Тут мне многие говорили, что во мне когда-нибудь должен родиться прозаик, и уже пора на полноценную прозу переходить. Вот он дремал-дремал и родился, даже до срока. Ещё бы, с такого-то потрясения.
Это я ещё с больной головы пишу, под альказельцером. Когда голова поправится, может вообще шедевр выйти. А может, прозаик снова уснёт.
Так вот как вышло: оказывается, свадьба у моей бывшей жены вчера на днях была. То-то я смотрю – её давно дома нет. Оказывается, мы уже в разводе. И об этом я узнал аккурат в день её свадьбы.
Пришёл возмущаться – а как же. Какая свадьба без драки? И стал я главным украшением стола – один глаз мне жена подбила, другой муж её новый. Но я в упор ничего не помню, потому как очнулся лбом в стенку офиса Майры Грисс упёршись.
Майра – это звезда местная, бизнес-ледь, прям как Анна Пушная, но ещё и поэтесса. Это профессия у неё такая. Стихи у неё тырит весь Тырнет.
По совместительству она муза моя. Бывало, приду к ней пьяный за жизнь поговорить, она меня по башке стукнет – и я сразу стиши пишу. Плохие, потому что она ещё слабо бьёт. Бьёт – значит, любит, но не сильно бьёт, потому что очень любит, наверное. Я видел, как она других ухажёров гоняет пинками, а меня нет. Потому что леди любят наглых и мощных. А я ещё и с бензопилой, и обаятельный.
Ну вот. Выходит Майра из офиса, а я сижу и лбом ап стену бьюсь. Она спрашивает: ты чего? А я: вот, новый стих написал. Она говорит – дрянь твоё стихо, пошли лучше ко мне, я тебе покажу… как надо. Я говорю – пошли. Ну, и мы пошли к Майре. Точнее, поехали. У неё машина длинная и очень быстро гоняет. Феррари называется. Я аж под сиденье спрятался… ну, в смысле, сиденье снял и на голову надел, чтобы не страшно было.
А она говорит – ты специально свои фингалы прячешь? Зря, я видела. Раз дрался, значит, смелый. И улыбается. Я подумал – ого, точно чо-то будет, хорошо что я чистые носки сегодня надел. И бензопилу дома оставил – я ж со свадьбы шёл. Только вот мне даже пожрать там, на свадьбе, не дали. И я голодный-голодный, блин.
Ну, вот, пришли, значит. Майра за ширмой сняла деловой костюм, и... осталась в шёлковом халатике. Совсем без пуговиц. Вырез с одного бока, с другого, и спереди. А я голодный, сразу про куриные грудки и куру гриль вспомнил, когда увидел её загорелые стройные ножки.
Улеглась она на красные атласные подушки и стала мне свои стихи читать бархатным голосом. Благовония какие-то распылила, от них у меня аппетит совсем разыгрался. Вот, думаю, надо бы уже поэтессу завалить… комплиментами, но тут она стих про жареную индейку стала читать. Живот свело, рот наполнился слюной, и я почувствовал, что близок к обмороку, а нашатырь я с собой не взял. Поэтому я не смог сдержать голодный стон. Что случилось, спросила она и склонилась ко мне так близко, что поясок халатика слегка развязался.
Я подумал – это неспроста, но спросил о том, что меня больше всего волновало. Как тебе удаётся быть в такой форме? У тебя вообще в холодильнике есть что-нибудь? Я могу избавить тебя от сомнений в том, что у тебя нет лишних продуктов. Она ответила, что её фирменное блюдо – телятина, и пока она рассказывала про приправы, про соус, про аромат и как это вкусно, я упал в голодный обморок. Когда очнулся, Майра энергично делала мне искусственное дыхание. Когда я случайно глянул в декольте, она за мою наглость слегка придушила меня, и я упал в обморок вторично.
Чего ты хочешь? – услышал я её страстный шепот. Твою… телятину… - не менее страстно прошептал я. Дальше не помню.
Очнулся я в старом Запорожце – это Лёха Дроздов вёз меня домой. К разбитому носу было приложено мокрое полотенце, рядом на сиденье лежала буханка хлеба и батон колбасы, а Лёха ржал и приговаривал: это ещё ничего, она и в поддых дать могла.
Могла, но не дала, мечтательно подумал я. Значит, точно неровно ко мне дышит. И в следующий раз у меня точно получится… так же писать стихи, как Майра.
И я жду, когда она захочет в следующий раз… снова дать мне по башке. Только тогда у меня просыпается вдохновение.