я со своей группой попал в отряд по охране тыла, которым командовал военком Галкин.  Началось томительное ожидание в хвосте нашего большого обоза, в то время как  с запада приближалась канонада, появились трассирующие пули и осветительные ракеты – нас поджимали сзади.

     10 октября.
   
     К полуночи погода разгулялась, взошла луна, и стало подмораживать. С вечера была надежда, на основании заявления одного из генералов, что наступление пойдет быстро. На самом же деле за всю ночь передовые части почти не продвинулись, а наш тыл переместился от места своего формирования всего на один километр. Всю ночь я пробыл с Галкиным. Никто нами не интересовался, частично брошенный обоз обещал с рассветом навлечь на себя хорошую бомбежку. Принимая во внимание слабую дисциплину в окруженных частях, рассчитывать на то, что пехота будет вести бой после прорыва для вывода обоза, представлялось маловероятным, и нам грозила возможность остаться в окружении. В связи с этим начальник тыла военком Галкин принял решение отправиться вперед. Добрая половина нашего отряда все же захотела остаться с обозом, и мы им это разрешили. Подошли к месту формирования частей, идущих в атаку. Наша нерешительность была внезапно рассеяна подошедшим генералом, руководившим всей операцией (кажется, это был генерал-майор Пронин). «Что это за люди?» - спросил он, и когда я доложил, то последовал приказ идти в атаку, несмотря на наше плохое вооружение. Я бросился разыскивать весь свой личный состав, но на пути встретился полковник, который вместо полученного ранее распоряжения приказал мне собирать в атаку всех попрятавшихся в лесу. С этой задачей я, видимо, справился неплохо, набрав и направив к сборному пункту много бойцов и командиров. Позже, вспоминая это событие, стало ясно, что почти беспрекословное подчинение объяснялось моим решительным видом и угрожающим поведением с оружием в руках. Уже рассвело, когда я, выполнив задание, вернулся к сборному пункту, где вскоре и встретил Галкина, Первых и еще несколько человек из своей группы.


     Весь день мы провели в мелколесье перед деревней Трошкино в ожидании успеха наступающих. Но атаки на нее были безрезультатны из-за отсутствия артиллерии и другой боевой техники и слабого вооружения бойцов при почти полном отсутствии у них, как и во всей армии к этому времени такого эффективного оружия, как автоматы. Однообразная тактика лобовых атак без применения обходных маневров также не способствовала успеху.
     В лесочке нам было не сладко – кругом свистели пули. Часто рвались мины, что выводило из строя окруженных. Переодетые вражеские диверсанты своими действиями увеличивали наши потери.

     К середине дня погода снова испортилась, и пошел снег с дождем. Было холодно и я  занялся розысками одежды. Вскоре в ранце убитого солдата нашел чистое белье и немедленно его одел. Таким образом, на мне оказалось три пары белья, летнее обмундирование и плохонькая шинель.

     В сумерках встретились с группой командиров из соседнего СТАРПО нашего управления военно-полевого строительства во главе с капитаном Жерилем и решили держаться вместе. У них было некоторое количество концентрата каши, и мы приступили к приготовлению ужина. Вдруг по нам открыли огонь из автоматов трассирующими пулями, мы залегли в воронку, образовавшуюся от разрыва снаряда, и приготовились к обороне на явно плохой позиции, так как противник засек нас по костру, необдуманно разведенному без укрытия. Тут мы заметили, что кругом нас никого нет, и поторопились быстро отойти назад.

     Неудачное дневное наступление сделало свое дело – опять царил хаос, руководства со стороны командования не было, ранее сформированных частей не существовало.

     Легли все плотно друг к другу и, наконец, заснули под свист пуль и разрывы снарядов и мин. Проснулись часа через три, было около 23 часов. Недалеко от нас выстроилась какая-то часть, и ее командир ставил задачу пробиваться из окружения мелкими группами, так как прорыв кольца окружения провалился. Не знаю, было ли это решение старшего командования, или только командира этой части, но с этого момента никаких попыток к объединению действий всех мелких групп мы не наблюдали. Посоветовавшись, решили попытаться незаметно пробраться по кустарнику южнее опорного пункта немцев в деревне Трошино.

     В это время меня отвел в сторону майор Первых. В окружении было заметно его очень плохое физическое состояние, болезненный вид. Очевидно, и возраст (ему было что-нибудь около 50 лет) давал себя знать.
     «Я, вероятно, не смогу выйти с вами из окружения, плохо я себя чувствую. Вот возьми карту местности до Можайска – она поможет тебе вывести группу к своим» - сказал он.
     Какое самоотверженное решение!
     Мои отказы ни к чему не привели, он настаивал, и я взял карту, попытавшись уверить его, что мы выйдем все вместе.

     11 октября.

     Снова двигаемся ночью по мелколесью, где были накануне, сначала в полный рост, но скоро начали переползать – немцы ведут интенсивный огонь из пулеметов и минометов. Лес сменяется группами кустарника. Чем ближе к полю, тем меньше кругом людей, уже и из нашей группы кое-кого нет. Вот и опушка и к нашему огорчению, против нас деревня. Огонь не ослабевает, нельзя поднять головы. Организуем обстрел огневых точек противника из личного оружия (пистолетов), но, конечно, безрезультатно из-за значительного расстояния (около 200 м). Отползаем вглубь леса и перемещаемся на фланг опорного пункта, но и здесь то же самое – противник создал непрерывную линию обороны. Вновь отходим назад и под прикрытием брошенного трактора устраиваем совет. Нас теперь осталось 5 человек, все без единой царапины, но троих нет, в том числе военкома Галкина и майора Первых. Решаем сделать запасы продовольствия, так как уже четверо суток мы почти ничего не ели. Поиск ведем в темноте в автомашинах, застрявших все в том же злополучном месте, из которого наша группа их вытаскивала, но теперь автомашин стало гораздо больше.
 
    Скоро нам удалось запастись сухарями и  даже небольшим количеством концентратов. Теплых вещей не нашли, а я применил «рационализацию»: на руки, которые у меня довольно чувствительны к морозу, одел бумажные носки, с которыми не расставался и после выхода из окружения, до получения перчаток. Кончились наши поиски большой удачей – мы нашли два свиных окорока и направились к ближайшим кустам с намерением как следует подкрепиться.

     Рассветало.
     Не успели мы отрезать по первому куску ветчины, как внимание наше было привлечено шумом в только что оставленном обозе – отдельные автомашины, не застрявшие в болоте, и все живое двигалось к деревне Трошино. Там на фоне пожара мелькали человеческие фигуры, двигавшиеся в одном направлении – на восток. Стало ясно, что деревня отбита у немцев и путь к своим открыт. Надо было спешить, проход мог закрыться очень скоро, не дожидаясь таких зевак, как мы.

     Бросились бежать, я с окороком в одной руке и пистолетом в другой. Вот и деревня, которая остается слева от нас. Обстрел с флангов усилился и приходится передвигаться по пашне перебежками. Страшная одышка, сил нет. Бросаю окорок. Немцы нас засекли и ведут прицельный огонь. Очевидно, заметили меня в командирской форме – со знаками различия и ремнями. После одной из перебежек в 1,5 метрах от меня, зарывшись, на мое счастье, в рыхлую землю, взрывается мина. Я засыпан землей. Оглушен, сильно контужен в голову, а вещевой мешок пробит в нескольких местах осколками. С трудом ползу дальше. Обстрел стал сокращаться, так как мы, очевидно, исчезли из поля зрения противника. Я с четырьмя спутниками кое-как добрался до спасительного леса. Перешли через железную дорогу Вязьма-Брянск недалеко от станции Лосьмино и расположились на отдых до вечера, так как впереди была шоссейная дорога Вязьма-Юхнов, по которой передвигались немецкие части, включая танки. Занялся длительными, но безрезультатными поисками майора Первых и других членов нашей группы. Постепенно наш малочисленный отряд увеличился за счет примкнувших бойцов. Мне подарили компас и по карте мы разработали маршрут движения, причем я настоял на следовании без сближения с Минским и Варшавским шоссе, по которым, как я предполагал, и это полностью подтвердилось, будут наступать основные силы немецко-фашистских войск, рвущихся к Москве.

     С наступлением темноты пошли вперед. На подходе к шоссе перед нами взвились осветительные ракеты противника. Быстро отошли назад и на меня набросились с угрозами расправиться, обвиняя в измене, основываясь на моей фамилии. До сих пор с ужасом вспоминаю этот случай. Спасло мое крайнее возмущение и гнев, высказанный в сильных, всем хорошо известных выражениях. Спустя несколько минут по команде капитана Жериля вся группа двинулась в сторону от намеченного маршрута – к Варшавскому шоссе. Никого из них я позднее не встречал, хотя сборный пункт для выходящих из окружения командиров на Западном фронте, куда я и попал, был один – в районе Барвихи.

     Я остался, как мне показалось, в одиночестве, но вот с земли поднялся капитан Беляев из ополчения, который и прошел со мной весь оставшийся путь из окружения. Посоветовавшись, решили скрытно обойти место на шоссе, где располагалось боевое охранение противника и двигаться дальше по разработанному маршруту. Подошли к шоссе, залегли в канаве и стали прислушиваться. Вскоре возникли странные звуки,  и мимо нас проехало несколько немецких автоматчиков на велосипедах.

     Перейдя шоссе, пошли небольшими перелесками. Слева темнел сплошной лес. Была ясная лунная ночь. Подойдя к небольшой рощице, мы вдруг оказались в нескольких шагах от замаскированного на ее опушке самолета. Что это, отдельная машина или полевой вражеский аэродром?

     Эта мысль мгновенно пронеслась в моей голове. Тихо отступили назад и бросились бежать через поле к лесу, ежесекундно ожидая обстрела. Приготовились дорого продать свою жизнь, но с одним пистолетом и одной гранатой на двоих на «успех» рассчитывать было трудно. К счастью,  все было тихо. Потом я вспомнил, что днем, когда мы готовились переходить шоссе, над нами долго летал самолет-разведчик. Очевидно, это и был он.
     Углубились в лес, собрали еловый лапник, залезли в него и заснули крепким сном.

     12 октября.

     Утром, двигаясь по лесу, встретили группу бойцов, и пошли вместе. Кругом все было спокойно. Удалось впервые за много дней развести костер и поесть горячее. К вечеру, немного отдохнув, снова продолжили путь. Уже в темноте столкнулись с отрядом противника, нас обстреляли из автоматов, началась паника, и все разбежались. Мы снова остались вдвоем.
     Через некоторое время осторожно подошли к крайней избе какой-то глухой деревушки. Немцев не было. Приветливый старик устроил нас на ночлег на сеновале, сам взялся нас охранять и мы, наконец, смогли отдохнуть под крышей.

     13 октября.

     Под утро старик нас разбудил, дал на дорогу немного мяса, пожелал нам успеха и мы распрощались. Память об этой встрече сохранилась у меня на всю жизнь.
     Каждый день с глубокой благодарностью вспоминал майора Первых. Его карта уже не раз выручала нас, а на этом участке по карте я разработал путь следования в обход большой излучины реки Угры. Иначе пришлось бы дважды ее преодолевать глубокой осенью и возможно, иметь встречу с противником.
     Днем осторожно продвигались на северо-восток и поздно вечером подошли к Мамоновской мельнице на левом притоке Угры – реке Жижала.

     14 октября.

     Больше шли ночью, тем более, что дни были короткие. К нам присоединилась группа бойцов и младших командиров, среди которых были легко раненые. Моя ответственность, как командира, за дальнейший, по возможности, безопасный путь следования увеличилась. Я потребовал соблюдения жесткой дисциплины на марше и на привалах и организовал разведку пути следования. С удовлетворением отмечал неуклонное выполнение моих распоряжений всем личным составом отряда, насчитывающим 25 человек.
     В период окружения мне очень пригодилась способность хорошо ориентироваться на местности и по карте, в том числе в лесу. Это качество выработалось у меня за многие походы и выезды на охоту еще в юные годы.


     15 октября

     Следуя дальше на восток, мы прошли через большое село Макеевское, а под покровом ночи в снегопад пересекли дорогу Гжатск - Юхнов у полусожженной деревушки, в которой немцы побывали незадолго до нашего прихода. Естественно, мы были чрезвычайно рады такому счастливому стечению обстоятельств.

     16 октября.

     Вошли в деревню Тюрмино. Немцы здесь и на всем протяжении нашего пути до Можайска еще не появлялись. Двигались мы днем и частично ночью через Гжатские леса.

     17 октября.

Слышим отзвуки боя со стороны Бородино.
В деревне Самодуровка председатель колхоза организовал для нашей группы обед. Совершили дневной переход Бортеньево - Кобяково. В этой деревне встретили нашу небольшую воинскую часть, численностью до батальона, занимавшую оборону. К сожалению, боевую обстановку командование части не знало.

     18 октября.

     Встали рано, наметив для себя засветло совершить переход до Минского шоссе. Не было только ясности с положением на нем, ведь это было направление главного удара немецко-фашистских войск и поэтому они могли продвинуться по нему дальше на восток и даже создать под Москвой непрерывную линию фронта. Тогда пришлось бы действовать в тылу у немцев в знакомых подмосковных лесах
     Прошли Ваулино, Тропарево …вот и Минское шоссе, и о радость! Наши части занимают оборону на его 110-м километре от Москвы.

     Наконец-то вся группа благополучно, без потерь, выведена к своим. Всего за период окружения пройдено около 180 км.

     Всех здоровых бойцов забирают на рубеж обороны, а меня, Беляева и раненых пропускают дальше в тыл. Немного поели и  пустились в путь по пустевшему шоссе.

     19 октября.

     Всю ночь шли пешком, так как попутных автомашин не было. Один раз перекусили всухомятку в заброшенной избе и на часок вздремнули. Утром пришли в Дорохово, где располагалось много тыловых частей, и буквально свалились от изнеможения. Ведь за сутки нами было преодолено почти 50 км!

           3.Оборона Москвы. 19.10 – 30.12.1941.

     Немного отдохнув  в Дорохове, мы с Беляевым решили ехать в Москву. Сели в попутную автомашину и отправились в путь по Минскому шоссе. В районе Одинцово на КПП нас ссадили и отправили пешком на сборный пункт, разместившийся в деревне Жуковка рядом с Барвихой. Командного состава собрали очень много. Производилась его проверка, причем основное внимание уделялось лицам, не сохранившим документов. У меня все было в порядке, все знаки военного инженера 3 ранга также имелись и уже 22 октября я был направлен во вновь сформированное управление ВПС 13, дислоцирующееся в поселке Кубинка, на свою прежнюю должность старшего производителя работ.

     К этому времени под Москвой в результате первого генерального наступления немцев линия фронта стабилизировалась на рубеже реки Нары, восточнее поселка Тучково и далее по направлению на север (25  - 30.10.41). В середине ноября фашистская армия начала второе генеральное наступление на центральном участке с направлением главного удара по Волоколамскому шоссе. Правый фланг наступающих располагался по левому берегу реки Москвы. За период с 19 ноября по 4 декабря противник продвинулся до поселка Снегири, заняв севернее Звенигорода деревню Ершово.

     По прибытии в управление, как специалист сразу был направлен на рекогносцировку рубежа обороны, так как у большинства командного состава в этом деле опыта не было. В первые дни пришлось довольно тяжело после всех лишений и голодания в окружении. К моему счастью, в нашей части оказался командиром небольшого подразделения сослуживец по довоенному УНСу Иванов И.И., который меня подкормил.

     В связи со стабилизацией линии фронта на участке Нарофоминск – Тучково и начавшимся наступлением противника на Звенигород ВПС 13 был срочно переведен в этот район с задачей создания оборонительных рубежей и минирования танкоопасных направлений. Вначале наш штаб размещался в деревне Устье на дороге Каринское – Звенигород, а затем мы отошли в город и разместились в доме отдыха связистов. Последней операцией в этом направлении было устройство заграждений и установка мин по восточному берегу речки Сторожка от реки Москвы до деревни Дютьково (включая подступы к бывшему Савино-Сторожевому монастырю) и подготовка к взрыву ряда важных объектов в городе. Наступление фашистских войск на этом рубеже было остановлено.

     Мы перебрались из Звенигорода в деревню Шараповка, а затем в дачный поселок Голицыно. Знакомые с юности места, и мог ли я тогда предполагать, что здесь придется воевать!

     В одну из ночей начала декабря нас подняли по тревоге – недалеко к югу была слышна артиллерийская стрельба и выстрелы из стрелкового оружия. Позднее выяснилось, что после месячного перерыва противник первого декабря прорвал нашу оборону на реке Нара севернее и южнее Нарофоминска и продвинулся на 20 километров до платформы Алабино на Киевской ж.д. и далее в сторону Голицыно до деревни Кобяково.

     На нас была возложена задача задержать дальнейшее продвижение фашистов к Москве, а также не допустить захвата поселка Голицыно с целью окружения 5-й и части 33-й армий, занимающих оборону от Звенигорода до Нарофоминска. К утру минирование дорог и устройство лесных завалов было прекращено, так как быстро переброшенная в район прорыва танковая бригада уничтожила вражескую группировку.
     Алабино и Петровское оказались ближайшими к Москве пунктами, достигнутыми противником к западу от столицы. Надо отметить, что мало кто знает об этой операции и нет памятных знаков об этом успешном сражении.

     Во второй половине декабря месяца началось переформирование нашего управления ВПС 13 в одну из создаваемых в то время инженерно-саперных бригад, подчиненных командованию фронтов.

     31 декабря к вечеру, к великому огорчению воинов-москвичей, в том числе и меня, сформированная бригада № 40 на автомашинах выехала к месту дислокации в город Тулу. Поздно вечером мы добрались до города Серпухова, где и заночевали, кое-как отметив наступление нового, 1942 года.
     За время после выхода из окружения мне удалось при содействии нашего командира майора Савостьянова два или три раза навестить в Москве родителей. Это были волнующие и трогательные события для меня и для них. За истекший период войны им пришлось очень тяжело, и не только из-за плохого снабжения и частых бомбежек, го главным образом из-за меня – единственного сына. Еще в начале войны один из моих однокашников – Садоев при встрече с отцом ничего умнее не мог придумать, как сказать, что с границы из района города Ломжи никто не выбрался и я, очевидно, погиб или попал в плен. Я тоже все эти месяцы войны переживал за родителей и был несказанно рад увидеть их в более или менее удовлетворительном состоянии. К сожалению, я очень мало смог помочь продовольствием, но зато значительно поднял их моральное состояние.

                4. В Козельске. Январь – август 1942 г.

     Первого января прибыли в Тулу и разместились в пустующих капитальных зданиях.
     Через несколько дней завершилось формирование 4-й инженерно-саперной бригады Западного фронта. Меня назначили начальником производственного отдела штаба бригады.
     Вслед за наступающими войсками мы двинулись через город Одоев на Козельск. По дороге заехали в только что освобожденную Калугу.

     Была суровая вьюжная зима с большими заносами на дорогах. В этих условиях продвижение проходило с трудом, бОльшую часть времени приходилось заниматься расчисткой дорог от снега и вытаскиванием из него автомашин. Весь личный состав очень страдал от мороза и вьюги, было много обмороженных – ведь в первую зиму у нас не было валенок.
     Наконец, в середине января добрались до города Козельска – места дислокации в связи с переходом наших войск к обороне на линии Юхнов – Киров – Сухиничи – Белёв.

     Одной из основных задач нашей бригады на первом этапе было сооружение дорог в полосе армии, подготовка их к весенней распутице и сооружение переправ через реки в период паводка. В условиях лесостепи паводок ожидался, как всегда, очень бурным. Достаточно сказать, что уровень воды в реке Оке у Калуги обычно поднимается от летнего (меженного) горизонта до 10 метров. Оригинальное решение было принято по устройству переправы в Козельске через реку Жиздру (приток Оки) – были построены мощные паромы на цистернах, снятых с железнодорожных платформ.

     С приходом весны наступило почти полное бездорожье, так как подавляющее большинство дорог не имело твердого покрытия. Из-за отсутствия лесов проезжую часть приходилось укреплять хворостом, что плохо обеспечивало пропуск техники и автотранспорта. Положение на дорогах усугублялось систематическими налетами в дневное время вражеской авиации.

     Однажды в начале апреля комиссар бригады Акопов приказал мне осуществить невозможное: срочно восстановить проезд по дороге Козельск – Сухиничи. Я отправился пешком в один из саперных батальонов, расположенный в 20 км от Козельска, прекрасно понимая невозможность выполнения задачи и тяжелые последствия. Но мне опять повезло: на следующий день установилась хорошая погода, дороги просохли и стали проезжими.

     Наступило лето, на нашем участке фронта происходили бои только местного значения. Бригада в основном была занята на строительстве дорог и мостов, в том числе через реку Оку под Калугой. Часть наших саперов возводила тыловые рубежи обороны и минировала танкоопасные направления.
     Штаб бригады, покинув город, разместился в лесу недалеко от  бывшей Оптиной Пустыни. Большинство штабных командиров все лето провело в лесу, даже не выбираясь на опушку, что на многих подействовало угнетающе.

     В Козельский период относительно спокойной жизни в обороне возникла взаимная любовь с вольнонаемной штаба М.Д. Мы много времени вечерами и ночью проводили вместе, из-за чего имели неприятности, поскольку я опаздывал или вообще не являлся на проводимые начальством учебные тревоги (свидания происходили вне расположения штаба). Нами строились планы совместной жизни после войны.
     В конце войны мне сообщили о ее неблаговидном поведении, фактически об измене. Я долго переживал, но поборов себя, разорвал с ней всякие отношения.

     В последних числах августа 1942 года нашу бригаду расформировали. Большинство командиров штаба и все батальоны были переданы в 32-ю инженерно-саперную бригаду, а несколько человек, в том числе начальника штаба Прощенко Г.М. и меня откомандировали в 11-ю инженерно-саперную бригаду на том же Западном фронте. М.Д. перевели в 32 ИСБ, и мы расстались, как оказалось, навсегда.
                (Отрывок)
© Copyright: Виктор Ламм, 2011
Свидетельство о публикации №21105010497
http://www.proza.ru/2011/05/01/497
(Фото из архива автора по ссылке)




Циринский Неня Абрамович.
Подполье Слонимского гетто.

 Рукопись.
 Омск 1988г.

 Н.А.Циринский*.
 Родился в 1922 году в г.Слониме;
 С 1940 по июнь 1941 года г.Белосток;
 С июля 1941 по июль 1942 – гетто в Слониме;
 С июля 1942 по июль 1944 – партизанские отряды им.Щорса и им.Буденного, Соединения партизан Брестской области;
 С июля 1944 по январь 1945 года – 1-й Белорусский фронт, 47 гвардейская Нижнеднепровская Краснознаменная ордена Б.Хмельницкого дивизия;
 С января 1945 по август 1945 эвакогоспитали, инвалид Отечественной войны второй группы;
 В 1968 и 1973 годах ездил в ФРГ в город Гамбург в качестве свидетеля на следствие и суд над военными преступниками гебитскомиссариата г.Слонима;
 В настоящее время: г.Омск, заведующий кафедрой Омского ордена Ленина сельскохозяйственного института имени С.М.Кирова кандидат технических наук, доцент*.


 Подполье Слонимского гетто.
Глава из книги.

Наш саботаж в бойтелагере принял такой размах, что для себя было нелегко собрать комплектное оружие. Не хватало деталей, которые мы раньше выбрасывали на лужайку . По-видимому , нечто похожее делали красноармейцы, когда оставляли оружие . Очень дефицитными были, помню, пружины для автоматов ППД, которые имели особую технологию изготовлению. Выручали братья Сновские.
 У оружия, которое считалось комплектным, прошло проверку и хранилось на складе готовой продукции, наши товарищи при удобном случае ломали или вынимали отдельные детали. Эти наши  действия имели жестокие последствия. Немцы, получившие такое оружие, присылали рекламации или жаловались командованию. В ответ на это начальство бойтелагеря искало виновных, которых никогда не находило. Озлобленные фашисты выгоняли всех во двор, заставляли бегать, падать, ползти до изнеможения, многих избивали, а некоторых расстреливали. Вместе с этим руководство лагеря старалось находить «объективные» причины для того, чтобы скрыть недостатки в своей работе перед высшим начальством и оставаться на тепленьких местечках вместо того, чтобы быть отправленными на фронт. Видимо по этой же причине бойтелагерь продолжал свое существование, и нас – узников,  дармовую рабочую силу, пока не уничтожали.
    Для проверочных комиссий, которые часто приезжали в бойтелагерь, всегда была часть готовой продукции только для показа.
    Переправа оружия из бойтелагеря в отряд требовала преодоления множества препятствий и опасностей, а малейшая оплошность могла обойтись очень дорого. Оружие надо было взять со склада, вынести из бойтелагеря и доставить сначала в гетто, затем из гетто в условленные места вне его,  и переправить в лес. На каждом шагу этого длинного пути была охрана, часто шпики и предатели.   
    Брать оружие  в лагере надо было очень осторожно. Иногда мы его отбирали на разгрузочной площадке у железной дороги, иногда его выдавали со склада. Старший (форарбайтер) получал оружие на барак и раздавал узникам для чистки. Часть деталей при этом исчезала, их прятали  и уносили подпольщики. Делалось это незаметно, потому что в лагере были и вольнонаемные работники, среди которых были и поставленные немцами доносчики. Детали уносили  в вязанках дров, под одеждой, их предварительно выбрасывали за ограду из колючей проволоки, вместе с деталями подползали под нее, увозили их на подводах или машинах, с которыми отправляли узников на разные работы вне лагеря. Сложно было с крупными деталями. Диск пулемета закрепляли на животе, ствол винтовки десятизарядки (иногда с прикладом) привязывали к телу так, чтобы один конец был в сапоге, а второй чувствовался под рукой. К одежде пришивали петли, к которым привешивали детали. Поверх этого одевали одну одежку на другую и даже шубу в летнюю пору. Такое никого не удивляло. Узник носил на себе все, что имел, потому что не знал, вернется ли «домой».
    В выносе оружия активно участвовали также девушки, среди которых выделялись Голда Герцовская, Галинка Рундштейн, Женя Эйхенбаум, Гута Мехзон, Люба Загель, Лия Штейндам.  Случилось так, что ощупывая узников у ворот бойтелагеря, охранник обнаружил у Лии большое количество патронов, обложенных вокруг ее тела. Девушку избили, отправили в тюрьму, пытали, уничтожили, но ничего не добились от мужественной подпольщицы. Остальные девушки сражались в партизанском отряде с оружием в руках. Голда была тяжело ранена, а Женя погибла в бою.
    Немало переживаний стоила история с наганом, который Яша Шепетинский спрятал в надежном месте среди тряпок и хлама. Когда он хотел вечером унести свою находку, оказалось, что она исчезла. Неужели заметили? Возможно, провокация? Яша уже два дня не выходил на работу. К счастью, оказалось, что наган «нашел» подпольщик Вова Абрамсон.
    Первый раз мы отправили оружие вместе с Зорахом и Делятицким из старой кузницы на Оперном переулке. После этого работу продолжали Герц Шепетинский и Арсик Бандт, которые там работали. Их связным был Виктор Фидрик.
    Яков Хацкелевич и Финкель отправляли оружие из кузницы на Первомайской улице, затем ушли оттуда в лес вместе с оружием и группой товарищей. Несколько раз выводили в лес людей с оружием из мебельной мастерской, где работали З.Миликовский и И.Абрамовский.
    Посылать оружие из этих мест стало неудобным. Сюда мало кто ходил и появление повозок, чужих людей могло вызвать подозрение. Было решено столярную мастерскую использовать для отправки вооруженных людей в лагерь*. Это было удобно. Мастерская была на окраине города, сюда можно было незаметно прийти днем, спрятаться в подвале, а ночью выйти (недалеко польское кладбище, затем еврейское) и оказаться за городом.   
      Помещение мебельной мастерской использовали также в качестве явочной квартиры для людей, которые приходили из леса.
    Для работы со связными отряда решили подыскать лучшее место, где много людей встречается и тут же расходится, как на базаре. Можно было использовать то, что крестьяне, приехавшие в город, почти всегда ходили с мешком за спиной. Деньги не имели тогда хождения, поэтому приехавшие на базар для продажи продуктов, ходили с мешком за спиной из дома в дом и обменивали свой товар на одежду, соль. Мыло, сахарин (сахара вовсе не было), спички и тому подобные товары, которые считались очень дефицитными. Из этих соображений подпольная группа решила, что я должен уйти из бойтелагеря и устроиться на работу в синагоге*.
    Схема бойтелагерь – гетто – синагога – партизаны действовала безотказно.  Ребята, и сам я приносили в синагогу оружие, я прятал его в шкафчиках и упаковывал соответствующим образом. Николай Филенчик приезжал на повозке на базар и с мешком за спиной приходил в синагогу. Он ставил мешок в сторонку, а сам осматривал  плуги и жатки. Я выставлял такого же вида мешок, который Николай незаметно забирал, уносил и прятал на подводе. Все это было очень рискованно, часто оказывались на краю гибели.
    Однажды при выезде с оружием из Слонима Николай еще издали заметил, что несколько немцев проверяют документы у людей и копаются в повозках. Поворачивать в сторону или обратно было бессмысленно. Выручила выдумка. Прикинувшись выпившим, показал документы, пошутил и как-то всучил каждому из двух проверявших его солдат по бутылке самогону. Пронесло.
    После большого погрома, во время которого фашисты уничтожили десятки тысяч человек, границы гетто уменьшили до части его между мостами канала Огинского* и реки Щары*. 
 Положение в гетто сильно ухудшилось. Немцы врывались, убивали людей, хватали «на работу», с которой никто не возвращался.  Жили в неимоверной тесноте, часто под открытым небом, во дворах. Появились болезни, голод. Перед уходом на работу узники гетто должны были выстраиваться в колонны в районе моста по улице Мостовой на левом берегу канала Огинского.  На мосту собирались гебитскомиссар Эрхард Эррен, его заместитель по делам гетто Гик – молодой офицер – мародер, непревзойденный по жестокости и садизму, жандарм Лёттар Шульц и друге начальство, чтобы следить за построением колонн, которое юденрат должен был выполнять строго согласно немецкой инструкции – до тонкостей. Имеющие желтые ленты уже не имели права ходить в одиночку, а должны были формировать колонны по районам и лишь у места работы отделяться от колонны.
    В это время у нас в гетто было оружие, в том числе стволы, приклады, диски от пулеметов и автоматов, которые надо было перенести в синагогу. Мы распределили все это между ребятами, сформировали отдельную группу человек 10-12, подождали, пока основные колонны ушли, немцы на мосту стали расходиться, и двинулись вниз по улице Мостовой в направлении центра города к синагоге. Для маскировки на нас было много всякой одежды (на мне, помню, демисезонное пальто), а в руках у каждого инструмент, пила, топор, молоток, ножовка и т.п. Только перешли мост, как нас задержал Гик и придрался к тому, что уже давно надо быть на работе. Не слушая объяснений, он приказал следовать за ним в комендатуру, которая находилась в «доме с часами» на углу улиц Почтовой и Мостовой. Наше положение оказалось очень плохим – явный провал. Шепотом договариваемся разбежаться в разные стороны внизу спуска улицы, сбор в столярной мастерской. Соображая, что делать дальше, я не заметил двух немок в военной одежде, которые шли по тротуару навстречу Гику, остановили его и стали тащить под руки с собой. Кончилось тем, что Гик пригрозил нам расстрелом при повторении подобного, позвал двух полицаев, которыми кишели улицы, велел им переписать наши фамилии и выяснить в юденрате причины таких «безобразий».
    Тяжелой утратой для нас была мужественная гибель замечательного, энергичного и активного подпольщика комсомольца Вовы Абрамсона, приехавшего из Минска погостить в Слоним перед началом войны. Случилось это так. Накануне отправки оружия в отряд оказалось, что в бойтелагере остались припрятанные гранаты Ф-1. Время было к концу рабочего дня, когда у ворот гетто было людно и колонны узников возвращались с работы. За гранатами вызвался пойти Вова. Он успел зайти в лагерь, взял гранаты и уже возвращался к нам, как на улицах появились немцы, которые ловили людей, сажали в машины и увозили на расстрел. Поймали и Вову. Как стало известно из рассказов полицейских, Вова заупрямился и не хотел сходить с машины, когда их привезли на место. К нему бросились несколько немцев, стали его избивать т тогда, не сходя с машины, Вова взорвал себя вместе с немцами. 
    А Илью Грачука нам удалось спасти. Он откармливал свиней в подсобном хозяйстве у разгрузочной площадки бойтелагеря.  Слегка выпивший немецкий часовой зашел в свинарник, пошатнулся, задел повешенный пиджак Ильи и почувствовал легкий удар. Это заставило немца проверить карман пиджака и достать оттуда гранаты. Немец позвал второго охранника, который тоже был навеселе, и они решили запереть Илью в свинарнике до утра, когда придет начальство. О случившемся сообщил подручный Ильи. Ночью несколько человек вышли из гетто, огородами подошли к свинарнику, тихонько оторвали доски, которыми были заколочены окна, и увели Илью. Через столярную мастерскую он был переправлен в лес.
    Подпольщик Шлосберг ремонтировал автомашины и танкетки (легковые танки) в мастерской, которая размещалась против свинарника Грачука. По его предложению было решено вывезти в лес танкетку. План операции был такой. Окончив ремонт, во время испытания танкетки на полигоне, который размещался рядом с казармами в конце Красноармейской улицы, Шлосберг должен был проехать несколько дальше, убить сопровождашего его немца и на предельной скорости устремиться на Коссовский тракт и … в отряд. В лесу у деревни Сколдичи предполагалась наша засада, которая должна была прикрыть Шлосберга на случай погони. Шлосберг немного затягивал с окончанием ремонта, потому что еще не забыл недавний провал И.Грачука. Со своей стороны немцы очень торопили Шлосберга и назначили срок испытания танкетки. Мы подготовились к проведению операции самым тщательным образом. Вдруг ночью перед днем испытаний Шлосберга арестовали и расстреляли.
    После этих провалов выносить оружие из бойтелагеря становилось все труднее. Немцы стали выдавать оружие для чистки со строжайшим учетом, а всё остальное держали под замком. Между тем связь с отрядом им.Щорса налаживалась все лучше и требовалось все больше оружия. Надо было, во что бы то ни стало расширить вынос оружия из бойтелагеря.
 


 для отправки вооруженных людей в лагерь* - имеется в виду, для отправки в партизанский лагерь;
 Н.А.Циринский* - на момент написания рукописи(1988г.): г.Омск, инвалид Великой отечественной войны, заведующий кафедрой Омского ордена Ленина сельскохозяйственного института имени С.М.Кирова кандидат технических наук, доцент;
в синагоге* - здесь находился склад сельскохозяйственных машин (конные плуги и жатки – самоскидки), принадлежащий Центральному торговому обществу «Восток» (ZHO- Централь гандельсгезельшафт ОСТ );
юденрат* - еврейский совет в гетто;
гехильфсполицай* - вспомогательная полиция в гетто;
бойтелагерь* - склад военных трофеев;
КПЗБ* - Коммунистическая Партия Западной Белоруссии;
канал Огинского* - канал, спрямляющий и углубляющий русло р.Щары, соединяет приток Припяти – Ясельду с р.Щарой, построен по указанию графа Огинского М.К. (Oginski), был предназначен для коммерческой перевозки грузов и пассажиров, а также для увеселительных мероприятий; на канале в парке вблизи дворца графа Огинского проводились  театрализованные представления, в том числе и оперы с участием ведущих оперных артистов Италии, Польши и России;
Огинский (Oginski) Михаил Казимир (1728-1800), гетман Великого Княжества Литовского,  граф, известный меценат и покровитель искусств, композитор;
река Щара* - река в Белоруссии, приток Немана;
Павел Васильевич Пронягин* - родом из крестьянской семьи, учился в Казанском Университете по специальности - «математик», не успел закончить, был призван в Красную Армию, лейтенант, командир взвода разведки. Не покончил с собой, попав в окружение, а ушел со своим взводом вглубь лесов в районе д.Волчьи Норы. Весной 1942г. его группа стала партизанским отрядом имени Щорса, его избрали командиром. Самостоятельно провоевали год, затем отряд влился в Полесское партизанское соединение,  затем в Брестское, где Павел Пронягин стал начальником штаба. После войны проживал в г.Бресте. В 1979 г. в издательстве «Беларусь» вышла книга воспоминаний П.В.Пронягина «У самой границы». Кандидатура П.В.Пронягина рассматривалась на предмет присвоения звания Праведника Мемориальным центром Катастрофы еврейского народа Яд-Вашем в г.Иерусалиме. Материалы на эту тему были опубликованы   в русскоязычном еженедельнике «Окна» (Израиль) в 1995г., название статьи «Два списка, две судьбы». В статье проводятся параллели с известным «списком Шиндлера».  Вопрос о присвоении П.В.Пронягину звания Праведника так не был решен положительно.      

 (Глава из книги).





Сиреневый день
Станислав Бук

 День Победы у меня ассоциируется с цветением сирени.
 Здесь, где я живу сейчас, на Карельском перешейке, сирень будет цвести в июне, сразу после черемухи.
 9 мая 1945 года моя семья проживала в небольшом старинном городке на берегах Днестра, в украинской Бессарабии. А в тех краях сирень зацветает на месяц раньше, чем здесь.
 Хотин славится своей старинной турецкой крепостью…
 Этому дню предшествовала такая история нашей семьи.
 До войны мы жили на левобережной Украине. В 1940 году, когда Красная армия освободила Буковину, местная интеллигенция ушла вместе с румынами. Тогда в освобожденные районы были направлены учителя, шофера (их тогда причисляли к интеллигенции), юристы и  другие совработники.
 Мои родители – учителя, но мой 30-летний отец к тому времени уже был призван в армию. Маму (беспартийную) вызвали в райком и предложили переехать в Хотин на учительскую работу.
 С началом войны мы эвакуировались из Хотина в город Умань, где поживала семья людей, знакомых маме с детства. Это были: бабушка Аня, дедушка Кирюша и их дочь Тамара Сушинские.
 Город часто подвергался немецким бомбежкам. Поэтому в садике при доме Сушинских была вырыта щель, куда мы выбегали прятаться при бомбежках.
 Запомнился эпизод. Во время одной такой бомбежки моя сестренка начала плакать, так как она не успела захватить свою куклу Катю. Светка кричала:
 - Немцы разбомбят мою Катю!

 Когда немцы подошли к Умани, в городе скопилось восемь детских домов, и мама принимала участие в их дальнейшей эвакуации.
 В один из таких детдомов, который покидал город на подводах, мама пристроила меня – шестилетку, мою четырехлетнюю сестренку Свету и свою 16-летнюю сестру - мою тётю Люду в качестве воспитательницы и комсорга. Сама оставалась в Умани, где вместе с красноармейцами подсаживали детей других детдомов в подводы покидающих город людей.

 Но случилось так, что наш детдом перехватили немецкие танкисты и вернули в город, а мама ушла вместе с нашими войсками. Суждено нам встретиться только после освобождения Умани в марте 1944 года.
 Тёте Люде, как комсоргу, пришлось покинуть детдом и долгое время прятаться.
 Вместе с нашим детдомом в оккупированном Умани оказались: детдом глухонемых и детдом слепых и трахомных (такая глазная болезнь); к 1943 году этих детдомов уже не было, - я не знаю, куда они подевались…
 Таким образом, с осени 1941 по март 1944 года, в возрасте 6 – 9 лет я оказался в «немецком» детдоме. Немцы использовали детей нашего детдома на сельхозработах: дети постарше сажали и (осенью) выкапывали картошку, младшие собирали гусениц с капусты и яблонь. Я это хорошо помню: мне давали маленькое детское ведерко, наполовину заполненное какой-то ядовитой зеленоватой жидкостью и я, собирая гусениц с капусты, бросал их в это ведерко.
 Перед освобождением тетя Люда забрала нас из этого детдома и отвела к Сушинским.
 Когда наши брали штурмом Умань, в городе все улицы и дворы были забиты немецкими автомашинами. Эта техника горела, а все жестяные крыши домов были в дырах от осколков взрывавшихся бензобаков…

 Летом 1944 года наша семья переехала снова в Хотин, где  в возрасте 9 лет я пошел сразу во второй класс, так как умел читать и писать.

 В 1945 году мы жили в Хотине.
 Нам выделили половину дома бывшей школы. Два других здания этой школы были в развалинах. К дому, в котором мы жили, примыкал густой кустарник нескольких сортов сирени. Сирень росла в два ряда.
 Все три здания составляли букву «П», внутри которой был обширный двор – место наших игр. Играли мы и в развалинах, и в саду за домом…

 К этому времени в центре Хотина уже были похороны учителей и врачей, убитых бендеровцами. В самом городе был сформирован из гражданских лиц истребительный батальон. Несмотря на столь громкое название, батальон был не вооруженным, но по тревоге мог получить оружие. Этот отряд собирался очень быстро, так как сигнал тревоги предавался эстафетой от дома к дому. Командовал батальоном директор детдома Манчул. Мама тоже была бойцом этого батальона.

 В Хотине было много военных, расквартированных по домам; какие-то части были размещены по окрестностям.
  8 мая 1945 года был солнечный день, вовсю цвела сирень.
 Ближе к вечеру вдруг поднялась страшная стрельба. Со всех сторон в воздух поднимались разноцветные ракеты. Мама выскочила из дому и стала кричать, чтобы дети забежали в дом. Она решила, что город подвергается нападению бендеровцев.
 Но тут прямо сквозь кусты сирени «проломился» Манчул. Он кричал:
 - Александра Петровна, это Победа! Победа! Победа!
 Выбежали бабушка, тетя Люда, прибежали соседи, с улицы забежали какие-то солдаты и офицеры. Все смеялись и плакали, обнимались и целовались.

 Потом мама ломала ветки цветущей сирени и раздавала всем, кто забегал в наш двор. В этом важном деле ей помогали и мы - моя сестра и я.

 С войны не вернулся мамин брат – мой дядя Митя.
 Из 9 братьев моего отца в живых остался он один, полуглухой от контузии.

 Для меня День Победы пахнет сиренью.


© Copyright: Станислав Бук, 2011
 Свидетельство о публикации №21105070129




Егорова И. В. Будь проклята война
Андрей Ворошень

 Воспоминания  Егоровой Инны Викторовны, 1937 года рождения, уроженки города Могилева

 Наш дом стоял практически в центре Могилева, недалеко от Быховского рынка. Когда началась война, мне было 4 года. Мой отец ушел воевать в Красную Армию, остались мама со своей  сестрой, брат-подросток и мы с сестрой – две маленькие девочки. Немцы приходили к нам в дом и брали, что хотели, ловили живность, убили нашу собаку Мишку. Сразу стало голодно. У нас был земельный участок около дома, поэтому мы могли выращивать что-то для пропитания. В городе началась охота за евреями и казни. Евреев немцы ловили и вешали, а тех, кто их укрывал – расстреливали. Виселицы с трупами стояли на Советской площади, на высоком валу. Их было видно практически отовсюду. В том здании, где сейчас лицей около Быховского рынка, у немцев было гестапо. Бабушка моя несколько месяцев укрывала еврейскую девочку, прятала ее в разных местах, но дальнейшая судьба этой девочки мне неизвестна.

 За Днепром, там, где сейчас проспект Шмидта, немцы устроили лагерь для наших военнопленных. Наверное, они их вообще не кормили, потому что умирали они там очень часто. Мама готовила котлетки из свеклы, и мы носили их к лагерю и швыряли через забор. Немцы нас гоняли, стреляли в воздух.

 Брат со своим другом нашли партизан, ходили к ним, а однажды пропали на несколько дней. Нас в это время немцы гоняли на строительство своих оборонительных сооружений вдоль Днепра. Вскоре брат вернулся и сказал, что партизаны ушли в другое место, а его с другом не взяли. Им было в 1941 году по 14 лет.

 В 1943 году немцы всю нашу семью отправили в лагерь, который находился на территории завода «Строммашина». Оттуда нас вместе с другими жителями города пешком погнали на железнодорожный вокзал и посадили  в товарные вагоны. Куда-то везли несколько суток; вагон был дырявый, холодный, туалет представлял собой дырку, проломанную в досках пола в углу вагона. Наконец мы прибыли на место. Оказалось, нас привезли в концентрационный лагерь недалеко от литовского города Алитус. Здесь мы жили в бараках, разделенных на секции. Дети весь день сидели на нарах, а взрослых гоняли на различные работы. Кормили нас баландой, сваренной из каких-то отходов. Баланду приносили в баке, иногда голодные люди не выдерживали, бросались к баку, засовывали в него руку, шарили и пытались выловить что-нибудь, что можно разжевать и съесть.

 Немцы очень боялись тифа, разносчиками которого являются вши, поэтому периодически нам устраивали баню. Выглядело это так: люди разевались догола и всех подряд – мужчин, женщин, детей – немцы загоняли в специальное помещение, хорошо нагретое. В центре стояло оборудование и персонал. Людей прогоняли по кругу, а в это время служащие в защитных масках обрызгивали всех каким-то химическим веществом с головы до ног. Затем выгоняли обратно и заставляли одеваться.

 Вскоре моего брата и еще многих молодых людей, наиболее трудоспособных и здоровых, отправили в другой лагерь, в Германию. Перед отправкой всем объясняли, что они едут в хорошее место, где будут лучше кормить, одевать, работа будет не такая тяжелая, как здесь, и даже дадут образование. Моя мама очень просила не забирать у нее сына, но ее никто не слушал.

 Однажды нас перевели на лесопилку. Мы там жили и работали, а вместе с нами трудились жители других стран, оккупированных немцами: чехи, венгры и другие. Немецкий персонал лесопилки ходил в военной форме. Шло время, и фронт начал приближаться к нашей местности. Немцы стали вести себя совсем по-другому, не так придирались, отменили жестокие наказания. Рабочие, наоборот, стали вести себя гораздо смелее. Часто на лесопилке ломалось оборудование и его долго чинили. Думаю, эти поломки были не случайны.

 Однажды, когда фронт подошел вплотную, все немцы с лесопилки погрузили вещи, сели на грузовую машину и уехали. Потом мы услышали взрыв. Вскоре вернулись несколько наших рабочих и рассказали, что машина с немцами была взорвана. Скорее всего, эти рабочие   подготовили и осуществили этот взрыв. Когда пришли наши войска, мы остались жить на том же месте. Все мы были очень слабыми, мама наша болела и длинную дорогу выдержать мы никак не смогли бы.

 И вот однажды  мы увидели своего отца – он приехал за нами из Могилева. Он был тяжело ранен на фронте, его комиссовали, и он вернулся в родной город. Не обнаружив семью, он принялся наводить справки и ему удалось обнаружить – где именно нас искать. Потом он умудрился достать для нас товарный вагон, в котором мы двинулись в путь. Отец был очень слаб, ему постоянно приходилось делать перевязки. На каждой станции нас отцепляли, и отец шел договариваться, чтобы нас подцепили к очередному поезду, идущему в сторону Могилева.

 В Могилеве на месте нашего дома стояла одна печная труба, все остальное растащили. Жить было негде, но отцу, как воевавшему на фронте, удалось выбить крохотную комнатушку в бывшем здании гестапо. Там  мы жили впятером, а когда отец съездил в разрушенную деревню под Смоленском и привез оттуда свою мать, то и вшестером. Местные ребятишки дразнили нас, обзывали «пленниками». Вскоре мою маму начали вызывать на допросы. Как она рассказывала, ее спрашивали: почему она не эвакуировалась, почему работала на немцев и т.п. У нас отобрали земельный участок, который более-менее выручал нас с овощами, так что жили мы очень голодно. Подобное отношение к нам, фактически как к предателям, было совершенно непонятно,  очень обидно и оскорбительно.

 Однажды вернулся мой брат. Он был в лагере около Дрездена. Видел массированную бомбежку этого города американской авиацией, рассказывал, как все рушилось и горело, как их заставляли собирать и вытаскивать из-под развалин трупы. Вскоре после освобождения союзниками, в лагере появились советские офицеры. Они заявили, что все желающие будут отправлены на Родину, в те места, где проживали. Один пожилой человек говорил моему брату, что это обман, но брат не поверил и согласился уехать. Их погрузили в машины с зарешеченными окнами, потом в вагоны, а выгрузили… под Воркутой, в советском лагере, где брат провел несколько лет.

 Мама строго запретила нам, детям, говорить, что мы были в плену у немцев. Во всех анкетах мы писали, что во время войны оставались на территории Могилева. Отец прожил недолго, в 1952 году он умер от последствий тяжелого ранения. Мама часто болела, так что жили мы нелегко.


© Copyright: Андрей Ворошень, 2009
 Свидетельство о публикации №2910200005




Жукова М. И. Девочка из гетто
Андрей Ворошень

 Воспоминания  Жуковой Марии Иосифовны, 1939 года рождения, уроженки г.Минска.

 В 1941 году мне было всего 2 годика. Так что 1941 и 1942 года в памяти остались только криками людей и детей. Это были крики отчаяния, безысходности, ужаса перед неотвратимостью беды. Поэтому фактические события моего военного  детства я восстанавливала постепенно с помощью людей, которые вместе со мной были в детском доме, а также с помощью архивных документов. Таким образом, мне удалось установить, что я попала в детский дом из еврейского гетто. Когда немцы заняли Минск, они насильно начали сгонять всех евреев из занимаемых ими домов в специальный, строго охраняемый район, который назывался гетто. Евреи  понимали, что впереди их ждет смерть, ведь слухи о том, как поступают фашисты с евреями, давно ползли по всей Европе. Поэтому евреи старались сделать так, чтобы их дети не попали в гетто – пусть хоть они уцелеют, пусть хотя бы у них будет шанс на жизнь. Они отдавали детей даже незнакомым людям, пытались их устроить хоть куда-нибудь, например, в детский дом. Каким-то подобным путем попала в детский дом и я. О своих родителях я так ничего никогда и не узнала. Они были уничтожены фашистами без следа, остались только места массовых казней и захоронений.

 20 июля 1941 года немецкие оккупационные власти издали приказ об изолировании детей еврейской национальности в детских учреждениях. Чтобы вести поиск евреев по всем правилам, в Минске работал так называемый «антропологический комитет», возглавляемый человеком по фамилии Ребигер. Основными признаками считали: неумение правильно выговаривать букву «р», курчавые темные волосы, нос с горбинкой. Для детей не было никаких скидок, еврейская нация подлежала тотальному уничтожению. Вместе с настоящими евреями гибли многие граждане других национальностей, которых по внешним признакам принимали за лицо еврейской национальности. Немцы регулярно проводили облавы, прочесывания и другие мероприятия, направленные на обнаружение евреев. С марта 1942 года они начали уничтожение всех оставшихся в живых евреев в гетто, а также детей, изолированных в детских домах.  По улицам ездили так называемые «душегубки». Это были грузовики-фургоны, устроенные так, что во время работы двигателя можно было направить выхлопные газы внутрь фургона, и все, кто там находился, погибали от отравления этими газами. Людей просто заталкивали в эти фургоны; с заполненным  кузовом грузовик направлялся к месту захоронения трупов. По пути включалась система отравления, и по прибытии на место специальная команда в противогазах выносила погибших людей и сбрасывала в огромные ямы, специально вырытые около концлагеря Тростенец недалеко от Минска. Такая душегубка однажды подъехала и к нашему детдому.

 В архиве КГБ Республики Беларусь сохранились документы из дела №174 статья 63-1 УК БССР, начатого 2 августа 1944 года и оконченного 17 марта 1945 года. Это дело было заведено против бывшего директора нашего детдома Петуховской Анны Францевны, и копии некоторых документов мне удалось получить из этого архива. Вот выдержки из обвинительного заключения:
 «Петуховская А.Ф. в июле 1941 года поступила на работу в  качестве завхоза, а затем и заведующей в организованный оккупантами детский дом №1, контингент – от грудных до 5 лет. Впоследствии, будучи настроенной лояльно к немецкой власти, Петуховская подала на имя начальника отдела детских домов горуправы, в  котором заявила о наличии в детдоме еврейских детей. В январе 1943 года согласно поданного заявления была создана комиссия с участием Петуховской по отбору детей-евреев, в результате чего было отобрано, и затем увезено совершенно раздетыми в крытой автомашине службы СД 30 (тридцать) детей, судьба которых неизвестна.»

 Из свидетельских показаний по делу Петуховской:
 «Петрущенко Мария Викентьевна:
 - Сначала Петуховская одевалась убого, затем стала заниматься хищениями продуктов и вещей. Вышла замуж за начальника управы.

 Кнушевецкая (бухгалтер детдома №1):
 - Петуховская за еврейских детей брала взятки. Детей всего было примерно 150, из них одна треть была евреями.

 Орлов Василий Семенович (инспектор детских домов при отделе дет.учреждений г.Минска):
 - Петуховская принимала еврейских детей в детдом за взятки золотом и ценностями. По ее заявлению была создана секретная комиссия, которая занималась отбором еврейских детей.

 Прилуцкий:
 - Среди отобранных детей еврейской национальности был русских мальчик 3-х лет Ваня Лавренев. У него были черные курчавые волосы, поэтому его отобрали и увезли вместе со всеми отобранными детьми.»

 В детдоме были родные сестры Вани  Лавренева. Они уцелели в войну и долго искали своего брата. Только в начале 90-х годов они узнали, что Ваню увезли вместе с еврейскими детьми.

 Петуховская была осуждена к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовых лагерях. После освобождения она иногда заходила ко мне домой. Ее интересовало одно: что говорят о ней в городе? А я пыталась разузнать у нее судьбу своих родителей. Однако Петуховская ничего конкретного мне не говорила, и я, в конце концов, перестала пускать ее в дом.

 Надо отметить, что таких людей, как Петуховская, были единицы. Подавляющее большинство людей и в войну оставались настоящими людьми, не теряя подлинно человеческих качеств: милосердия, сострадания, доброты. Они прятали еврейских детей, передавали их из рук в руки, чтобы сбить со следа ищеек СД и полиции, выправляли им фальшивые документы, выдавали за своих детей, и т.д.

 В нашем детдоме няней работала женщина большой души – Анна Николаевна Величко. Она, рискуя жизнью,  спасла несколько еврейских  детей, сумев обмануть и заведующую Петуховскую, и СД. Анна Николаевна в настоящее время проживает в Минске и иногда встречается с теми, кого она спасла от верной смерти.  Эти встречи невозможно забыть. Невозможно  забыть и те страшные военные годы.


© Copyright: Андрей Ворошень, 2009
 Свидетельство о публикации №2910311234




Кукель А. Е. Это было в Хойниках
Андрей Ворошень

 Воспоминания о войне Кукель Андрея Евдокимовича, 1932 года рождения, уроженца деревни Кливы Хойницкого р-на Гомельской области (перед войной – Полесская область).

 Моего отца Кукель Евдокима Петровича, лесничего, перед войной два раза арестовывали. После первого ареста он вернулся, а после второго наша семья его больше не видела. После войны нам дали документы о его реабилитации. Маму звали Миронова Зоя Андреевна, еще была сестра Александра 1926 г. рождения и брат Георгий 1927 года рождения. После второго ареста отца нас выгнали из занимаемой квартиры в лесхозе, и в дальнейшем мы жили на съемных квартирах. В 1941 году мы жили на станции недалеко от города Хойники, мне было 9 лет. Немцев мы увидели впервые на шоссе, которое вело от Гомеля на Речицу и Хойники.   Это была колонна машин, которая остановилась на нашей станции. Немцы вели себя вполне прилично, и вскоре двинулись дальше.

 Мы жили в доме на 2 семьи, заняв площадь, которую раньше занимала семья секретаря райкома ВКП(б). Фамилию этой семьи я не запомнил, но мы были дружны с этой семьей. Когда эта семья эвакуировалась, они разрешили нам жить в их квартире, заодно охраняя их имущество. Глава этой семьи ушел в партизаны и стал командиром отряда. Фамилия семьи, занимавшей вторую половину дома  – Подкопаевы. Этот командир отряда по ночам к нам периодически приходил, брал теплые вещи, продукты и т.д. Вскоре к нам начали наведываться и полицаи; очевидно, они пронюхали что-то про визиты партизана. Они допрашивали взрослых, вели себя грубо, отбирали вещи. Один из полицаев вел себя особенно вызывающе, угрожал нам арестом и расстрелом, но однажды мы узнали, что этот полицай погиб. Взрослые сказали, что он упал с лошади, но я думаю, что погиб он совсем не случайно, уж больно своевременно это произошло.  Мать решила, что нам нужно срочно уходить, и мы, бросив все, двинулись в Хойники, где поселились в доме на улице Советской, оставленном еврейской семьей. Вскоре мы узнали, что вся семья Подкопаевых  - муж, жена и два мальчика - была расстреляна за связь с партизанами. Думаю, нашу семью спасла гибель того полицая и быстрый уход.

 Около нашего нового жилища был земельный участок. На нем мы выкопали убежище, замаскировали его тщательно – так, что сверху был огород – и при облавах дети прятались там. Рядом было много домов, в которых раньше жили евреи. В основном их занимали немцы, жили в них и размещали различные вспомогательные службы. Рядом с нами в одном из таких домов была мастерская по ремонту немецких мотоциклов. Мать была хорошей портнихой и этим ремеслом зарабатывала нам на пропитание, еще помогал огород. Однажды партизаны сожгли склад с большими запасами зерна, приготовленного для отправки в Германию, и мы долго ели хлеб, выпеченный из горелого зерна. Его вкус мне запомнился надолго.

 В городе располагался гарнизон, состоящий из  немцев, словаков и венгров. У нас на квартире жил какой-то служащий, работающий в сфере снабжения у немцев. Он хорошо говорил по-русски, одевался в гражданскую одежду. Однажды он устроил меня на работу в немецкую комендатуру истопником, а потом часто по его просьбе я приносил домой разные бумаги, которые немцы приносили для сжигания  в печах. Вскоре в городе произошли массовые аресты подпольщиков, а наш постоялец сказал, что уезжает в командировку, и больше мы его не видели. Мать сказала мне тогда, чтобы я на работу к немцам больше не ходил.

 Однажды в городе появились зенитные счетверенные установки, их устанавливали в разных местах, и часто они меняли свои позиции. Советская авиация бомбила город редко, больших налетов не было, летали, в основном, одиночные легкие бомбардировщики – вероятно, По-2. На оставленных зенитками позициях оставалось немало брошенных гильз, иногда попадались целые снаряды, а также снаряды без гильз. Наша мальчишеская компания один такой снаряд без гильзы подожгла. Мы стояли вокруг него, а он очень красиво горел с одного конца. Я взял другой такой же снаряд, и побежал показывать своему старшему брату. Мы с ним ушли за дом, воткнули снаряд в землю, расковыряли его трассирующую часть,  для пущего эффекта подсыпали еще и пороха из своих  запасов (которых у нас было немало), и подожгли. Уже темнело, и яркий огонь привлек внимание часового, охранявшего немецкую казарму, располагавшуюся в школе недалеко от нас. Он начал кричать и выстрелил в воздух, мы испугались и отбежали к дому. В это время горящий снаряд взорвался, что-то с силой ударило в стену дома недалеко от нас, с рикошетом и жутким свистом ушло вверх. Немцы немного побегали вокруг, однако вскоре сообразили, что это баловались местные пацаны, и успокоились. Вообще, у нас с братом, как и у всяких нормальных мальчишек военного времени, было много всяких чрезвычайно интересных «игрушек». У меня, в частности, был целый ящик немецких гранат с длинными деревянными ручками. Боевые части у этих гранат были зеленого цвета, а на их стенках была нанесена  желтая маркировка.

 Словаки, с которыми мы немного общались, однажды сказали, что когда появится на дорогах немецкая жандармерия в особой форме, с нагрудными знаками, то, значит, немцы скоро уйдут. Так и произошло в 1943 году: немецкие колонны шли всю ночь, и на важных перекрестках города горели большие костры. Утром немцев не стало, и вот в Хойниках появились первые советские солдаты. Эпизод с их появлением запомнился мне очень хорошо. Дело в том, что по нашей Советской улице ехал на подводе, запряженной лошадью, отставший от своих немец. Подвода была завалена явно награбленными в спешке вещами. За подводой бежала женщина, которая всячески ругала нехорошими словами этого немца, но тот не обращал на нее никакого внимания и подстегивал лошадь кнутом. Тут я увидел, как от окраины города, как раз в сторону нашей улицы движется около взвода автоматчиков в светлых полушубках. Я сразу понял, что это идут наши, и заметил, что они вскоре пересекут маршрут движения этого немца на подводе. Тогда я крикнул женщине, что идут наши и они сейчас увидят этого немца. Так и случилось: наши вышли на улицу как раз наперерез немцу, и схватили его. Я побежал туда, поближе к месту событий. Солдаты разоружили немца, сняли с него все снаряжение, а поясной ремень со штык-ножом один из них отдал мне. Женщина с очень довольным выражением лица схватила под уздцы лошадь и повела обратно. Тут я вспомнил про свой ящик с немецкими гранатами, спрятанный в укромном месте, притащил его к дороге и, когда наши солдаты двинулись дальше, я каждому из них с гордым видом вручал по гранате. Улыбаясь и подшучивая надо мной, некоторые из солдат брали у меня гранаты и засовывали за поясной ремень. Я был очень горд, что снабдил наших освободителей настоящими боеприпасами.

 Позже в нашем сарае советские солдаты устроили небольшой склад патронов, а потом двинулись вперед, забыв, очевидно, про него.  Патроны были калибра 7,62 мм – к автоматам ППШ и 14,5 – к противотанковым ружьям. Сколько интересных и полезных в мальчишеском хозяйстве вещей я выменял на «свои» патроны! К тому  же, так неожиданно обретенная должность начальника и фактического хозяина целого склада боеприпасов вознесла мой авторитет у окрестных пацанов до небес. Взрывы долго гремели в нашем городке и после войны: то на мине кто-нибудь подорвется, то мальчишки очередной фейерверк устроят. Немало детей пострадало, покалечилось и даже погибло от этого эха войны.

© Copyright: Андрей Ворошень, 2009
 Свидетельство о публикации №2910260663




Письмо на фронт
Галина Шахмаева


 4-го Мая 1945 года.
 Здравствуй, милая Анечка!
 Шлём тебе сердечный привет с наилучшими пожеланиями в твоей молодой боевой жизни, а главное быть здоровой и скорее приехать с Победой домой!
 Дорогая Анечка! Вчера  получили ещё от тебя письмо с фотокарточкой. Большое спасибо Мы очень рады, особенно, мама пришла в восторг от такого сюрприза! На этой фотографии ты получилась замечательно.

 Во весь рост твой портрет перед нами.      А тот, кто стонать порывался,
 Кудри пышные вьются волнами,                Увидев тебя - улыбался.
 А на них шляпа модная открыта,                Так  заботой и лаской своей
 На устах улыбка чуть скрыта.                Ты к жизни возвращала  людей!
 А в открытом взоре очей                Руки за спину ты заложила,
 Нет следа бессонных ночей.                Но ими немало труда положила.
 Но мы знаем: много их было,                А ножки в открытых туфлях
 И ко сну тебя властно клонило.                Бывали не раз в сапогах.
 Но ты гордо боролась с ним,                Костюм твой мирный и прост,
 Чтоб бойцам не остаться одним.                А наденешь шинель и на пост!
 По палате ты быстро ходила:                Но голос твой не слыхать,
 Одного ключевою водою поила,                Что хочешь ты нам сказать?
 Тяжелораненый - другой,                Но и здесь понятно без речи:
 был накрыт заботливой рукой.                Желаешь скорой и радостной встречи.

 Милая Анечка! Вчера был для нас радостный день,
 К твоему письму прибавилась ещё радость:
 Ах! радость-то, радость какая,
 Над Берлином - красное знамя!
 Реет победно и властно оно,
 Нам водрузить его суждено!
 Всюду слышится трепет сердец:
 Скоро, скоро войне конец!!!
  И так ждём тебя с нетерпением! Новостей нет никаких, живём без изменения,
 Сердечно благодарим за поздравление! До свидания, передают тебе привет все родные и знакомые, также передай привет твоим боевым подругам и  товарищам, в частности Сене!
 Крепко-крепко тебя целуем, остаёмся,  любящие тебя, твои папа, мама, брат Саша.
 Приезжай, ждём!!!.
 Полевая почта 71715 Осиповой Анне Николаевне.

 Писал письмо и сочинял стихи мамин брат: Осипов Александр Николаевич .Воевал в пехоте. Контужен. Демобилизован.

    На снимке моя мама.
 Товарищ  Сеня  будет  мужем А.Н.         Ведминский Семён Иванович – мой папа - танкист. После ранения  был оставлен в Полевом Госпитале завгаром.

 Прошу стихи строго не судить: мой дядя не профессионал.


© Copyright: Галина Шахмаева, 2011
 Свидетельство о публикации №11104283670
http://www.stihi.ru/2011/04/28/3670
(Фото по ссылке)