предыдущая глава: http://www.proza.ru/2011/06/07/1331
В пустой квартире У-Она звонил телефон. За окном покачивались ветки, роняя жёлто-красные листья, на столе стояла коробка с испортившимися и засохшими пирожными, немытые чашки, а также флакончик с сердечными каплями и рюмка. А ответить было некому, и телефон смолк.
У-Он положил трубку. Его мобильный в Нир-ам-Айяле оказался вне зоны действия сети и мог послужить разве что записной книжкой, где были собраны нужные номера, но чтобы позвонить домой, У-Ону пришлось отправиться на ферму: только там был телефон. Междугородняя связь работала, но дома никто не отвечал. Может быть, Э-Ар на работе? Ло-Иру он не дозвонился, а номера Рай-Ана не знал, поэтому пришлось звонить домой, жене. Жене, о которой У-Он ни разу не вспомнил с того момента, как у пересохшего водопада он встретился со своим прежним «Я» и своей прежней любимой – Ари-Ун, которую теперь звали Бэл-Айя.
Возвращение в настоящее было подобно всплытию с большой глубины. Прошлое обрушилось на него такой лавиной, что «здесь» и «сейчас» отступили на дальний план, и У-Он на время забыл, что он живёт в Темурамаку, работает в мастерской по ремонту бытовой техники и что у него есть сестра и жена. Э-Ар, рыжая красавица с глазами, меняющими свой цвет с тёмного янтаря до медового опала, была его настоящим, а Ари-Ун с родинкой в форме крыла бабочки на шее – прошлым. Её тело тысячу лет назад приняло болото, и безмерную скорбь по ней У-Он заел пригоршней кислой ягоды тультули...
Но Бэл-Айя была СЕЙЧАС. Пусть без родинки, но была и тоже помнила его. На ногах У-Она были сшитые ею мокасины, а на стене в его комнате зеленели строчки её стихов об именах. «Моё имя – как дом...»
Где теперь был дом У-Она? Здесь, в лесу, где живут свободные ур-рамаки, или там, во враждебном, суетливом городе, не любящем синеухих? У-Он думал об этом, набирая номер мобильного жены. Зачем он звонил ей? Чтобы сказать: «Здравствуй, дорогая, прости, но я больше не тот, кого ты любила»?
Могло ли быть ей что-то известно о Тиш-Им? Вряд ли: они друг с другом даже не общались. Гудки вызывали пустоту, и У-Он положил трубку в очередной раз. Оставалось только одно – ехать самому. Медлить было нельзя.
Бэл-Айя чувствовала себя почти хорошо, но надолго вставать с постели ей ещё не разрешали. У-Он принёс ей завтрак и смотрел, как она ела. Смотрел так, будто хотел навсегда запечатлеть в памяти эти щекочущие сердце ресницы и ямочки на щеках, эти антрацитовые блёстки в глазах и изящный, немного хищный вырез ноздрей. Снаружи – чёрная, как уголёк, тёплая, осязаемая, а внутри – прекрасная лучница с орехово-золотистой косой... Его краткое медовое счастье с трагическим привкусом тультули.
Её ресницы вскинулись, защекотав его сердце.
– Ты что такой грустный? – спросила Бэл-Айя.
У-Он вздохнул. Как ни тяжелы были эти слова-глыбы, но приходилось двигать их.
– Мне придётся уехать. Моя сестра в опасности. Я пытался с фермы позвонить домой, но ни до кого не дозвонился...
Бэл-Айя положила вилку, отодвинула тарелку и нахохлилась, закрыв глаза, будто ей стало зябко. У-Он вопросительно приподнял брови.
– Ты чего это? Ешь давай... Тебе надо поправляться.
Обхватив себя руками, Бэл-Айя молчала. У-Он понимал её: он сам чувствовал то же, что и она. Не успели встретиться, вспомнить друг друга, и вот – расставание...
Когда девушка открыла глаза, слёз в них не было.
– Ты не вернёшься... И я больше тебя не увижу, – проговорила она глухо.
– Да с чего ты взяла-то? – У-Он засмеялся, вороша пальцами её кудри и поглаживая ей шею в том месте, где когда-то была родинка. – Вернусь, потому что – как я без тебя? Куда, зачем? Не знаю. Не мыслю себя без тебя. Поэтому не сомневайся – вернусь.
– Не всё зависит от нашего желания.
Бэл-Айя снова закрыла глаза и поникла головой. У-Он, подсев ближе, обнял её за плечи – родные, хрупкие, тёплые. Нежно прижавшись губами к её виску, он сказал:
– Не корми Нга-Шу своим унынием. Улыбайся и смейся ей назло. И ДУМАЙ, что я вернусь.
Говоря это, У-Он сам не знал, кого он убеждает – её или себя...
Когда он сообщил о своём решении уехать Учителю, тот ответил:
– Что бы я ни сказал тебе сейчас, это тебя не остановит. Скажу лишь одно: вариантов, как поступить, всегда много, немудрено запутаться в поиске своего истинного пути. Только поступок по совести будет ТВОИМ поступком. Но как бы ты ни поступил, у других неизбежно будет другая, своя правда, отличная от твоей.
Русобородый оборотень, тот самый, что подменял У-Она у постели Бэл-Айи, пока они с Сайи-То курили у-ок на балконе, отвёз его в посёлок, на автовокзал. У-Он купил билет и спустя два часа рассеянно смотрел на мелькающие за окном деревья. У него было такое чувство, будто он уехал без сердца.
В последовавшую за его отъездом ночь жизнь Рур-Ки повисла на волоске. Пули из его тела удалось извлечь не все, две остались внутри. Вся надежда была на собственные силы его организма, способность к быстрой регенерации у которого была высокой, как у всех истинных оборотней, не делавших уколы RX. Но полученные им раны даже для его молодого сильного тела оказались нелёгким испытанием.
Под утро он пришёл в себя, хрипло дыша и глядя в потолок сумрачной комнаты невидящим взглядом. Баэрам и Сайи-То, дежурившие у его постели, стряхнули дремоту и с напряжённым вниманием всмотрелись в блестящее от пота лицо раненого. Настал решающий момент.
На руках Рур-Ки вздулись жилы, зашевелилась, растя и густея, шерсть, заострились когти. На ушах выросли рысьи кисточки. Он боролся.
Изменения потекли вспять, Рур-Ки вернулся в человеческий облик, дыша уже спокойно. Учитель закрыл глаза и задремал.
А утром в Берлогу прибыли гости. Прибыли они необычным для большинства ур-рамаков способом – по воздуху, но, тем не менее, являлись ур-рамаками. Три гигантских орла, снижаясь, на лету трансформировались, возвращая себе человекообразную форму тела. Но не до конца: когда они сели перед воротами, на них оставалась густая шуба из перьев, покрывавшая их от плеч до ступней. Кожа на последних осталась плотной, а орлиные когти хоть и уменьшились, но не исчезли. От перьев очистились только лица и кисти рук, а на голове оперение превратилось в волосы. У двоих орлов шевелюра была каштановая с отдельными светлыми прядями, а у третьего пробивалась седина.
– Назовите себя и цель прибытия, – обратился к ним оборотень-охранник.
Один из молодых Орлов ответил гордо:
– Вы имеете честь видеть Учителя Акхару Горного Орла! Он прибыл, чтобы увидеться со своим братом Баэрамом Чёрным Медведем.
Гости были впущены и с почтением проведены в дом. Баэрам, немного усталый после ночного бдения у постели Рур-Ки, с улыбкой спустился в общий зал.
– Брат Акхара! Рад тебе, ты желанный гость в моём доме, – пробасил он приветливо, протягивая руки старшему из Орлов.
Тот вложил в них свои лишённые перьев ладони и троекратно поцеловался с Баэрамом. Для этого ему пришлось немного склониться: Горный Орёл был почти на целую голову выше хозяина Берлоги, статен и широкоплеч, с величавой осанкой и гордой посадкой головы.
– Здравствуй, брат Баэрам, – сказал он неожиданно молодым, звучным голосом. – Моих сыновей ты, надеюсь, помнишь? Хотя, когда ты их в последний раз видел, они были ещё мальчиками. Это старший, Рийам-Гор, а это младший, Лаэм-Тан.
Сыновья Акхары поклонились, Баэрам ответил им кивком и улыбкой в бороду. Братья были похожи и между собой, и на своего отца – красивые, гладколицые, темнобровые и золотоглазые молодые ур-рамаки с выраженно орлиными носами. Старший был чуть выше ростом, а у младшего немного сильнее вились волосы.
– Не голодны ли вы? – спросил Баэрам. – Завтрак у нас уже прошёл, а обед нескоро.
– Ничего, голод до обеда дотерпит, – улыбнулся Акхара. – А вот желание поговорить с тобой требует удовлетворения незамедлительно.
Разговор состоялся в комнате Баэрама. Гости не отказались выкурить по трубке у-ока и немного расслабились после долгого перелёта.
– В мире творится какое-то безумие, – проговорил Акхара, поджимая когтистые пальцы ног и задумчиво скрещивая на груди руки, одетые широкими рукавами из перьев. – Агрессия выплёскивается в невиданных масштабах, началась новая волна гонений на синеухих... Хоть я и сижу почти безвылазно в Горном Чертоге и редко покидаю его окрестности, но даже туда доходят слухи о зверских расправах и погромах. И сеть Нга-Шу сильно разрослась и окрепла.... Давно не было слышно её сердца, очень давно. Но на днях я слышал его биение. Может быть, ты, брат, более осведомлён о происходящем?
– Да, мне есть что рассказать вам, – кивнул Баэрам. – И новости неутешительные.
Орлы слушали его рассказ в молчании, и с каждым словом их лица темнели и суровели. Когда Баэрам умолк, чтобы затянуться у-оком, Акхара промолвил задумчиво и печально:
– Орлы всегда жили уединённо, ни во что особо не вмешиваясь, но на этот раз они не смогут остаться в стороне. Рано или поздно и мы будем вовлечены в это... Ты сказал, на вас было совершено нападение. В недобрый же час я посетил тебя... Вы понесли потери?
– К счастью, потерь у нас нет, только раненые, – ответил Баэрам.
– О, тогда позволь мне их осмотреть, – оживился Акхара. – Быть может, я смогу помочь.
– Благодарю тебя, брат, – с теплотой в голосе ответил Баэрам, наклонив косматую голову. – Большинство из них чувствует себя удовлетворительно, только одному пареньку пришлось плохо, его раны очень тяжёлые. И твой дар целителя пришёлся бы очень кстати.
– Покажи мне его, – сказал Горный Орёл, с готовностью поднимаясь на ноги. – А мои сыновья посмотрят остальных. Думаю, им это будет по силам.
Взгляд золотисто-карих проницательных глаз встретился с мутным, потусторонним взглядом измученного ранами молодого оборотня. На пробитую пулями грудь легли тёплые ладони, а перья мягко защекотали её.
– Сложный случай... Хоть он и не соединён с Нга-Шу прямым каналом, но она пьёт его боль своей сетью, – сделал Акхара заключение. – И замедляет процесс выздоровления. Нужно очистить от сети это место. Брат Баэрам, мне понадобится твоя помощь.
Хозяин Берлоги косолапо подошёл и тоже склонился над Рур-Ки.
– Это довольно рискованно, – заметил он. – Сеть уже не та, что прежде. Безболезненно и без последствий для мира рвать её уже нельзя. Если раньше её нити были капиллярами, то теперь они сравнимы с венами и артериями.
– А мы их прижжём, – Акхара закрыл глаза и чуть нагнул голову. – И «кровотечения» не будет.
Бэл-Айе стало невмоготу лежать в постели. От тоски и тревоги она не знала, куда себя девать, хотелось чем-то заняться, и она встала и оделась. Зашла в свою мастерскую. Там лежали обрезки замши и меха от мокасин... Сердце дёрнулось и заныло, как больной зуб. А под ним разлилась холодная, давящая безысходность. Хотелось бежать и выть...
В пустой комнате У-Она Бэл-Айя остановилась, глядя на строчки своего первого в жизни стихотворения. Бумаги и ручки под рукой тогда не оказалось, а вот цветных мелков у неё было хоть отбавляй. «...Жило имя твоё и лакало из плошки». Дан-Клай... Имя светлое, как день, зелёное, как солнечный луг, и звонкое, как удар меча о меч. Ласковое, как обволакивающая горло сладость мёда, и яркое, как вспышка молнии.
Кажется, опять из души просился стих. Бэл-Айя усмехнулась сквозь слёзы.
Смахнув их с глаз, девушка направилась в малый зал, оборудованный под палату для раненых. Там пахло кровью и терпким, болезненным потом. Дежуривший там русобородый Мирим-Эл строго нахмурился:
– Ты чего вскочила? Тебе ещё лежать надо.
– Належалась уже, – буркнула она. – Надоело бездельничать. Если надо повязку кому-то поменять – я готова.
Кто-то поймал её за край юбки.
– Поменяй мне...
Сат-Ол, один из троицы, первой встретившей нападение чёрных псов, лежал с перебинтованной головой, правой рукой и плечом. Бинты пропитались кровью, но он улыбался. Бэл-Айя присела возле него, дотрагиваясь до пахучих повязок, спросила с сочувствием:
– Что, мой хороший, больно?
– Ничего, красавица, терпимо, – заигрывающе оскалился Сат-Ол. – А ты пришла – и вовсе перестало.
– Сейчас.
Бэл-Айя вымыла руки, достала лежавшие в ванночке со спиртом ножницы и принялась разрезать пропитанные кровью бинты. Очистив кожу вокруг ран, Бэл-Айя наложила новые повязки. Сразу же послышались голоса остальных раненых:
– И мне смени...
– Мне тоже, пожалуйста...
– Всем сменю, не беспокойтесь, – деловито отозвалась Бэл-Айя, снова направляясь к умывальнику.
В этот момент в палату вошёл Сайи-То с двумя высокими незнакомцами необычного вида: в пернатых «костюмах», с когтистыми ногами, орлиными носами и длинными волнистыми волосами, распущенными по плечам. Короткое и мягкое оперение на груди и животе имело более светлый оттенок, чем на спине и руках, а ноги до колен были одеты в «штаны» из длинных перьев. Голени покрывали светлые и короткие пёрышки, а на ступнях желтела плотная морщинистая кожа. Самые длинные и тёмные перья росли на руках в виде широких, свисающих рукавов. Носатые красавцы были молоды, но держались с достоинством и горделивостью, поблёскивая большими, глубоко посаженными золотистыми глазами. Телосложение незнакомцев отличалось атлетичностью: тонкие талии, подтянутые рельефные прессы, узкие бёдра и могучие груди. Они очень походили друг на друга, только один был чуть крупнее, с более резкими и мужественными чертами, а у второго лицо было изящнее и утончённее, а рост – немного ниже. Подбородки у обоих сверкали гладкостью, без малейшего намёка на щетину. Ну и, конечно, из-под каштановых волос со светлыми прядями выступали голубоватые, даже с сиреневым оттенком уши.
Бэл-Айя возле умывальника, невольно залюбовавшись своеобразной красотой гостей, застыла с мылом в руках, а Сайи-То сказал:
– Вот тут у нас раненые.
– Хорошо, – ответил высокий. (Впрочем, и тот, что пониже, тоже был не маленького роста – даже по сравнению с рослым и могучим Сайи-То.)
Заметив Бэл-Айю, гости склонили гордые головы:
– Приветствуем вас, прекрасная леди.
По сравнению с простыми и грубоватыми в обхождении обитателями Берлоги они просто сражали своей изысканной аристократичностью и величавыми манерами. Бэл-Айя, смущённая таким к себе обращением, кивнула и улыбнулась.
– Здравствуйте...
Более рослый из них обратился к раненым оборотням:
– Приветствуем вас, наши лесные собратья. Мы из клана Горных Орлов, прибыли сюда с отцом, Учителем Акхарой. Он сейчас занят вашим тяжелораненым другом, а мы окажем помощь вам. Меня зовут Рийам-Гор, а это мой младший брат Лаэм-Тан.
– Мы можем сделать так, чтобы ваши раны зажили намного быстрее, – пояснил младший.
Молодые, чистые голоса обоих братьев мелодично звенели, как орлиный клёкот в высоком и солнечном полуденном небе, а их ясные лица с округлыми зоркими глазами сияли спокойным внутренним светом. Оба были отменно хороши, оба одинаково внушали трепет своей гордой орлиной статью, но Бэл-Айя по-женски выше оценила младшего, Лаэм-Тана. Он был и красивее, и имя у него звучало напевнее и мягче, нежели суровое и раскатистое «Рийам-Гор».
– А я как раз повязки меняю, – отчего-то оробев, сказала девушка. – Если вам нужно, чтобы раны были открыты, я сниму бинты.
– Мы можем воздействовать и через бинты, – ответил Рийам-Гор. – С вашего позволения, мы присоединимся и поможем вам с перевязкой.
Вспомнив наконец о мыле у себя в руках, Бэл-Айя вымыла их и уступила место перед умывальником Орлам. Их лишённые перьев кисти были холеными и красивыми, с чистыми и ухоженными ногтями – совсем не то, что грубые руки жителей Берлоги. Лесные ур-рамаки, перекидываясь, бегали ими по земле, а руки Орлов становились крыльями, предназначение которых было рассекать небесные просторы.
Эти холеные руки весьма умело принялись за снятие грязных повязок и накладывание новых. Двигаясь быстро, но бережно и нежно, они не причиняли раненым малейшего неудобства или боли, а потом ложились ладонями на готовые повязки. При этом Орлы закрывали глаза, и их лица становились отрешёнными и самоуглублёнными, а внутреннее сияние усиливалось.
Бэл-Айя наблюдала за их действиями с бегущими по спине мурашками, чувствуя нутром какую-то пульсацию пространства.
– Что ты чувствуешь? – шёпотом спросила она у Сат-Ола, на плече которого сейчас лежали руки Лаэм-Тана.
– Тепло, – так же шёпотом ответил тот, прислушиваясь к своим ощущениям. – И боль совсем прошла... Хорошо... Как после трубочки у-ока.
Пульсация была успокаивающая, мягкая, а между неплотно сомкнутыми ресницами Лаэм-Тана мерцал золотистый свет – тихий, как первый жёлтый отблеск утренней зари. Вдруг в зале стало сумрачно, будто кто-то закрыл занавески... Или это потемнело в глазах у Бэл-Айи? Потолок исчез, а вместо него пульсировала красными огоньками сизая сеть, разветвлённая, как грибница. Медленное глухое буханье, низкое и жуткое, ритмично гнало по нитям красные сгустки света, отзываясь в груди девушки содроганием. Ритм вдруг сбился, удары стали раздаваться хаотично, а нити «грибницы» начали тускнеть, истончаться и чернеть. Они будто засыхали, мертвея, и осыпались тонкой пылью. От боли в груди Бэл-Айя пошатнулась, но ей навстречу засияло золото орлиных глаз, а умирающую сеть от неё заслонили широкие крылья с пальцеобразно расставленными маховыми перьями.
Когда она очнулась, страшное видение уже исчезло, потолок был на своём месте. Её держали на весу сильные руки младшего из Орлов.
– Что это? – пробормотала Бэл-Айя.
– Всё уже кончилось, не бойтесь, – спокойно ответил Лаэм-Тан. – Кажется, это отец сделал больно старухе Нга-Шу.
Он поставил её на ноги, но у Бэл-Айи вдруг закружилась голова, и она, пошатнувшись, невольно уткнулась в его широкую грудь, покрытую светло-коричневыми мягкими пёрышками. Кто-то расторопно подставил стул, и Лаэм-Тан бережно усадил девушку.
– Говорил же ей, что ещё рано вставать с постели, – проворчал Мирим-Эл. Стул поставил он.
Брови Лаэм-Тана дрогнули и нахмурились.
– Вы тоже пострадали при нападении? – спросил он.
– Да, и ей досталось, – ответил за девушку русобородый оборотень. – Прямо в грудь.
Опустившись на колено, младший Орёл устремил взгляд в то место, куда Бэл-Айя получила удар. Его рука неуверенно поднялась.
– Леди, я прошу меня простить, – начал он. – Но чтобы вам помочь, мне необходимо дотронуться до вашей... гм, гм... груди. Вы позволите?
Его щёки даже немного порозовели от смущения. Заразившись от него, Бэл-Айя почувствовала, что тоже краснеет.
– Ну... Если вам не трудно, – пробормотала она.
– Вовсе нет, – чуть слышно ответил Лаэм-Тан. Его золотистые глаза стали совсем круглыми.
Эта пикантная ситуация развеселила раненых оборотней.
– Да ладно вам, ребята, – сказал кто-то. – Это же, прошу прощения, не обжимания, а лечебная процедура! Так что завязывайте стесняться и приступайте!
Послышались сдержанные смешки и фырканье в кулаки. Сайи-То, также присутствовавший в импровизированной палате, сурово цыкнул, и они постепенно стихли. Большая тёплая ладонь Лаэм-Тана легла на грудь Бэл-Айи, и девушка снова ощутила успокаивающую пульсацию, только центр её был теперь у неё внутри, под рёбрами. От каждого толчка по телу разбегались волны приятного тепла и лёгкие уютные мурашки. Почувствовав позывы к кашлю, она напряглась, но уже через несколько секунд в груди всё улеглось.
Спустя минуту Лаэм-Тан отнял руку и проговорил:
– Теперь вам лучше прилечь в постель, желательно тепло укрыться. Вам может захотеться спать – не противьтесь этому. Сон закрепит результат.
– Пошли, – сказал русобородый Мирим-Эл, беря Бэл-Айю за локоть. Ему больше всех хотелось, чтобы она оставалась в постели, и теперь, по его мнению, не осталось никаких препятствий к тому, чтобы её туда уложить.
В дверях Бэл-Айя обернулась и сказала Лаэм-Тану с улыбкой:
– Спасибо вам.
– Не за что, – ответил он, блеснув рядом ровных красивых зубов.
Мирим-Эл заботливо укрыл её двумя одеялами. Второе он взял из опустевшей комнаты У-Она, и Бэл-Айя утонула в родном запахе. Сердце её снова принялась грызть безысходная тоска, и девушка позволила себе, пока никто этого не видел, намочить подушку слезами. Незаметно к ней подкрался сон, ласково осушил её мокрые щёки и придавил веки тёплой тяжестью.
Она была родом из почти исчезнувшего клана Черногривых Волков. В нём остались только женщины, и самая старшая из них, бабушка Бэл-Айи, умерла десять лет тому назад, когда девочке было двенадцать. Спустя два года мать, уехав на север на заработки, не вернулась. Бэл-Айе сообщили: несчастный случай, взрыв. Тётя не особо волновалась о судьбе племянницы, и Бэл-Айя жила случайными заработками, за три года сменив с десяток работ. А в семнадцать, устроившись на ферму в Нир-ам-Айяле, она попала в поле зрения Учителя Баэрама. Способность видеть «то, чего нет» была присуща ей с детства, отчего её считали девочкой со странностями; Учитель же объяснил ей, что это – альтернативные слои реальности, и это никоим образом не странно, а значит, она не сумасшедшая. И вот уже пять лет она жила в Берлоге, работая по хозяйству, занимаясь любимым делом – живописью, а также приобщаясь к знаниям, коими обязан был владеть каждый истинный ур-рамак.
Подкравшийся к ней сон поднял в её памяти завесу с того, что она предпочла бы никогда не вспоминать: удар ножом, свои руки, алые от собственной крови, и ноги убегающего убийцы. Зачем он это сделал? Чтобы она не доставалась другому – тому, кого она любила. Она лежала, заливая кровью траву, а в летнее небо летел стон: «Дан-Клай...» Но Дан-Клая не было рядом, чтобы спасти её...
Уук-Шим – вот было имя убийцы. Гулкое и холодное, как пустой, пахнущий гнилью колодец, на ослизлом дне которого скрыта чья-то постыдная тайна.
Проснувшись, Бэл-Айя лежала, глядя в потолок. Хотелось сбросить с себя холодные щупальца прошлого, уткнуться в грудь У-Она и ни о чём не думать... Но У-Он был далеко. Тихонько заскулив сквозь сжатые зубы, Бэл-Айя впечатала в податливую мягкость подушки отчаянный удар кулака.
Жена Мирим-Эла, Улук-Наа, принесла ей обед. Бэл-Айя едва притронулась к еде: кусок в горло не лез. Рана от ножа ныла фантомной болью – болью из прошлого. Морщась, девушка потрогала место, через которое в её тело когда-то вошла смерть... Всё было цело.
В её комнату постучались, и Бэл-Айя уже чувствовала, кто это.
– Входи, Учитель, – отозвалась она.
Баэрам вошёл. Глядя на Бэл-Айю с ласково-загадочным прищуром, неторопливо присел на край постели, огладил себе бороду и сказал:
– Вижу, тебе лучше, дочка. Я рад.
– Как там Рур-Ки? – спросила девушка.
– Поправится, – кивнул Учитель.
В его голосе прозвучала успокоительная уверенность. Бэл-Айя знала: Учитель не ошибался, если он что-то говорил – так и было. А Баэрам поинтересовался:
– Как тебе наши гости с далёких гор?
– Орлы? Очень... ммм... впечатляющие, – ответила Бэл-Айя, вспомнив золото глаз и блеск улыбки Лаэм-Тана. Трудно было подобрать слово, чтобы описать впечатление, которое производили Орлы. Они восхищали, завораживали, озадачивали. Внушали уважение и трепет.
– Значит, впечатляющие... Это хорошо, – проговорил Баэрам. Подумав пару мгновений, предложил: – А как ты посмотришь на то, чтобы пожить немного с ними в Горном Чертоге?
Бэл-Айя изумлённо уставилась на него.
– Учитель... я даже не знаю... с чего это вдруг? – пробормотала она, запинаясь.
Баэрам вздохнул.
– Скажу правду: я хочу отправить тебя под крыло к брату Акхаре, потому что считаю, что там ты будешь в большей безопасности, чем здесь. Я знаю... – Учитель закрыл на миг глаза, а когда открыл снова, они были усталыми и грустными. – Знаю, что ты – весомая карта в этой партии, одна из трёх самых главных, которые вывести из игры очень сложно... Но я хочу попытаться тебя уберечь. Завтра утром ты вылетишь с Орлами.
– Но Учитель, я... – Бэл-Айя встряхнула кудрями и сдавила пальцами виски, не зная, какими словами объяснить, с чего начать. – У-Он...
– Знаю, – кивнул Баэрам. – Знаю... Это не насовсем: ты вернёшься, когда всё уляжется. Но ты должна знать, девочка: у него есть жена. Она ждёт ребёнка. У-Он пока не знает о нём, но скоро узнает и встанет перед выбором.
Оглушённая и помертвевшая, Бэл-Айя медленно откинулась на подушку. «Дан-Клай, Дан-Клай», – жалобно пели струны арфы из солнечных лучей их последнего лета. Звенели травы и вздыхал ветер, плыли облака и умирали бабочки... Уже без неё. Она вернулась, а они всё так же звенели, плыли и умирали, как тысячу лет назад.
Чтобы Бэл-Айя могла удержаться на спине Орла во время перелёта, за один вечер было изготовлено приспособление вроде сумки на лямках. Бэл-Айя должна была сесть в неё, высунув ноги в отверстия, и сумка пристёгивалась лямками к Орлу. Выглядела она странно и забавно: то ли мешок, то ли нелепо высокие трусы... Бэл-Айя собрала в рюкзак вещи – немногочисленную одежду и бельё, а самое главное – краски и кисти. Акхара с улыбкой сказал, что холсты у них найдутся, и ей не придётся тосковать без своего любимого занятия.
Дабы не простудиться, ей пришлось натянуть несколько одёжек, а сверху – лесной костюм и тёплые мокасины. Обмотавшись пушистым шарфом, она сказала:
– Я готова...
Кто из Орлов был согласен позволить ей себя оседлать? Вопрос разрешился сам собой: по взгляду Лаэм-Тана было видно, что он очень даже не против прокатить Бэл-Айю на себе. Она просунула ноги в отверстия сумки, лямки обхватили пояс молодого Орла и его грудь крест-накрест, а Рийам-Гор взял вещи девушки. Учитель Акхара летел налегке.
Она улетала, а её картины в мастерской оставались. Оставалось и стихотворение на стене, и одеяло, пахнущее У-Оном...
Волосы Лаэм-Тана превратились в перья, а нос – в клюв, и только золото глаз осталось прежним. Широкие крылья мощными взмахами подняли Бэл-Айю над Берлогой и над лесом, и она поначалу в головокружительном страхе вцепилась в лямки, но вдруг почувствовала знакомую успокоительную пульсацию... Она закрыла глаза и прижалась щекой к перьям. Холодок в животе отступал. Орёл был тёплый, огромный и сильный; чего ей бояться? Что он устанет? Да она сейчас по сравнению с ним была не больше щенка.
Ветер упруго упирался в лицо и трепал волосы, сумка обхватывала её почти до лопаток, и Бэл-Айя попробовала немного выпрямиться, насколько позволяла её ширина. Она сидела на Орле верхом, нагнувшись вперёд и держась за лямки, а под ней мчалось пёстрое море осеннего леса. Позади остались Берлога и Нир-ам-Айяль, но прошлое было по-прежнему с ней, и Дан-Клай был навеки в её сердце, и У-Он... какой бы выбор он ни сделал.
А впереди открывался бесконечно далёкий и никогда не приближающийся горизонт.
продолжение http://www.proza.ru/2011/06/15/362