Несусь, спешу, тороплюсь и подпрыгиваю. Самым безумным образом пересекаю улицы, провожаемый проклятиями водителей и недоуменными взглядами прохожих. В службу бегу. Нет, я не опаздываю на дежурство. Я только сегодня с утра сменился. Тридцать восемь минут назад. Я …
Впрочем, давайте по порядку… Итак, я только что отгулял отпуск. Большой. Двадцать восемь плюс четырнадцать. А вчера вышел на первые после отпуска сутки. Ну, пришел и пришел. Отдежурил и сдался. Домой пошагал. Прихожу, а на пороге меня моя половинка встречает, испуганная-встревоженная вся.
- Вовка, - говорит, - звонили с твоей работы, со «скорой». Просили тебя срочно перезвонить. Что-то случилось?
- Не знаю, – сам слегка удивляюсь. – Сейчас…
Набираю служебный номер.
- Аллочка, приветствую еще раз. Это Гусев. Звонили?
- Да, Володь, – отвечает диспетчер. – Погоди, я Наталью Николаевну позову.
Жду. Присел, ботинки расшнуровываю.
- Да? - наконец раздается в трубке голос нашей старшей, старшего то есть фельдшера.
- Это я, Наташа, – отзываюсь. – Что хотела столь прекрасная леди из-под жалкого замученного меня?
- Замученный, - смеется старшая, - ты наркотики делал? Где наркотические истории болезни и пустые ампулы?
- Не, – радостно машу головой. – Не делал. Бог миловал. Животы ночью были. Одна почечная колика. Пару платифиллинов списал, атропина три…
- Геннадич, – старшая уже не смеется. – Пёс с ними, с платифиллинами-атропинами. Ты наркотики не сдал.
- Да как не сдал, - я еще по инерции улыбаюсь, - я же укладку Саше отдал. В диспетчерской. Носики проверял, все ампулы цел…
- Укладка на месте, – останавливает меня Наталья Николаевна. – Не хватает морфина, промедола и омнопона.
- Наташка, брось шутить! – возмущаюсь. – Ночью поспать два раза по полтора часа дали. Я под душ хочу и в люлю.
- Я не шучу, Володь, – вздыхает Наталья. – Люля отменяется. Приходи, разбираться будем.
- Понял, – говорю убито. – Минут через пятнадцать буду.
Наркотики, то бишь наркотические анальгетики – это очень серьезно. Препараты строжайшего (!) учета. После их использования на вызове положено при первой же возможности сдавать пустую ампулу диспетчеру и заполнять особую карту вызова с кучей подписей, врача и фельдшера. Разве что от водителя с санитаром справку прилагать не надо (зря сказал… услышит какой-нибудь организатор здравоохранения – точно введет за правило). В случае непреднамеренного повреждения ампулы или хотя бы её ярлычка-маркировки создается специальная комиссия – врач-вредитель, зав. отделением, старший фельдшер, начмед - для составления акта-протокола и её, пострадавшей ампулы, уничтожения. «Путем раздавливания и выливания содержимого в трубы канализационной системы», как пишут в официальной бумажке. Диаметр и протяженность трубы указывать не обязательно, но подробную объяснительную для ОБНОНа (отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков) вполне могут потребовать.
А уж если ампула пропала – туши свет, сливай воду, меняй походку. Впрочем, походка вскоре сама изменится, после первой же серии забегов по разным начальственно-медицинским и милицейским кабинетам. Причем кино это, как правило, многосерийное. И очень жалисное. В конце все плачут.
... Ффуххх, вот и станция. У самого входа меня встречает заведующий.
- Ну что ж ты, Вовчик, - укоризненно гудит он. – Вроде не пацан зеленый.
- Погоди, – говорю. – Сейчас всё выясним.
Собираемся в диспетчерской – оба диспетчера (сдающий смену и принимающий), я, шеф, старшая, доктор Саша (укладкин законный наследник) и его фельдшер Надя.
Беру со стола укладку. Торопясь, пересчитываю ампулы… и непонимающе поворачиваюсь к высокому собранию.
- Ну вы чего, народ? – почти что обижаюсь. – Всё ж на месте. Двенадцать ампул. 1-ое апреля, что ли?
Нет. Не 1-ое апреля. Сентябрь на календаре. Выясняется, что пока я был в отпуске, изменилось пополнение наркотической укладки. До моего отпуска нам выдавали по одной ампуле морфина, омнопона и промедола (а мы, при необходимости, использовав и списав, получали у диспетчера новую, из чугунного сейфа за железной дверью с сигнализацией), а где-то с середины августа дают по две.
Вспоминаю: вчера ребята с утра перебирали-перетряхивали сумки и укладки. Пыль вытрясти, лишний раз проверить сроки годности препаратов, пополниться… обычное дело. «Наркошку» и ампулы из неё – частично в длинном пластиковом блистере с не до конца оторванной верхней фольгой-серебринкой, частично россыпью – я принял у диспетчера раздельно. Привычно-знакомо снарядил укладку, закрыл и убрал во внутренний карман, а дополнительные три ампулы, видать, так и оставил в блистере, не разглядев под серебринкой.
- Ты же в журнале расписывался, – чуть не плачет Наталья. – Прописью везде указывал – «ДВЕ ампулы»…
- Указывал, – говорю покаянно. А больше-то добавить и нечего. Понятно – на автомате заполнял. В верхней клеточке, там, где «Сдал», написано: «две ампулы»; ну, я и в своей нижней, там, где «Принял», написал то же самое. Не задумываясь особо, не вникая. И не ёкнуло ничего внутри. Расслабился за отпуск. Отвык малость.
- Блистер куда дел? – отвлекает меня от воспоминаний шеф.
- Э-э-э, - чешу непутевый затылок. – Вроде, в ведро мусорное выбросил. На кухне… Да. Точно. На кухне.
- «Вро-оде», – с безадресной злостью кидает Коля. (То есть это мне так хочется думать, что с безадресной.)
И мы бежим на кухню. Все скопом.
Аристократично-неспешно наслаждающимся на кухне утренней сигареткой с кофейком Гене и Свете делается странно. И то сказать - сидели себе спокойно доктор с фельдшером, кофий потягивали, сигаретные дымки изящными струйками красиво пускали, беседы взаимоприятственные беседовали на разные веселящие и познавательные темы, вдруг стадом безумных носорогов прибегаем мы с непривычно возбужденным и суровым шефом во главе и цинично набрасываемся на скромное мусорное ведерко... Непонятно.
На всякий случай Гена и Света тоже заглядывают в ведро. А потом на нас смотреть начинают. Что мы, такой представительной кучей, дальше будем делать - со смятой оберткой от шоколадки, стаканчиком из-под ацидофилина и пустой сигаретной пачкой. Очевидно, что без обид поделить на всех не получится. Слишком много нас сразу прибежало.
Мы напряженно молчим, обдумывая.
Гена предлагает отдать стаканчик Коле (как отцу-командиру), сигаретной пачкой пользоваться совместно, по очереди (график он готов составить), а обертку, фик уж с ней, оставить лежать в ведерке. Больно мятая. Другую найдем.
Все продолжают мрачно молчать. Теперь – глядя на Гену. А Гена, он парень вполне самодостаточный. И ему не нравится такое, хоть и молчаливое, но пристальное внимание. Оно его смущает. Вообще-то, он хирург-комбустиолог по жизни, и его редко что может смутить. Но сейчас как раз тот самый случай. Редкий.
А Светка еще раньше смутилась. Я давно заметил – женщины гораздо тоньше чувствуют, когда смущаться пора.
Дальше молчим все вместе. Те же и Гена со Светой.
- Здравствуйте, кого не видела, – появляется санитарка Галина Михайловна. – А я полы тут хотела помыть…
- Галин Михална, милая, - бросаюсь к ней с ведерком наперевес, - вы мусор вчерашний когда выносили?
- Да только что. С полчаса назад, – удивляется наша хозяюшка. – Пропало что-нибудь, доктор?
- Куда?! – воем в несколько глоток.
- На помойку, – совсем теряется Галина Михайловна. – Куда ж еще?
- Бак, Галя! – гипнотизирующее рычит Коля. – В какой бак?!
- Я не помню, Николай Львович, – пугается санитарка. – У меня ж ведерок много. Ваших пять, да из поликлиники… Какое куда – убей Бог, не скажу.
Бежим к помойке. Благо она рядом. Пятнадцать метров от входа. Такая, знаете, буквой «П» кирпичная стеночка вот посюда высотой, а внутри «П» - три бака-контейнера для мусора. Вообще-то, помойка рассчитана на четыре, но в нашей только три стоят.
Только бы мусор не успели вывезти, только бы...
- Полные! – облегченно радуется Коля, добежав. Его радость страшно пугает вынырнувшего из-за контейнеров бомжа. Тот подхватывает свои узелочки и серым зайкой споро отбегает в заросли зеленеющих рядом кустиков. Откуда и наблюдает за нами, вытянув тощую, давно не мытую шею и явно тоскуя. Видно, что джентльмена сильно тревожит такое резкое и качественное повышение уровня конкуренции на мусорном рынке. Пояснять ему ситуацию нам недосуг. Да он этого и не ждет. Лишь ревниво и цепко высматривает – на какие такие сокровища его законной делянки позарилось стадо с утра пораньше перевозбужденных оккупантов-лекарей.
Профессия медика считается достаточно престижной. Становиться врачом-фельдшером сейчас, понятно, не многие мечтают и торопятся, но очень многие испытывают к нашему брату разной степени выраженности пиетет. Нет, конечно, поругивают частенько - заслуженно и не очень - не без этого. Но в общем и целом относятся уважительно. Мы, поверьте, это очень ценим и, как правило, стараемся соответствовать. Ну, то есть, когда получается.
У сегодняшней смены отделения скорой медицинской помощи это выходит из рук вон плохо. Если и соответствуют братцы-сестренки медики, то как-то не так. Сами посудите: кроме бестолкового меня - четыре бригады в полном составе, свободный диспетчер, заведующий отделением и старший фельдшер, набросив поверх формы какие-то неясно откуда на станции взявшиеся сиротские клеенчатые фартучки и старые драные халаты, натянув по две пары пластиковых перчаток для медицинских манипуляций, с методичной деловитостью растаскивающих слоновьи какашки навозных жуков сурово и скрупулезно перебирают содержимое трех опрокинутых набок мусорных баков. Под присмотром взволнованно поскуливающего бомжа.
На всякий случай напоминаю - Египет с его культом Священного Скарабея далеко. Да и вообще, кто у нас про тот культ толком знает.
А вокруг – многоэтажные дома. С окнами. И асфальтовая дорожка, ведущая через двор к троллейбусной остановке. В аккурат мимо наших мусорных рудников. И такое впечатление, что всем жителям микрорайона вдруг приспичило покататься на троллейбусе…
В общем, не буду я затягивать описание этого унизительно-бесславного для всего отделения момента. Не могу. Даже ради эффектного накала интриги. Вот сколько лет прошло, а до сих пор – не могу. Короче, нашли мы те ампулы. Все три. Целехонькие. И даже не испачканные. Они в блистере так и лежали, серебринкой прикрытые.
Помню, стоит такой мой шеф, солнцем весь красиво освещенный, с нарядной апельсиновой шкуркой на широком плече и в изгвазданных прокисшей помидоркой медицинских перчатках. Стоит и, лучась светлой радостью и вернувшимся добродушием, любуется тремя драгоценными маленькими ампулками, только что добытыми из сомнительно ароматных отвалов (ау, джеклондоновские старатели!).
И коллеги такие, помню, вокруг меня стоят. Что-то говорят мне, говорят. Приятное-приятное. Нет, слова-то, может, были и не самые лестные и одобрительные (переволновались все, понятно), но в тот момент они звучали для меня райской музыкой, честное слово.
И еще бабулька, помню, какая-то по дорожке шла. Посмотрела на нас жалостливо и завздыхала-запричитала – мол, до чего медицину довели. Уж на что, дескать, раньше бедненько жили, а доктора в помойках не рылись.
А потом мне торжественно вручили деревянную лопату, и я, к великой радости бомжа, коллег и обожающих троллейбусные экскурсии прохожих, всё на место закидал, обратно в баки. Ну, то есть всё, кроме нашего блистера и ампулок. Их мы себе взяли. Ампулки аккуратно протерли антисептиком и, просушив, поместили в укладку. А блистер в мусорное ведерко, в то, что на кухне, положили. Тщательно проверив предварительно, чтобы внутри ничего не осталось. Каждый заглянул. А некоторые еще пальцем внутри покрутили. На всякий случай.
А потом я опять домой пошел. А потом меня жена из ванной доставала. Потому что я под душем заснул. Стоял-стоял, лбом в стенку уперся и заснул нечаянно. А она меня в большое махровое полотенце завернула и в кровать отвела. А я еще, перед тем как совсем-совсем уснуть, успел подумать, что никогда бы не согласился быть наркобароном или каким другим наркодельцом. Ни за какие коврижки. Уж больно это грязное дело – наркотики.