Варя, звонкая хохоушка, охотница до неприличных анекдотов, огневые глаза и неустанный моторчик, вдруг опоздала на работу. Никогда не опаздывала, хотя в садике этом тридцать лет отработала. И такое событие. Молодая заведующая, вся еще не проснувшись как следует, рассеянно заглянула на группу и сомлела. Деток почти всех привели, и они тихо игрались, а воспитательницы не было. Тогда заведующая, вся в обмороке и бигудях, побежала по другим группам:
- Девчонки, Варвара Фроловна просилась на выходной? И не звонила?
- Нет, вроде не просилась. И не звонила!
Заведующая сама приняла группу и откормила завтраком. А когда всех уже повели на прогулку, и группы зачирикали на участке, из-за угла показалась Варвара Фроловна, точно привидение, вся в черном, и на голове повязан кусок черного гипюра.
Заведующая, едва успев снять бигуди размахивая щеткой , озабоченно спросила:
- Работать-то можешь?
- Раз вышла - значит могу. Брата я схоронила, понимаете. В деревню моталась, обила там не берет.
Варварин брат был ее моложе лет на десять, Родители их рано ушли, донельзя изработанные, изможденные, даже не пытавшиеся ни от чего лечиться. В них была безропотность, которая почему-то передалась сыну, но никак не дочери. Варя подкалывала брата, что мамка с папой все напутали – дочке досталась коренастая фигура и простое широкое лицо, а сыну яркая внешность хрупкое телосложение. И Варя его без кона подкалывала – «давай, Вить, меняться», а он только кивал, молчун. «Ничё-ничё» - это у него присказка была.
Бойкая Варя весьма удачно вышла замуж в городе, а Витька-брат покорно остался с родителями. А хотел он того или не хотел – никто его не спрашивал. А родителей одних бросать неловко. Он же за ними и ходил, когда слегли, и он же после их смерти не уехал из деревни, как все ожидали. Он не стал забивать оконные ставни досками, как многие, а напротив, взялся подновлять неказистый, но крепкий ещё домишко. Он по жизни шоферил в местном совхозе и неплохо зарабатывал, но при родителях деньги куда-то уходили незаметно. Сперва он крышу железом перекрыл, потом прикупил сайдинг для стен. Это было удивительно – домик сразу засиял. И непроста – вскоре женился Витька на местной девушке, он ее сразу после десятого класса и взял.
«Телок доверчивый! - возмущённо делилась Варвара с коллегами по садику. – Вот увидите, возьмёт она его в оборот эта Нинка, даром что молодая. Сдаётся мне, что дом ей нужен, а вовсе не мужик».
Молодая Ниночка рьяно взялась за хозяйство, распахала за домом большой огород, перед домом насажала цветов и сирени. Любо было смотреть, как она мыла в домике окна, напротив которых спал в колясочке ребёнок. Однако эта идиллия продолжалась недолго: оставив двухгодовалую дочку на Витькиных руках, умотала Нинка в город. Варя, у которой к тому времени своих детей было двое, тут же примчалась к брату с уговорами отдать малышку, но Витька решил сам растить. Он всё приговаривал «Ничё-ничё», брыл отпуск, чтобы приучать девчонку к садику. А как начинала она хворать – гнал машину в городскую поликлинику, и попробовал бы кто его не отпустить.
Больше не стал жениться Варин брат, даром что красавец. Может, если бы он жил в городе, да стригся в дорогом салоне, да одевался бы в бутиках, так и женщины падали бы направо-налево. А поскольку ходил он всю жизнь в одних корявых джинсах, да в лежалых свитерах, так и стал как все в деревне – ни глаз, ни выправки, ни гонору…
Однажды к Варваре заглянула бывшая Витькина жена Нина, сразу и адрес нашла, когда надо. Её было е узнать: вся в коже, накрашена до немогу, волосы в серебряной пыли, по трое колец в ушах, браслеты лазерные.
- Чего ж тебе не пожилось-то с Витькой? – насмешливо спросила её Варя, гремя посудой. – Либо жадён, либо палок мало тебе бросал?
- Да ну, - отмахнулась Нина, наворачивая густой Варькин борщ, - С палками нормально всё. Скушно мне с ним стало, забитый он какой-то, Витька, ни стремится никуда, тюха. Всю жизнь будет в отцовой развалюхе жить!
- А твой новый не такой?
- Ну, этот-то жох! Начал ведь с ремонта обуви, а сейчас уж мастерскую свою открыл. Мозги правильно поставлены.
- Так тебе и дочки не жалко было? Ведь кровиночка.
- А то нет! Так я её ведь заберу, а пока хоть по человечески помочь смогу.
- Кукушка! – в сердцах воскликнула Варя. Но «кукушка» не смутилась на это, положила пачку денег для Витьки и ускакала. Откупилась! Ясно стало Варе, что дочку она заберёт не скоро.
Дочь Алиска нравом пошла в мать: живая, быстрая, ненасытная. Наружность отцова: что ресницы, что глазищи, что волос густой, что губы, как накрашенные всю жизнь. Глянешь – завянешь. На танцы стала шнырять с седьмого класса, а с девятого она уж работала в сельмаге, пытаясь лишнюю кофточку себе прикупить. В школе её хвалили, она не вылезала с олимпиад и с конкурсов, но видно было, что это её не привлекает. Она просто уступала обстоятельствам. На всякий случай: вдруг пригодятся при поступлении. Однако до поступления не дошло. На очередных танцах познакомилась с каким-то неформалом и в ту же ночь уехала с ним, бросив десятый класс. Варя как услышала – за голову схватилась. «Ты очумел, что ли? - кричала она брату по телефону, - Её надо найти и вернуть сейчас же!» - «Захочет – сама вернётся» - буркнул Витька, и бросил трубку.
«Ничё-ничё», - бормотал он сам себе, заводя на выходных стиральную машну или идя по картофельной борозде. – «Ничё-ничё, выдержим».
К восемнадцатилетию дочки он подкопил деньжат. Ему казалось – хоть и уехала Алиска, не прощаясь, но может вернуться в любой момент. И точно: в свой день рождения она прибыла с последним автобусом и вечером появилась на крылечке отцова дома. Он глянул – шпилечки, курточка, кепочка - и какая же худая, красивая, грустная, аж сердце защемило. Молча кинулась на шею. Ах ты, Господи.
Достал, конечно, Витя коньяк, колбасу дорогую, банку помидоров, посидели.
- Так что, Алиска, скажешь? Сильно вляпалась?
- Сильно, пап.
- А что так? Муж-то твой кормит тебя али нет?
- Мы, правда не расписаны, пап, но он хороший, только вот денег задолжал много…
- Как же он успел?
- Да проигрался, пап.
- Ещё и играет! Да гони ты такого!
- Не могу, пап, спасай, как можешь.
Тут у Витьки сердце и растопилось, ровно масло на сковороде. В нём и страх, и любовь разом. В нём и ненависть, и счастье, что к нему кинулась.
Отдал всё, что было.
Молча отдал, даже заначку.
А она говорит:
- Это же мелочь, пап, у нас сто тысяч кредиту.
Отец так и сел. Алиска не смутилась на то и с первым автобусом унеслась: типа на работу надо. А Витька, недолго думая, стал подработки искать. Отработает на грузовике, да на склад мясокомбината шурует – сторожить. Да в ночные смены. Весь отпуск шабашил со строителями. Научился печки класть. Пока стройкой занимался, огород, конечно, в бурьяне стоял. Какой уж тут огород.
Варя к нему приехала в свой черёд, с инспекцией. Глядь, у брата одни глаза остались, щёки провалились, башка почти вся седая.
- Витечка, братик мой, ты совсем ополоумел, – заговорила она, раскидывая на верёвках ветхие рубахи брата. – Ведь ты всё равно же её не образумишь. Если же сожитель игрок, то всё равно загнётся он и её за собой потащит. А самое главное – как бы ты не загнулся, Вить!
- Ничё-ничё. Не голоси, давай. Я отец или труба на бане? К кому она ещё побежит?
- Пущай к матери бежит, коли та при деньгах.
Только рукой махнул Варин брат, дескать, бесполезный это разговор.
С той поры каждый месяц Алиска наезжала за оброком. Бнз разговоров, всё так тихо, грустно - «папа, папа». Приедет первым автобусом, забреет деньги и палку колбасы – и тут же бегом на автостанцию, не церемонилась особо. А Витька, Варин брат, стоял у калитки и смотрел, как она уходит. А на улице шелестела сирень, а во дворах распевали петухи, гуси гагакали, а издалека пароход с реки гудел. Но вся эта жизнь уже была не интересна Витьке. Он боялся одного, что не выдержит, а выдержать надо было.
Варю тоже томила тревога, она по бумажке нашла адрес Алискин и поехала к ней на съёмную квартиру в дорогом квартале. Она заранее себя настраивала на плохое, но ей хотелось усовестить племянницу, чтобы пожалела отца. Торт с собой прихватила, сыру дорогого в дырках. За чаем сидя, она горячо рассказывала Алиске, как хотела забрать её к себе, как тяжело и по-холостяцки упрямо поднимал её отец, да что ему пришлось пережить, когда она болела. Да и теперь вот, изводится он, сил нет…
- Подумаешь, извёлся он, – усмехнулась Алиска. – Ты, тёть, давай тут без соплей! Тоже мне пятнадцать тысяч даёт да палку колбасы. Это разве деньги?
- Так ты не бери тогда! – едва не поперхнулась Варя. – Что ж ты берёшь, если не деньги? В деревне и это заработать невозможно. Ты ж его пыром гонишь, вот он и бьется…
- Пока твой Витька телился, у меня кредит в банке в три раза вырос, чтобы сто отдать, пришлось второй брать. Так сейчас триста. Поняла?
- Не, я больше не могу, - Варя просто чуть не подавилась. – Ты мне скажи, почему он вообще тебе что-то должен? Ты брала, ты и плати.
- Ну, у меня зарплата-то с гулькин нос в моей мобильной связи. Вадик не работает, у него депрессия. А кто поручитель-то? Отец! И если я денег не добуду, то он меня бросит, ясно?
Но Варе было ничего не ясно. Почему бы брату, наконец, не послать и все дела свои, и все работы многочисленные, и дочку непутёвую, и её неформала заодно. Ну что в нём такое сидит, что он голову свою везде подставляет?
Алиска приезжала обычно по двадцатым числам. А в этот раз она, видно, приехала не просто так, а выложила ему всю правду, как есть. Витька весь в надеждах, что скоро конец кабале, что он, по его соображениям, уже выплатил всё, а про эти триста он даже и не знал. Тут как раз пасхальная неделя. Варя, конечно, стала брату звонить, поздравлять, а трубку-то никто и не взял. Тогда Варвара набрала почту и спросила почтарку «А не уехал ли Витька в рейс?». Почтарка её, слава Богу, вспомнила и сказала, что вчера была Алиска, а нынче соседи к нему насчет машны заглянули, а он-то мёртвый и лежит. Уж и фельдшерица была, и скорая была.
Варя упала на стол, уронила трубку. Она плакала в автобусе всю дорогу до деревни, но плакала как-то легко, как блаженная. Она чувствовала, что её брат Витька теперь оказался на свободе и ему теперь точно не надо платить оброк, не надо гнать шабашки и бояться дочери. Но как стали подъезжать к деревне, Варвара собралась с силой и чёрный гипюр на голове потуже затянула, потому что больше хлопотать было не кому. Она и в сельсовете бумажки оформила, и машину выпросила, и среди соседей оказался мужик сочувствующий, похлопотать обещал насчёт гроба, и фельдшерица уже куда-то названивала насчёт священника.
Витька лежал в гробу абсолютно худой, как с креста снятый, но молодой до невозможности. Только вот волосы все седые… Поскольку кладбище было недалеко, схоронили быстро. И батюшка отчитал эту бедную жизнь бегло, как бы подтверждая незначительность и будничность события. Шесть бабок, два знакомых старика, мужик-резчик по дереву, продавщица из сельмага да почтарка – все они сидели молча, перед полными рюмками, не поднимая глаз. За окном заливисто и неуместно пели птицы, вразрез всякому горю. Вокруг дома послышались шаги, очень громкие и возмутительные в такой обстановке. Варя выглянула:
- Зайди помянуть-то хоть! – позвала она невесть откуда взявшуюся Алиску.
- Некогда, тёть. Я дом-то продала уже, покупатель мне сейчас деньги принесёт, и я на автобус. Ты там сама канителься побыстрее.
- А тебя не смущает, что пол дома – мои? – Варя просто слов не находила, не шли из нее слова.
- А ты не торгуйся, тёть, как ты можешь торговаться на поминках? Тебе что, сироту не жалко?
Варвара поняла, что надо замолчать, ей опять стало почему-то радостно, что брат её, Витя, теперь далеко и ничего этого не слышит. Она вздохнула, вернулась в дом, и они выпили.