http://proza.ru/2011/06/25/739 - часть первая.
…
Часть вторая.
— Это Джин. Короче, Аввакум согласился. Вам нужно вывести клиента в Потусторонье. Это возможно?
Директор почесал в затылке и посмотрел на Смерть.
— Думаю, да. Есть у меня один вариант на примете.
— Ясно. Словом, когда он войдёт, Аввакум его отправит. Уж и не знаю, как он собирается это сделать, вы понимаете, до этого никто ничего подобного не делал…
— Да уж… У нас каждый раз как в первый раз. Ладно. Думаю… Думаю, я смогу ему содействовать лично.
— Шеф?
— Ну, если я помещу его сущность в свою, то будет проще и ему, и Аввакуму. Кроме того… Я ведь никогда не испытывал Падения. А тут, понимаешь, возможность…
— Ну не знаю… — с сомнением в голосе протянул Архангел. — Дело, конечно, хозяйское…
— Не волнуйся… Джин. Всё будет в порядке.
— Ну ладно, тогда я отключаюсь.
— Ага, давай.
Смерть тихонько вздохнула.
— Волнуешься? — спросил директор.
— Нет, — она улыбнулась. — Я знаю, что всё будет так, как надо.
— Уф, хорошо, — он шутливо вытер со лба воображаемый пот. — А то я уж подумал, ты будешь слишком сильно переживать за меня.
— Нет, — кротко ответила Смерть. — В данном случае переживать мне не за что.
Она улыбнулась Духосошественскому, которому, кажется, было немного не по себе.
— Что такое, Сильвестр Ионович? Боитесь?
— А вот и нет, с чего бы мне бояться, — храбрясь, отвечал он. — Я, знаете, всякого повидал в своей жизни…
— Да-да, конечно. Хорошо. А то вы знаете, Война… Многие не выдерживали.
— Я видел войны.
— Готова спорить, не такие.
— Увидим.
— Это уж точно. И не забудьте, после этого вы умрёте. На этот раз точно. А Договор не даст вам возможности нарушить обещание.
— Ох, госпожа Морриган, за кого вы меня принимаете?
— Ну, об этом я лучше тактично умолчу, — она очаровательно улыбнулась.
— Ладно, — Кастальский был серьёзен. — Сильвестр Ионович, нам с вами предстоит нелёгкое, хотя и безусловно интересное дело. Ну а слияние сущностей — штука хотя и тонкая, но не опасная. Кроме того, оно временное, и будет разорвано сразу же по окончании Эксперимента. Просто, иначе вам на Ту Сторону не попасть.
— Я понимаю.
— Отлично. Тогда готовьтесь, через десять минут начинаем. Да не тряситесь вы так, в самом деле. Я вот не так давно был вынужден делить сущность с одним не слишком приятным Демоном, который разве что в шахматы нормально играть умел(13).
— И… что же случилось?
— Что-что, ничего. Меня из него экстрагировали. Или его из меня, так точнее. Суть слияния такова, что участники обретают свойства, присущие друг другу. Вот вы, к примеру, человек. Я — Дух. При нашем слиянии я приобрету ваши черты и свойства, в частности, стану смертен. А вы получите возможность, во-первых, перейти через Пустоту, что для любого человека, да и для большинства Существ невозможно; во-вторых, принять участие в Первой Войне, пожалуй, самой великой Войне Духов, которая имела место быть задолго до возникновения Мира Людей. Точной цифры, увы, не назову, потому что времени там как не было, так и нет до сих пор. Та Война мало похожа на войну в вашем представлении, и вообще, но, вы знаете, Сильвестр Ионович, если бы я мог переписать Историю… А, впрочем, Разум с ней. Ничего не случается просто так, ничего не происходит зря, напрасно. Всё имеет свои истоки и свои последствия. Вот… И да, в третьих, вы сможете, уже благодаря нашему, так сказать, гиду, испытать на себе всё то, что испытывали в той Войне те, кого называли Падшими. Вот так. Ну-с, в принципе, я готов. Если и вы готовы, просто кивните.
Кастальский глубоко вдохнул, словно собрался нырять под воду, и на мгновение закрыл глаза. В тот же момент Духосошественский кивнул, и всё случилось.
…
Он был искрой. Искрой в беспросветной тьме, окутавшей всё вокруг.
Его свет был мал и слаб, и всё-таки он знал, что этот свет никогда не погаснет. И ему было спокойно.
— А, вот и вы, — сказал густой и низкий, вибрирующий голос откуда-то сверху. — Хорошо. Смотрите. Это — Потусторонье, Пустота, или Великое Ничто.
— Я не могу смотреть, — возразила искорка, бывшая когда-то Сильвестром Ионовичем Духосошественским. — У меня нет глаз.
— Глупости, — отозвался голос. — Смотрите моими глазами.
И он посмотрел, и увидел…
— Это — Исток. Иногда его называют Жёлтый Источник, иногда — Радужный Поток. Да по-разному называют, не суть важно.
Огромное радужное полотно не имело ни конца, ни начала, ни верха, ни низа. В чернильной тьме оно простиралось бесконечно далеко, и у него не находилось слов, чтобы описать то, что он чувствовал.
— Отсюда начинаются все Миры, здесь же они и кончаются. Всё живое, всё сущее в конечном счёте оказывается здесь, чтобы пройти Обряд Перехода, или переродиться. Помните ваш «коридор»? Вот это он и есть.
— А Рай, Ад?
— Просто ведомства. Как сказал тот, с кем мы очень скоро тут встретимся, это всё официоз. Подлинная Река Душ — перед вами. Здесь началось, здесь и закончится, чтобы вновь начаться. После смерти вы окажетесь сперва здесь, и только потом попадёте в один из Коллекторов Центрального Распределителя Преисподней. Обычно умершие просто не помнят это место. Они видят его в течение краткого мига, после того самого коридора, о котором все говорят. Это — тот самый Свет. А потом вы открываете глаза, а вам протягивают жетон с номером, и вы ждёте своей очереди на Распределение. Постарайтесь запомнить свои ощущения, мой вам совет. Если… Попробуйте их сохранить, и тогда, когда вы будете отбывать свой срок в Преисподней, и ничто не сможет придать вам сил… Вспомните их, эти ощущения. Вам станет легче. И да — я вам этого не говорил. Хотя я известный нарушитель кодексов и законов…
— Спасибо…
— Хм, ладно. Держу пари, вам интересно, как я выгляжу? Нет? Ага, слышу ваши мысли: всё-таки интересно. Ну так посмотрите.
И он посмотрел.
И подумал, что этот гигантский, закованный в тяжёлые доспехи воин напоминает ему кого-то из скандинавских богов. Голову его украшал рогатый шлем, к поясу был приторочен колоссальный меч с правой стороны, и старинный, окованный железом фолиант — с левой.
Глаза великана горели белым пламенем.
— Этот облик я использовал в основном в сражениях, со времён Второй Войны, — пророкотал он. — Хотя, как вы, наверное, понимаете, облик не является чем-то неизменным. Я могу выглядеть иначе. Ладно, дабы покончить с формальностями: моё имя — Гермес, по прозванию Несокрушимый, Паладин Радуги. Я был полководцем войск Ордена Радуги, начиная со Второй Войны, и неплохо показал себя в Первой; ну, во всяком случае, так говорили.
— Эхм… Очень приятно.
Гермес рассмеялся.
— Да вы не тушуйтесь так. Сейчас прибудет Аввакум. Честно говоря, не представляю себе его здешний облик.
— Просто не помнишь, Гермес, — услышали они.
Его доспехи были белыми, на груди красовался герб Престола, при виде которого Гермесу отчего-то сразу поплохело. Длинные волосы были стянуты на лбу узкой лентой диадемы. За спиной Сильвестр Ионович разглядел странного вида меч — с двумя лезвиями, с обоих концов рукояти.
— В Первой Войне не было форм. С чего бы мне помнить тебя?
— Потому что ты сражался со мной. И как знать, быть может, сейчас всё было бы наоборот… И бывшим Падшим был бы ты… Но тебе повезло — вмешался Маркус, и ему удалось одолеть меня.
— …Тек'Хеб? — каким-то не своим голосом спросил Гермес.
— Верно. Таким было имя, которое я носил тогда.
— Не держишь на меня зла?
— Нет, Гермес, — Аввакум улыбнулся. — Наоборот, я благодарен вам с Маркусом. Ведь если бы не вы, я не был бы сейчас Хранителем Веры.
— Ну да… Конечно… Хорошо.
— Теперь готовьтесь. Совсем скоро формы нам не понадобятся.
…
— Стоит табличка «Край Вселенной»(14)… — задумчиво продекламировала искра-Гермес. — Да. Вообще… Сильвестр Ионович, вы знаете такой комикс, британский — «Гарфилд»? Про такого толстого рыжего кота? Вэри бритиш. И очень ироничный.
— Нет, не знаю.
— Зря. Знаете, масскульт заслуживает внимания. Вот честно. Ибо он суть отражение эпохи, нравится нам это или нет. Так вот, Гарфилд. Среди выпусков есть один, не вспомню названия, но суть не в том. Там этот самый Гарфилд изображён стоящим на краю обрыва, перед табличкой с надписью «Здесь эхо». Он стоит перед ней, пристально и безмолвно вглядываясь в пустоту обрыва. Стоит, стоит, и в конце концов пустота не выдерживает, и спрашивает: «Ну что??». А он, донельзя довольный собой, восклицает: «Я тебя перемолчал!». Вы спросите, к чему я это вспомнил? А к тому, что Первая Война по сути своей была очень похожа на этот комикс… Попытка перемолчать Пустоту… Попытка перемолчать друг друга — будучи сгустками радужного вещества, наделённой разумом. Воображаете? Или как играть в гляделки со своим отражением в зеркале. Кто кого переглядит, как вы думаете?
— Ну… Даже не знаю…
— Ага, ситуация не столь однозначна, как показалось сначала, верно? Здесь было что-то похожее. Если вкратце, то зеркала хотели свободы от рамок, а мы хотели, чтобы они не воображали о себе слишком много и держались в этих самых рамках. Правда, они-то думали ровным счётом так же, только зеркалами полагали нас. А поскольку у нас не было ни тел, ни вообще чего-то, что можно было уничтожить, то… С другой стороны, если у вас есть разум — значит, у вас есть воля. А если у вас есть воля — значит, её можно подавить, а разум ваш — подчинить воле своей. Вот такой вот она и была, эта Война. Война воль. Разумов. Но не думайте, что это было безобидное предприятие, о нет. Воздух… точнее, пространство — оно просто искрилось от напряжения. Конечно, выдерживали не все. Те, кто не выдерживал, — их воля была сломлена, а разум подчинён, и вот такие Духи были названы Падшими. М-да. Хотите честно? Лично мне не нравится это понятие; то есть, в данном случае оно неудачное. Кроме того, во время самой Войны никаких Падших не было, — потому что и понятий-то было маловато, прямо скажем. Это прозвание придумали позже, где-то между Первой и Второй Войнами. Оно неудачное; ведь что есть падение? С религиозной точки зрения, как грехопадение? Или с точки зрения морали? Или с точки зрения табурета? Но Падшие совершали своего рода непредумышленное предательство, потому что, сломленные, они становились по другую сторону баррикад и воевали уже против тех, с кем когда-то сражались бок о бок. Хотя, в сущности, все Войны Духов были братоубийственными, так что… О, смотрите. Начинается.
Пространство вдруг разделилось на две равные части. Одну часть заполняла чернильная тьма, другую — неяркий белый свет.
Во тьме стали появляться один за другим колоссальных размеров сияющие белые столпы, колонны из света, тогда как в белой части начали расти гигантские черные вихри, похожие на торнадо.
— Совсем как шашки, правда? — хихикнул Гермес. — Только вселенских масштабов. Ну-с, вот. Мы играли за белых — это, значит, будущий Орден Радуги, а пока просто Радуга. Чёрные — это будущий Пантеон Теней, пока же просто Тень. Напомню, мы с вами — в, э-э, сознании Воина Тени Тек'Хеба, ныне известного, как Хранитель Веры Аввакум. А вот там, видите, напротив — ваш покорный слуга, Воин Радуги Гермес. Да… А знаете, о чём я сейчас подумал? Ведь если учесть масштабы нашей жизни, мы же были детьми. Мы совсем недавно родились из сверкающих Радугой слёз Великого Дракона. А почему вообще всё случилось? Лидерство, власть. Да, понимаю, банально. Но что поделать… Кроме того, Дух, который, по сути, всё это устроил, Аббат его звали, так вот, — он был в своём праве. Видите ли, Сильвестр Ионович, Аббат был первым. Первая слеза Великого Дракона, упавшая в Новом Мироздании — это она стала Аббатом. За ним было право Первородства. Поэтому когда кто-то из Духов говорит: эй, это всё он, он виноват в этих Войнах, я говорю: эй, друг. На свете есть законы, по которым всё это работает. И Закон Первородства — один из таких. Он стал делать всё это, усложнять всю эту систему не потому, что так хотел, а потому, что так было нужно. Он нарушил естественный ход вещей, потому что тот вёл в никуда, — а нам нужно было развиваться, Мирам нужно было развиваться. Эволюции всегда предшествует революция. Помните, были локомотивы? Говорили, там, «локомотив революции», или «локомотив перестройки». То есть нечто или некто, чаще некто, кто вёл весь табор за собой. Ну вот, Аббат как раз и был таким локомотивом Потусторонья. Поэтому, как бы ни ужасны были Войны, как бы часто я ни слышал слов типа «вот если бы Войн не было…», и как бы часто я сам себя ни ловил на подобных мыслях… Их не могло не быть. Это печально, с одной стороны; с другой стороны, это было неизбежно. Н-да… Впрочем, я отвлекся. Вот, смотрите. Вот так выглядел бой.
Белые столпы и чёрные вихри плыли, выстраиваясь в правильном шахматном порядке друг напротив друга. Когда, наконец, построение было закончено… воцарилась тишина.
Искра-Духосошественский видел, как шёл этот бой. Как на белых столпах появлялся чёрный оттенок, кольца чёрного цвета, или просто серый оттенок по всему «телу»; в то же время на чёрных вихрях появлялись белые сполохи, такие же кольца, или же вихри начинали белеть.
— Смена цвета — это подавление воли. Если цвет изменится на противоположный… Хотя чёрному никогда не стать белым, он будет серо-белым, грязноватым. И наоборот, белый станет тёмно-серым, но не чисто чёрным. Это и отличало Падших. Так вот, смена цвета означает смену, гм, фракции. Как видите, это непросто. Я бы дал вам это ощутить… но, сказать по правде, мне немного страшно за ваш рассудок. Всё-таки вы человек, и выдержать подобное напряжение… Риск велик. С другой стороны, вам ведь всё равно умирать. Так что если захотите, то я могу вам это устроить.
— Я хочу.
— Вот как?
— Да. А иначе зачем это всё… Это ведь самое яркое и невероятное ощущение в моей жизни, так ведь? После которого не будет ничего? Последнее желание? Так? Так. В таком вот случае я хочу это испытать.
— Типа, «возьми от жизни всё»? Ну хорошо. Только не говорите потом, что я вас не предупреждал. Что ж, испытывайте.
Нет, он не пожалел о своём желании.
Однако боль, пронзившая в тот миг всё его существо, была столь глубокой и всепоглощающей, что казалась осязаемой, живой. Она не была похожа ни на что, она была ещё одним измерением, она была всем миром.
Ему хотелось выплеснуть её наружу. Избавиться от неё. Кричать, плакать, забиться в истерике, чтобы хоть на секунду почувствовать что-то ещё, что-то, кроме боли. Но он не мог.
Казалось, спасения нет.
Внезапно он увидел, что враг — то есть, в данном случае Гермес, тот Гермес, Воин Радуги, — дрогнул. Дрогнул и начал быстро темнеть, как небо перед грозой, как спичка, сгорающая в пламени.
И он ощутил ликование. Он испытал восторг, и даже боль будто бы отодвинулась на второй план, пусть и ненадолго.
Однако в следующую секунду боль удвоилась. Теряя рассудок от боли, он увидел второй белый столп, от которого к его чёрному вихревому телу шли белые нити. Их практически не было видно на фоне его беловатого пространства, но в них потрескивали крохотные молнийки Изначальной Силы, и не было больше сил сдерживать этот напор, и то, что было мгновения назад Воином Тени, Духом по имени Тек'Хеб, теперь стремительно теряло свой чёрный цвет, словно выцветало, расплывалось, как чёрная акварель под струями дождя.
И тогда он понял: это конец. Одному выстоять против двоих было невозможно, и он это знал. Тем более его противники были наиболее сильными, равно как и он считался сильным Воином среди своих.
И он сдался. Он ослабил напор, а затем и вовсе прекратил воздействие. И тотчас же почувствовал, что боль ослабла.
Первый, тот, кто именовался Гермесом, теперь отступил назад. Тот, кто пришёл ему на выручку, звался Маркусом; он стоял перед поверженным Тек'Хебом и держал его. И если бы тот предпринял попытку неожиданной атаки, то Маркус добил бы его одним усилием воли.
Но Маркус не стал добивать его. Он отступил назад, к Гермесу. И бой окончился.
Окончился. Но для него всё было решено: он изменил цвет, он уже перестал быть тем, кем он был. И теперь он мог только Уйти.
Разочарование и горечь. Пульсируя грязно-белыми пятнами, он стал удаляться от всех, от врагов и от друзей, и те смотрели ему вслед с жалостью. Никто не смел остановить Уходящего. Ему предстояло дойти до Истока и раствориться в нём, упокоившись навсегда.
А он, Исток — он развернулся прямо перед ним, казалось, совсем рядом. Он был похож на реку. Мерные радужные волны, словно подгоняемые незримым ветром, неспешно катились из Ниоткуда в Никуда.
Он приблизился и вдруг почувствовал мягкое воздействие. Ласковое, осторожное, оно напоминало ему о чём-то давно забытом, о чём-то изначальном, о снах, каждый из которых был Миром, полным звуков и красок. Он видел, там, среди всего этого многообразия, там почти не было ни чёрного, ни белого цветов. Они были словно вычеркнуты из списка, из Мироздания; и в ту же секунду он понял: не вычеркнуты. Нет. Чёрным и белым цветами были они, Духи. Они были элементом, частью целого, важной частью, — потому что без них картина никогда бы не обрела законченность, полноту. Реальность, а не реалистичность.
Так много белых воздушных шариков, и почти нет чёрных. Но и тех, и других, всех их куда меньше, чем цветных. И в одной cвязке они именно поэтому смотрятся органично и естественно.
Он оглянулся: громадных размеров толстяк дружески улыбнулся ему и одобрительно кивнул. Он крепче сжал в кулаке сходившиеся в одной точке нити и шагнул в проём распахнутой двери, туда, где пара лестничных пролётов, и махонькая квартирка, и окна выходят на реку, туда, где она ждала его, и где уже даже старая скрипучая дверь не разделяла их более; где, радостный, он шагнул за порог, улыбнулся и сказал:
— Вот и я! Я вернулся!
А она стояла там, и…
…и…
…и, улыбнувшись, махнула огромной косой, прервав жизнь Кастальского Германа Сергеевича, Генерального Директора Потусторонней Компании.
…
— Вы же не думаете, Сильвестр Ионович, что я про вас забыла? Нет. Я ничего не забываю. Ос-с-с! (15)
…
— Ну вот, видишь, — улыбающаяся физиономия Лок'Араша всплыла откуда-то снизу и, вращаясь вокруг собственной оси, поплыла вверх, точно медуза. — Видишь, как замечательно всё обернулось! Я бы сказал, что моя миссия выполнена. Миссия твоего клиента, кстати, тоже. Славный он малый, правда? — как-то полуутвердительно булькнул он и уплыл вверх.
…
— Ты о чём-нибудь жалеешь? Пузырь ты мыльный, и больше ничего, — Белая Королевская Кошка на венском стуле приплыла откуда-то сбоку. — Даже меньше; ты — отражение на этом пузыре. Видел, да? Такие радужные переливы? И весь этот Мир, и все остальные — не больше, чем такой вот перелив на мыльном пузыре. А внутри — Пустота. Правда они похожи на воздушные шарики, да? Оу, кажется, меня укачало, — она надула щёки, и её унесло течением.
…
— Плыть или не плыть — вот в чём вопрос. Хотя на деле никакого вопроса нет, — Архангел по имени Джин подпёр подбородок кулаками. — А всё потому, что плывут исключительно все. Ну, кроме тех, кто пытается тонуть. Сдуру-то. Всё равно не утонут. Но в целом, все они очень милые ребята. Соображают. И ты — не исключение. Соображаешь. А то, что апатия иногда — так это нестрашно, это ле-чит-ся, — он расправил крылья и упорхнул неведомо куда.
…
— Вера, Гермес. Помнишь? Каждому воздастся по вере. Не обращай внимания на религиозный аспект фразы. Суть в том, что сбыться может только та мечта, которая самая заветная. Знаешь такое? Заветная — раньше это слово означало «тайная», «сокрытая». Заветная мечта — о которой никому не говорили, только падающей звезде. А теперь ты знаешь, каково падающим звёздам. А желания мы тут уже загадали, так что ты не волнуйся, — Аввакум улыбнулся и растаял ярким белым светом.
А мыльный пузырь по имени Герман-Гермес Кастальский плыл и плыл в бесконечном потоке, вверх, вверх, к неведомому, из пустоты. В какой-то момент времени он вдруг сжался и с негромким хлопком разделился на два одинаковых пузыря. Один пузырь — для Духа по имени Гермес, второй — для человека по фамилии Кастальский.
И вот уже два мыльных пузыря плыли, всплывали к поверхности Истока, и крошечные радужные сполохи искрились на их боках.
…
— Открой глаза.
Голос был знакомым.
— Ну же, не бойся.
— А я и не боюсь.
Он открыл глаза и увидел…
Небо.
«Почему небо Г'виирна — самое голубое? Хотя в Мире Безбрежных Лугов небо очень похоже на здешнее…»
— Видишь?
— Вижу.
— Да нет, — она рассмеялась. — Вот же, прямо перед тобой!
— Что это? А, кажется… Кажется я что-то припоминаю… Это… Храм?
— Ага, верно. Мой Храм. Будь как дома, — она улыбалась, пряча лицо в замысловатых кружевах одеяния, напоминавшего саван. Белый-белый. А глаза — какие? Не то синие, не то зелёные…
— А как тебя звали тут?
— Я же говорила — ом'моррах'арк.
— Нет, я имею в виду, у тебя ведь было имя.
— А, — глаза её улыбались тоже, а он думал: вот так штука, в этом Мире всё выглядит совсем не так, как в других. — То имя. Тол'м'аре'нн. Ну или просто М'аре'нн: приставка «тол» в случае употребления с именем означает «служитель» или «носитель». Короче, жрец. Только меня так почти никто никогда не звал.
— Красиво… Похоже на море.
— Спасибо.
Её косы, много длинных, ниже ступней кос — они ярко-синие. Чуть ярче, чем небо. А глаза, удивительно, с серебряным отливом.
— Жрица… То есть, К'ири'нн…
— Да. Тол'к'ири'нн. Но она не любила эту приставку, считала, что с ней её имя звучит слишком официально.
— Вот как… Хм… А почему твой Храм, эти Врата — зеркальные?
— Чтобы не забывать себя перед Изначальным.
— Не забывать…
С той стороны зеркальной глади на него смотрел…
— Странно. Как будто я помолодел…
— Ты и не старился. Просто ты почти позабыл свой облик, то, каким ты был тут, каким тебя увидел Г'виирн. Да, в пересчёте на человеческий возраст тебе тут лет двадцать, наверное.
— Ну, там и ты иначе выглядела, в том Мире.
— Там я никак не выглядела. Дурацкий облик, если честно. Все эти корсеты, кости… Но там — не тут. Каждому месту — свой облик. Каждому Миру…
— …своя Смерть, — закончил он, улыбаясь.
— Ну да, вроде того.
— Слушай… Но ведь ты не обязана это делать. Там, я имею в виду.
— Забирать жизни? Ну, как сказать. Пусть меня никто не заставляет — но это я умею делать лучше всего. Я же Смерть, в конце-концов… Но тебе пора.
— Куда?
— Туда, — она указала на Врата.
— В Изначальное?
Она как-то неопределённо пожала плечами:
— Ну, типа того.
— Хелли, а… А что будет потом?
Она заулыбалась.
— А какая разница? Потом будет потом. Давай, Гермес-а'ффар, иди.
И он пошёл.
На зеркальных Вратах вдруг проступили две одинаковых чёрных росчерка, напоминавших её косу. Иероглиф «мор», вспомнил он. Точно.
Он обернулся и посмотрел на неё. Она улыбнулась и кивнула головой: давай, мол, давай уже. Иди.
А потом Врата распахнулись, и он увидел… … …
…
— Держите, это жетон с вашим регистрационным номером. Отдадите его Приёмщикам(16).
Приятная барышня явно Демонических кровей (красная бейсболка и пластмассовые рожки прилагаются) приветливо улыбнулась Кастальскому, а потом повернулась к Духосошественскому:
— А это — вам. Проследуйте в конец очереди. И не ужасайтесь, Приём осуществляется гораздо быстрее, чем кажется.
— Да уж…
Они встали в очередь.
— Я вот чего не понимаю, — спросил Духосошественский. — Вы же не человек, вы же Дух. Тогда почему вы здесь, со мной? И кстати, я всё-таки разглядел Исток ещё раз, хотя и мельком. Вот, стараюсь сохранить это воспоминание.
— Не старайтесь. Если надо будет, вспомните всё равно. Или всё равно забудете. А что касается того, что я тут делаю… Ну, что. Сдаётся мне… Знаете, я жил когда-то в Мире Людей, под этой своей фамилией: она же именно оттуда. Кастальский Гэ Эс появился в Миролюдье, а до этого был только Гермес. Так я сейчас вот что подумал: может, моя сущность, то есть человеческое во мне было отделено от Сущности Духа? Тогда Кастальского Гэ Эс, тоже изрядно зажившегося на белом свете, уж побольше вашего, тоже нужно отправить… на перерождение. С обязательной остановкой в Аду…
— Думаю, я понимаю вас. Всё-таки за двести лет я ни разу не перерождался… Хотя знаете, Герман Сергеевич, сейчас я стал вспоминать и какие-то предыдущие жизни… Правда, очень смутно…
— Не зацикливайтесь на этом. Двести лет… Великая Радуга, двести лет. Я старше вот этого места, понимаете? Старше всего, что вы видите вокруг. Только какая разница? Возраст, количество прожитых жизней, опыт — ничего из этого не имеет тут значения. Тут вообще очередь, и всё. Жетончики с номерками… Дерматиновые креслица… Ну а что касается конкретно Распределения… Вот вы как считаете, какой ваш самый страшный грех в той жизни? Или самая худшая черта? Потому что основываться ваше Распределение будет именно на этом.
— Сложно сказать… Я далёк от святости, хотя и жил тихо. Никого не обижал. Жить никому не мешал. Вся моя жизнь… это наука. Я занимался множеством разнообразных наук, имею одиннадцать докторских степеней. Я изучал всё, от физики до теологии, всё, что было хоть как-то связано с Мирами и их устройством. Я, хе-хе, «книжный червь».
— А, кстати, мне было интересно, как вы жили почти двести лет, не вызывая подозрений?
— Что, долгожительство имеете в виду? Так я и не жил нигде долго. Обычно я уходил, как только чувствовал, что Смерть уже близко. Часто я не проживал всей жизни, а только часть её, иногда даже по два-три года на Мир, но меня это не расстраивало. Я знал, что Миров множество, и я всегда успею пожить, что времени у меня много. Жаль, что его оказалось меньше, чем я думал.
— Не жалейте. Ваша жизнь не окончена. В небытие вы, как видно, не канули, так что… Да и, думаю, Сонни… не имел в виду небытие, как конец всему. Он говорил о том, что однажды эта ваша жизнь всё-таки закончится. И начнётся новая, так же, как и у всех остальных. И будете вы жить дальше, жизнь за жизнью, пока, то есть если только не достигнете окончательного просветления и растворитесь в Истоке. Но такое нечасто бывает, прямо вам скажу. А вот что будет со мной… Трудно представить, если честно. То есть я хочу сказать, я был человеком, жил в Мире Людей, но я всегда знал, что могу уйти, могу вернуться к Духам… А теперь… теперь вот даже и не знаю; мне, наверное, уже не вернуться, ибо не Дух я больше… Помню, думал когда-то… Надоело мне тогда быть Духом, Война надоела, вот и решил осесть в Мире Людей. Жизнь не казалась сложной, да она и не была сложной. Ну разве что иногда бывали какие-то подлянки, вроде моего второго и третьего брака… Но в целом…
— А как вы думаете, Герман Сергеевич, куда распределят вас? — спросил Духосошественский.
— Куда распределят меня? — повторил Кастальский задумчиво. — Куда меня… Хороший вопрос, Сильвестр Ионович. Не уверен, что знаю на него ответ. Хотя у меня есть некоторые соображения… Тем более что моя жизнь была куда менее святой, чем ваша.
— А как же ваша Компания? Ваши заслуги? Мечты, которым вы помогли сбыться?
— …Не знаю. Не знаю, имеет ли это вес, в частности, здесь… Эх, Сильвестр Ионыч! Вот так и наши души. Да… А в деревне — помните? — сейчас вечер. И Солнце, наверное, уже почти село. Комары жужжат. Горит одинокий тусклый фонарь. А И песок под ногами шелестит… Мы никогда не ценим того, что имеем, Сильвестр Ионович. Об этом мне напомнил один мой старый друг… Который, кстати, живёт как раз в деревне. Я вот был у него давиче… Самогон пили, в церковь ездили… В городок тамошний потом… Хотя за такой вроде бы небольшой промежуток времени успело произойти столько всякого, что кажется, это было так давно, — он усмехнулся. — В прошлой жизни, вот уж точно.
Духосошественский крякнул. Потом вздохнул.
— Я сейчас подумал, Герман Сергеевич. Ведь если бы я не нашёл вас, то… По-другому бы всё равно не было, да?
— Было бы. С другими обстоятельствами, но с теми же результатами. Ружьё на стене всё равно однажды выстрелит. А вы — важный участник всего этого балагана. Деталь мозаики. Колёсико, приводящее механизм в движение. Как и все мы. Это жизнь. Уфф, как же всё-таки душно. Вот если есть что в Аду и его Преддверьях скверного, так это воздух. Душно, и всё время тяжесть такая, чувствуете, да? Да…
— Глупости это всё, господа хорошие, — заметил сидящий рядом утомлённо обмахивающийся платочком мужчина в серой паре. — Смею заметить, воздух вполне приемлемый. Вот, помню, работал я на ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, вот там был воздух, вот уж да. Скверный — это слабовато сказано. Там я, собственно говоря, и помер в тот раз. Такие дела.
— Ну, всегда может быть хуже. Однако в Чернобыле уже через каких-нибудь пятьсот лет, а то и меньше, будут вполне пригодные условия для жизни, а вот что касается этого милого местечка, то тут едва ли что-то изменится, разве что сменится власть, и новый хозяин решит упразднить Крематории, что вряд ли, — отозвалась худая, как щепка, барышня с желтушным лицом под вуалеткой.
— Да и едва ли тут скоро будет новый хозяин, — задумчиво проговорил Кастальский, подозрительно покосившись на барышню, — потому что старый торчал тут до самой своей смерти, а жил он не в пример дольше обычных Демонов.
— Обсуждаем начальство, м? — раздался за их спинами вкрадчивый голос с бархатными интонациями, и очередь замерла, слово парализованная.
— Да какое ты начальство, Вертиго, — поморщился Кастальский. — Так, старший помощник младшего дворника.
Очередь хихикнула. Сатана натянуто улыбнулся, губы его побелели. Очередь обмерла.
— Очень смешно, Герман Сергеевич. Очень смешно. Рад, что вы не утратили способность шутить.
— Хех, не ты один, Араш тоже вот утром радовался.
— Это мне безразлично. Вы идёте со мной, а вы, господин Духосошественский, стойте тут и никуда не уходите. Ну, до тех пор, пока не подойдёт ваша очередь, конечно, — Дьявол-младший довольно оскалился. Затем дёрнул Кастальского за рукав: — Идём, живо!
И скоро очередь вместе с растерянным Духосошественским осталась где-то вдали.
— Неужели ты решил меня вытащить отсюда? — недоверчиво спросил психолог, когда они оказались в какой-то пустой пыльной комнатке.
Вертиго расхохотался и, схватив Кастальского за виски холодными пальцами с длинными, кое-где поломанными ногтями, заглянул психологу в глаза:
— И не мечтай, друг сердешный, и не мечтай! Ты что, не понимаешь? Я наконец дождался! О, как долго я ждал этого момента! Втайне верил и надеялся на то, что справедливость восторжествует, и однажды ты уже не сможешь уйти от меня! Ни в Исток, ни куда-нибудь ещё, и уже никто не сможет помешать мне упрятать тебя в Ад надолго, уж ты мне поверь!(17)
— Я тебя просто не узнаю, — пробормотал психолог. — А в Компании вроде бы нормально вместе работали. Я и не думал, что ты настолько злопамятный. Ну извини, если я тебе тогда как-то насолил.
Князь снова рассмеялся и словно шутя отшвырнул Кастальского на холодный каменный пол.
— «Насолил»? Не-ет, я не злопамятный, у меня просто память очень хорошая. Кроме того, ты научил меня терпению. А что времени прошло немало, — а что нам время? Что же до Компании, ну что. Там ты был босс. Здесь — я. Мои правила.
— Хорош, — психолог усмехнулся, отряхиваясь от пыли. — Ничего не скажешь. Ну? И куда ты меня определишь? М? Какого наказания я, по-твоему, достоин? Кстати, а разве Ад не для того, чтобы мученики могли обдумать свою жизнь там, все дела? Или это твой персональный пытошный застенок и долговая яма? Личное гестапо, быть может?
— А одно другому не мешает, — осклабился Князь. — Уверен, у тебя будет время на раздумья и раскаянья. Вот уж чего-чего, а этого тут навалом. Времени. Парадокс, а?
— М-да. А я, знаешь, сейчас отчего-то вспомнил Хантера. Все вы, Адские, на одно лицо и натура у вас одна и та же, жалкая и подлая.
Удар в челюсть не заставил себя ждать.
— Может и так, Кастальский. Может, я и подлый, может, я ничем не лучше Хантера, может, я даже хуже. Да только вот до тебя, друг мой, мне всё равно далеко. А знаешь, какой твой самое мерзкое качество? Ложь. Ты лгал, дурил головы, постоянно, мне, Алистеру, Габриэль…
— Не произноси это имя всуе, — кротко попросил психолог.
— Ах, ну конечно! Пардоньте. Но суть от этого не меняется, дружище! И тебе ведь за это ничего не было! Я никогда не забуду, каким ты был тогда, когда решил отправить Рипли в Исток. О, я слишком хорошо это помню. И я был тогда бессилен, а ты — всесилен. Ты мог казнить и мог миловать; теперь всё наоборот. Теперь я хочу, чтобы ты почувствовал то, что чувствовал тогда Алли, что чувствовал тогда я сам. А твоя с ним дуэль и якобы твой Уход? Мы любили тебя! Даже я относился к тебе лучше, я осознал свой промах, узнал, кто ты, даже зауважал… А ты, ты просто устал от нас! Когда я узнал, я сперва просто не поверил. Не поверил, что ты способен на такое предательство. А потом вспомнил старое… И понял, что ты не изменился, что моё первое впечатление было верным. И я возненавидел тебя ещё больше. Да, я работал с тобой потом, да и Алистер в качестве Хозяина Пустоты был не сахар. Но ты… А теперь ты получил по заслугам, Гермес. Я не знаю, что с тобой случилось. Но если ты попал сюда, я не могу назвать это иначе, как Судьбой.
Кастальский вздохнул.
— Судьбы не существует, Вертиго. А ещё ты ошибся, я — не Гермес. Я — Герман Сергеевич Кастальский, бывший штатный психолог московского УВД. Всего-навсего. Вот незадача, да?
Дьявол нахмурился.
— Постой-ка. Это как так?
— Да вот так вот. Самому бы знать… Помню, я вроде бы прошёл Обряд Перехода и почему-то разделился надвое. Гермес — отдельно, Кастальский — отдельно, мухи — отдельно, котлеты — отдельно. Вот такие пироги, понимаешь. Так что если по совести, то я даже не знаю, в чём перед тобой виноват бывший мент. У тебя были разногласия с Гермесом — но я не он.
Вертиго сощурился:
— Ты просто дурачишь меня, так? Хочешь снова уйти как ни в чём не бывало? Не получится!
— Нет, Вертиго. Я не дурачу тебя. Хочешь, поклянусь чем угодно?
— Твои клятвы не имеют веса. Солжёшь — недорого возьмёшь. К тому же, ты и Гермес были частью целого. Так что раз уж я не могу заполучить нужную часть или целое, то я буду довольствоваться тем, что есть. А есть у меня ты, — острые, как ножи, зубы обнажились в чём-то весьма отдалённо напоминающем улыбку.
— То есть ты будешь бить и мучить выдуманного человека, чтобы отомстить Духу, который его выдумал? Право, проще было бы распечатать мой портрет и использовать в качестве мишени. И тебе дешевле, и мне хлопот меньше.
— А-а, заткнись! — крикнул Сатана и вдруг как подкошенный рухнул на землю, обхватив голову руками. — Опять! Опять обманул, обвёл вокруг пальца! Ненавижу тебя! Ненавижу!
— Да, да. Мне жаль. Правда. Я не нарочно оказался выдуманным персонажем. Прости.
— Вон с глаз моих! — проревел Дьявол.
— Как импульсивно, — психолог покачал головой. — Тебе нужен отдых, Вертиго. Твоя работа тебя измотала. На твоём месте я бы…
— ПОШЁЛ ВОН!!! ПОКА Я НЕ СОЖРАЛ ТЕБЯ СО ВСЕМИ ТВОИМИ ВЫДУМАННЫМИ ПОТРОХАМИ!!!
Кастальский хмыкнул, пожал плечами и пошёл прочь. На пороге он остановился, и бросил через плечо:
— И кстати, Вертиго. Ты же у нас Прощение получил. То есть ты уже не столько Дьявол, сколько Ангел. Существо Света. И откуда столько злобы? Тебе определённо нужно работать над собой. Ну да ничего. Ты ещё молод, время у тебя есть. Но на твоём месте я бы не откладывал это в долгий ящик.
— ВООООН!!!
Психолог усмехнулся и вышел.
…
— Следующий! Кто следующий? Граждане, не задерживаем очередь, побыстрее регистрируемся! Вас много, а нас всего двое! — прокричала черноволосая девушка-Приёмщица (кажется, Ольга).
Духосошественский подошёл к столам и протянул жетончик.
— Так, номер 94 982. А где 81-й? Прямо перед вами был мужчина, где он? Нам порядок нарушать нельзя… Так, как его там звали… Касторский? Нет, Кастальский. Да, точно, Кастальский, — она взяла микрофон. — Гражданин Кастальский! Пройдите к Приёмному Отделению! Гражданин Кастальский! Пройдите к Приёмному Отделению!
— Да тут я, тут, нечего шум поднимать, — психолог бросил жетончик на стол и улыбнулся Духосошественскому: — Ну-с, Сильвестр Ионович, как вы тут? Думали, не вернусь? Напрасно. Знаете, как говорил один… Хороший человек, «не было ещё случая, чтобы я не вернулся»(18).
— Знаете, тут, по-моему, вся очередь так думала, — заметил Духосошественский.
— Молодёжь, — снисходительно улыбнулся Кастальский. — Я дурил этого недоделанного Дьявола уже… Словом, неоднократно. И каждый следующий раз он думал, что ну вот уж теперь-то он меня точно поймал, теперь я точно в его руках, и никуда мне не скрыться от его возмездия. Но, верите ли, каждый раз находился какой-то пустячок, который рушил весь этот его карточный домик. Ах, какие мелкие кусочки! Какая потеря. Ничего, нестрашно, ему это даже полезно. А то ещё чего доброго зазнается.
— Ну вы… Просто слов у меня нет, Герман Сергеевич, — заулыбался Духосошественский.
— Герман Сергеевич? — спросила девушка-Приёмщица недоверчиво. — Кастальский? Кастальский Гэ Эс? Это вы?!
— Это я. Да. Хотя бы отчасти. А в чём дело?
Девушка глядела на него во все глаза.
— Но вы же… Вы ведь…
— Ладно вам, милая моя, не стоит так нервничать. Я, конечно, личность в определённых кругах известная, но это едва ли повод для истерики.
— Да нет же! Просто мисс Морриган… Она говорила, что вы, вероятнее всего, будете тут, и просила вас отвести… Тут недалеко, идёмте. Дениска, посиди за меня!
Ангел покачал белобрысой головой: мол, ну что с тобой поделать, а Кастальский вдруг сказал:
— Минутку. Вот этот человек пойдёт со мной, — он ткнул пальцем в Духосошественского.
— Но как же это, Герман Сергеевич? — растерялась Ольга. — Не положено же.
— Я сказал: без него никуда не пойду, — упрямо нахмурился психолог. Девушка кусала губы. Ангел пожал плечами.
— Ладно, — наконец сдалась она. — Идёмте. Но учтите, это под вашу ответственность. Я себе лишние штрафные баллы совсем не хочу. Так что это уж вы как-нибудь сами.
— Договорились, — Кастальский, улыбаясь, похлопал её по плечу и незаметно подмигнул не менее растерянному Духосошественскому.
— А что вы хотите со мной сделать, Герман Сергеевич? — спросил он.
— Да вот есть у меня насчёт вас одна идейка, Сильвестр Ионович. Да и просто жаль мне такого человека с таким опытом просто так вот на перерождение отпускать. Словом, доверьтесь мне и ни о чём не спрашивайте.
— Хорошо…
— Это здесь, — Ольга остановилась возле резной деревянной двери с фигурной бронзовой ручкой. — Дальше вы без меня. Постучите три раза и заходите. Хорошо?
— Хорошо, — психолог улыбнулся. — Спасибо, Оля. Удачного вам рабочего времени. И вообще.
— Спасибо… — она, кажется, смутилась и сразу же растворилась в воздухе.
— Вы, видно, всегда имели успех у женщин, так ведь, Герман Сергеевич? — хитро улыбаясь, спросил Духосошественский.
— Эх, Сильвестр Ионович, ваша правда, — развёл руками Кастальский (мол, что ж поделать). — Единственное, отчего же «имел»? Я хотя и умер, но всё-таки не в такой степени, чтобы говорить обо мне в прошедшем времени.
— Простите. Но мне явно многому стоит у вас поучиться, — скромно потупив взор, сказал Духосошественский.
— Да вы что?? — изумился Кастальский, трижды постучав в дверь. — Вы не перестаёте меня удивлять, Сильвестр Ионович. Тем самым подтверждая, что я в вас не ошибся, — он потянул дверь на себя. Она оказалась довольно тяжёлой; металл ручки приятно холодил ладонь.
— Ну-с, вот и я, я вернулся, — сказал Кастальский, перешагивая порог.
А она сидела там, в глубоком кресле, обитом красной кожей, и улыбалась.
…
— Ммм, Хелли, а разве ты красила ногти не чёрным лаком? — спросил Кастальский.
— Ну, всяко бывало, — улыбнулась она, помахивая ладонями перед лицом. Лак на ногтях был ярко-синего цвета.
Так они и сидели, и смотрелись, в общем-то, не то чтобы странно, но…
— То есть, постойте. Вы — Герман Сергеевич Кастальский, верно? А вы тогда кто?
— А я — Гермес. В прошлом Паладин Радуги, — ответил худощавый черноволосый парень, на вид лет двадцати-двадцати пяти.
— А разве вы не одно и то же? — непонимающе спросил Духосошественский. Смерть хихикнула.
— Нет. Это, я бы сказал, две большие разницы, — отозвался столь же худой, черноволосый, хотя и с проседью мужчина лет пятидесяти пяти-шестидесяти: — Такие дела.
— Меня, впрочем, больше интересует Смерть, — отозвался Гермес, — в смысле, М'аре'нн: кого из нас ты любишь? Кого ты убила? Его или меня? И кстати, как ты меня убила?
— Ночь Пустой Луны, — терпеливо ответила Смерть. — Право «лишней» жертвы, на мой выбор, кого угодно. Но не только. Я бы всё равно не смогла тебя убить, Дух всё-таки. Но ты провёл слияние с господином Духосошественским и стал смертен. Вероятно, роль также сыграло и то, что один Кастальский был, как и должен был быть в Рязанской губернии, а второй Кастальский образовался в Мире, созданном всё тем же Духосошественским. Ничего так, да? Кстати, Сильвестр Ионович, — она обернулась к мужчине, — спасибо вам. Все претензии к вам сняты, мои во всяком случае.
— Это всё замечательно, Хелли, но ты не ответила на вопрос, — Кастальский старался держаться спокойно, однако было видно, что старик нервничает: — Кто из нас?
— Не знаю, ребят, — девушка улыбнулась. — Я, видите ли, вовсе не планировала такого вот разделения. Это была не я. Честно говоря, я понятия не имею, что вообще теперь с вами такими замечательными делать. Вроде как двое это слишком, да?
— М-да, вот ведь ситуёвина, — Кастальский почесал в затылке. — С другой стороны, если я теперь человек, то… К тому же, я сейчас вообще вроде как мёртвый, так? Или что?
— Вряд ли, — задумчиво протянул Гермес. — Если бы ты был мёртвый, что бы ты делал тут, в моём… э-э, я хотел сказать, в нашем офисе, вообще в Потусторонней Компании?
Воцарилась тишина. За окном дома номер три по улице Менжинского лениво каркнула толстая ворона.
— Ммм, — Кастальский помотал головой. — Нет, но ведь это всё не просто так. Для чего-то это нужно. Так ведь? Ох, что-то устал я, голова не варит совсем, — он снял трубку с телефона. — Пуш-А? Радость моя пушистая, будь другом, сделай нам кофе, хорошо? Да, четыре, спасибо. Только ты не пугайся, пожалуйста, когда принесёшь. У нас тут небольшие затруднения.
— А что случилось? — полюбопытствовала черная Кошка, материализовавшись с подносом, на котором в четырёх чашках дымился ароматный кофе. Тут же она оценила ситуацию, тихонько ойкнула и испарилась, оставив поднос мирно левитировать в метре от пола.
— Сказал же, «не пугайся», — проворчал психолог, размешивая сахар серебряной ложечкой.
— Да ладно тебе, — Гермес вздохнул. — Тем более тут мало кто не испугался бы. Слушай, Сергеич! А давай ты тут побудешь директором, ну как обычно, а мы с М'аре'нн смотаемся на Г'виирн, вроде как в свадебное путешествие, а? Ну будь котиком.
Смерть прыснула в кулачок, Гермес довольно рассмеялся, а Кастальский, поджав губы, смерил юного Духа презрительным взглядом.
— Как насчёт того, чтобы поработать Приёмщиком в Аду, а, малыш? Знаешь, как это, — «свободная касса!»
— Так, ладно, — Смерть вздохнула. — Мальчики, не ссорьтесь. Гермес, а ты серьёзно настроен, м? И, Герман Сергеевич, не обижайся. Мы тебя починим, — она не выдержала и рассмеялась.
— Ага. Склеим, на двусторонний скотч посадим, — пробормотал психолог. — Какая нелепость. Как хорошо, что у меня не было брата. Я всё-таки эгоцентрист по натуре. А тут, просто как в песне, молодым везде у нас дорога, стариков, соответственно, по вполне определённому адресу.
— Не брюзжи, Кастальский, — Смерть чмокнула старика в щёку, — а то любить перестану.
Психолог пробурчал что-то неразборчиво себе под нос.
— А нам всё-таки нужна помощь, — неожиданно серьёзно сказал Гермес. — Сдаётся мне, это одна из тех немногих ситуаций, когда не имею ни малейшего понятия, куда рулить дальше.
В этот момент в дверь робко постучали, и в кабинет с абсолютно ошалевшим видом вошла Пуш-А — почему-то в белом церемониальном кимоно и со стеклянным взором, — и отчеканила:
— Сияющий Сын Радуги!
— Класс! — выдохнула Смерть.
— Логично, — пробормотал Кастальский.
— Привет, ребята! — Сонни был вполне антропоморфен и очень весел. — Простите, но я не мог пропустить такого события. Двое Кастальских — когда ещё такое увидишь.
— Да и ты на себя не похож, Сияющий, — улыбнулся Гермес.
— Точно, я тебя таким последний раз видел… — задумался Кастальский, и ушёл в подсчёты.
— Уаа… — сказала Кошка, ещё больше шалея от увиденного и услышанного.
Вдруг Смерть ахнула и, подбежав к маленькому сухонькому старичку, тихо стоявшему за спиной Сонни, крепко обняла его и что-то тихо и горячо зашептала на гвиирнском.
— О, — сказал Кастальский и тихонько поклонился.
— Здравствуй, Луу-Ван, Великий Дракон, — просто сказал Гермес.
А старичок улыбался, и лучики морщинок освещали его личико. Он подошёл к Гермесу, подбоченился, посмотрел на него, сощурившись. Потом сказал:
— Ты, сыночек, теперь почаще приходи, хорошо? Теперь Миры Спирали и твой дом тоже. Ведь ты прошёл через Врата. Буду рад тебя видеть.
Потом он обернулся к Кастальскому и важно покивал головой:
— Они тебя любят, надеются на тебя. Ты уж их не подведи, хорошо? А Эрлэгу передай привет от меня, и скажи, чтобы не дулся. Месть — это не так приятно, как кажется.
Посмотрел на Смерть. Сказал:
— Дочка. Тебе я всегда рад, ты знаешь. Будь счастлива. И не скучай по дому. Ведь дом там, где твоё сердце.
А Духосошественскому он сделал «козу». И весело захохотал, когда мужчина растерянно пожал плечами. Потом он ещё раз обнял Хелли и пропал.
— В общем, вы поняли, — с улыбкой сказал Сонни. — Славный он, правда? Мы с ним теперь часто разговариваем. Он мне много интересного рассказал… Так, ладно. Я ведь не об этом, — он посмотрел на Гермесов и расхохотался. — Эх, оставить бы вас как есть. Ладно, шучу. Дайте мне руки, оба. Вот так. А теперь улыбнитесь: сейчас вылетит птичка!
Потом была яркая вспышка, и мир утонул в радужном сиянии.
…
Единственным звуком, который он слышал, было мерное тиканье стареньких часиков, которые он купил на какой-то барахолке. И теперь, что бы ни творилось вокруг и внутри… Тиканье стареньких часиков было постоянным. Главное — не забыть завести.
В маленькой комнате деревенской избы было тихо, кухней тоже владела тишина. За хрупкими стёклами подслеповатых оконец тоненько звенели комары и мерно стрекотали кузнечики. Ветер, качавший кроны деревьев и волновавший травы весь день, теперь угомонился и затих, уснув где-то в полях, и его спокойное дыхание веяло сонной свежестью рязанской ночи.
В чистом, громадном, словно перевёрнутый океан, небе кто-то рассыпал звёзды, и теперь они тускло поблёскивали, тихонько перезваниваясь над затонами и старицами, в которых спало после заката летнее Солнце.
«Интересно. Каким бы могло быть моё по-настоящему последнее желание? И могло бы?»
Он мог бы выйти на улицу и уйти через двор наверх, в поле. Дойти до Зелёных Ворот, присесть на корточки, достать варган и наиграть неумело никому не известную мелодию для притаившихся в ветвях и травах Стихиалей. Мог бы просто поставить на газ старый алюминиевый чайник и, дождавшись, когда тот закипит, заварить себе крепкого индийского чаю «со слоном» и печеньем. Мог бы достать с полки книгу, любую, наугад, и погрузиться в чтение какого-нибудь богом и людьми забытого романа или траченой молью повести.
Мог бы. Но не хотел.
Потому что здесь, у окна, на такой же старой, как и всё вокруг, пружинной кровати, положив ладошку под щёку (утром будет заспанная и смешная) спала она.
Его любимая, девушка-Смерть.
…
— Вы же не думаете, Сильвестр Ионович, что я про вас забыл? Нет, я не забыл. Хватит уже, пожили человеком вне Закона. Теперь живите Духом. И, желательно, по Закону. Договорились? Ну вот и хорошо. Вот и славно. Ещё увидимся.
Дружба-Ладышкино, 21.06.2011
Примечания.
13. Кастальский говорит о Хантере, конечно. см. «История восьмая: Восьмой Дух»
14. Кастальский цитирует «пирожок»:
стоит табличка край вселенной
а за табличкой пустота
лишь вдалеке у горизонта
мигает вывеской ашан
автор — pokemonzza
15. Смерть явно пародирует самурая, оказывающего последнюю услугу, т.е. отсечение головы, ассистирование во время сэппуку.
16. служащие Преддверий Ада, ведающие Распределением по Округам Преисподней в зависимости от наказания. Считаются сотрудниками низшего звена, недаром Кастальский сравнивает их с работниками фастфуда. см. рассказ «Очередь».
17. Кастальский дурачил Вертиго по-меньшей мере дважды. Первый раз описывается в рассказах «Ошибка самоубийцы», «Встреча», «Переход». Недавно заступив на должность Князя Преисподней, Вертиго не знал, что Кастальский на самом деле Дух-Воин Радуги Гермес, тогдашний Хозяин Пустоты.
18. Кастальский цитирует Леонида Андреевича Горбовского, почти дословно. «Горбовский серьезно ответил: "Знаете, Лю, еще не было случая, чтобы я не вернулся"» — A. и Б. Стругацкие, «Полдень. XXII век: Возвращение»