Начало здесь: http://www.proza.ru/2011/05/12/716
СОНЯ
Соня шла по центральной улице в толпе людей с жёлтыми шестиконечными звёздами на одеждах – евреев, жителей города Харькова и областных центров. Приказ военного коменданта города от 14 декабря 1941года предписывал в двухдневный срок всем жидам с вещами и драгоценностями явиться к баракам «Станкостроя». За каждого выданного властям еврея верноподданному горожанину полагалась четвертушка водки, за саботаж и укрывательство — расстрел.
Мороз крепчал. Ноги скользили по булыжникам мостовых, большой тяжёлый живот тянул вниз. Она падала. Чьи-то руки подхватывали. Конвоя не было. На тротуарах, как на первомайской демонстрации, стояли любопытствующие. Одни смотрели с сочувствием, другие - со злорадством. Соне казалось – весь мир состоит из боли. Лечь бы на землю, вытянуть ноги, закрыть глаза и ничего не чувствовать, ничего.
Мелькнуло знакомое лицо и исчезло. Кто это был? Не смогла вспомнить, усталая голова плохо соображала. Потом, всё потом, сейчас же ей нужно хоть какое-нибудь пристанище и чуть-чуть времени. И тогда она соберётся с силами и мыслями и обдумает, как спасти ребёнка - любой ценой, любыми жертвами.
Усталые поникшие люди брели дальше. Облегчение не наступило и в огромных промёрзлых бараках на окраине города, куда их, словно скот, загнали эсесовцы.
Соня, наконец-то очутившись в одном из них, с трудом опустилась на первые попавшиеся пустые нары. Легла на спину, под голову подсунула маленькую сумочку, а баул, докторский, отцовский, его он каждое утро брал с собою на работу, опустила на пол - цементный, покрытый ледяной коркой. В чемоданчике были детские вещи. Что делать? И подкупить некого и нечем. Вот-вот должны были начаться роды. Соня чувствовала – отсюда, из этого помещения ни ей, ни кому - либо другому не выбраться. Внизу живота противно заныло, судорогой свело ноги. Ребёнок зашевелился. А ей всю дорогу казалось - его уже нет, замёрз, погиб.
- Малыш, мой малыш, не волнуйся, я с тобой… Солнце моё, жизнь моя, я ещё поборюсь, мы поборемся вместе.- Моя бабушка, а тебе она, милый, прабабушка, учила: «Соня, никогда не сдавайся, сражайся с обстоятельствами, со всем миром, особенно, если от этого зависит не только твоя жизнь!
Женщина оглянулась. Люди, кругом чужие измученные люди. В таком скопище страданий ей довелось быть впервые. Сейчас не помешало бы и помолиться, тихонечко, как бабуля умела, но Бога-то нет, так учили в школе. А бабушка наставляла: «Глупышка, не верь всему, что говорят». А если Он есть и всё видит, то почему не вмешивается?! Комом подступила к горлу тошнота. Бабушка, мама, папа, братик – никого…
Соня задавала себе один и тот же вопрос: почему всё то хорошее, счастливое, что присутствует в жизни любого человека замечается им лишь при потерях? Её светлая квартира, солнечная, тёплая. Её семья, преданная, добрая. Её друзья, её Сергунчик. При воспоминании о Сергее, выпускнике танкового училища, зарделись щёки. Они любили друг друга. Но случилась размолвка. Расстались. В марте, сейчас то время казалось Соне чем-то нереальным, они оба не могли знать, что станут родителями…
Соня понимала - воспоминания расслабляют, но она не смогла устоять перед ними.
Их квартира была коммунальной, большая площадь позволила предприимчивым жильцам перестроить её таким образом, что у каждой из трёх семей получилась изолированная квартира с крохотной кухней и комнатушкой- ванной, тёмной, без окна, но отдельной.
Узкий коридор, входная дверь с кнопками- звонками и тремя почтовыми ящиками остались общими для всех. Командиром в их небольшом семейном ковчеге всегда была бабушка, Дора Матвеевна. Она обожала шахматы, заумные математические задачи и папиросы. Готовить не умела и не желала, зато любила давать всем бесплатные кулинарные советы. Не знающим о её «умении» и упрекавшим её в том, что ничего путного не получилось, только переведены впустую продукты и время, она с неизменной улыбкой отвечала: «Учитесь, все знают - первый блин комом!»
Дора Матвеевна терпеть не могла «телячьи нежности», была суха даже с внуками, а их, конечно же, после сына, любила больше всего и всех на свете. В молодости, будучи просто Дорой, «делала революцию», потом порвала с этими, как называла бывших единомышленников, «бандитами», успев от одного из них родить Сониного папу.
Удивлялись знакомые: как маленькая, миниатюрная женщина смогла «выродить» великана?! Намёки и перешёптывания гордая Дора Матвеевна не замечала. О своём давнишнем любовном романе молчала. Любительница поговорить, она сразу же замыкалась, если кто-то касался этой темы, видно, и с годами не отболело.
Бабушка репетиторствовала, давая уроки «местным болванам». Подкармливала их, приговаривая: «Кушать хочется всем, а особенно тем, кто напрягает пусть и слабенькие, но мозги!»
Ни один из её подопечных не пошёл по кривой дорожке. Покинув «революцию» и родив замечательного во всех отношениях сына, вернулась к своей вере, хотя отмечала все праздники: и советские, и религиозные, свои и соседские, приговаривая: «Бог един для всех!»
Появление Доры Матвеевны на местном рынке оживляло торговлю. Эту покупательницу обожали рыночные торговки. Ей можно было подложить проросший картофель, подгнившие овощи и фрукты – не заметит, через своё пенсне она видела жизнь в розовом свете. Выкладывая дома покупки, удивлялась: такие милые женщины, а опять обманули. Когда родилась и подросла Соня, она стала сопровождать бабушку, чем огорчила знакомых продавцов. Иной раз соседи, зная безалаберность и рассеянность Доры Матвеевны, сами отбирали продукты, а она лишь расплачивалась за них. А дома бабушка опять становилась командиром.
Сонин папа, любимчик и гордость матери, был высок, громогласен и добродушен настолько, что Дора Матвеевна этим попрекала:
- Лёва, на тебе все, кому не лень, ездят, воду возят, да ещё и хлыстом под зад подгоняют.
Сын, ты не Лев, ты Медведь из детских сказочек, и почему я не назвала тебя Мишкой?!
Лев Семёныч улыбался. Он обожал мать, зная её доброту, жену, семью, весь мир…
Безотказный доктор. Всегда на посту со свои баульчиком, а в нём всё необходимое для спасения не только тел, но и душ сограждан.
Улыбающийся человек с лёгкой хитринкой в прищуренных глазах. Откуда взялось у него отчество «Семёнович» осталось тайной. Как-то не вязалось оно с его обликом. Что-то в этом большом во всех пониманиях человеке было степное, вольное, казацкое. Никогда не учился музыке, а прекрасно играл на гитаре, пел - заслушаться можно было. Двери их квартиры не закрывались. Если Лёва дома – ждите гостей. Воспоминания всё дальше уводили Соню от действительности – жестокой, убийственной…
Мама. Она была студенткой, когда познакомилась с будущим мужем. Младше его на пятнадцать лет. Дора Матвеевна в разговорах с подружками подчёркивала: «на целых пятнадцать лет!». Слушательницы не могли понять, рада она этому или осуждает.
Манечка, так называл Лёва свою жену, институт оставила, посвятив себя мужу и детям.
Свекровь невестку уважала, ценила, но это не мешало давать ценные указания в тех областях ведения домашнего хозяйства, в которых ничего сама не понимала: «Маруся, Вы в мясной фарш кладёте много хлеба. Лёвушка тяжело работает, ему полезно есть мясо!»
Дора Марковна Марию переименовала в Марусю – вспоминалась революционная молодость, а в ней девушки в красных косынках обязательно звались Марусями.
- Ни много, ни мало, а столько, сколько надо, - спокойно отвечала Маруся.
Вечером, за ужином, свекровь с аппетитом уплетала котлеты, забыв об их «неправильном» составе. В их семье все были темноволосыми, смуглыми. А Соня родилась рыжей – волосы цвета гречишного мёда, кожа светлая и множество веснушек на лице.
Подростком не один раз допытывалась у родителей: «Я подкидыш?!»
Лев Семёныч отрывался от очередных переводов(он читал медицинские книги на немецком и французском языках), с улыбкой смотрел на жену, молчал, затем, театрально заламывая руки, произносил: «Я на очередной симпозиум или операцию, а в мой дом заезжий молодец. Вот, Сонька, где собака зарыта и кроется разгадка шарады. Признавайся, признавайся, Манечка, так ведь и было? Отпираться бесполезно!»
У его Манечки вспыхивали румянцем щёки, она качала головой, крутила пальчиком у виска и отвечала дочке: «Своя, наша, папа шутит, он же врач, знает о загадках наследственности.
«Сонечка, дочечка, роднуля, я любил бы тебя даже в том случае, если бы ты родилась негритяночкой, а ты всего-то рыжая!»- вторил отец.
Насмеявшись вдоволь, расцеловав по очереди своих женщин, папа снова усаживался за переводы: настоящий врач, так он полагал, должен знать обо всех новинках в медицинском мире. Бабушка не любила получать подарки, не носила украшения, по её мнению - бесполезные цацки. Злилась, если её принуждали брать цветы. Она клала подаренные кем-либо букеты на кухонный столик и удалялась. Соня или мама ставили цветы в вазу. Никто ни на кого не обижался. Наверное, так и должно быть в дружной семье, необходимо принимать близких людей такими, какими их создала природа или же суровые жизненные обстоятельства.
Дора Матвеевна каждый год специально забывала о своём дне рождения - зачем принародно подчёркивать старость! Зато она весело отмечала день рождения сына, Сони, и о невестке помнила. Носила подарки и своим боевым подругам.
Сонина мама, в отличие от свекрови, с большим удовольствием принимала цветы, радовалась простеньким золотым украшениям, полученным от мужа.
И Соне папа на её пятнадцатилетие преподнёс подарок: на тоненькой золотой цепочке висел кулон, под крышечкой которого отстукивали уходящее время маленькие часики. На этой крышке папа попросил знакомого ювелира выгравировать Сонины инициалы: С.Л.
Этими двумя буквами девочка гордилась больше, чем самими часами. Ведь она уже взрослый человек, Софья Львовна!
Соня любила родителей. А с бабушкой ладила настолько хорошо, что на папино предложение купить ширму и переселить дочь в столовую ответила отказом.
Их спальня была большой, светлой, уютной. Перед сном любили поболтать, рассказать о событиях дня прошедшего. Дора Матвеевна первой узнала о влюблённости внучки. Как и всегда, поддержала её.
После рождения Борика, Бориски, младшего братика, Соня вместе с бабушкой перебралась в родительскую комнату.
Папа вёл долгие переговоры с женой о рождении наследника. Соня и бабушка были союзниками, и капля камень сточила.
В положенный срок родился мальчик: головастый, горластый – точная копия папы Лёвы, чему тот был несказанно рад. Страсти разгорелись чуть позже – при выборе имени. Папа то ли желал подколоть свою мать, то ли действительно нравилось ему современное имя Ким, появившееся на заре эпохи социализма и представлявшее собой аббревиатуру названия « Коммунистический Интернационал молодежи». Папа спорил, доказывал – парень вырастет с новыми взглядами и убеждениями.
Бабушку едва не хватил удар. Её «революции» давно остались в прошлом. А новых ей не нужно было:
- Лёва, бедный мой ребёнок, - причитала тщедушная Дора Матвеевна, сидя на расшатанной кухонной табуретки у открытой форточки: теперь ей не позволялось курить, где придется, и разбрасывать повсюду пепел, - да ты же "форменный идиёт», и я же такого, люди добрые, на свет произвела! Твой дед- раввин звался Барухом, а каким умницей был, а это означает, что правнуку быть Борисом и точка.
Действительно, точка в спорах была поставлена жирная. И все принялись ублажать Бориску, Борика, Боречку!
Соня притронулась к груди, нащупала кулон, цепочка давно пропала. Она догадывалась, когда это произошло, что сейчас было неважно - часики необходимо спрятать. Не знала, как и куда…
Боречка. Соня убедилась - испортить человека любовью и заботой нельзя, криками и побоями, унижением – возможно, но только не добротой. Братишка был младше Сони на тринадцать лет. Подружки пугали: « Станешь братцу нянькой!» А она с радостью с ним возилась. В свободное от учёбы и своих девичьих дел время сама спускала с третьего этажа по крутым лестницам тяжёлую коляску во двор. Садилась на лавочку и читала книжку или разговаривала с малышом. А он рос прелестным ребёнком.
Никогда не видела Соня у него истерик – хочу это, подайте то! Любой подарок радовал. К пяти годам мальчик бегло читал, предпочитая брать взрослые книжки из большого пузатого буфета, в котором большую его часть занимали книги. Боря любил рисовать, мастерить. Найдёт на улице дощечки, палочки, камни, гвозди и несёт, как рачительный хозяин, домой. И принимается из всего этого богатства конструировать, при этом что-то тихо мурлыча.
Именно его пение однажды заставило папу прослезиться. Он понял – из сына никогда не выйдет музыканта, ни плохого, ни хорошего. Братик любил качаться на перевёрнутых стульях или залезать под кухонный стол. Вылинявшая клеёнка, достававшая почти до пола, скрывала отшельника.
Иной раз на кухне разворачивались баталии не только из-за котлет, непогашенной папиросы, но, например, из-за позднего Сониного возвращения домой. Две женщины пеняли друг другу: - Маруся, Вы – мать, Вы обязаны знать о дочери всё!
- А Вы, Дора Матвеевна, бабушка, а она, любимица Ваша, всегда именно с Вами и шепчется обо всём!
В самый разгар бурных выяснений, кто прав, Боря, неожиданно для всех, словно джин из бутылки, высовывал голову из-под клеёнки и назидательно говорил:
- Товаищи, вы мне мешаете азмышлять о жизни…
Перепалка заканчивалась хохотом, переходящим в стоны. Успокоившись, папа или мама поглядывали на бабушку: «А нашего-то полку прибыло!»
Брат мило картавил. Все остальные члены семейства, кроме Доры Матвеевны, букву «р» выговаривали чётко и твёрдо. Бабушка, постоянно сосущая цигарки, ещё и шепелявила.
После столь прозрачных намёков она гордо удалялась из кухни.
Соня считала себя виновной и перед младшим братом, и перед матерью. Его не досмотрела. Ей мало уделяла внимания. Поцелуи при встречах и прощаниях, всё на ходу, в спешке: « Привет, мамуля! Пока, мамочка!» Только сейчас в этом холодном зловонном бараке поняла она, кто в доме их был настоящим хозяином, вернее, хозяйкой. Как ненавязчиво вела себя мама со всеми.
Умело, не прибегая к назиданиям или упрёкам, день ото дня создавала семью, в которой главенствовали любовь и уважение, терпимость и сострадание. Ни разу мать никого не оскорбила, не унизила. Стараясь не замечать недостатки других, не выпячивая своих достоинств, она с великим тактом выходила из ситуаций, возникающих в любой, даже в благополучной семье, при которых, пусти их на самотёк, родные люди с лёгкостью могли стать не только чужими друг другу, но и заклятыми врагами.
И до чего ж красива была! Длинная чёрная коса, толстая, обвитая вокруг головы, смотрелась как корона. Она и была королевой. И папа сумел это разглядеть с первого же взгляда. Подумалось Соне и том, что почти ничего не знает о маминой родне. Вроде бы её бабушка, известная на Житомирщине знахарка, умерла от тифа, о деде и вовсе ничего не известно. Родителей маминых, об этом открыто не говорилось, убили бандиты. О сёстрах и братьях, если таковые и были, Соня тоже ничего не слыхала.
Мама и мама. Есть - и отлично. Обнять бы её сейчас, прижаться к ней уставшим телом , и долго, очень долго плакать, пока тяжёлые горькие слёзы не станут лёгкими и приятными, после которых так хорошо спится. Не будет этого никогда.
Какое страшное слово - «Никогда»…
За несколько лет до начала войны беда без предупреждения и спроса нагло вошла, ворвалась в их тёплый дом. В то лето Соня закончила педучилище «на отлично». Могла бы и сразу подать документы в педагогический институт на дошкольное отделение, но решила поработать несколько лет, изнутри узнать свою профессию, всё же для общения с детьми нужны особые навыки, сноровка, душевное тепло. А если в ней ничего этого и нет?!
Папа, смирившись с тем, что дочкой выбрана другая, не медицинская стезя, теперь строил новые планы: «Ничего, ничего, Сонька, когда-нибудь обзавидуешься! Как только Борька подрастёт, так сразу же поставлю его к операционному столу, пусть привыкает: то вырежет, это пришьёт!» Видя удивление в дочкиных глаза, начинал смеяться: « Ладно, не бойся, сначала лет десять пусть поучится, а то ещё кто-нибудь скажет, мол, допущен к операциям по знакомству!» И опять папа смеялся, да так задорно, что и Соня начинала хихикать, понимая свою глупость и доверчивость.
В тот жаркий летний день она с подружками уехала за город, а когда вернулась, их дружной семьи больше не существовало. Обо всём, что произошло за время её отсутствия, плача, поведал брат Борис. Так повелось, что Лев Семёныч почти всегда обедал дома. Его Манечка к приходу мужа нарядно одевалась, домашние тапочки меняла на туфли или босоножки на каблучках, стелила на овальный обеденный стол кружевную скатерть, связанную собственными руками за зиму, длинную и холодную. К вязанию крючком и на спицах она пыталась приобщить и Соню, и Дору Матвеевну. Не получилось: одной необходимо было готовиться к урокам и экзаменам, другая плохо видела, да и очередная шахматная партия была куда интереснее скучного монотонного занятия. Мама создавала сказочно красивые узоры на салфетках, они впоследствии занимали центральные места на комоде и буфете, и всегда привлекали внимание друзей и соседей. Иной раз Соня читала какую-нибудь книгу вслух. Мама, сидя под абажуром, внимательно слушала дочь, вникая во все подробности сюжета. Чем-то важным занимался и Боря. Папа, отрываясь на мгновение от своих записей или переводов, поглядывал на всех с улыбкой. Потом, спустя время, Соня в мыслях часто будет возвращаться к этим уютным вечерам, погружаться в атмосферу тепла и счастья, горевать о невозвратности прошедшего.
За папой пришли "странные люди" днём. Перерыли всё. Забрали учебники, конспекты - в последние годы Лев Семёныч реже бывал в больнице, чаще - в студенческих аудиториях, где он читал лекции, передавал накопленный опыт будущим врачам.
В дверях стояли понятые: Катерина, женщина, поселившаяся в их доме в полуподвальной квартире не так давно и её сожитель, вечно пьяный Колька. Он таращил глаза и повторял:
- Богато живут дармоеды, богато…
"Странные люди", по словам Бори, прихватили и мамины безделушки. Она не противилась. Лишь спрашивала у мужа, кто это и что им надо? Он пожимал плечами. Папу увели, мама бросилась за ним по лестницам. То ли она зацепилась каблуком за ступеньку, то ли кто-то из тех, кто уводил неизвестно куда её мужа, толкнул женщину, точно не видел никто, но оказалась Манечка - Маруся на полу первого этажа в беспамятстве. Её увезли в больницу. В сознание она так и не пришла. Бабушка из энергичного остроумного человека в одночасье превратилась в сморщенную старушку, заговаривавшуюся, забывающую всё и всех. Теперь нельзя было её оставлять без присмотра. Дора Матвеевна часто выходила посидеть на лавочке, погреться, а потом исчезала, и Соня с братом искали её порой неделями. Девушка боялась обращаться в милицию, бегала по улицам, заглядывала во все подвалы, расспрашивала прохожих. Об отце никто ничего не знал. Его друзей словно ветром сдуло. Соседи отворачивались. Из отдельной квартиры сначала переселили их в настоящую коммуналку, а потом туда, где раньше жила Катерина.
Бабушка не замечала перемен. Она сидела на поломанном табурете, покачивалась из стороны в сторону и курила. День, два и опять исчезала, всегда неожиданно, как бы за ней ни глядели. Соня устроилась в ясли ночной нянечкой. И то с трудом нашла эту работу. Боря должен был следить за бабушкой по ночам. Однажды Дора Матвеевна, обманув в очередной раз маленького своего внука, исчезла навсегда. Боречка, испугавшись Сониных нареканий, бросился искать бабушку, на проезжей части его сбил насмерть грузовик.
После смерти матери и брата Соня поняла, насколько эти двое были похожи друг на друга и близки. Мать и сын. Думая о них, удивлялась, как раньше не замечала этого сходства: серьёзность во взгляде, сосредоточенность, умение всех слушать и слышать.
Софья Львовна осталась одна. Аббревиатура «С.Л.» не радовала. Жизнь потеряла всякий смысл. Она сложила сохранившиеся вещи в углу каморки. Помылась в тазу, надела всё новое, открыла папин баул и отравилась. У какого врача не бывает в доме лекарств?!
Сердце затрепыхалось в груди. Ни вздохнуть, ни выдохнуть - перехватило дыхание.
Молодая, ни разу не рожавшая женщина, чувствовала: вот-вот начнутся роды. А что потом?!
Кто-то легонько прикоснулся к плечу. Повернув голову, Соня увидела знакомую женщину, медсестру Розу, часто ассистировавшую отцу.
- Не бойся, детка, это я. Ты меня узнала? Вижу, в каком ты положении. Я помогу тебе. Надеюсь, ещё продержишься. Сонечка, возможно, ты знаешь, куда нас повезут дальше? Люди всякое говорят. Страшно слушать. Я ведь здесь со всей семьёй: детьми, мужем.
Он полуслепой. Его и в армию не взяли по этой причине, но лучше бы призвался.
Мама слегла, даже воду не пьёт. Горе, горе… Хотела вот ещё что тебе сказать: в нашей больнице Льва Семёновича уважали и любили, золотой души был человек, ходил слушок, что донос написал кто-то из институтских, видно, зависть спать и жить не давала. Держись, доченька, держись!
Был. А она надеется - есть! Папка, будь! Мне ты нужен, очень нужен, необходим!
Где бы ты сейчас ни был, старайся выжить, прошу тебя, умоляю!
Впервые за этот длинный страшный день Соня заплакала, тихонечко, чтобы никто не услыхал.
А народ всё прибывал. На нарах устраивались семьями. Всем необходимо было личное пространство, немного еды и питья. Умыться бы, переодеться в чистую одежду, справить естественные, пока жив, нужды. Но в этом Аду, созданном одними людьми для других, отсутствовало Всё!
Попытка уснуть не удалась. Она пошевелила затёкшими ногами, поправила пальто, и опять вернулась в прошлое...
Продолжение http://www.proza.ru/2011/05/28/579