Стоит ветреный месяц Мемактерион, а по римскому календарю – декабрь, одиннадцатое число. В Новом Риме в эту пору принято сидеть дома, да велеть рабу внести жаровню с углями и книгу Плутарха или Евангелие от Луки, и читать, пока ветер ревет и беснуется снаружи. Даже игры на ипподроме отменяются – квадригу не удержать при таком ветре. Море бьется о набережную, превращаясь в мелкую пыль, и этому безумие бури будет лишь краткий перерыв в следующем месяце, Посейдонии, когда, как говорят, ради любимой птицы, зимородка, бог Посейдон ударит трезубцем о волны, и они затихнут, чтобы зимородок вывел своих птенцов.
Но на улицах Нового Рима – толпы народа, а молодежь забирается и на крыши, чтобы видеть триумфальное шествие нового императора – Флавия Клавдия Юлиана. Юлиана Августа, племянника великого Константина, двоюродного брата покойного бездетного Констанция, чье тело, умащенное драгоценнейшими египетскими маслами, дожидается погребения в особых покоях дворца с третьего ноября.
- Смотри, смотри, знамена-то поменяли! – кричит кто-то с крыши, видя проходящих перед колесницей императора легионеров, чеканящих шаг. Ветер треплет тяжелые знамена с надписью «Непобедимому Солнцу». Sol Invictus.
- Был Христос, теперь Гелиос, - набожно говорит другой. – Как император решает, так и случается.
- А при входе в город император Юлиан совершил возношение Матери Богов, и хор жрецов исполнил ей гимн! – добавил кто-то – скорее с удивлением, чем с порицанием или похвалой.
- Ты видишь Кесария, Филагрий? – негромко спросил Каллист у молодого врача, стоящего рядом с ним на крыше дома архиатра. Здесь у них был хороший обзор – они видели площадь с памятником Константину Великому, базилику Пантолеона, публичный бассейн, в котором теперь вода бурлила, словно подражая морю, и высящийся ипподром, гордость и славу этой части города.
- Видел, Каллист врач… но сейчас легионеры идут, все заслоняют. Он стоит с другими придворными, вот у той колонны, рядом с памятником Константину. Они встречают нового императора… пальмовые ветви в руках… Ох, чует мое сердце, что сегодня вечером мы освободим этот дом для вселения Орибасия.
- У Орибасия уже пять домов в Новом Риме, куда ему шестой? – резонно возразил Посидоний брату, отойдя от края крыши и прекратив всматриваться в толпу вокруг памятника Константину.
- Тоже спросил – куда. Пригодится! – заметил Филагрий. – Один дом – для философских диспутов, второй – для божественных созерцаний… вернее, второй, третий, четвертый и пятый – для Гелиоса, Матери Богов, Асклепия и Геракла. А жить-то где-то надо ведь? Вот дом Кесария и заберет, и еще чей-нибудь отхватит – под библиотеку.
- Да ну, не может быть, - отмахнулся Посидоний. – Ты преувеличиваешь, Фила. Неужели император просто так возьмет и прогонит такого талантливого человека, как Кесарий врач? Это было бы недальновидно с его стороны.
- Дальновидно-недальновидно, Донион, а только близорукий не видит, что император терпеть не может Христа и, соответственно, христиан. А если ты помнишь, наш Кесарий врач разделяет именно эту философию, и, насколько я его знаю, не собирается отрекаться.
- Да поможет ему Вифинец! – вздохнул молчавший Фессал.
И Филагрий вдруг серьезно ответил, не высмеивая младшего товарища:
- Да. Да поможет ему Пантолеон.
- Ты, Фила, теперь христианских героев чтишь? – поинтересовался его брат.
- Я тебе не говорил, Донион, а теперь скажу, потому что речь зашла об этом, - сурово отвечал ему хирург, скрещивая огромные руки на груди. - Я в Никомедии, когда у нас совсем с тобой дела были плохи, решил съездить к священному дереву Пантолеона… ну, где его казнили…
Посидоний с неподдельным интересом смотрел на брата, не перебивая.
- … и свечи с ладаном приносил, и молился, чтобы он как-то нас пристроил. Потому что сам помнишь, кому мы были тогда нужны? И отцовского имения нам не видать за долги было…
- И? – спросил Посидоний, упирая руки в бока.
- И на следующий день приехал Кесарий врач, и я ему ассистировал, вместо Евстафия – так случайно получилось - а потом он предложил мне ехать в Новый Рим. И тебе уж, заодно – чтобы нас, братьев, не разлучать. Так что мы здесь благодаря Вифинцу, я уверен.
- Вот как… - протянул Посидоний. – А ты бы попросил у Вифиница, чтобы наш отец поправился. И чтобы наша мать воскресла. И чтобы…
- Замолчи! – крикнул Филагрий. – Афей!
(*) Афей - атеист
Златокудрый юноша усмехнулся и отошел в сторону. Под его ногами, внизу, хлопали на ветру знамена, вышитые золотом – «Непобедимому Солнцу». Он стоял задумчиво над этими знаменами, думая о чем-то безысходном и печальном, его красивое, тонкое лицо, потеряв налет насмешливости и ёрничества, казалось намного старше своих лет.
- Тьфу-тьфу-тьфу, как же теперь пищу-то на базаре покупать, - раздался испуганный шепот.- Все теперь идоложертвенное будет…
- Замолчи, Гликерий. Не примет Август Юлиан нашего хозяина ко двору, вообще тебе не придется пищу покупать, и продадут тебя в такое место, где работать надо, а не дурака валять, - отвечал Гликерию Трофим. – Тебя бы на войну – живо бы поумнел.
- Наша война не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной, - заявил Гликерий. – Вон сколько бесов в воздухе летает от нечестивых знамен поганого Гелиоса.
- Ты громче, громче кричи – авось император услышит и за такого мудрого раба Кесария врача приблизит и наградит! – зашипел Трофим, замахиваясь на Гликерия.
- А, по моему мнению, Кесарию врачу надо бы пострадать за Христову веру и венцом мученическим загладить свои грехи! – заявил Гликерий.
- Грехи?! Это у нашего-то господина грехи? – завопил Трофим. – Ты хоть раз его с женщиной видел? Ты хоть раз его пьяным вдрызг видел? Ты его на ипподроме видел? Да что я говорю! Он тебя или кого-нибудь из рабов под бичи хоть раз посылал?
Трофим задыхался от возмущения.
- Нет, - с достоинством ответил Гликерий. – Но одного он не довел до совершенства – веры своей христианской, от матери им унаследованной, потому и молю я Пантолеона врача, чтобы сподобил его сегодня мученического венца.
- Что?! – выдохнул Трофим, хватая Гликерия за грудки. – Пантолеон герой, ради Христа, не слушай этого дурака! Я, как можно будет вниз спуститься, да к тебе придти, ладана и свечей тебе в базилику принесу, только не слушай этого дурака Гликерия, даром, что он христианин! Но ты же умный, ты же разберешь, Пантолеон, когда дурачина тебе молится, а когда – человек в нужде…
Посидоний хохотал, Филагрий улыбался, а Каллист нервно сжимал кулаки. Губы Фессала беззвучно двигались – он молился.
Гликерий, в страхе вырываясь из рук Трофима, сделал неверный шаг с крыши, и приземлился бы с высоты третьего этажа среди марширующих легионеров, если бы не подоспевший на помощь Трофиму Филагрий.
- Доигрался? – назидательно спросил молодой хирург.
Гликерий часто крестился и клацал зубами. Снизу поднимались клубы благовонного дыма – шли жрецы Аполлона и Геракла с полными курильницами.
- Слушай, что это за вонь? – вдруг спросил златокудрый Посидоний, отворачиваясь от шествия. – Даже ладан императорский заглушает.
- Пошел прочь, Гликерий! – крикнул Филагрий. – Обмарался со страху, так и убирайся отсюда. Нам еще нюхать тебя.
И Гликерий, крестясь и охая, странной, словно приплясывающей походкой, ушел с крыши вниз.
Каллист, Фессал, Филагрий, Посидоний и примкнувший к ним Трофим не сводили глаз с группы людей у подножии статуи императора Константина. Там сейчас остановилась украшенная цветами, лентами и статуей Гелиоса, колесница, на которой въезжал в город император.
Император живой смотрел в лицо каменному императору – но тот словно не замечал его. В нечеловеческом порыве он скакал вперед, остановившись навек на месте, словно покоящаяся стрела, выпущенная из лука, в апории философа Зенона, навсегда загадавшего неразрешимую загадку человеческому разуму.
____
(**) Философ Зенон предложил апорию о том, что летящая стрела - покоится.
____
- Я родился здесь и пришел сюда по праву рождения, - сказал старшему Флавию Флавий младший.
Старший Флавий молчал и гнал недвижимого коня к базилике Пантолеона, словно боясь не успеть.
_____
(***)
Константин Великий и Юлиан принадлежали к династии так называемых Новых Флавиев(305-363), основателем которой был Констанций Хлор. Они назывались «новыми» в отличие от Первой династии Флавиев (69-96 гг), основателем которой был Веспасиан, а далее продолжили его сыновья – Тит и Домициан. После убийства Домициана в 96 г. власть перешла к династии Антонинов.
____
- Ты многое хотел изменить, император, - сказал Юлиан. – И думал, что изменил. Но ты не понял этих галилелян, они обманули тебя. Твой друг Пантолеон, благодаря которому ты бежал из плена Диоклетиана, внушил тебе, что все они – честны и благородны. Уверяю тебя – большинство их – грязные подлецы. Ты увидишь это, Константин, как бы ты не смотрел вдаль, ища Нового Иерусалима. Ты обманулся. Но я исправлю твою ошибку. Боги снова будут править на улицах Рима – твоего Рима, который ты построил для галилеян. Да и какое право имеешь ты, сыноубийца, после смерти Криспа, убирать старых богов и вводить культ Распятого? Думаешь, Он омыл тебя от твоей нечистоты? Кровь Криспа вопиет об отмщении… как и кровь моего отца, твоего брата, палачами которого сделались твои христианнейшие сыновья!
___
(***) Из-за дворцовых интриг Константин приказал казнить своего сына Криспа, который, как оказалось потом, был невиновен. Императора очень тяготил этот поступок, и он искал очищения.
____
Он поднял сжатую в кулаке руку вверх – то ли принося клятву богам, то ли угрожая каменному Константину. С крыши базилики что-то крикнули, кажется, крики были о Христе. Юлиан не повернулся в ту сторону.
- Я выпущу всех галилеянских епископов из ссылки, о глупец Константин! Ты хотел их примирить на соборе, примирить этих собак и свиней! Вот они вернутся сейчас из ссылки, эти злобные необразованные твари – и будут пожирать сами себя, подобно детям ехидны. И я, в отличие от тебя, не буду их мирить, бегать за Афанасием и слушать малограмотного деда из Мир Ликийских. Я – Гелиодром, и я иду за Гелиосом.
- Верни Хи и Ро, пока не поздно, - раздался голос позади него. – Верни, младший Флавий.
Юлиан обернулся, желая видеть сказавшего такую дерзость. Но высокий воин в плаще времен Диоклетиана и не прятался.
- Я – Кирион, - сказал он с достоинством, даже не будучи спрошенным, и вошел в базилику.
Юлиан побледнел и прошептал своему спутнику в плаще префекта:
- Как только народ из базилики начнет расходиться, арестуй этого Кириона. Без шума.
Он зорко посмотрел на людей, стоящий у колонны. Кесарий архиатр стоит с благородно и независимо поднятой головой, на груди – рыбка-ихтюс… Что ж… Посмотрим, чья возьмет. Это – как в игре в мяч, только теперь не ты, Кесарий, будешь подавать.
- Орибасий, - произнес он. – Я беру его. Только не вздумай ревновать, - хохотнул император.
Врач-неоплатоник в роскошном плаще с золотым горгонейоном улыбнулся в бороду шутке императора и друга.
А с крыши дома взволнованные наблюдатели увидели, как два центуриона подвели Кесарию белого оседланного коня, и как он прыгнул в седло, чтобы следовать за процессией. Рядом с ним на караковой лошади, едва несшей его тушу в блестящем плаще, красовался Митродор.
- Слава Асклепию, - прошептал Каллист. – Кажется, Кесарий принят в новый императорский двор.
Филагрий, шумно выдохнув, кивнул. Трофим прижал обе руки к груди и улыбался, покачивая головой, как безумный.
Процессия тем временем миновала площадь, и у самого дома Кесария Юлиан подозвал всадника на белом коне к себе. Кесарий, повинуясь, спешился и подошел к колеснице, поприветствовал императора и положил к его ногам пальмовую ветвь.
- Я рад, что ты среди моих друзей, благородный Кесарий врач, - проговорил Юлиан, проводя тылом руки по своей густой бороде. – Ты, как я знаю, не только врач, но и славный воин. Поприветствуем же друг друга по старинному римскому обычаю!
И они несколько раз ударили правыми предплечьями, сцепив ладони, при этом Кесарий заметно побледнел.
- Вот так, - довольно произнес Юлиан, медленно отпуская правую руку Кесария и не спуская буравящих глаз с его лица. Тот молчал, не отводя взора.
- Молодец! – почти крикнул император и несколько раз ударил ладонью в тяжелой золотой полуперчатке каппадокийца по плечу – правому. Кесарий пошатнулся, но устоял на ногах.
- Что ж он делает… - простонал Трофим, хватаясь за голову. – Благие боги!
- Следуй за мной, Кесарий, - усмехнулся Юлиан. – Сегодня я намерен совершить торжественное погребение моего брата, великого императора Констанция, столь много облагодетельствовавшего тебя. Я хочу видеть тебя на этом печальном торжестве. Мое горе об умершем скрасит то, что лучшие его слуги достались мне как бы по наследству. Я благодарен за это богам.
И Кесарий, повинуясь знаку императора, вскочил в седло, схватив поводья левой рукой. Лицо его было бледным, словно вся кровь отлила от него.
- Волнуется, - проговорил Филагрий.
- Он ранен, - коротко сказал Трофим и бросился вниз. Никто не понял его слов.
+++
… Кесарий вернулся поздней ночью, когда Каллист с учениками ждали его за накрытым столом в триклинии.
- Кесарий! – бросился к нему Каллист, обнимая, и тот вскрикнул от боли.
- Что с тобой, друг мой? – встревожено спросил тот.
Кесарий тяжело опустился на пиршественное ложе и скинул расшитый дорогой плащ. Весь хитон справа был пропитан кровью.
- Рана открылась, - сказал он хрипло. – Римские братания с императором…
И он тихо ругнулся по-каппадокийски, а потом сполз на ложе, теряя сознание.
- Кесарий врач! – закричали юноши, вместе с Каллистом подхватывая его и неся в иатрейон.
- Ну, вот еще, на руках носить будете, - пробормотал тот устало, но стараясь быть веселым. – Ничего, заживет – зато мы остаемся в нашем доме, и все будет почти по-прежнему. Мальчики получат образование, тебе, Каллист, попробуем вернуть имение – император вполне склонен на такие поступки, насколько я могу судить.
Его уложили в наспех приготовленную Трофимом прохладную ванну.
- Нет, пусть перевязывет Фессал, - потребовал Кесарий. – Надо учиться на своих. Давай, давай, не бойся. Клади кровоостанавливающий бальзам… так…
- Кесарий, там надо зашивать, - шепнул Каллист.
- Да? – недовольно переспросил тот. – Ну, давай… зашивай…
Он потребовал у Трофима полотенце и скрутил его в несколько слоев, а потом сжал его зубами, пока Каллист накладывал швы. Потом с негромким стоном он откинулся на борт ванны.
- Дай вина, - велел он, но верный Трофим уже подносил ему кубок.
- Трофим принес мне бальзам и бинты сегодня, иначе я бы не продержался до вечера.
Кое-как себя перевязал, пока Юлиан и прочие не видели… - признался Кесарий.
- Какая жестокость, - проговорил Фессал. – Он же мог догадаться, что вы ранены, Кесарий врач!
- Ему ни к чему было догадываться, - невесело усмехнулся Кесарий. – Он знал точно.
- Знал… точно? – неуверенно переспросил Посидоний и побледнел почти как его учитель.
- Тогда… тогда… - он не находил слов, потом выдохнул: - Это страшный человек, друзья мои!
- Вот ты и поосторожнее с ним, - уже бодрее добавил Кесарий.
Трофим вытирал его полотенцем, а Гликерий, переодетый и уже не приплясывающий, тащил носилки.
- На носилках – в триклиний! – провозгласил Кесарий, хлопая левой рукой Посидония по плечу. – Будем пировать! А завтра мне в сенат.