Неформал

«Всесоюзный научно-методический центр при Министерстве культуры СССР 1.10.84 г. на основании приказа № 361 от 25.07.84 г. «Об упорядочении деятельности ВИА и повышении идейно-художественного уровня их репертуара в свете требований июльского Пленума ЦК КПСС», в целях усиления борьбы с влияниями буржуазной идеологии, повышения идейно-художественного уровня самодеятельных ВИА, рок-групп, качества работы этих коллективов рекомендуем запретить проигрывание и демонстрацию грампластинок, видеороликов, книг, плакатов и другой продукции, отражающей деятельность следующих групп…» (Список приведён.)

- Неформалы – это надежда страны, наше будущее… - Сажать их всех надо! Из разговора на улице










14 февраля, 22:05.
«Что мне больше всего не нравится в молодом поколении, так это то, что я к нему больше не принадлежу» Бадди Эбсен.
Проводили только что Ольгу до общежития. Обратно возвращались с приключениями. Аж губа нижняя распухла, стала похожа на пельмень. Это мы на гопников нарвались.  Я, Сева и Вовка стояли в очереди в киоск за вечерней дозой пивка, когда откуда-то из-за угла, из темноты, куда никогда не падает свет фонарей, вышли трое. Походки у всех «шарнирные», у каждого бутылка «Жигулевского», кепочки-восьмиклинки закрывают глаза. Ребята с виду дюжие, хотя вряд ли они ещё окончили школу. А если и окончили, то, судя по всему, собирались поступать в ПТУ. Так вот, остановились они подле нас, один поставил бутылочку прямо на тротуар, достал из кармана сигаретку и очень красиво закурил. Видать, специально дома перед зеркалом тренировался, чтобы всё вот так эффектно выглядело со стороны. - Пацаны, есть чё по мелочи? – спрашивает другой, оценивающе глядя на нас жадными масляными глазками. - Для тебя только рубль, - буркнул Сева и отвернулся, давая понять, что с быдлом у него не может быть разговоров.                - Э, ты чё там сказал?! – офигел закуривший гопничек. - Пацан, к тебе человек с просьбой обратился, так ты не груби людям-то! – встрял третий. - А я и не грублю. Мы сейчас пивка купим, и как раз сдача останется один рубль. - Ты чё там себе под нос мычишь? – опять подал голос курящий. – Повернись и в глаза мне это скажи!.. А вы хера ли уставились? – обратился он к нам с Вовкой. – Скажите своему корешу, чтоб не барагозил зря…                - И что будет, если не скажем? – Мне стало смешно, хотя поджилки слегка потрясывались. - А ты чё, типа, проблем захотел? – квакнул второй гоп.         - Вообще-то это не я первый на мозг вам присел.         - Ты чё, хочешь сказать, мы вас напрягаем, да? – продолжал быковать утырок, подходя ко мне вплотную.                - Сохраняй дистанцию, - процедил я сквозь зубы.         - А то чё? Или ты во мне педика какого-то увидел, ты, нефорюга долбанная? Да за такой базар знаешь, чё делают? – И неожиданно (такие вещи всегда происходят неожиданно, внезапно, как бы избито это ни звучало) он врезал мне в подбородок.     Я покачнулся, едва не упав. Обычно правильно нанесённый удар в подбородок может сломать челюсть, но гопник бил не от души, а на испуг, так что челюсть выдержала, а вот мои драгоценные нервы – нет. И когда говнюк ощутил на своих яйцах носок чужого кроссовка, он был неприятно удивлён.                - Гаси их, ребята! – заорал я. Оставшихся негодяев мы уработали по полной программе, ибо их товарищ в виду отбитых причиндал отказался принять участие в драке, так что численный перевес был за нами. В конце концов гопы с подвываниями и сдобренными матами обещаниями найти нас и убить пустились наутёк, волоча за собой корифана с отхлёстанными семенниками. Догонять мы их не стали, однако поспешили затариться пивом и ретироваться в гараж, пока эти пиявки не вернулись.                ***
Понятное дело, мы обсудили беспредел нынешней молодёжи. А попутно Сева рассказал нам, кто такие гопники и откуда произошли они на Руси – не в первый раз, впрочем. Севик  вообще любил поговорить на подобные темы, и даже вывел классификацию современной молодёжи. Класса было три: гопники, неформалы и «формалы». Последние относились к обыкновенным обывателям, жизнь которых состояла из обычных вещей, как то: в будни работа, жратва, постель; в выходные – всё то же самое, только в алкогольном угаре.
Гопники и неформалы – совсем другая песня. Ввиду того, что первые занимаются явным разбоем, их ещё называют бандюгами, беспредельщиками и почему-то блатными (наверное, из-за манеры разговаривать). На самом деле, как нам объяснил Сева, гопниками можно называть лиц, у которых развиты коммуняцкие идеи. Была раньше в Союзе такая штука – государственные общежития пролетариата. А в аббревиатуре просто ГОПы. Родители Севы раньше жили в таком ГОПе, и жизнь, судя по его байкам, была явно не сахарная, не ванильная и без кремовой начинки. Одна сплошная горечь. «А почему это, Валентина Андреевна, вы ходите с такой причёской? Это что – ОТТУДА? Вы, наверное, забыли, в какой стране живёте?» «Сергей, а у вас есть пластинка Олега Попова? Что, не любите? Ах, Высоцкий!.. Нет уж, увольте. Слушать такое нормальному человеку!.. И вообще, он же уголовник!»
Девиз рядового гопника – быть, как все. Отсюда следует, что гопником может стать любой, в ком ещё сохранилось от далёких питекантропов стадное поведение.
Нефоры – самый сложный класс. Даже мозговитый Севан разводит руками, когда речь идёт о панках, металлистах, хиппарях, байкерах, скинхедах, рэперах и иже с ними. Однако я согласен с ним в том, что нефоры – некий странный выброс, протуберанец развития цивилизации. Кто такой неформал - весельчак, купающийся в свободе, или, может быть, изгой? Музыка (как и любой вид творчества) восприимчивых заставляет думать, по себе знаю. Некоторых вообще «ломает» - достаточно вспомнить давно умерших рок-идолов: Бон Скотт, певец из «AC/DC», которого алкоголь уложил в узкий деревянный ящик: Пол Коссоф, гитарист группы «Free», загнувшийся от наркоты, как и Дженис Джоплин и Сид Вишез; Александр Башлачёв, рок-бард, выбросившийся из окна своей квартиры.
А «формалы» нас обзывают тунеядцами, алкоголиками и наркоманами с беспорядочными половыми связями, нарывом общества. Гопники презирают нас и готовы порой убить за длинные волосы, «кожу» и драные джинсы. И за музыку, конечно, господа, за музыку! Посему отдуплить неформала для гопа прямая обязанность, они на это запрограммированы ещё в утробе; они впитывали это с грудным молоком; учились этому в школах и на пустырях; когда мотали сроки в тюрьмах, доводя свои потребности до самого примитива, тем самым существуя где-то «за забором» цивилизации. И обыватели, и гопота не понимают, насколько это здорово, но в то же время и трудно быть «не как все». На моей памяти не раз бывали случаи, когда довольно взрослые дяди избивали хаерастых парней только за то, что те выглядели не так, как они. Другой аргумент негатива к неформалам ещё более смешон: если у тебя длинные волосы и, не дай Бог, пирсинг – ты «голубой». И поэтому тебя надо бить и чморить, дабы всем показать на примере, что нормальные пацаны должны быть жестоки и жёстки с уродами. Когда видишь эти откровенные замашки мизантропов, становится и грустно, и смешно. Надо не стричь всех под одну гребёнку (пардон за каламбур), а лечить наше общество от гомофобии, ограниченности интеллекта и серости. И ещё один момент. Мы, нефоры, что, так сильно мешаем обществу (я не имею в виду скинхедов и прочую пехтуру, которые по определению тоже зовутся неформалами)? Вот наше отношение к миру больше носит характер невмешательства. Может, пора уже и миру относиться к «ужасной» молодёжи более терпимо? Пора бы понять – жизнь не штампует людей одинаковыми, как это происходит с деталями на заводе. И нечего ныть: « А вот в наше-то время!..» Ваше время прошло, наступило наше время, которое когда-нибудь тоже пройдёт.
Такая вот загогулина. Так я провёл день Святого Валентина. С любовью, получите ботинком по лицу! Мерси, благодарю! Слава Богу, друзья рядом оказались – проверенные, надёжные. А то, помню, пару годков тому назад тоже вышел похожий инцидент на дискотеке, так там меня отколошматили четыре засранца, а те «друзья», с кем я тогда ещё общался, спокойно стояли рядом и смотрели на происходящее, чуть ли не на мобильный всё это снимали. Когда я, отхаркиваясь кровавыми соплями, поинтересовался, какого хрена они не помогли мне, знаете, каков был ответ? «А зачем ты гопов провоцируешь?!» Вот ничего себе! Я ещё и крайний, оказывается. Что же, спасибо гопоте хотя бы за то, что открыли глаза на человеческую сучность. Именно сучность, а не сущность! Скорее всего, я ещё вернусь к этой проблеме. Пока же я только постарался объяснить читателю, где чёрное, а где белое, хотя, как вы понимаете, я и Сева судим обо всём субъективно. Наверняка многие, в том числе и неформалы, во многом поспорят с нами. Что ж, вольному – воля… Я лишь высказал наше с Севой мнение и ни в коем случае не посягаю на точку зрения других людей.

17 февраля, день.
«Музыка подхлёстывает и придаёт силы; она побуждает и укрепляет благочестивого в его благочестии, воина в его воинственности, распутника в его распутстве.»  Яльмар Седерберг
С того момента, как мы подрались с гопами, прошло почти 3 дня. Всё это время мы, рок-группа «Calm», провели в репетициях в гараже нашего барабанщика Всеволода Викулова. Правда, обитал ли там когда-нибудь автомобиль или мотоцикл, остаётся загадкой. Если и обитал, то только в первые дни существования транспортного средства – такие вещи у Севы долго не живут. Вообще, Сева у нас самый оторванный из всех известных мне раздолбаев. Человек весёлый, свой в доску, под бутылочку старого доброго портвешка склонный к философским рассуждениям. По молодости лет (когда ещё в школе учился) он, правда, проповедовал нацизм и рисовал на заборах, помимо знаменитого слова из трёх букв, свастику. Слава Богу, чувак прозрел и с этим делом крепко завязал.
Раз уж пошла такая петрушка, поведаю и об остальных. Например, о Владимире Гранине, нашем ритм-гитаристе. В отличие от Севы более сдержан, хотя тоже не терпит каких-либо рамок. С Вовкой можно сдохнуть со смеху – поймает шишку и на её основе городит целый юмористический концерт, замешанный на мистике, фэнтези, чернухе и кровавых циничных шуточках вперемешку с социальщиной.
Короче, Сева и Вовка (и я, наверное) – люди весёлые. А вот басист наш – личность весьма непонятная. Мы его пригласили года четыре назад, когда собрались в Доме Творчества на вторую свою репетицию. Лёха Царенков посидел на стульчике, поморгал, послушал смесь панка, рок-н-ролла и ещё чего-то, чему ещё нет названия, взял в руки бас-гитару…  До этого он ни разу в жизни не держал ни одного музыкального инструмента, поэтому можно представить, какая херня у нас получалась в самом начале. На каждой репетиции стоял рёв в его адрес, мат и прочие замечания по поводу того, как и что он играет. Лёха вообще был отличным громоотводом первое время – ежели что-то не получалось, виноватого искали не долго. Вскоре он, однако, научился худо-бедно играть на басухе, повысив свой статус в глазах коллег по цеху. Чёрт возьми, да он повзрослел, в конце концов! Хотя музыканты из других групп нашего города утверждают, что Лёша ворует басовые партии из песен Винни-Пуха. Ну и хрен с ними!..
А меня зовут Стас Спицын, но я про себя фиг чего скажу, а то, блин, никакой загадки не останется. Скажу лишь, что ненавижу, когда со мной и моими друзьями обращаются как с мальчиками по вызову. Однажды нам довелось играть в какой-то забегаловке, так меня хватило только на десять минут, а потом я психанул и удалился со сцены со словами: «Да пошли эти свиньи!» Меня бесили жрущие и пьющие посетители, которым было до фени, что у них перед носом надрываются музыканты. Мы нужны были им, как больничная утка нужна здоровому. Посему я и ушёл, хотя нам за выступление обещали гонорар. На фиг, на фиг, музыкальной проституткой я быть не желаю! Расскажу лучше о репетициях. Не знаю, как там другие рок-бэнды, а мы без пивка или винца – ну никак. А Лёха так подсел, что даже во время выступления может уйти за кулисы (при этом не забывая дёргать бас) и накатить там стаканчик. После чего вернуться на сцену и продолжить спокойно играть дальше. Наверное, именно это и заставляет меня иногда задуматься обо всей этой рок-н-ролльной хрени, которой мы живём. Кстати, отгадайте, к какому событию мы репетировали три дня? К 70-тилетию ДК, ха-ха. На одной сцене с попсовыми «Ещё не утро», «Журавли» и прочими плясунами. Ой, что-то будет, чую ливером!

                18 февраля, вечер.
«Если бы богиня музыки заговорила не звуками, а словами, то все затыкали бы уши.» Фридрих Ницше.
Концерт, посвящённый юбилею ДК «Горняк», начался, как обычно, с саундчека – настройки аппарата. Ну, попсня всякая, конечно, не настраивалась, так как клавишные «YAMAHA» – это ещё далеко не инструмент. Правда, «Журавли» навели серьёзность и торчали на сцене минут сорок, распеваясь и дёргая советами и указаниями звукорежиссёра. Но не на того напали – чувак своё дело знал и срать хотел на понты «Журавлей».
Мы настроились быстро. Как я уже упомянул, звукарь за пультом стоял не пальцем деланный и сотворил из рёва «дисторшна» конфетку, да и басуха перестала пердеть, как это обычно бывает. А чтобы полностью увериться в звуке, мы для пробы сыграли «Каприс» Паганини, только не зинчуковский вариант, а классический. После такого саундчека на нашу группу смотрели как на явных дебилов, а холёненький Саша Куров, солист поп-группы «Ещё не утро», протянул за нашими спинами:
– Использовать скрежет в классической музыке – святотатство, по-моему.
Сева дёрнулся, дабы засветить слащавому Шурику по его слащавой мордочке, однако Лёха был уже на стрёме и придержал друга.
– Акстись! Он даже этого не стоит.
– Накрахмаленный сморчок! – пускал слюни Сева. – Моя б воля – всю бы ему жопу грифом изодрал!
– А тебе не жалко гитару? – вскинул брови Вова. – Она же в говне вся будет измазана.
Лёха выудил из кармана жилетки папиросину и гыкнул:
– Давайте раскумаримся перед началом. Может веселее будет.
Лёха у нас был растаманом, почитателем культа Растафары, созданного на Ямайке неким Маркусом Гарвеем. Главным атрибутом культа было ритуальные курение марихуаны. Где Лёха брал ганджу, мы не знаем до сих пор. Коммерческая тайна, мать её! Но о «травке» Алексей знал всё, что следовало знать растаману. А как курнёт, то наступает «караул» – начинает рассуждать, как философ, слушаешь, пасть разинув. Мы тоже покуривали, но больше за компанию, хотя Сева, похоже, втянулся. Видимо, он и Лёха что-то черпали из этих наркотических сеансов. А вот мне лично вся эта наркота не нравилась никогда, о чём я не раз говорил Лёхе. (Ну и что, что я сам покуривал? Можно курить и ругать «траву»! Ведь живём же в стране, которую сами же дерьмом и поливаем?) Лёха на мои речи не реагирует, ему всё по барабану. Постоит, послушает меня, кивая головой, а потом, когда я выдохнусь, достанет спичечный коробок с «пяткой» и спросит: «Ну что, курнём, да я пойду?» Засранец, да и только.
– Когда же это кончится, Алексей? – спросил я в который раз.
Тот лишь ухмыльнулся.
– Когда Джа Растафара придёт в этот мир и перенесёт всех негров обратно в Африку, где они заживут безбедно и счастливо.
– А тебе-то, белому русскому, какая, на хрен, выгода от всего этого? – хихикнул Вова.
– Никакой! Переживаю за братьев наших чёрных!
– Вы подумайте только – Алексей Царенков думает о других! – хмыкнул Сева. – Нонсенс!
Сидя в каком-то захарканном помещении, по виду напоминавшем гримёрку, и окутанные дымом ганджубаса, мы ещё долго обсуждали благодетели нашего коллеги.
***
Мы выступали хэдлайнерами, то есть, последними, проторчав почти два часа за кулисами и поневоле слушая чересчур правильно поставленные голоса балейских попсюков. Под давлением анаши – просто супер.
Не знаю, как там с попсой, а нас приветствовали стоя. А когда я выдал на гитаре небольшое блюзовое соло и завершил его сочным рифом, зал взорвался визгом, свистом и отдельными выкриками: «А это кто?»
– Да, ребята, сейчас будет немножечко другая музыка! - крикнул в микрофон Вова. – Поехали!!!
Ну, дали мы гари! Назло попсе, назло всяким Шурикам Куровым, назло всему. Вован взмок уже в конце первой песни (а исполнили мы три), пел с напо-ром, показывая, что для нас это не просто работа, а образ общения с теми, кто находится в зале. После финальной песни ДК ещё долго оглашали призывы зрителей выйти вновь на сцену, а площадка у сцены опустела не сразу. Я не хвастаюсь, я говорю о фактах.
***
– Молодец, пацаны! – пожал Вове руку звукарь. – Это было от души. Давненько я не слыхал подобного вживую.
Мы сворачивали аппарат, помогая Роману.
– У вас записи-то есть? – поинтересовался Рома.
Сева кивнул.
– Есть. Только вряд ли захочешь услышать.
– А в чём проблема?
– Да дерьмо, а не записи. Никакого опыта, никакого качества…
– Ну, этой беде помочь можно, - вздохнул Рома. – Коли приспичит – обращайтесь, пособлю.
У меня аж дыхалку перехватило.
– А вот за это мы тебе по гроб обязаны будем! – втягивая слюнки, проговорил Вова.
– Пустяки. Ящик водки, вот и всё!
– Замётано!
Когда с аппаратом было покончено, мы вышли на улицу через чёрный ход.
– Аллилуйя, чуваки! – это было первое, что мы услышали. А потом – рёв дюжины глоток.
– Блин!.. – остолбенел Лёха.
– Пожинайте, что посеяли! – улыбнулся Рома. – А я валю домой, пока не растоптали. – И исчез.
– Эй, рокеры, давайте к нам, бухнём! – крикнули из толпы.
– А чё пить? – осведомился я.
– Водку, на хрен!
Сева захохотал.
– О’кей, наливай, родимый ты наш!
Мы присоединились к фэнам, хотя сегодня они услышали нас впервые. Но так они представились – «фанаты вашей группы».
А потом появились гопники.

                21 февраля.
«Не так связывают людей дружба, любовь, уважение, как общая ненависть к чему-нибудь». Антон Чехов.
Прежде чем я перейду к описанию дальнейших событий, позволю себе немного отвлечься, и ещё раз затронуть характеристику гопоты. И если в первой главе я рассказывал об их происхождении и примитивных убеждениях, забыв описать внешний вид этой ублюдской субкультуры, то последнее следует сделать сейчас.
Наверняка многие обращали внимание на молодого человека, чей спортивный костюм плохо гармонирует с жилеткой из кожзаменителя, туфлями с тупым носом и кепкой-«восьмиклинкой». Я вряд ли ошибусь, если скажу, что вы его встречали, в основном, в парках, скверах и на остановках общественного транспорта (железнодорожные вокзалы – тоже излюбленные их места). Думаю, вам не понравилось, если вы приличный человек, его развязная, на «шарнирах», походочка и весьма агрессивное поведение – от мелкой грубости до откровенного вымогательства. Может быть, в его сотовом телефоне надрывался «блатняк»? Тогда знакомьтесь – ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ГОПНИК. И именно из-за этих гадов город Балей стал ареной противостояния двух молодёжных группировок.
Когда вместе собираются люди и, хотя и выпивают, но ведут себя цивильно, никого не трогая и не желая никому зла, обязательно найдутся твари разрушить эту идиллию.
Всё началось с прихода тридцати человек вышеуказанной наружности. В нашу компанию они затесались нагло, а когда кто-то прямо сказал им, чтобы они не мешали, вспыхнула драка. Гопов оказалось на порядок больше, и потому я тоже получил свою порцию тумаков. Всё закончилось нашим бегством. Только потом я узнал, что гопники кого-то всё-таки поймали и избили с присущей им жестокостью.
Мы ни о чём не договаривались, но на следующий день в парке нас собралось человек восемьдесят. Многие пришли с бейсбольными битами и собаками. Вчерашний гопов мы отыскали быстро. Разговора не было – мы просто отметелили их и смылись.
И понеслась моча по трубам!
Вечером того же дня нескольких наших друзей за их неформальную внешность отдуплила толпа гопников. В ответ на эту «акцию» мы совершили ночной рейд по району Ушканка и, пользуясь численным превосходством, подвергли геноциду тамошних гопников.
Детский сад, да и только!
Однако через два дня стало ясно, что игры кончились. Всё это время уличная шантрапа собирала людей, чтобы нас изничтожить. Кинули клич по всем улицам, школам и училищам. По милицейской сводке, они собрали около пятисот человек! Кстати, о ментах – были усилены наряды ППС. Гопники тусовались тремя большими группами, две из которых милиция, спасибо, рассеяла. Третья, самая многочисленная, двинулась к памятнику скорбящей матери, где собрались мы, неформалы. Нас было не более сорока человек! Ментам ещё раз спасибо, - предупредили нас. Мы драпанули нижними улочками, так как главные улицы были перекрыты гопотой.
Так мы и бегали, отсиживаясь, где попало. Гопники искали нефоров до двух часов ночи, но вскоре им осточертело шататься по городу и, видимо, они решили передраться между собой. Ни чуть не удивлён, знаете ли.
А после всех этих событий война как-то сама собой и утихла. Или, может быть, это на время? Дай-то Бог, нет. К тому же в городской газетёнке напечатали статью о всей этой заварушке, и менты теперь так и мельтешат по городу. И то верно – войны нам ни к чему.


22 февраля, полдень.
«Разберись, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи». Александр Пушкин.
Статью о войне между неформалами и гопниками написал мой знакомый журналист. Костя Чиграков не принадлежал к рок-тусовке, но человек он был хороший. Увлекался, помимо работы, писательским ремеслом, лелея мечту настрочить небольшой роман – обстоятельный и правдивый. Костику я доверял на все сто. И именно к нему, а ни к кому-нибудь другому, я обратился на следующий день после выхода номера «Балейской нови» со статьёй «Не стреляй!»
Мы сидели в кафе «Мария» и потягивали горячий кофе со слоёными пи-рожными. День выдался ветреным, на улицу не хотелось даже носа показывать, так что Константину я был особо благодарен за предложение укрыться в кафешке. Денег у меня, правда, не было, о чём я сразу осведомил Костю, однако Костик лишь махнул рукой.
– В общем и целом, Стас, дело обстоит так, - говорил Костя, жуя пирожное. – Менты, конечно, будут нагонять страсти вокруг всего этого дела, но лично мне кажется, всем наплевать на ваши разборки со шпаной. Я сегодня утром навестил исполняющего обязанности мэра Алексея Ивановича Акулова, который на данный момент временно возглавляет администрацию городка, так он мне чётко дал понять, что подобной ерундой они заниматься не намеренны.
У меня отвисла челюсть.
– Это ещё почему?
– Не до того им. Он начал мямлить о каких-то планах, проектах… Ничего из сказанного я так толком и не понял. Ясно одно – вы им на фиг не нужны. Да ещё выразил своё мнение, что надо ещё разобраться, кто первый развязал молодёжную войну. Мол, неформальные личности своим внешним видом провоцируют на столкновение.
– Вот кретин! – Мне стало противно и смешно.
– Короче, Станислав, - вздохнул сочувствующе Костя, - Никто вам не по-может. Для города такие, как ты, – бельмо на глазу.
– Да ведь мы никого не трогаем! – возмутился я. – Живём своей жизнью!..
– Живёте-то вы живёте, - перебил Костя. – Между прочим, когда я уже со-бирался покинуть кабинет Акулова, нарисовалась одна весьма нервная особа. Не знаю, кто она, какие обязанности там исполняет, но поругались мы с ней жёстко. Сначала она рассказала о том, как банда хиппи – да-да, так и выразилась! – разгромила две иномарки у китайского рынка. Когда я выразил своё сомнение, она психанула и назвала неформалов кучкой отребья, до которой даже страшно дотронуться, дабы не подхватить какую-нибудь заразу. И вообще, добавила она, надо гнать всех этих патлатых взашей из Балея, вот тогда все проблемы и решаться.
– Мымра! – хмыкнул я. Злость прошла, осталось чувство досады, разочарования и отвращения на власть предержащих – не в первой, впрочем. – Наверняка её сынок получил от наших по драгоценной морде.
– Всё возможно, - согласился Костя. – Только что вы будете делать, я просто не знаю. Если так пойдёт и дальше, вас эти самые гопники растопчут, и станете вы городской легендой с ореолом романтики.
– Ещё посмотрим, - буркнул я. Последние слова журналиста мне очень не понравились.
– Что касается Алексея Ивановича Акулова, то его песенка спета. – Костя отправил в рот остатки пирожного. – Услышал я сегодня столько, что на отличный разоблачительный рассказ хватит. Так что пускай пакует вещички.
– Это если его сместят, – недоверчиво обронил я.
– Будь спокоен. На следующей неделе выйдет номер «Балейской нови» с такой статьёй, после которой Акулова по головке не погладят, будь он хоть сам Владимир Мономах.
– Хорошо бы! – Я откинулся в кресле. – А тот, кто придёт на его место, глядишь, да и призадумается.
– О чём я и говорю! – Костя медленно поднялся. – Ну, ладненько, Стас, пойду я.
– Статейку карябать? – весело поинтересовался я.
– Её, родимую, её!
– Я, пожалуй, тоже шагну. Чего мне здесь одному торчать? Того и гляди, гопнички опять «наедут».

                23-27 февраля.
«Ты был в этом городе первым, кто стал носить клёш и играть на гитаре битлов. Твоя группа здесь была знаменитой, вам прощали хреновый звук и незнание правильных слов.» Сергей Чиграков.
Может быть, я спешу с выводами, но, кажется, война окончена. За прошедшие дни мы не встретили ни одного гопника – словно они вымерли все разом. Хотелось бы, чтобы так оно и было, только подобная плесень живуча и проявляется в самый не подходящий момент. Лекарства от этой болячки не существует до сих пор.
Как Костя и пообещал, Алексея Ивановича Акулова, временно исполнявшего обязанности мэра, попросили с едва нагретого места. Что там происходило далее, мне даже было не интересно да и всё равно.
Все эти дни я терзал бедную гитару, ибо звонил Роман, тот самый звукарь из Дома Культуры, и пригласил «Calm» на звукозапись. После этого звонка петля времени начала бешено раскручиваться. Первым делом мы выбрали из полусотни наших «шедевров» более-менее лучшее – ориентир держали, в основном, на тексты. Затем Вовка строго-настрого наказал Лёхе не курить «дурь» во время процесса записи, а остальных (включая и меня) любезно попросил не употреблять спиртное.
– Так точно, босс! – козырнул Сева. – Разрешите вопрос, босс. А кушать можно?
– Очень смешно, – ответствовал Вовка, – прямо обхохочешься.
– Я рад, что вам понравилось, босс! – захихикал Сева.
– Ну, ты и дебил! – покачал головой Лёха.
– Ладно, ребятки, посмеялись, и хватит, - прекратил веселье Владимир. – Хочу вас предупредить, что записываться мы будем с оглядкой.
– Как в советские времена? – Вовкины слова меня, признаться, озадачили. – Это ещё почему?
– Ты, Стасик, с Луны свалился? – гыкнул Сева. – Не дай Бог, ФСБ узнает!..
– Я же сказал – хорош стебаться! – повысил голос Вова. Затем уже мягче: – Директриса Дома Культуры – настоящий зверь, доложу я вам.
– Елена Сергеевна – зверь?! – удивился Алексей. – По-моему, очень даже милая женщина.
– Тебе так кажется. Если ты не в курсе, Елена Сергеевна – член партии КПРФ. Догоняешь?
Я присвистнул.
– Ёкарный бабай, коммунистка!
– Ну и что? – хмыкнул Лёха. – Это же не означает, что она нам не разрешит звукозапись.
– Лёшенька, перекрестись – тебе опять кажется. Забудь, что она пустила нас на сцену в день семидесятилетия ДК. Ей надо было просто кем-то забить дыру в концертной программе, потянуть время. Она до сих пор витает в славных шестидесятых. Рок-н-ролл она любит не меньше, чем наши общие приятели гопнички. Рома пускает нас на звукозапись без ведома Елены Сергеевны. Работать придётся ночью.
– Нормально, блин, - вздохнул я. – И после бессонной ночи потом топать на учёбу.
– Других вариантов нет, – горько усмехнулся Вова.
– Ну что ж, – хлопнул себя по коленкам Сева. – Давайте, что ли, репетировать. Завтра Рома нас ждёт.
На что только не пойдёт рок-музыкант, дабы осуществить крылатую мечту – сделать первую качественную звукозапись. Он бросит пить, курить, забудет любимую девушку или не вспомнит о жене. А такая возможность – бесплатная запись в студии – редко кому выпадает. Роман нас считал серьёзными людьми, достаточно профессиональными, чтобы потратить на нас своё время. Именно поэтому мы согласились на многие жертвы. Лишь бы блин первый комом не вышел.

28 февраля, вечер.
Рок-музыканту мешают наркотики, женщины и выпивка, а также отсутствие нарко-тиков, женщин и выпивки. Анекдот о рок-музыканте.
На следующий вечер мы пришагали к Дому Культуры «Горняк». Внутрь не заходили, да и сторож бы нас не пустил, тем более Роман пока задерживался. Мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, и нервно курили. Хотя, может, Сева, Лёха и Вовик не нервничали, но лично я волновался конкретно, словно невеста на выданье.
– Холодно, – обронил Сева, пританцовывая на месте. От его вчерашнего задора не осталось и следа. Мрачно глядел по сторонам, как будто из-за угла, из засады, могла выскочить фрау директор ДК с воплем: «Стоять, бояться!» А может, переживал по другому поводу – после заката здесь собирались стайки разношёрстной дряни похлеще гопоты. По-моему, это он зря - после разборок между нефорами и гопниками улицы натурально вымерли. Вот то ли дело в девяностые! В то славное времечко в центре Балея частенько тусовались специально накачанные «быки», собиравшиеся с целью поймать и побить «металлюг». Могли и убить. Меня, к примеру, в годы школьной юности частенько останавливали и в упор спрашивали: «Неформал?» Слава Богу, тогда я не носил длинные волосы, как сейчас, и отделывался лёгким испугом. А моему люто панковавшему однокласснику вырвали с мясом серьгу из уха, точно так же, как бандюга из фильма «Асса» это проделал с мальчиком Банананом. О времена, о нравы!..
…Ждали мы недолго. Рома вырулил из-за здания конторы «Сибэнерго» в тот момент, когда мы докуривали по второй сигарете.
– Пришли? – приветствовал нас Роман. – Молодцы! Ну что, вдарим рок-н-ролл в этой дыре?
Сторож дядя Витя хорошо знал Рому, так что прошли мы без проблем. Начались петляния по коридорам мимо бесконечных дверей.
– Прошу в студию, – пригласил Рома, распахнув одну из них.
Вот он, рай на земле, по крайней мере, для нас. Таинственный и неулови-мый мирок, где творят либо шедевры на века, либо хрень на пару дней. Большая комната, сплошь заваленная аппаратурой, шнурами и… стульями. Маленькие удобные стульчики, которых хватило бы на целый оркестр. Стены наспех обиты звукоизоляцией. Я хотел остаться здесь жить.
– Тут я помру! – промычал Лёха.
– Сначала альбом запиши, – улыбнулся Рома.
– А барабаны где? – осведомился Сева, мотая головой в разные стороны.
– Всё есть, – успокоил Роман.
Барабаны оказались спрятанными за колонками.
– Рассаживайтесь, я пока всё подключу, – сказал Роман.
…Минут десять мы настраивали гитары и звук. Я, кроме «электрички», прихватил вдобавок и акустическую – для парочки блюзов.
А потом мы попёрли. Всё уже было спланировано заранее, отрепетировано на сорок раз. Поэтому слова «мы возились пять часов» совсем не подходят для нашего процесса – мы кайфовали. Ощущения, не покидавшие меня на всём протяжении сессии, сопоставимы разве что с оргазмом, даже не смотря на лажи. Мы понимали друг друга с полуслова, с полунотки, и не нужны были ни наркота, ни пойло.
…В таком режиме пролетела неделя. С утра – на учёбу в колледж, а потом с девяти вечера до трёх утра – кайф. Я плохо высыпался, ибо, приходя домой после записи, ещё часа два не мог уснуть – пространство вокруг было наполнено музыкой. Я был счастлив, вот и всё. А что ещё нужно? Рома посильно помогал нам, хотя раньше я слыхал, что Рома не любит больших компаний и вообще сторонится людей. Но, видимо, если ему кто-то по-настоящему нравился, Роман становился любезен и радушен. Да и чушь это всё насчёт его замкнутости! Просто он хотел, чтобы окружающие принимали его таким, каков он есть – немного неопрятный и на первый взгляд грубоватый. А кто из нас не без греха?

6-9 марта.
«Тем немногим, кто что-то делает, завидует большинство, которые просто наблюдают». Джим Рон.
По окончании записи я, как и остальные участники группы, получил из первых рук, а точнее, из рук  Романа наш первый альбом. С трудом припоминаю, что происходило дальше. Мы двинулись из ДК в наш гараж, по пути свернув в магазинчик с милым названием «Черёмушки» – затариться вином. В гараже мы, естественно, «слегка» выпили по звуки собственной музыки. Боже, как же мы нажрались в тот день! Уснули прямо в гараже, не потрудясь вырубить пластинку, что вертелась в CD-проигрывателе.
На следующий день, со страшного бодуна, мы вспомнили, что не придумали нашему альбому название. Долго не парились и почти не спорили – «Галерея образов». Кто додумался до такого названия, сказать затрудняюсь, потому что ни хрена не помню. Помню только сатанинскую боль в башке и согласие на всё, что ни предложат – самостоятельно работать извилинами оказалось до ужаса неприятно.
Этим же вечером, дома, под затихающие похмелье, я выложил наши песенки в Интернет сразу на четыре сайта – «Рок-герой», «Реал-мьюзик» и ещё какие-то (опять же не помню). Пускай идёт в народ, хлеба не даст, но, может, славу принесёт.
Восьмого марта из всех женщин я поздравил только мать. Ни к каким девкам я не пошёл (достаточно с меня «презентации альбома»), и вообще «забил» на весь праздник. А девятого марта я заглянул на сайты, куда запихнул нашу музыку, и… был неприятно поражён. Меня чуть не порвало, когда я узрел в разделе «Отзывы» рецензию на «Галерею образов». Перво-наперво, её начеркал какой-то грёбаный грамотей, очевидно, девятиклассник, у которого явные проблемы с русским языком. Во-вторых, этот школьник, эта, извиняюсь, падла, облил дерьмом «Галерею…» настолько смело, что захотелось не медленно найти его и совершить по отношению к нему что-нибудь такое же нехорошее. Вот она, сия гнусная рецензия (в переводе на более-менее человеческий язык):


                Говно-рок из периферии.
Раньше рок-н-ролльные провинциалы воспевали о коровках и доярках, теперь они пытаются догнать монстров рока со своими текстами о сексе, водке и ещё чего-то там. Это, наверное, оттого, чтобы девчонок увлечь побольше. И альбом сибирской группы «Calm» из той же оперы. Например, песня «Я гопника люблю». Это что, дань моде на тему «голубой – не голубой»? Или возьмём композицию «Мастер гробовых дел». Не понятно, то ли реклама ритуальных услуг, то ли чего ещё. А песня «У тебя есть крылья» меня добила вообще. Я долго думал, о ком она – о бабе, у которой крылья выросли, или, всё-таки о пернатой? Короче, слушать эту галиматью полностью у меня не хватает терпения, поэтому закругляюсь. Общий стиль альбома понятен – бред и ахинея. Где-то авторы пытались вложить смысл, и из этой затеи ничего не вышло.
Анархо-пацифист Снейк.
Насчёт музыки этот Пофигист ничегошеньки не сказал. И вообще, уж не завидует ли молодой человек? Я, конечно, не супер-критик, но пробовал ли товарищ Снейк играть музыку сам – ну хотя бы русские народные частушки? От сей этой нездоровой статейки несёт продажным душком «жёлтой» прессы – был бы автор грамотнее, его бы с распростёртыми объятиями приняли в любой бульварной газетёнке. Там никого хлебом не корми – дай накакать кому-нибудь в душу. Видать, если ты не хочешь, чтобы тебя обосрали, нужно ничего не делать, молчать в тряпочку или вовсе помереть. А насчёт этого Хрена-пацифиста сказать можно прямо – такой впечатлительный тупица будет завидовать даже красивым похоронам, хотя сам об этом никогда не догадается. Почему? Так ведь он же тупица.


10 марта.
Только тот, кто будет много знать и много любить, может сделать для человечества что-нибудь истинно прекрасное и великое. Дмитрий Мережковский.
Думаю, пришла пора поведать о педагогическом колледже, где я учусь. Заведение это считалось в нашем городе крутым и престижным, хотя по мне – не лучше рядового ПТУ, просто у здешних преподавателей гонору до фига и подходцы по-современному. Но учиться мне нравится. Однокурсники не быдло, да и подругу я там себе нашёл – ту самую Ольгу, о которой уже упоминалось в самом начале повествования. Ничем особенным она не выделялась в толпе таких же, как она, девушек, однако чем-то она меня привлекла. Может быть, тем, что, как писал Байрон, «её платье начиналось слишком поздно, а заканчивалось слишком рано»? Впрочем, есть у неё одна немаловажная черта – она не требовала от меня ничего в материальном плане, как это водится у большинства современных девушек. Если то, что происходило между нами, назвать любовью, то любовь была тихой и (простите за банальщину и пафос) бескорыстной. И это, доложу я вам, здорово. Как и то, что она не путается под ногами, не ругается за мои пьянки и поддерживает мою вторую любовь – рок-музыку. Даже секс у нас регулярный, если вам так интересно.
Что касается обычного плана, у меня в этом отношении всё о’кей, за исключением небольшой провинности – в октябре я вместе с Севой, Вовкой и Лёхой сжёг аппаратуру, принадлежащую колледжу. Натурально. Мы тайком, без разрешения, проникли в каморку, где находилось всё это барахло, и принялись неистово бацать рок-н-ролл (что-то из Чака Берри), пока не запахло жареным – сгорел советский усилитель и – надо же было случиться такому совпадению! – одна из колонок того же возраста. Меня таскали к директору колледжа, на меня орали, меня лишили стипендии и вообще предали анафеме. Усилитель и колонку мы с Вовой починили, но больше подобных «репетиций» проводить не решались.
Сегодня у меня возник конфликт с Анной Владимировной Кобыленко, преподавателем философии. Видимо, она вернулась спустя полгода со своих философских эмпиреев и впервые обратила внимание на мой хайер.
– Станислав, – остановила она меня в коридоре, – что за патлы?
Я сперва не понял. Потом дошло.
– Это не патлы, Анна Владимировна, а просто длинные волосы.
Она потрогала косичку, в которую я собирал «патлы».
– Надо подстричься, Стас.
– Зачем? – Мне вдруг захотелось засмеяться. Ну, думаю, начался совдеп, мать его за ногу!
– Ты всё-таки будущий педагог, как не крути. Скоро начнётся практика в школе. А для тебя практика будет закрыта, пока ты не приведёшь себя в порядок. Тебя не допустят к ведению уроков с такой гривой.
– Да что такого в моей гриве? – Мне стал надоедать этот маразм.
– Есть нормы и правила, дорогой мой. Какой пример ты преподашь нынешним детям? Они увидят твою косичку и зададутся вопросом: дяденька ты или тётенька?
– Спасибо за оскорбление, Анна Владимировна.
– Это не оскорбление, Стас. И не смотри так на меня. Я тебе плохого не посоветую… Кстати, тут ходят слухи, что ты играешь в ансамбле.
– Не в ансамбле, а рок-группе.
– Всё ясно. Только учти, что твой «металл» не совместим с педагогикой.
Сказав это, она развернулась и, покачивая объёмами, двинулась прочь.
– Мы играем не «металл», – бросил я ей в спину.
– О чём вы поёте, вот вопрос, – парировала Анна Владимировна, не оглянувшись и даже не затормозив.
– О порнухе, – тихо буркнул я.
Ничего-то она не понимает, будь хоть трижды философ. Таким как она, сроду не догадаться о тематике наших песен, да и вообще любой мало-мальски грамотной группы. Эта особенность – усложнённый поэтический язык – не доходит до необходимых точек в коре головного мозга обывателя. Насыщенность символикой, разрыв привычных лексических связей и художественно обоснованная нелогичность текстов воспринимается «посторонним» слушателем как неумение сочинять, эдакой «песенкой чукчи» – настолько слушатель привык к глянцевости популярных эстрадных текстов. Любое произведение искусства, если оно стремится максимально достоверно отразить реальность, не может быть оценено только с позиций «хорошо/плохо». Рок-песня – комната, заполненная зеркалами, а зеркала стоят под разными углами друг к другу – встаньте посередине комнаты и оглянитесь. Что вы увидите? Там рука, там нога, за плечом грудь, а задница непонятно где. Вам кажется, что это не вы, но вы же существуете. Такой же бардак и в рок-текстах, где происходит игра образов, – однако вместе они составляют реальность. В этих осколках – мы с вами, там наша жизнь.

11 марта.
Прерванная старая дружба – худший вид новой вражды. Леонид Сухоруков.
Едва я вернулся из колледжа, как раздался телефонный звонок. Трубку подняла мама.
– Алло… Да, сейчас… Стасик, тебя. – Она передала мне трубку.
– Слушаю.
– Хаюшки, Стасян. – Я узнал Вовкин голос, хотя названивал он редко, предпочитая общаться «вживую». – Тебя озадачить?
– Интересно, чем? – Чесать языком совсем не было желания – я устал за сегодняшний день и хотел плотно покушать.
– Рому уволили, – донеслось из трубки. Я сразу позабыл про усталость и голод. Я тогда ещё не знал, что с этого момента вся рок-н-ролльная жизнь покатиться под откос к чертям собачьим.
– Не понял. За что уволили?
– Помнишь сторожа дядю Витю из ДК?
– Ну?
– Вчера он и Рома конкретно повздорили. Дядя Витя оказался на редкость человеком злым и с отличной памятью. Сегодня утречком он «стукнул» директрисе ДК насчёт нашей звукозаписи. Сдал с потрохами.
– Ублюдок говённый! – Неожиданно возникла потребность разбить об голову дяди Вити электрогитару. В последнее время я вообще стал легко заводиться.
– Не то слово, – согласился Вова. – Только как его ни обзывай, а Роману от этого не станет легче. Знаешь, что эта сучка Елена Сергеевна сказала Роме напоследок? Что ему никогда не найти в Балее работу в сфере культуры. Мол, только дворником.
Я присвистнул.
– Она ещё и угрожала?!.. Погоди-ка, а ты-то откуда всё знаешь?
– Виделся с Ромой, – ответил Вова через два километра телефонного кабеля. – Видок у него, скажу я тебе… Пьянее пьяного.
– Да уж…
– Что делать-то будем?
– В смысле? – Внезапный вопрос Вовы поставил меня в тупик.
– Может, наведаемся к Елене Сергеевне?
Я подумал секунды две.
– Наверное, так и поступим. Как-никак, а Рома попал из-за нас.
– Тогда до завтра. Где и во сколько состыкуемся?
– Надо с утра, часиков в девять. У меня как раз в колледже «окно» в расписании. Подходи к «Горняку».
– Не вопрос. Ну, всё, покедова.
– И ты не кашляй.
Как во сне я положил трубку на место. Ситуация, прямо сказать, выходила нехорошая. Мысли обратились опять к сторожу дяде Вите. По словам Романа, Витя был «своим», в том смысле, что с молодёжью он общался на равных; его уважали и ценили его мнение. Что же такого обидного сказал или сделал Рома, от чего дядя Витя донёс на него начальству? А вдруг дядя Витя не такой уж и свойский? Впрочем, и с Ромой мы знакомы не так давно… Шут их разберёт, чего они не поделили. Завтра покажет.

12 марта.
Наказания, назначаемые в припадке гнева, не имеют смысла. Иммануил Кант.
Владимир к назначенному времени не появился. Потоптавшись у Дома Культуры больше получаса, я махнул рукой на Вову и в одиночестве отправился к Елене Сергеевне, размышляя по дороге (а дорога заняла меньше минуты) о том, что раньше похожие проблемы мы решали всем бэндом. А теперь? Вова не явился, хоть и сам предложил эту авантюру. Сдаётся мне, вчера, после нашего разговора, его дерзко взялись раздирать сомнения. К тому же, вспомнил я, Володе совсем не улыбалась пообщаться с коммунячкой Еленой Сергеевной. Неужто очко заиграло? Испугался разговора с «красной девицей»? Я прекрасно помню, что на каждом сеансе звукозаписи Вова буквально шарахался от любого подозрительного шума. Я бы не назвал Вову сереньким трусишкой, однако порой он чувствовал себя не в своей тарелке. Он явно боялся за свои будущие действия, особенно если приходилось отвечать перед конкретным человеком.
…Я находился перед закрытой дверью директорского кабинета. По ту сторону слышен был зычный голос Елены Сергеевны. Я не горел желанием вести беседу при посторонних… А впрочем, фиг с ними, с посторонними! Я набрал в грудь побольше воздуха, как можно решительней постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнул её.
Кроме Елены Сергеевны, в кабинете больше никого не было. Просто директриса ДК чесала что-то в телефонную трубку. Кстати, Елена Сергеевна поразила меня своими формами. Боже мой, я таких женщин видел только по телевизору – американская баба, зачастившая в «Макдональдс». Господи, да на ней бы экватор не сошёлся!..
Я удачно вписался в тот момент, когда Елена Сергеевна выплюнула последнюю фразу в трубку и брякнула её на место. Судя по всему, разговор по телефону не доставил ей особой радости. Ничего, перебесится.
– Я вас слушаю, молодой человек, – мельком взглянув на меня, проронила она.
– Во-первых, здравствуйте, – бодро сказал я. – Во-вторых, вы меня не уз-наёте?
Елена Сергеевна с подозрением уставилась на меня.
– Хм… Признаться, моя работа такова, что мне приходится на дню общаться с сотней человек, и всех не упомнишь…
– Я Станислав Спицын из рок-группы «Calm». Что, сейчас не вспоминается? А ведь мы выступали по вашему приглашению на день семидесятилетия культурного учреждения, коим вы вот уже как пятый год правите.
– А! Да-да! – прозрела она, но в её не совсем искреннем тоне читалось: «С чего это я должна помнить всякие самодеятельные шайки?» – Теперь узнаю. Вы, кстати, очень неплохо тогда выступили.
– Я тоже доволен, – кивнул я. – Только цель моего визита – не по поводу тогдашнего концерта.
– Да? – удивилась директор «Горняка». – А в чём, собственно, дело?
Время обмена взаимными любезностями подошло к концу, поэтому я сразу с ходу решил брать быка за рога.
– Елена Сергеевна, вчера вы уволили одного очень хорошего работника, Романа Звягинцева, из-за того, что он в неслужебное время пользовался казённым имуществом.
А вот тут она не удивилась, будто знала, о чём мы будем беседовать.
– Да, я его уволила, ибо он действительно самовольно, без моего письменного разрешения злоупотреблял своим служебным положением.
Меня её последние слова развеселили.
– Действительно, Роман тот ещё греховодник, раз не удосужился получить ВАШЕ письменное разрешение… Э-э-э… и так далее, в общем.
Елена Сергеевна уловила мой сарказм и отреагировала немедленно.
– Всё ясно, – железным голосом сказала она. – Только не могу понять, вам-то что с этого всего? Рома, как я сужу, ваш друг?
– Именно. А что касается моего интереса… Елена Сергеевна, вы в курсе, чем занимался Роман, так сказать, во внеслужебное время, тем более не имея на руках вашего письменного разрешения? – Я продолжал откровенно стебаться над директрисой.
Из ушей последней повалил невидимый дым.
– Я прекрасно осведомлена насчёт Роминых занятий. Если вам интересно, он тайком проводил незапланированную звукозапись какого-то ансамбля.
– То бишь, без письменного разрешения, – вставил я. Мне было любопытно, как долго она будет терпеть мои подколы.
– Молодой человек, ваш юмор я оценила, спасибо. А если вы, помимо хиханек да хаханек, пришли сюда заступиться за Романа или восстановить его репутацию, то бесполезно. Мне осточертели его выходки на десяток лет вперёд. Нервы, извините, не железные. Вчера моё терпение лопнуло.
– Значит, никогда Роману не работать в области культуры? Кажется, так вы ему пообещали?
На лице Елены Сергеевны мелькнула тень. Я представлял, о чём она сейчас думала – откуда этот молодой проныра умудряется выуживать всё новые и новые каверзные вопросы. Я решил пощадить её болезненное директорское самолюбие.
– Ладно, Елена Сергеевна. По правде говоря, я пришёл сюда, чтобы составить своё собственное впечатление о вас, а не выслушивать то, что говорят о вас другие. Увы, с коммунизмом я солидарен в одном – коллектив зачастую прав.
Я развернулся и исчез из Дома Культуры, понимая, что сегодняшним визитом к директрисе я надолго заказал дорогу группе «Calm». Хрен с «Горняком», свет на нём клином не сошёлся. А целовать в жопу директоров-бюрократов я хронически не обучен.
***
Дома, после возвращения с учёбы, меня опять вызвонил Вова. По началу я хотел его послать куда-нибудь подальше, да только не вышло – он перебил.
– Стас, дело дрянь.
– Да ты что?! – съязвил я.
Однако Вовка не намерен был выслушивать излияния праведного гнева.
– Стас, Роман вздёрнулся.

13-16 марта.
Все знают, что смерть неизбежна, но так как она не близка, то никто о ней не думает. Аристотель.
Когда век двадцатый завершал свой кроваво-крестный ход, когда на российском президентском троне восседал ещё Великий Теннисист Б. Н. Ельцин, когда пресловутый дефолт докашивал тех, кто выжил в начале девяностых, а Станислав Спицын учился в восьмом классе общеобразовательной школы, мне довелось посмотреть телепередачу «Космос», невесть как прорвавшуюся сквозь барьеры тревожных политических новостей. Шла серия о чёрных дырах, этих бездонных пылесосах Вселенной, и хотя выступавшие учёные уверяли, что чёрные дыры всего лишь навсего  отжившее своё звёзды, моё тогда ещё юношеское впечатлительное сознание наполнилось благоговейным ужасом перед этими пожирателями космоса. А однажды мне приснился сон, в котором я падаю в такую вот чёрную дыру, и нет пути назад, никто и никогда меня не спасёт, не вытащит из мрачной бездны. Больше всего запомнилось отчаяние – такое же мрачное, чёрное и пустое.
После вчерашнего звонка оно вернулось – впервые за много лет. Я вновь падал в ту область, которую не достигают ни свет, ни иная материя. Только на сей раз это пространство имело дно, где лежало тело Романа Звягинцева, а со всех сторон доносился голос Вовы: «Пришёл вусмерть пьяный, вырвал из телевизора антенный шнур, привязал к дверной ручке и… Всё». Был звукарь Рома – и не стало его, потому как сам так захотел. Как в математике – если уравнение не решаемо, оно стирается с доски. Забыл Роман только одно – уравнение было написано не его рукой, а моей, руками Вовы, Севы и Лёхи. Предатель дядя Витя и коммунячка Елена Сергеевна добавили переменных. Наверное, так же чувствует себя алкоголик, которому выпал всё-таки день трезвости, и он узнаёт, что во вчерашней пьяной драке он убил собутыльника.
А жизнь, между тем, продолжалась, смеясь над случайной смертью и презирая горе. Вы когда-нибудь копали для друга могилу? Не приведи вас к тому Господь! Не знаю, как там работнички ритуальных услуг, которым я помогал в этом деле (и которые время от времени прикладывались к бутылке дешёвой водки), а мне хотелось лечь в чёрную дыру в земле и попросить меня закопать. Грешные мысли, не скрою, но не такие грешные, как самоубийство или безразличие. Последний случай как нельзя больше походит на ситуацию с Лёхой и Вовой. Алексей вообще усмехнулся, когда узнал о Роме, а Вова… Вова, как рассказал по телефону обо всём, так и не показался на глаза, посчитав, по-видимому, что сплетня себя изжила. Отличая плата человеку, шестнадцатого марта погребённому в слащаво выделанном гробу в недрах забайкальской земли. Того же мнения был и Сева, когда, возвращаясь вместе с кладбища, я предложил навестить остальных членов «Calm’a».
– Да пошли они, – сумрачно изрёк Сева, и больше мы о Вовке и Лёхе в этот день не говорили.
Я рано лёг в постель. Нет, о сне и речи не было – просто тошно было закончить день, как обычно – с отцовскими шутками-прибаутками и мамиными расспросами, как прошёл день. Ведь они ничего не знали о Роме, да и понятия не имели, кто был такой Рома.
Свет я не включал, а когда человек остаётся один в темноте и относитель-ной тишине (не считая бурчания телевизора за стеной и голосов родителей), из мрака выползает кое-что похуже буки и привидений – мысли. Каково это – умереть, да ещё и добровольно? Может, смерть – благо, а жизнь – тот самый ад? Большинство людей, присутствовавшие сегодня на похоронах, явно утешились окончанием забот о погребении. А мёртвому наверняка всё равно.
Я перевернулся на живот. Мало мы думаем о смерти. Кто-то считает, что некогда о ней размышлять, мол, вся жизнь впереди. Но как писал Булгаков, «Человек не просто смертен, а внезапно смертен». Один умирает в старости, на исходе века – и он спокоен и счастлив. Другой отдаёт Богу или дьяволу душу в расцвете сил, не вкусив жизненного плода. А каков итог? Оба в земле и черви точат их.

17 марта.
Обнаружить свой гнев и ненависть на лице и в словах бесполезно, опасно, неблагоразумно, смешно, пошло. Проявлять гнев или ненависть можно не иначе, как на деле. Артур Шопен-гауэр.
Сегодня я ни в какой педагогический колледж не отправился – пришагал Сева с тремя бутылками водки.
– Бросай, в задницу, свою учёбу и пойдём нажрёмся, – вместо приветствия зло произнёс он.
Более ничего не говоря, мы двинули в сторону Севиного гаража, на нашу репетиционную точку. И только когда мы бахнули по первой, я спросил:
– Чего ты такой дикий-то?
Сева тем же тоном, что и пять минут назад, изрёк:
– Да ну их в жопу, этих Вову с Лёшей!
– А… Понятно. – Сева обладал уникальной способностью выражать моё настроение, поэтому больше я не произнёс ни слова, пока мы не выпили ещё по стакану.
– Нажраться сегодня, что ли? – запоздало молвил я.
– Говно вопрос, – хмыкнул Сева. – Сейчас уделаемся, только мигни.
– Не забывай разливать, – поддакнул я.
– Не учи бывалого алкаша ибаста… Ты мне вот что лучше скажи – что делать с Лёшенькой и Вовочкой?
– Да ни хрена. Будем играть, как играли, но не более того. А бухать с ними я не намерен.
– О чём и я гутарю. Эх, валялись бы музыканты на дороге, в один бы миг уволил эту парочку!
Два пьяных мужика похожих на двух пьяных баб – так же либо сплетничают, либо сетуют на жизнь.
– Знаешь, Стасик, когда они не пришли проводить Рому, появилось желание обоим немножечко по кепке настучать.
– Та же фигня, – поддержал я Севу. – Увы, по кепкам им нельзя настучать по той причине, что сейчас только начало весны, и они, как и большинство сибиряков, носят шапки.
– Очень смешно, – бросил Сева, наливая очередную порцию пойла. – Прям обхохочешься.
– Ну, извиняй, не Райкин.
Первая бутылка незаметно скончалась.
– Приятно осознавать, что впереди ещё целых два – два, Стас! – пузыря водки. Разве не повод жить?
– Повод, – икнул я. – Только не отвлекайся, а выполняй обязанности виночерпия исправно.
***
К завершению последней бутылки Сева прикрыл глаза на пять секунд, да так и уснул – сидя, со стаканом в руке и недосказанной фразой. Мне тоже захорошело, однако потребности уснуть я не ощущал. Всё, что мы с Севой обговорили, зачесалось и разожгло во мне жаркий костёр (о, опять эти вычурные слова!) гнева и даже ненависти. Передо мной играли в чехарду призраки директора ДК «Горняк», сторожа дяди Вити и Алексея с Вовой. Я попытался их достать, порвать на клочки и пустить по ветру, но призраки на то и призраки, что не осязаемы. Однако они были – где-то за пределами гаража, в том мире, где все веселились, жрали, трахались, не взирая на смерти и печали.
– Неправильно это, – промычал я в пространство. – Накажу, с-с-суки!..
Покачиваясь, аки дерево на ветру, я вывалился из гаража. Меня не удивило, что уже сгущались сумерки – за лихими, сдобренными алкогольными парами, беседами время летело, подчиняясь теории Эйнштейна. Интересовало мою персону только одно – Елена Сергеевна и её пёс дядя Витя. Я приду, выволоку обоих из нор и проучу как следует. Какого лешего директор Дома Культуры забыл в своём учреждении после рабочего дня, меня не колыхало. Сказал, накажу – значит, накажу. Как говорил очень известный персонаж: «Бить буду аккуратно, но сильно».
Стараясь придать походке твёрдость, я устремился к видневшемуся вдалеке огоньку «Горняка» – дядя Витя исправно следовал правилу включать свет над главным входом. Отлично, дядька Витька, ты будешь первым! А пока не помешало бы встретить какого-нибудь гопника и от души, наотмашь, зарядить по его гнусной роже тяжёлым твёрдым предметом. Но, как назло, улицы вымерли – стояла благодатная тишина. С досады я сорвал шапку, рванул тугую резинку на волосах и тем самым распустил хайер.
– Эй, гопота грёбаная! – заорал со всей дури я. – Вот он, нефор, перед вами – бери голыми руками! – Тишина. Только остатки грязного мартовского снега хрустят под ногами. – Что, страшно, уроды? Вы нас били и давили, а мы играли рок! – Город не ответил на мою прочувствованную речь ни шайкой гопников, ни руганью – «А может, ты заткнёшься, юноша?» – какого-нибудь припозднившегося к ужину пожилого рабочего элемента. – А, идите вы все! Помереть с вами с тоски можно! – Я махнул рукой, нацепил шапку и снова двинулся к цели. – Дядя Витя, я иду к тебе, мой хороший! И за твоей маленькой душонкой тоже!
Так я, шатаясь и собирая разную чушь, дошагал до низкого, но широченного бетонного крыльца ДК. Не хочу вспоминать, но должен быть до конца откровенен: я споткнулся о первую ступеньку и брякнулся коленями на вторую, успев спасти лоб от удара, только уперевшись руками в четвёртую; встав таким образом в знаменитую позу имени жителя морского дна, я продолжил свой тернистый путь по крыльцу наверх, кажется, напевая при этом: «А-ап! И тигры у ног моих сели!..» Водка выполняла свою основную функцию – веселить душу даже  в критических ситуациях – исправно и без перебоев.
Наконец я выполз на площадку перед парадным входом. Несмотря на шторм, бушующий во мне, и неверный свет лампочки, я вычислил в бесконечной веренице окон тускло светящееся окошко дяди Витиной обители.
– Вот ты и попался! – крякнул я. С огромными усилиями поднявшись на ноги, я преодолел разделявшее меня и двойную дверь расстояние на удивление шустро, врезавшись в прочное дерево со всей мочи. От удара перехватило дыхание. Взревев, я отскочил и грянул по двери ботинком. – Открывай, сова - медведь пришёл! – гаркнул я.
В горящем окне качнулась тень.
– Идёшь, Иудушка? – буркнул я. – Сейчас я тебе вазектомию буду делать.
По ту сторону двери лязгнул засов. Дядя Витя поступил беспечно, как и полагается сторожам, чья работа по большей части времени тихая и скучная.
Сегодня я этот порядок немножко нарушу.
– Хай, гнида! – оскалился я, когда дяди Витино лицо бледной луной выглянуло наружу. Он, наверное, в очень резкой форме возразить хотел, что он, собственно, не гнида, однако не успел – я обеими руками ухватил его за грудки и вышвырнул на бетонную площадку. Упал непутёвый сторож удачно – аккурат на задницу. Лампочка осветила маленькое сморщенное личико, похожее на гриб сморчок (да и сам он был весь какой-то  болезненно иссушенный и мелкий), выделяя непропорционально большие губы-пельмени; если мне не показалось, они даже слегка подрагивали.
– Чего же ты не здороваешься, гнида? – с усмешкой спросил я. Дядя Витя «пельменями» утюжил воздух. – Что, дыхалку сбило? Сейчас поправим!
Сорокапятилетний сторож культурного учреждения отнюдь не ожидал получить, сидя на ледяном бетоне, сокрушительный удар по голове от двадцатилетнего сопляка, вдобавок, не понимая причины такого низкого обращения к собственной персоне.
Дядя Витя стукнулся виском о бетон.
– Смотри-ка, даже не зазвенела! – продолжал измываться я. – Видать, из поролона головушка-то твоя!
Сторож приподнялся на локте.
– За что? – выдавил он, мелькая расквашенной рожей.
– Ещё не понял?! – изумился я. – А на Рому Звягинцева кто настучал? Управдом? С-сука!..
Тут он наконец-то «въехал».
– Я ж не знал, что так всё выйдет! – забрюзжал дядя Витя. – Кто мог подумать!..
Ненависть к ползающему под моими ногами насекомому взвилась до недосягаемых высот.
– Ах, не знал?! Тогда сейчас узнай! – И тут у меня башню снесло конкретно. На сторожа обрушился настоящий град из пинков – я не видел, куда бил – злость запеленала глаза, – но удары достигали цели.
…Откуда нарисовались эти двое, я так до сих пор и не пойму. Меня от-швырнуло от дяди Вити метра на два. Затылком я треснулся о площадку, и перед глазами словно вспыхнула сверхновая звезда.
– Какого… – Я хотел было вставить непечатное слово, обозначающее мужской половой орган, однако меня дерзко перебили ударом в живот. Дыхалку перехватило моментально.
– Ты зачем старших бьёшь, падла? – раздался надо мной молодой голос.
Я, не смотря на боль в затылке и тесный огонь в груди, быстро сел. Вот и ещё одна функция водки – после её поглощения море в самом глубоком месте едва достигало колен.
– Вы кто такие? – нагло спросил я.
– Дядя Витя, возвращайся на рабочее место, – сказал второй, – мы тут дальше сами…
Сторож, который, оказывается, имел двух телохранителей, поднялся на ноги и, кряхтя, исчез в ДК.
– Ну, чё, пацан, попал ты на неприятности, – произнёс первый. Он носил меховую шапку, в отличие от корифана, который щеголял в кепке с ушами.
– Э, ребята, я против вас ничего не имею, – пытался я их осадить. Они начали потихоньку подходить ко мне с боков. – Давайте пообщаемся, как нормальные лю…
Кулак кепчатого врезался мне под правый глаз, не позволив договорить. Я пошатнулся и плюхнулся на задницу – а навстречу мне уже летел ботинок хмыря в шапке.
– Гопота сраная!!! – громко выдавил я, уперевшись о локоть. Собрав остатки ненависти, плюнул кепчатому в рожу багровой слюной.
– ?!!! – разинул он рот.
И вот тут-то мне пришлось совсем туго. Они принялись хлопать меня по всем статьям, как недавно я проделывал это с дядей Витей. Я едва успевал закрываться от некоторых ударов.
– Ну, как, нормалёк? – спросил гопник в шапке, тяжело дыша. – Может, добавки?
Я молчал – сил говорить не было.
– Ладно, пошли, Серёга, – сказал кепчатый своему другу. - Пусть поваляется и обдумает всё хорошенько.
Они удалились. Вслед им я вытянул руку, сжал ладонь в кулак и выставил средний палец, показав старый, как мир, жест.
– Отдыхайте, рыцари, – промычал я и начал подниматься. Тело ныло, болело всё, кроме мочек ушей. Да, поработали надо мной ребятки!
Я дохромал до двери ДК и пнул её.
– Ещё свидимся, подлый трус!
Я уже намылился идти домой, как неожиданно раздался рёв мотора, и из-за угла «Горняка» выскочил – ну надо же было случиться такому совпадению! – милицейский УАЗ – синяя полоса по бортам не вызывала сомнений.
– Во попал… – озадаченно проговорил я, когда «уазик» остановился аккурат напротив меня. Из него вылезли два дяденьки в чёрной форме, и один из них весело мне сказал:
– Ну, что, прокатимся?

18 марта.
Прежде чем осудить, всегда надо подумать, нельзя ли найти извинение. Георг Кристоф Лихтенберг.
В тесной, размерами метр на два, камере скопилась невыносимая духота, даже несмотря на то, что одна из стенок представляла собою решётку, отделяв-шую главный коридор районного ОВД от моего маленького сырого мирка, где по узкой деревянной койке (больше походящей на скамейку) и плачущим стенам ползали существа, чьё право свободы никогда не нарушается, сотвори они хоть сотню пакостей – мокрицы. По началу я брезговал садиться на скамью (а это означало, что водка прекращала выполнять третью функцию – плевать на всё) и стоял, высунув руки в коридор и положив локти на поперечины решётки, пока какой-то выходивший из смежного к камере кабинета сержантик не прикрикнул на меня:
– Руки убрал! – Он подошёл. – Ходить мешаешь.
Я осмотрел решётку, коридор, руки и возразил:
– Позвольте, нисколько не мешаю!
Сержантик аж поперхнулся.
– Не понял. Ты чё, споришь со мной?!
– Ни разу.
– Тогда пакли убери, студент, если не хочешь, чтобы я их тебе на «ласточку» завернул.
Ничего ему не ответив, я втянул руки в камеру – так черепаха, наверное, прячет своё тело в панцирь. Только у черепахи есть большое преимущество – ей никто не грозит вывернуть руки (или что там у неё – ласты?) за спину и, сцепив их наручниками, закрепить их на решётке на уровне затылка – эта знаменитая пытка под названием «ласточка» не снилась черепахе даже в самых кошмарных снах. Мне ещё повезло. А вот одному моему знакомому подбросили при досмотре в карман куртки пакетик «травки». Долго он потом доказывал, что это не его. Но ничего, доказал. Просто он не трогал руками эту дрянь (отпечаточки, господа, отпечаточки!) и называл вещи своими именами. «Пакетик, предположительно целлофановый, найденный в ходе досмотра в одном из карманов моей куртки, мне не принадлежит», - писал он в протоколе, хотя мог бы написать: «Это не мои наркотики». Тогда у милиционеров возник бы вопрос: «Дорогой, а с чего ты взял, что это наркотики? Ты что, знаешь, как они выглядят?» Так-то.
За четыре часа моего бескомфортного пребывания в хранилище мокриц и духоты мне уже два раза пообещали «ласточку», а кое-кто даже напророчил сломанные пальцы, ежели я не прекращу ими щёлкать. Не считая этого, а так же того, что сигареты, зажигалку и прочее барахло у меня конфисковали по прибытии в это славное учреждение, а курить хотелось дико, а хмель выходил долго и нехорошо, в остальном всё было очень прекрасно. Главное, ребята, сердцем не стареть! Занятий на самом деле в подобных местах куча. Можно посидеть, постоять, полежать в компании мокриц и других зверюшек, можно этим самым мокрицам устроить мокричные бега или мокричные бои без правил, можно даже самому побегать по комнатушке метр на два или полазить по решётке, играя во «взятие Зимнего дворца», пока никто не видит. Ну, а увидят – посмеются – на то эта камера и здесь, она так и называется – «телевизор», – ибо вашу возню в вашем новом прибежище не заметят разве что безглазые мокрицы. Привыкайте, вы стали тем, кем так хотели быть всю жизнь – суперзвездой местного TV. Аплодировать вам вряд ли будут, а если ещё переиграете или заиграетесь, то и по почкам съездить могут. Критика здесь суровая.
Моё пребывание в таком чудном местечке, сдаётся мне, несколько затянется. Ещё тогда, у Дома Культуры, когда меня культурно усадили в милицейский экипаж, один из мельтонов вызвал дядю Витю на крыльцо и долго с ним беседовал. Результатом этой беседы «под лампочкой» явилась подозрительная бумажка с каракулями сторожа. Значит, этот предатель звукорежиссёров вдобавок ко всему накатал заявление. Как мило.
И вот я здесь, в отделении милиции города Балея, жду в весёлой компании насекомых невесть чего. Дежурный лейтенант пообещал позвонить моей матери – значит, утром первой мой мозг будет препарировать мама. Но так просто, за хорошее поведение, меня вряд ли отпустят. Я пытался вспомнить, что делают после задержания и ареста с такими, как я. Наверняка штраф. Или оплата лечения дяди Вити (слизняк дрисливый, чтоб тебя залечили до смерти!). К тому же это не просто задержание, а задержание с заявлением от пострадавшего лица. Так что насчёт моего ожидания не пойми чего я малость слукавил. В лучших традициях жанра меня будут судить справедливым народным революционным судом, это они махом провернут, как пить дать. Кстати, действительно, дал бы кто водички испить, похмелье утопить, – да разве у этих жмотов чего допросишься? Люлей, разве что…
***
В девять часов утра, когда отделение милиции, как и всякое приличное государственное учреждение, загудело в начинании нового рабочего дня, явилась мама – и не одна, а с моей милой Оленькой. За все эти грустные дни я едва вспоминал о ней – а она тут как тут. И когда их привели к камере (новый дежурный отказался открыть решётку, словно я только и думаю, как задать стрекача), я смотрел им в глаза. Ольга, как всегда, была спокойна – ни осуждения, ни жалости, в отличие от матери, готовой меня огреть чем под руку попадётся.
– Докатились, – тихо процедила сквозь зубы мама.
– Мам, ну, случайно вышло… – Именно такими словами дядя Витя оправдывался передо мной вчера. Все грешники на одно лицо. – По пьяной дури…
– Не ожидала, что ты пожилых людей избивать мастак.
– Меня тоже не миновала чаша сия, – потрогал я своё покрытое синяками лицо.
– Дальше-то что будет? – спросила мама.
Я вздохнул.
– Не знаю. – Затем в памяти всплыл персонаж из кинофильма «Асса», и я прочувствованно произнёс: – Моё поведение не достойно советского офицера.
Ольга рассмеялась.
– Что ж, сиди теперь и думай над своим поведением. А мне на работу давно пора.
Мама развернулась и ушла. Ольга немного постояла подле моего временного приюта, сказала напоследок: «До скорого свидания», – и тоже удалилась. Даже в щёчку поцеловать не соизволила. Натворил я делов, никто со мной разговаривать не хочет.
Через полчаса после ухода близких (слова-то какие зловещие!) меня повезли в городской суд. Самое гуманное учреждение в мире должно было решить мою участь по всей строгости.
Я и сопровождающий меня дяденька милиционер минут десять сидели в коридоре, пока заместитель судьи ознакомлялась с заявлением гнусного сторожа. Я изрядно нервничал. Приставленный ко мне мент пустыми глазами глядел на портреты различных государственных деятелей – наверное, ему опостылело мотаться между отделением милиции и судом, присматривая за всякими бездельниками-алкоголиками. Ничего, мой хороший, это твоя работа, и ты на ней работаешь, хе-хе!
Наконец секретарь вызвал меня в кабинет. Боже мой, как красиво у них! Сидеть весь день на заднице в окружении бархата, красного дерева и хрусталя наверняка не вредно для здоровья, раз краснощёкая упитанная мадам заместитель судьи уже пятый год не покидает свой пост. Интересно, а если её вышвырнуть в коридор – мол, веди дела там? Я чуть не хихикнул.
Как показало дальнейшее, Жанна Аркадьевна (судя по табличке на гигантском столе) привыкла решать дела быстро.
– Значит, это вы, молодой человек, практически избили работника ДК «Горняк» Рыбакова Виктора Сергеевича? Как красиво сказала! «Практически»! Я едва не расхохотался. «Понимаете ли, это был мой первый опыт в избиении сторожей, а до этого я был знаком с подобным лишь в теории. Но я усиленно готовился к практике, уверяю вас!» Боже, этот всемогущий русский язык!..
Я не рассмеялся (хотя это стоило мне огромного труда), а лишь грустно развёл руками – да уж, напакостил, мол.
– Как заместитель главного судьи города Балея, я уполномочена вынести решение по этому вопросу в соответствии Уголовным кодексом Российской Фе-дерации.
И дальше я услышал такое, чего ну никак не ожидал.
***
Согласно данным МВД, как сказала Жанна Аркадьевна, с начала 2003 года в Забайкалье было совершено 373 убийства и совершили их психически больные люди. Например, житель посёлка Чара до такой степени избил своёго друга, что несчастный скончался. Когда за убийцей пришли сотрудники милиции, он нагло заявил: «Вы не имеете права меня арестовывать!» Впоследствии он стал пациентом психиатрической клиники.
– Такие трагедии происходят довольно часто, – сказала заместитель судьи. – Скорее всего, этот больной из Чары и раньше проявлял признаки агрессии, но его родственники по какой-то причине не обращались к специалистам.
– А какое отношение это имеет ко мне? – подозрительно спросил я, уже догадываясь, что она мне ответит, и это пугало как никогда.
– Дабы пресечь подобные действия, мы отправляем лиц с агрессивным настроем на принудительное обследование в психиатрическую клинику.
– То есть, вы и меня хотите… туда? – Я неопределённо мотнул головой.
– Вот именно.
– Да я же его по пьяни избил!
– Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А рисковать мы не можем. Так что даём вам срок на обследование в Чите до первого мая.
– Блин горелый!.. – прошептал я, ощущая всей кожей, как старый, привычный мир рушится ко всем чертям.
– Результаты обследования направите сюда. Если с вами всё в порядке, гуляйте на здоровье.
– А другого приговора нет? – уныло спросил я.
– Исключено. А если вам что-то не нравится, вспомните, что эту беду вы сами на себя накликали.

18 марта – 1 апреля.
Тяжёлую болезнь в начале легче вылечить, но трудно распознать. Когда же она усили-вается, её легче распознать, чем вылечить. Никколо Макиавелли.
Поскольку времени у меня было предостаточно, я не торопился с поездкой в областной центр. Психушка подождёт. Едва я покинул здание городского суда (меня, хвала Господу, отпустили сразу же), то первым делом направил стопы в Севин гараж, с коего начались мои вчерашние приключения.
Сева только-только приходил в себя. Он уже нацедил в стакан остатки водки и готовился поправить здоровье. Моему появлению он ни сколько не удивился.
– А, явился, не запылился! – протянул Сева, наливая во второй стакан.
– Ты бы знал, что со мной было! – как на духу выпалил я.
– Говори.
И я поведал Всеволоду о моих похождениях. Он слушал внимательно, не перебивая, лишь время от времени вставляя фразы типа: «Ну ты и дурак!» Правда, сообщение о моём скором обследовании в дурдоме заставило Севу поперхнуться водкой.
– Ни хрена себе! – прокашлявшись, сказал он. – Это что же, если, допустим, стекло разобьёшь, имеют право направить в «жёлтый дом»?
– А вдруг ты опасен для общества? И разбитое тобою стекло – первый звоночек?
– Вот дерьмо! Такой чуши сроду не слыхал!.. Хотя, знаешь, что мне больше всего не нравится в этой истории? Тебя направили не обследоваться, а лечиться.
Я выгнул дугой левую бровь.
– С какой стати?
Сева хмыкнул.
– А ты сам посуди. Обследование – это что? Тесты, вопросы и тому подобная канитель. – Видно было невооружённым глазом, что Сева разошёлся. – Такую тягомотину прекрасно можно провести и у нас в Балее. И, заметь, – проводят!
– Твою мать! – Я сплюнул на и без того загаженный пол гаража. – Мутят воду, ироды окаянные!
– Я ж говорю – чушь полнейшая, – поддакнул Сева.
– Что есть, то есть… – Я вздохнул, поднимая стакан. – Ну, давай, допиваем и по домам. Ты-то, небось, выспался, алкаш несчастный, а я всю ночь мокриц развлекал.
***
Двадцатого числа марта месяца я отчалил из Балея в славный город Чита, в столицу нашего не менее славного Забайкальского края. Маме и Ольге я соврал, сказав, что очень хочу проведать старых друзей (которых в Чите у меня никогда не было), так что не скучайте, я всего на пару неделек. «Учёба? – отвечал я мамин вопрос. – А я уже договорился. Мою поездку в практику засчитают». За каким только лешим люди в Читу не ездят: там и престижная учёба, и, глядишь, работёнка не пыльная подвернётся, а супермаркеты не в пример круче наших, и вообще это как-никак, а город – не чета деревне вроде Балея. С похожими мечтами о райской жизни бежали когда-то русские в Америку, валили в самую свободную страну в мире, вывалив языки и сгибаясь под тяжестью доброго русского багажа – ни дать ни взять рыба в нерест. Ни разу не слыхал, правда, чтобы в Америку драпали не капиталец наживать, а лечь в психиатрическую клинику.
Ранним утром двадцать первого марта я бродил вдоль бетонного ограждения читинской психушки, тщась отыскать ворота или хоть что-то похожее на вход/выход. Наконец я наткнулся на неприметную калитку, для чего мне пришлось прошагать полкилометра вокруг территории клиники. Ещё минут пятнадцать я простоял возле сей калитки, изо всех сил давя на кнопку звонка, ожидая, когда кто-нибудь появится, в конце концов – как вы понимаете, в подобных заведениях всё сплошь на замке; сдаётся мне, там даже на трусах цепи висят. Калитку открыла сухонькая старушонка в белом халате.
– Чего тебе, милок? – тоненько вопросила она.
– А я ваш клиент, – брякнул я. В кровь начало проникать раздражение – из-за того, что в такую рань пришлось ползти пешком через всю Читу, да ещё и искать этот злосчастный вход.
– Входи, милай, входи! – ласково промурлыкала старушка. – Никак новенький?
– Он самый, – ответил ей в тон я. Нервишки потихоньку разжимали хватку. – Бабушка, а где здесь вписаться можно?
Старушка всплеснула руками.
– Пойдём, пойдём, сейчас покажу. – Ухватила меня за рукав и засеменила по ведущей от калитки тропинке, вьющейся мимо кустов акации и черёмухи. «Летом тут, должно быть, красиво, – подумал я, едва поспевая за бойкой бабусей, – да и весной неплохо – всё в цвету». Тут и там попадались аккуратно сколоченные скамеечки с пристроенными к ним столиками. Я представил себя в компании со здешними психами, играющим в домино и шашки. Вот я сижу, пускаю детские пузыри и сопли и стукаю по столешнице костяшками домино. Ага, только этого мне не хватает для полного счастья…
У главного входа, чем-то напоминающего проклятое крыльцо проклятого ДК «Горняк», тусовались тихие обитатели клиники – в прямом смысле тихие: застенчиво курящие сигаретки (не думал, что психам разрешают курить; неужели им ещё и спички дают?), опустившие глаза, сидят себе на скамеечке у крылечка, подогнув под себя косолапые ноги, потихоньку о чём-то щебечут между собой… Не «дурка», а курорт. Даже в симулянтстве не уличишь – хотя бы с первого взгляда. Или правильно сказал кто-то из великих – пока ты в «доме скорби» - ты нормален, однако стоит выйти за пределы высокого, неприступного забора, как становишься «как все»? Может, «нормальные»-то как раз и прячутся в таких местечках от идиотского урбанизированного мира, давшего человечеству напалм и атомное оружие? Вдруг мне крупно повезло?
Бабушка привела меня в приёмный покой. Вот, кстати, интересное словечко – «покой». На ум так и просятся венки, гробы и земляные холмики, по крайней мере у меня. Почему бы не придумать иное название, например, приёмный кабинет или что-нибудь в этом роде?
Я отдал документы доброй на вид тётеньке, выглядевшей так, будто она недавно покинула должность доярки – белый халат и шапочка вкупе со здоровым румяным и кругленьким лицом как нельзя кстати подходил под это сравнение. Экс-доярка просмотрела бумажки, которые я ей всучил, и мягким, бархатным голоском, ещё больше подчёркивающим её принадлежность к спокойной деревенской жизни, сказала:
– Баба Катя вам сейчас покажет вашу палату.
Баба Катя оказалась той самой старушкой, что препроводила меня сюда.
– Пойдём, милай, сейчас всё покажу, – неизменным мурлыкающим тоном проговорила она. Не нравится мне, когда два разных человека разговаривают одинаковыми голосами - специально их этому учат, что ли?
Мы протопали (вернее, я протопал, а баба Катя прошелестела) на второй этаж (коих было три) и двинулись по длиннющему, как утроба анаконды, коридору. Мимо проплывали те же безмятежные, убаюканные лица больных, и меня невольно посетило подозрение, что всех их – и ту компашку у входа – просто на просто накачали одним и тем же снадобьем.
– Вот и пришли, – сказала баба Катя, сворачивая в одну из палат. – Обустраивайтесь.
Так я и знал! Сожители. Парень, чуть постарше меня (о, чудо! – у него единственного было живое лицо), худой, как щепка, непонятно, как в нём душа держалась; старичок со знакомым «умиротворённым» выражением на физиономии, которую, к тому же, украшало невероятных размеров бородавка на кончике носа; и мужичок лет сорока неприметной наружности, прямо-таки выцветшей наружности (и, надеюсь, не надо упоминать о блаженном лице?).
– Ну, вы пока знакомьтесь, а я пока за бельишком за постельным сбегаю.
Баба Катя сдержала слово – она не просто сходила, а именно сбегала – лучшие бегуны мира подохли бы от зависти, увидев эту тщедушную бабушку.
А насчёт знакомьтесь… Как, позвольте узнать, знакомятся с психами? «Привет, я тоже дебил!..» Нет уж, увольте. А может, как обычно, поздороваться за руку?
– Здорово, мужики, – начал я и подошёл к парню, который по сравнению с остальными, больше предрасполагал к общению.
– Будем знакомы, – кивнул тот и протянул руку. – Дима.
– Стас. – Мы закрепили знакомство рукопожатием. Ладно, с Димкой ещё можно говорить. Я повернулся к неприметному мужичку и вновь представился: – Стас.
На мою протянутую ладонь дядька не обратил не малейшего внимания.
– Бесполезно, – сказал Дима. – Они оба в нирване.
Я крякнул:
– Досадно.
– Ничего, – успокоил Димка. – Отойдут. Вот этого дядю звать Виктором Александровичем, а старикана – Игорем Афанасьевичем.
– Буду иметь в виду. – Я огляделся. – А вещички свои куда мне положить?
– А где хочешь. Кроватей свободных вал, тумбочек тоже хватает…
Только теперь я обратил внимание, что в палате действительно было пустовато. Семь или восемь свободных коек ждали своих психов, а по обеим сторонам каждой кровати уныло пристроились старые, годов, наверное, семидесятых прошлого века, тумбочки. Не успел я толком выложить из дорожной сумки вещи, как примчалась баба Катя, сгибаясь под тяжестью скрученного матраса и постельного белья.
– Зачем же так-то, – кинулся я к ней, перехватывая казённое имущество. – Сказали бы – я бы и сам принёс.
Баба Катя махнула рукой – не привыкать мол – и сказала:
– А одежонку-то верхнюю сдать в гардероб надобно. У нас в куртках и в шапках по больнице не ходют.
– Учту, – ответил я. – Спасибо, баб Кать.
– Да ну… – опять отмахнулась она и ускакала.
Дима показал мне, где находится гардеробная. Когда я вернулся в палату, картина не изменилась – двое сидят на своих кроватках, а третий прохаживается туда-сюда, насвистывая что-то до боли знакомое.
– Ну, Димон, – вздохнул я. – Рассказывай, как тут и что.
***
Не многое поведал Димон. «Поживёшь – всё сам увидишь», – сказал он, и оказался прав. Пребывание в психиатрической клинике было красноречивее всяких слов. За те десять дней, что я провёл здесь, открылись тайны изломанных душ и кучи скелетов были выужены из изрядно запылившихся шкафов, потому что в сумасшедшем доме только тем и занимаются, что показывают свои припрятанные ещё в том, свободном, мире костяки. А коли не желаешь – доктор заставит. Причём не будет копаться в тёмных глубинах подсознания калёными щипцами, вовсе нет – у работников «скорбного дома» методы мягкие, как вата, одна психотерапия чего стоит. Вот здесь-то главврач Сергей Петрович, местных божок, достигает всех профессиональных высот. До жути напоминающий древнего актёра Бориса Карлоффа в роли Франкенштейна, он, однако, обладал даром ненавязчиво, как будто нехотя и в то же время участливо и с заботой ковыряться холёными пальчиками чудовищной силы внушения в подкорках головного мозга. Малюсенькие глазки, вперившиеся в пациента из-под покатого лба, выворачивали душу последнего психа со всем скопившимся дерьмом и, как заботливая мать, проверяющая потрёпанную одежонку сына стежок за стежком, перебирали складки внутреннего «Я» пациента с особой тщательностью. Приходилось и мне, чего скрывать, беседовать с Сергеем Петровичем в его чуть затемнённом кабинете с мягкой мебелью – такая обстановка, догадался я, почти усыпляла собеседника главного врача и как нельзя кстати настраивала его на нужную волну. Да-а, доложу я вам, этот человек не зря протирает штаны – ещё бы немного, и я бы согласился продать Родину за килограмм конфет. И вот что странно – почти ничего не помню из нашего разговора. Ну ничегошеньки!
Вот такой вот у нас (я говорю «у нас», ибо я стал членом большой семейки) дядя Мозгосос. Впрочем, наверное, благодаря его профессиональным качествам в больнице напрочь отсутствовали так называемые «буйные». За время моего нахождения в милом обществе скорбных главою изолятор для особо нервных пациентов пустовал. Есть здесь всякие: и шизофреники, и аутики, и имбецилы – список не ограничивается только вышеприведёнными расстройствами. Взять, к примеру, хотя бы Димку Корякина, того самого парня, что жил со мной в одной палате. Сергей Петрович меня честно предупредил, что Дмитрий - человек куда как непростой, и поведал его историю болезни. Я едва поверил услышанному, несмотря на то, что Сергею Петровичу врать воспрещает медицинская этика.
Дима, как выяснилось к моему немалому изумлению, был рок-музыкантом – панком. Как отмечали близкие, Димон всегда был несколько замкнутым (не путать с застенчивостью), больше любил водиться с лицами противоположного пола, так как именно девушки больше всего восхищались его музыкальным талантом, – а Димка был чертовски хорошим гитаристом, хоть и лабал простецкий панк-рок. Помимо рок-музыки интересовался классикой, участвовал в различных музыкальных конкурсах и занимал, как правило, призовые места. Если бы так пошло и дальше, Дмитрия бы ждало прекрасное будущее – на него уже обращали внимание выдающиеся деятели культуры города Читы. Однако чем больших успехов он добивался на музыкальном поприще, чем больше заслуженные артисты подчёркивали достоинства и таланты Корякина, тем больше развивалась в нём самолюбование, презрение к менее способным личностям. Он требовал к себе повышенного внимания со стороны других музыкантов, а многие дружеские замечания воспринимал как проявления зависти. Жизненным кредо Дмитрия стало стремление везде быть первым, самым лучшим, уникальным. Поначалу все плевали на его заносчивость, самовлюблённость и эгоизм, ибо парень был действительно даровитым, трудолюбивым и преданным любимому занятию.
Первой заподозрила неладное мать Димы. Её всё больше и больше тревожила крайняя вспыльчивость сына и его нетерпимость к чужому мнению. Конечно, похожие симптомы встречаются практически у всех людей, так или иначе связанных со сценой, но не зашёл ли родной сынуля слишком далеко? Мать решила показать Диму психиатру – ей надоело его позёрство непризнанного гения. И через долгие беседы со специалистом выяснилось, что всё вышеизложенное – только оболочка, глазурь, скрывающая самую горечь.
Когда Дима ещё ходил в начальную школу, у него появилась страсть к убийству насекомых. При виде мёртвой мухи он испытывал невыразимую радость и возбуждение, сходное с сексуальным. А в седьмом классе он подрался с одноклассником и в драке принялся душить его. Сжимая горло поверженного соперника, он почувствовал, как на него снисходит удовольствие, приносящее облегчение. Если бы их не разняли, всё могло бы закончиться плачевно. После этого случая он заслужил славу психически неуравновешенного человека. Однако, как уже упоминалось, об этом забыли – и вспомнили лишь спустя много лет, когда из подростка, получающего наслаждение от страданий других, патологически сформировалась личность истерического типа. И вот уже третью неделю Дмитрий в психушке. Сеансы психотерапии и кое-какие пилюльки сыграли более-менее положительную роль в трудном процессе выравнивания его характера. Глядя на Димку, ни за что бы, повторяю, не поверил в эту историю. Жажда тщеславия и эгоизм встречаются вообще-то в бездарном человеке от недостатка ума, так под-сказывает мой пусть и не большой, но жизненный опыт (есть мнение, и не только моё, что у попсовых «звёзд» этого дерьма навалом), однако редко подобная «болячка» настигает людей одарённых, презирающих всяческую фальшь в искусстве, коей нашпигована попса. Видимо, раз на раз и впрямь не приходится.
Коли речь зашла о людях, с которыми мне придётся общаться как минимум десять дней, поведаю об остальных соседях из моей палаты.
Биография Виктора Александровича достойна отдельной саги, которая, чего скрывать, пугает меня больше, нежели детство и юность Димы.
Виктор Александрович был вокзальным жителем. Конечно, я слышал о людях, чей дом – зал ожидания, и даже видел парочку таких, но узнать тайны жизни на вокзале я удосужился только со слов моего соседа по палате. Виктор без родного дома уже десять лет, а до этого было всё: работа, жена, двухкомнатная квартира в самом центре Читы. Всё рухнуло в одночасье, когда однажды осенним вечером к ним в гости заявились так называемые «братки» и попросили освободить жилплощадь. На дворе был пик безумных девяностых – у этих подонков всё было схвачено практически во всех сферах, и на отказ Виктора покинуть свою собственную обитель учителя истории (а Виктор Александрович работал в школе) избили до полусмерти в подъезде, когда он возвращался с работы. Но самое страшное было впереди. Виктор, не смотря на полученные побои, послал «братков» в знаменитое тёмное место – в жопу. Через два дня его супругу нашли во дворе соседнего дома в детской песочнице – от уха до уха через всё горло шла кромсанная рана, точно женщину пилили тупой ножовкой. И тогда Виктор понял, как всё серьёзно – распальцованные ублюдки творили настоящий беспредел, и никто, никто не мог помочь простому учителю – со своими связями мрази выходили сухими из воды.
Виктор покинул свою квартиру – сейчас там расположен шикарный офис. А бывший учитель истории отправился на вокзал – людей, которые могли бы поддержать его в те кошмарные дни, у Виктора не было.
Но ад был ещё впереди. Голод. Болезни. Виктор не стал скрывать, что в первые дни просто воровал еду. Затем бросил это дело – хотя бы как бывший педагог – и стал попрошайничать. А самое главное и трудное – это постоянное напряжение: боязнь, что убьют, что обманут и украдут последнее такие же, как и он, вокзальные жители. Виктор уяснил для себя одну вещь – если выбрал своим домом вокзал, будь готов к конфликтам. Людей, с которыми можно поцапаться, много: менты, персонал вокзала, наконец просто свои. Но жить на вокзале и выжить оказалось всё-таки возможно, пускай даже от спанья сидя отекают ноги, а от китайской заварной лапши зарабатываешь язву. Хуже было другое – от непрерывного напряжения человек разрушался как личность. Первый звоночек раздался месяц назад, когда Виктор Александрович вынырнул из тревожного сна с дичайшей головной болью.
Нет человека, который бы, пожалуй, не знал, что такое головная боль. Однако она – не симптом какой-то определённой болезни; и при менструации, простите, и при гриппе могут быть эти проклятущие режущие вспышки в голове, словно там репетирует целый рок-ансамбль. Виктор отмахнулся от досадного недуга, как от надоедливой мухи. И только когда уже на третьи сутки черепная коробка готова была разлететься на куски, Виктор забеспокоился. Оно и понятно – для человека вокзала любое проявление неполадок организма могло означать смерть – такое уже бывало. Увы, Виктору оставалось терпеть – ни о каких лекарствах для нищего педагога, питающегося раз в день «Дошираком», речи не было.
Вскоре остальные вокзальные жители стали замечать, что с Виктором происходит неладное. Помимо жалоб на грёбаную головную боль, он вдруг принялся утверждать, что это всё происки… инопланетян. Видите ли, они летают над нашей многострадальной планеткой и посылают на Землю лучи, которые и заставляют Виктора мучиться. На вполне логичный вопрос, почему же остальных эти лучи не беспокоят, он ответил, что организмы у всех разные – ему, как самому слабому, приходится туже прочих. Так Виктор очутился в «дурке» с диагнозом «шизофрения». Лишь галоперидол и электро-судорожная терапия начали возвращать ему нормальный облик – инопланетяне всё дальше и дальше удалялись от Земли.
Что касается Игоря Афанасьевича, с его историей болезни творилась непонятица – то ему пророчили невростению, то выяснялось, что дела хуже, чем предполагали, и тогда речь заходила о маниакально-депрессивном психозе. Из-за всех этих пертурбаций семидесятитрёхлетний Игорь фактически прописался в «доме скорби» – к моему появлению он уже месяц занимал место в палате № 29. Старикан частенько вставал, как принято говорить, с левой ноги: он буквально сворачивал кровь другим пациентам своей раздражительностью, бесконечными замечаниями и придирками по поводу и без. А иногда погода менялась – в нём вдруг просыпалась жалость к себе, и порой приходилось часами выслушивать его нытьё – жуткие монологи, сдобренные горючими слезами. Дико было наблюдать за старичком в моменты этой психической слабости, тонкокожести, называйте, как хотите. В особенности такие «сеансы» происходили перед появлением медсестры с очередной пилюлькой или укольчиком – вот тут-то и начиналось. Игорь Афанасьевич, позабытый сыновьями, дочерями, внуками и Господом, дрожал от страха, представляя, как он умирает от передозировки лекарством, и, заливаясь сыростью из глаз, жалеет о никчёмности прожитых лет. Боже, это был сущий ад! И ни гипноз, ни лекарства не избавляли бедного старикана от депрессий. Наверное, самый лучший способ спасти его душу – пристрелить Игоря Афанасьевича – и будет хорошо и ему, и окружающим. Жестоко, но правда. Дедушку догрызал возраст, а пилюльки мало помогали изношенному рассудку.
Если вы полагаете, что Игорь Афанасьевич – единственное неудобство, мешающее мне спокойно сходить с ума здесь, то вы глубоко заблуждаетесь. Второй занозой в заднице, как это ни странно, стал Дима. Нет, к основному психическому расстройству Димона это не относится. Проблема возникала, когда он принимал прописанные главврачом препараты. То, что происходило с ним, я отношу к побочным эффектам. Словесный понос, дамы и господа. Такого собрания хрени я не слыхал даже от обдолбанного «травкой» Лёхи Царенкова. Это не совсем походило на бред, но Димка трындел и трындел часами, рассказывая о себе и о людях, с которыми ему доводилось общаться. Мне особенно понравились две истории, и я их сейчас изложу так, как я их услышал, стараясь не пропустить ни слова.
Первая история – автобиографическая, и она разительно отличалась от версии главного врача. Оказывается, хоть Дима и был музыкантом, на гитаре ставил только «блатной» аккорд ми-минор (иногда получался ми-мажор), которым он все песни подбирал; остальные музыкальные инструменты он видел только на картинках, в книжках, но мечтал, что когда-нибудь научится ставить ми-минор и на этих инструментах. В общем, виртуоз был офигенный, все ему дико завидовали, и по этой вот причине он и получил прозвище «музыкант». От таких почестей Димка даже решил поступать учиться в консерваторию на балалаечника, а ежели не поступит, то выпросить, на худой конец, работу дворника при консерватории. К вступительным экзаменам Димка не готовился… да и хрен с ними!
По соседству с Димоном жил бомж. Он был прописан в квартире № 7/5, имел три комнаты (одну с камином), жену и детей, вернее, детей он не имел, они у него просто были. Каждый день бомжара ходил на работу в консерваторию – подметать двор.
Так что отдыхает Димон насчёт работы дворником.
Этажом выше бомжа квартировал негр. Он всё время выглядел каким-то бледным, небритым, только башка лысая, а на плече у него была татуировка – свастика, а ниже надпись: «Долой чёрных! Слава России!»
Грёбаный скинхед, да и только.
В соседнем квартале жил ещё один неформал. Каждый божий день из его окон доносился рёв «ВиаГРЫ», Алсу, Филиппа Киркорова и Николая Баскова. Неформал частенько колотил панков, хиппарей и металлистов за их суровую музыку.
Короче, серьёзный был неформал.
Неподалёку от неформала кантовалась, извините, ****ь. Она была девст-венница, избегала половых контактов, не курила, не пила, не жевала «бубль-гум», не шлялась с кем попало.
Сами понимаете, проституткой была распоследней.
На одной с ней лестничной площадке проживал многодетный мужик. Он был совершенно одинок, без семьи и друзей.
Согласитесь, это был мужик.
На соседней улице бедствовал «новый русский». Помимо однокомнатной квартирки и «запорожца» 1980-х годов выпуска, он приобрёл пособие по безработице и артрит.
Богатый, растудыть его растак, чего боле скажешь.
На той же улице бился за существование гей, самый что ни на есть настоя-щий! Он клеил объявления на заборы и девок низкого сорта. У него было очень сильное либидо к девушкам.
Гомосятина поганая, как её только земля носит.
Где-то рядышком со всей этой пехтурой тусовался слесарь, который хвастал дипломом художественной академии и был самым популярным художественным академиком в районе.
Продолжать эту чушь? Или лучше перейти ко второй истории, приключившейся с Димоном перед психушкой?
Димка жил один-одинёшенек (это он так гонит). Увлекался самогоноваре-нием и пил этот самый самогон в одно рыло, ни с кем не делясь. Частенько он водил к себе баб, но хвастаться не чем – они все, как правило, были страшнее 58-й статьи УК СССР.
По выходным Дима выбирался в клуб, где люто панковал, обкурившись и наглотавшись всякой хрени, после чего возвращался домой обязательно с разбитым лицом. Уши Дмитрия после клубных драк становились в три раза больше, почти полностью закрывая расквашенную физиономию своего владельца.
Однажды, в студёную зимнюю пору, после полученных люлей, выкуренной «травки» и выпитого самогона Дмитрия клинонуло – надо сходить в городскую администрацию и на правах молодёжи потребовать ответа на вопросы о плохой организации ночных клубов. Пьяного, обкуренного и мерцающего фингалами представителя субкультуры ни в какую не желали пропускать к мэру. Тогда Дима начал говорить на повышенных тонах с охранником, пока ещё вежливо просящим угомониться молодого человека и покинуть здание мэрии. Терпение охранника лопнуло, стоило Дмитрию показать ему средний палец. Мужчина из ЧОП «Тигры» знал своё дело и неплохо умел обращаться с какой-то непонятной резиновой палкой, коей охранник усиленно метил в поясницу. До сих пор остаётся загадкой, как Дима уполз оттуда живым и, более того, обратился в милицию написать заявление на подлого секьюрити. Напрасно он топал ногами и матюгался в отделении. Менты его быстренько оформили в камеру, где он подрался с проживающим там вторые сутки кочегаром. Последний сломал Диме нос и два пальца на левой руке. Естественно, Димку отвезли в больницу, иначе кому нужен такой гитарист – с поломанными пальцами. Одна закавыка – Димке «повезло» попасть в смену двух садистов-практикантов. Боже мой, чего они только не вытворяли с покоцанным панк-рокером! Двадцать раз делали рентген, лупили молоточком со всего размаху по рукам и ногам – нервишки, мол, проверяли. Нервы не выдержали.
– Господа, – обратился Дима к недомедикам, – может, стоит просто гипс наложить, а? Я слыхал, при переломах так делают.
И – о, чудо! – они прислушались и присобачили ему гипс. Беда случилась по дороге из больницы домой – где-то в середине пути гипс неистово принялся крошиться. Как же дерьмово практиканты работают!
– Тут-то у меня башню и стало рвать, – подытожил Димка, завершая по-весть о Дне Избиений.
Так дни и летели. Но, кроме истерик Игоря Афанасьевича и ахинеи Дмит-рия, меня стала донимать, не поверите, скука. Какая же может быть скука в доме для умалишённых, спросите вы, когда кругом столько интересных персонажей и веселье никогда не прекращается? Даже к психам привыкаешь. Со скуки-то я и взялся за литературное творчество. Поначалу я пытался писать песни, однако поскольку гитара не положена клиентуре дурдома, а творить новые рок-шедевры без неё как-то неудобно, пришлось сесть за прозу. Идея возникла после исповеди Димке о моих похождениях, благодаря которым я и составил компанию обитателям палаты № 29. Как неформал неформала Дима меня прекрасно понимал. Наболевшее выплёскивалось из меня галлонами, а позже оно растеклось по бумаге – за пять вечеров я написал наполовину вымышленный рассказик. Хотя никакого отношения, казалось бы, моя писанина не имела к событиям, предшествующим моему появлению в «дурке», главный герой рассказа выразил своими действиями всё то, что я испытывал к плесени, покрывающей род людской. Рассказ пережил и дурдом, и многое другое, прекрасно сохранившись до того момента, чтобы я смог его показать другим, не утомляя рецензиями на самого себя.
Станислав Спицын.
И ПРИШЁЛ ГНЕВ
Господи, и зачем я только учусь в этом дерьмовом месте? Будущий зуботехник, подумайте только! Не о том я мечтал, когда заканчивал школу. Я вообще-то дорогу люблю, автостопы и другую романтику. Это была эпоха свободы, когда я колесил по стране за такими монстрами рока, как «Ария», «Кипелов», «Алиса» и иже с ними… А теперь – зуботехнарь. Ковыряться в зубах у всякого сброда! А сам медицинский институт? Сборище отребья, вот и всё. Есть в моей группе один выскочка – Семён Одинцов. Считает себя продвинутым на столетие вперёд; гонору у него – мама, не горюй. Имеет при себе четыре главные вещи: тачку, сотовый, бабу и свору шакалов, которые вертятся вокруг него, как планеты вокруг Солнца. Ещё бы! Будь я мажором, я бы тоже доил папашу на деньги, и при мне всегда находилась бы госпожа Удача, которая улыбается иногда людям, если помахать перед её оскалом пачкой банкнот; не обязательно при этом быть умным и красивым. А Сеня себя, видимо, таким и считает. Вот, буквально, на днях этот богатенький херов сынок подошёл ко мне после лекций. Само собой, вместе со свитой, состоящей из гиен Петьки Власова, Женьки Протасова и унылого типа по кличке Дутый (действительно, очень жирный хмырь, аж сало с загривка капает) – стая, которая учится со мной и Сеней. По-дошли они, когда я спокойно курил на крыльце института в гордом одиночестве, и Семён ненавязчиво так, даже нехотя, поинтересовался:
– Слышь, Саня, ты деньги сдал на бухло?
Твою мать! Совсем забыл, что вся наша группа скидывается, чтобы прогуляться в бар – нашему институту, представьте себе, исполняется сорок пять лет. Да мои джинсы старше его лет на двадцать!
– Не-а, не сдал, – бросил я как можно пренебрежительней.
– А чё так? – озабоченно спросил Сеня. Твари, кои ходили у него в адьютантах, хмыкнули за спиной «босса».
– Желания нет пьянствовать. – Интересно, сколько он мне задаст вопросов, прежде чем сдриснет с глаз долой? Зная Семёна, надо полагать, не скоро.
– А ты сдай – и, как только придёшь в бар, желание появится, – со смешком произнёс он.
– Боюсь, настрой у меня не тот, чтоб ужираться. – Я сделал попытку посмотреть Семёну в глаза, в наглые, сытые глаза. Ух, как же я мечтал врезать ублюдку по роже – наотмашь, от души!
– Ты, главное, деньги сдай, а настроение мы тебе поднимем, будь уверен. – И Семён переглянулся со своими.
– Не хочу, – брякнул я раздражённо.
Кто-то из приближённых Сени присвистнул, а сам Одинцов устало вздохнул.
– Как у тебя всё запущенно. – А своим добавил: – Не хочет пацан с родной группой пообщаться!
– Почему же? – пожал я плечами. – Разве обязательно устраивать для этого походы в рестораны? Я и так неплохо общаюсь.
– Да нет, дорогой вы наш человек! Я вообще обратил внимание, что ты прямо белая ворона. Не разговариваешь, держишься особняком… Чё-то надо делать, а?
– Я знаю, что буду делать, – кивнул якобы согласно я. Семён заулыбался. – Думаю, я останусь таким, какой я есть.
Улыбку Сеньки как корова слизнула.
– Не хочешь, значит, по-хорошему? – процедил он. – Что ж… – Он отвернулся, собираясь уйти, но потом резко оборотился и тихо спросил: – У тебя, кажись, проблемы с пацанами из параллельной группы? Так я их тебе усложню!
Только после этого он двинулся прочь. Свита направилась за ним. Напоследок Дутый прогнусавил:
– Нехороший ты человек, пионер!
Едва они скрылись, меня затрясло. Сеня знал, что говорил – проблемы со студентами из другой группы у меня и впрямь были. Сеня с тамошними парнями общался на короткой ноге, а вот меня те глисты обожали подкалывать. Началось это с первых дней семестра, когда они устроили мне гоп-стоп на троллейбусной остановке, заставив вывернуть карманы. Тот случай мне обошёлся в двести рублей и сильной затрещиной. До сих пор вспоминаю то унижение с бессильным гневом и напрасной надеждой, что эти гопники когда-нибудь получат свою порцию свинца в череп. Пока же этого, как ни странно, не произошло, они продолжали трясти с меня финансы, заботливо отправляемые моей матушкой, дабы я мог существовать. Существование, надо признать, довольно жалкое. Два раза я врал отморозкам, что с деньгами у меня напряг, и оба раза я оказывался запинанным где-нибудь в закутке за институтом с вывернутыми карманными и полностью обанкроченным. Такие «просьбы одолжить денег» происходили с поразительной регулярностью – дважды в месяц, словно они знали, что либо в начале, либо в конце месяца у меня обязательно будет «бабло». Следует отметить, говнюки не очень-то и ошибались.
Вот почему, когда Семён пообещал усложнить проблемы с гопотой, меня противно затрясло. Будьте уверены, я света белого не увижу! Но не могу же я упасть в ноги Сене и умо-лять, что я исправлюсь!
Я огляделся и, не приметив никого подозрительного, отправился к троллейбусной остановке. До квартирки, где я жил один, добрался без приключений.
***
Приключения начались назавтра, когда я только ступил на территорию института. Первой парой лекций не было, и поэтому я успел заскочить в магазин аудиопродукции и приобрести новый альбом Кипелова, не подававшего до этого признаков жизни целых три года.
Едва я пересёк площадку перед институтом, как распахнулась дверь и на крыльцо вышли – ха-ха-ха! – удалые молодцы, храбро трясущие одиночек-студентов. Я даже не пытался от них улизнуть – знал, что меня всё равно найдут.
– Здоровеньки булы, фраер! – крикнул самый главный, которого звали Андреем. По мне, так он не Андрей, а просто Мразь. – Денежку не одолжишь?
– Нету, – по привычке ответил я.
– А кармашки показать? – ввернул один из приближённых Мрази.
– Смотри, люди давно знают правила, а тебя прямо заново учи! – хмыкнула Мразь.
– Да правда денег нет, пацаны, –  уверял я. – Вот, всё истратил на диск. – В подтверждение своих слов я вытащил из сумки тот самый новенький кипеловский альбом.
Мразь выхватила цепкими лапками диск и поднесла к глазам. Вокруг предводителя заинтересовано засопели остальные, взирая на диск через плечи Мрази.
– «Реки времён», – прочитала Мразь. – Ты чё, неформал?!
– Лох он, – квакнул мерзкий тип по прозвищу «Аладья».
– Я как-то нефоров не очень уважаю, – мрачно обронил Андрей. – Я их стараюсь децл бить. Но на сегодня я делаю исключение… Денег нет, значит? – Я быстро кивнул. Мразь в притворном раздумье почесала в затылке. – Короче, так. Диск пока побудет у меня. Ты его получишь обратно, когда принесёшь пятьсот рублей в бар, где будут бухать твои одногруппники, которых ты, фраер, почти забыл.
Вот тут меня Мразь сразила без всяких кулаков! Хитро придумал Сеня, что тут скажешь. И ни хрена не поделать – диск надо выручать, да и Семён с Андреем загонят меня в преисподнюю.
– Может, я диск всё-таки возьму, а деньги попозже принесу?
Мразь кисло улыбнулась.
– Ну зачем спорить? Я ж тебе русским языком говорю – будут деньги, будет и твой говённый диск. А если я вечером не увижу тебя в баре, то брошу его под колёса автомобиля. Понял, фраерок? Говна не жалко. А сейчас вали отсюда.
Нет, спорить с быдлом бесполезно. Я обогнул гопников и вошёл в институт с окончательно испорченным настроением. Аж башка заболела.

***
В кабинете латинского языка собралась почти вся группа будущих стоматологов, не хватало лишь засранца Семёна сотоварищи, – чтобы добить меня вконец.
Я сидел в аудитории на своём обычном месте, то бишь, в самой заднице, на последнем ряду. Передо мной торчали головы трёх девушек: Ирка, Светка и Надя. Я прекрасно слышал, о чём говорили вполголоса эти курицы – о сегодняшней попойке. Мать их всех!.. Эти три сучки не знали, как мне хреново, и продолжали чесать языками.
– Блин, чё с причёской делать, вообще не знаю! – ворчала Светка. – Как ни укладывай – всё равно торчат!
– Ладно волосы, – не поддержала её Ирина. – А с глазами-то чё делать? Тени мне друг какие-то подарил, а они говном оказались!
– Волосы, глаза!.. – передразнила Надя. – У меня ногти какой-то фигнёй покрылись.
– Кури поменьше! – брякнула Ирка. – Ногти все в никотине, как у бомжа!
– Иди на хер! – Надькино лицо перекосила гримаса. А мне, наоборот, стало получше. Ничего, дорогуша, критика ещё никому не помешала!
Я так увлёкся подслушиванием их разговора, что не заметил присутствия Сени. Только почувствовав прикосновение к плечу, я глянул – а там он, гнида, собственной персоной! Без «шестёрок», а лыбится, точно на смешную карикатуру смотрит. Как же я хотел его удавить!..
– Чужой базар подслушиваем? – гаденько осведомился он. – Ай-яй-яй!
Бабьё, услышав Сеню, обернулось.
– Прикиньте, девчонки, он ваш разговор подслушивал. Каков негодяй, да?
– Урод! – бросила Светка. Естественно, это не Семёну, а вы как думали?
– Открыл бы книжку, да читал, пионерия, – добавила На-дя, которую, по-моему, устраивал такой расклад – авось забудут про её ногти.
– Как тебе не стыдно, Александр! – с позёрским укором покачал головой Семён. – Думаем, ты извинишься?
Злоба и ненависть так меня переполнили, что даже показалось – ещё немного – и я здесь всё разнесу. Но с последним словом Сени в башке что-то чпокнуло, и мир для меня стал светел и прекрасен. Будто выпил стаканюгу водки, зная, что впереди ещё целая бутылка.
ИБО Я УЖЕ ЗНАЛ, ЧТО ДЕЛАТЬ.
– Да ладно, мне не трудно. – Я постарался мило улыбнуться. – Извините, девушки, я не хотел, просто так случайно так вышло, ей-Богу!
Те лишь хмыкнули. Я решил пока не обращать внимания на этих куриц, и переключился на петуха – на Семёнчика.
– Так во сколько, говоришь, сегодня пьянка?
– А что, надумал? – едко хихикнул Сеня. – Или кто заставил надумать?
– И то, и другое, – честно ответил я. О да, я приду, мой хороший, уж теперь-то обязательно приду, мерзкий выскочка!
– Вот так и надо! – хлопнул меня по плечу Сеня. – А то «не хочу», «не буду»!..
- Базара нет! – с довольным видом согласился я. – Так что ждите и без меня не начинайте!
– Посмотрим на твоё поведение. – И Семён отошёл на своё место.
Базара нет, уродец, посмотрите – все, кто здесь есть! Будет весело, просто супер-весело! Знали бы вы, как это будет клёво, прямо рассказать охота, да вот беда – сюрпризы потому и сюрпризы, чтобы о них молчать.
Но для сюрприза придётся немного попотеть…
***
Перед последней лекцией я навестил нашего декана – для моего «сюрприза» требовалась кое-какая консультация.
– Ещё раз здрасьте, Дмитрий Петрович! – бойко поздоровался я. Декан ценил в студентах оптимизм, считая, что оптимизм должен побуждать в будущих медиках настрой в их нелёгкой работе, правда, просил не превращать институт в «Комеди клаб».
– Здравствуй, Александр! – блеснул очками Дмитрий Петрович. – Присаживайся. Какими судьбами?
– Извините, может, я не вовремя? – начал я. – Я могу подождать…
– Нет-нет! Я особо не занят, так, обычная бумажная работа. Моя настоящая работа – это вы… Так в чём дело?
Я сел в кресло по другую сторону декановского стола.
– Понимаете, Дмитрий Петрович, тут такое дело… – Как бы объяснить этому олуху? – В общем, мне нужен анаприлин.
Декан опять сверкнул очками, но уже озадаченно.
– Анаприлин? – Тр-ра-тр-ра. Пальцы декана начали барабанить по столешнице; звук походил на лошадиный галоп. – Хм… Иди в аптеку и бери там. Что тут сложного?
– Э-э-э… В аптеках рецепт требуют.
Декан откинулся на спинку кресла.
– Ха! Ещё бы! А ты как хотел? – Пальцы продолжали куда-то скакать. – Анаприлин, мой юный друг, очень сильный препарат… Погоди-ка! – Лошадь на мгновение споткнулась. – Анаприлин ведь для сердечников. У тебя что, проблемы с сердцем?
Смотри-ка, какой встревоженный! Обо мне беспокоится!
– Да нет, Дмитрий Петрович, всё у меня о’кей. А вот у матери моей… – Я не счёл нужным делать убитое лицо, но капельку озабоченности добавил. – А рецепт где взять? Он в Балее, у мамы, а анаприлин в наших аптеках не продаётся. Дыра, а не город, сами понимаете.
– Ясненько… – задумчиво покачал очками декан. А пальцы-то как пляшут! Как он не устаёт? Словно прочитав мои мысли, он прекратил барабанить по столу, сплёл пальцы (стреножил коней, хи-хи!) и проговорил: – Что ж, раз такое дело… Как не пособить? – Он выудил из недр стола некую бумажку и нечто, похожее на печать. – Тем более, полномочиями кое-какими наделён… Тэк-с! – Декан резво начеркал на бумажке, плюхнул печать и протянул бумагу мне. – Беги, получай лекарство!
Это был рецепт. Сукин сын Петрович выписал мне анаприлин! Я изобразил на лице облегчение.
– Спасибо, Дмитрий Петрович! Огромное спасибо!..
– Ну-ну, хорош. Мама лучше пусть выздоравливает поскорее.
Пятясь, низко кланяясь и брызжа слюной, которая извергалась из меня в процессе благодарности, я удалился, оставив Петровича с его мыслями о том, что все мы должны помогать друг другу. Хотя бы иногда.
***
Лекарство в аптеке мне выдали без проблем. Плюс ко всему очереди почти не было – так, одна старушонка покупала пилюльки да чахлый юноша с лицом лошади стоял за презерва-тивами. В общем, всё шло хорошо, словно нечто хотело обеспечить полную гарантию тому, что я задумал. Мне было легко, но одновременно и страшно, ибо никогда бы не смог представить, что докачусь до такого. Не знаю, оправдывает меня это или нет, но меня вынудили, дорогие и близкие. И если я терял рассудок, я не виноват.
После аптеки я заскочил домой и прихватил деньжат. Для шампанского. Думаю, трёх бутылочек вполне достаточно, да и анаприлин лучше растворится в шампусике, нежели, скажем, в водке.
Словом, всё было готово. Как говорят в слащавых мелодрамах, «сегодняшний вечер обещает быть прекрасным».
– Это точно! – усмехнулся я своему отражению в зеркале. – Дамы и господа, маски долой!
***
Ресторан «Панама» (это всё-таки ресторан, а не бар) собирал потихоньку студентов, готовых с размахом отметить дебильный юбилей дебильного института. Перед двойными стеклянными дверями околачивалась элита: Сеня, Мразь и прочее быдло. Партийная ячейка на перекуре, мать её!
– Шурик пришёл! – расцвёл Семён. – Как мы тебя ждали! Только тебя и ждали, братан! Давай, закуривай, покалякаем, пока шуры-муры!
– Держи свой отстой! – Мразь протянула Кипелова. – И запомни: товарищество – дело святое… И не надо денег.
– Благодарю, – сдержанно молвил я. Достал сигарету и присоединился к общему разговору. Вернее, я просто стоял и слушал всякую херню про баб, автомобили и сотовые телефоны. На меня «наездов» не было, что не могло не радовать, и я мимолётно подумал, а не послать ли к чертям мою задумку, однако вспомнил вовремя об унижениях, свалившихся на мою голову благодаря тем, с кем я сейчас стоял и курил. Нет уж, пути назад быть не может.
Из ресторана то и дело выходили стайками другие студенты – покурить, поссать и прочее. Видимо, ожидание предстоящей пьянки действовало на нервы. Наверняка все ждали, когда «партбоссы» закончат «тереть базар». Очень их, понимаете ли, уважали.
Наконец окурки полетели на тротуар, и элита начала втягиваться в двери «Панамы».
– Пойдём, Шурик, – хлопнул меня по плечу (второй раз за день!) Семён. Чего это он? Никак подобрел? Впрочем, насколько я знаю ихнюю породу, твари явно готовили для меня подвох. Ха, кто кого!
***
Началось всё неплохо, по крайней мере, по моему худосочному плану. Когда я вытащил три пузыря шампусика, все довольно взвыли. Видать, надо время от времени подбрасывать падаль, – а стервятники найдутся. Никто не обратил внимания на то, как плохо держится фольга на горлышке, а проволока, перекручивающая пробку, и вовсе ни на что не похожа. Двадцать четыре человека получили свою порцию моего сюрприза.
Семён, эта гнида, держа бокал, поднялся и вскинул свободную руку.
– Дамы и господа, минуточку внимания! – Бормотание мгновенно стихло. Ещё бы – босс заговорил. – Офигенно рад вас всех здесь видеть, особенно Александра Кочнева, наконец-то влившегося в наши ряды! – К концу фразы поднялся гул, закончившийся дружным рёвом. Подыгрывая Сене, я встал и, приложив руку к сердцу, принялся раздавать поклоны с идиотской лыбой на лице. – Ну ладно, Саня, чего уж!.. – Я сел. – Теперь мы слаженный коллектив, скреплённый клятвой Гиппократа, и, думаю, мы друг друга не подведём. За нас и за наш институт! Ура!
– Ур-ра! – гаркнули мы.
И понеслась душа в рай.
***
Как это водится на вечеринках, наша компания спустя три рюмки разбилась на кружки по интересам. Одну бабу уже уволокли в туалет - блевануть перед следующей стопкой; кое-кто из парней приобнял девушку и вёл с ней задушевную беседу; гоп-тусовка Одинцова и Мрази зациклилась на «общих» делах и воровской теме.
А я ждал.
Анаприлин пока никак себя не проявил, и я всерьёз начал беспокоиться о своём плане. Неужели всё зря? Кажется, нет. Вон одна из моих сокурсниц бежит из сортира, Ольга Наделяева; она уводила проблеваться Надю, – тварь, которая жаловалась на свои никотиновые корявки.
Что-то случилось…
– Ребята, там Надьке хреново! – задыхаясь, выпалила Ольга и вильнула жопой в сторону туалета.
– Чё такое?! – разявил рот Сеня, встал и поставил рюмашку на стол.
– Да быстрее! Я не знаю, что с ней, но она чуть не падает и за грудь держится! Чё-то с сердцем!..
Дальше говорить не стоило. Семён, хоть и говно редкостное, рванул в сортир… как вдруг рухнул, вытаращив зенки и ловя ртом воздух.
– Грх-х!.. – выдохнул он, цепляясь за белый воротничок рубашки.
– Сеня, ты чё, блин?! – Мразь подскочил к нему. – Братан!
– Дышать… больно… сердце… – прохрипел тот.
– Братва, гляньте, чё там с Надькой! – крикнул через плечо Андрей.
Две бабы кинулись в туалет. Тем временем кто-то из оставшихся девушек расстегнула Семёну рубашку и принялась за массаж сердца. Идиотка! У него сердце ещё само работает, а она – массаж! Давай-давай, детка, помоги ему сдохнуть поскорее.
Я двинулся к сортиру – как там обстоят дела? А дела оборачивались весьма хреново для Наденьки – она лежала головой в луже блевотины, вперяя невидящие очи в потолок. Бабы, находившиеся подле, рыдали навзрыд, размазывая сопли по щекам. Увидев меня, они ещё больше зауросили. Одна, захлёбываясь, пыталась сказать:
– Надя… а-а!.. она… а-а!
Я замер, демонстративно с интересом разглядывая стеклянные глаза Надежды Веселковой, потом сплюнул и констатировал:
– Сдохла. – Из кармана моего пиджака появился обыкновенный столовый нож. – Как и вы!
Сразу до них, видать, не дошло. Дошло только через несколько секунд, когда одна из них, булькая и хрипя, брякнулась об пол, орошая туалет кровью из перерезанного горла. Вторая выкатила глаза, глядя, как я делаю второй рот этой суке, а после начала втягивать воздух, – чтобы тупо заорать. Я разве кретин – позволить ей это? Нет. Посему я воткнул ножик ей в грудину со всей дури, на которую был способен. Грудина – это вам не горло, удар должен быть сильным. И у меня получилось. Девушка выпустила воздух из лёгких со свистом, дрыгнула стройными ножками (чего у них не отнимешь – так это их ножек), схватила меня за пиджак, а я развернул лезвие в ране и резко дёрнул. Нож выскочил, как пробка из бутылки шампанского – с чпоканьем и пеной, очень багровой пеной, знаете ли. Контрольный удар в ухо заставил тварь прекратить бороться за жизнь. Она икнула и шлёпнулась в лужу собственной крови и крови её подружки.
Ладненько, с ними покончено. Остался двадцать один человек, если Сеня не загнулся, пока я трудился с девахами. А труда-то было – раз, два, чик, чик!.. Переживал только попусту. Свиней и то сложнее заколбасить, ей-богу!
В зал я решил пока не возвращаться. Сейчас всё равно хватятся девок и пойдут разведать, как там у них дела. А они мертвы! У-ха-ха! Я буду ждать. Хорошее место – сортир. Прям как ловушка Конструктора из фильма «Пила». До Конструктора мне далеко, но вырезать толпу говнюков я очень постараюсь, мамой клянусь! Всё равно они все мрази. Хлеба и зрелищ им подавай. Всё вам будет, нажрётесь и насмотритесь. Как кроликов порешу, на фиг.
…Чу! Слышу голоса. Они приближаются. Хотите узнать, как там ваши мокрощелки? О, да это же Мразь с Оладьей! Но что с вами? Вам плохо? И дело здесь не в водке, которую вы уже записали в «палёнку».
…Андрей и Оладья явно не ожидали такого дерьма – три трупака, везде кровь… и я, выскакивающий из кабинки и протыкающий шею Мрази. Буду резать, буду бить, всё равно тебе не жить! А чего это Оладушка заверещал аки баба? Держи штык в яйца!
Визг Оладьи перешёл в диапазон ультразвука. Я выдернул ножик из паха Оладьи и повторил процедуру в район пупка. Но даже когда ублюдок упал, я ещё несколько раз ударил, фактически раскромсав упыря. Хорошо в стране советской жить!
***
Через пять минут в мою ловушку заглянули Ольга, Иринка и Светлана, поплатившись: а) первоя схлопотала аккурат в сердце, лишилась глаза и мизинца; б) Ирочка приобрела второй ротик; в) Светка получила нож в аорту. Убить их оказалось не труднее, чем предыдущих – больше пачкотни, нежели труда. Однако, сидя на трупе Ольги и отрезая ей хлебным ножом палец, я понял, что пора выбираться в зал – девять человек, считая меня, задержались в туалете. И это, согласитесь, уже подозрительно. Так что пора «в люди». Пиджак отяжелел от впитавшейся крови, но в полумраке зала, в мерцании светомузыки кровь будет невидима.
Теперь вопрос в другом – обслуга: повар и официантки. Что бы такое придумать? Ага!
Я вышел из сортира и направился в кухню. Над многочисленными кастрюлями и сковородами покачивался повар – крепко сбитый бугай лет сорока, ловко орудующий кухонными прибамбасами. Две молоденьких официанточки вились вокруг него, как оводы возле быка.
– Здрасьте! – весело поприветствовал их я. Повар что-то буркнул в ответ, не отрывая взгляда от шипящей маслом сковороды. – Там у нас закусон заканчивается.
– Ну вы и жрать, студенты! – проворчал повар и обратился к официанткам: – Несите им пельмени.
Те со скоростью пчёлок нагрузили подносы и исчезли в тёмном зале. То, что надо. Едва они скрылись, как кипящее масло с котлетками полетело в рожу повара. А уж как он заорал – медведь бы зарыдал от зависти. Не стал я мучить бедолагу, и потому перерезал ему глотку.
Дальше пошло как в сортире – официантки заходят, и я их режу, как поросят, выхожу из кухни, не забыв спрятать тела в огромном холодильнике и помыть белы рученьки. Больше нам обслуга не понадобится.
***
Сеня Одинцов уже не лежал – он сидел. Мажорчик был так плох, что ни в сказке сказать, ни пером описать, хотя глазами лупал. Другим тоже поплохело, но до Семёна им было куда как далеко. Парень медленно и верно отдавал концы – ласты склеивались, как говорится, а коньки вот-вот должны были быть отброшены. На сей полутруп смотреть было приятней, чем на голую бабу, разве что эрекции не возникало. Замечательный, чудесный вечер!
Увидев меня, Женька Протасов, «шоха» Семёна, вскочил со стула.
– Ну как там?
– Да всё путём. Сейчас Надюха оклемается и продолжим. А пока давай накатим по одной.
– Не-а, – помотал головой Женька, не подозревая, что возражает последний раз в земной жизни. – Водка палёная, видать. От неё Сеньке фигово.
– Тогда бабского винца дерябнем, – продолжал я.
– Давай, – махнул Протасов рукой, – а то сколько можно ждать!
Мы накатили. Когда я разливал вино, Женя вертел башкой, и мне удалось сыпнуть остатки анаприлина в его бокал. Хе-хе! Получай, фашист, гранату!
После вина захотелось курить, и мы вышли из ресторана. Тут-то засранца и прихватило.
– Саня, зови кого-нибудь! – испуганно задышал он, да так часто, словно перетрахался с целым кунвзводом. – Хреново!.. – Он плечом прислонился к стене, прижав руку к груди.
Чавк! Нож вошёл в левый бок Протасова, как в масло. Женя дрыгнулся и начал заваливаться. Я подхватил этот без пяти секунд труп, удерживая его на ногах. Пришлось тащить его за ресторан и бросить в урну. Тяжёлый, гад! Слава Богу, никто не видел, как Евгений благодаря мне «дал дуба». Был «шестёркой» и подох как она же. Кесарю кесарево. А пока меня беспокоит, чтобы никто не посетил туалет с восемью жмуриками.
Из ресторана донёсся короткий девичий визг. Упс! Кажись, посетили.
Я опрометью кинулся в недра «Панамы».
***
Всё тип-топ. Просто Сеня опять хлестанулся на пол – со стула, башкой вперёд. Последствия: разбитый лоб, нос и (моя версия) преждевременная кончина. Вокруг партийного босса суетились все.
– Звоните в «скорую»! – раздался из толпы крик.
Какой-то умник догадался набрать номер «скорой помощи» по мобильному. Я похолодел. Всё могло пойти крахом, если сюда нагрянут белохалатные…
– Чёрт, связь не ловит! – Звонивший поднимал телефон и опускал, водил им из стороны в сторону, чуть ли не в жопу совал, но сигнала не было.
– Пошли на улицу! – крикнул я ему.
Наивный дурачок меня послушал. Не стоит, думаю, говорить, что с ним стало. Он тоже отправился на помойку – вместе с Женей кормить крыс и бродячих псов.
– «Скорая» сейчас будет! – обронил я, вбегая в зал.
– А чё там с Надькой-то? – догадался поинтересоваться очередной простофиля.
– Пойдём, узнаем, – предложил другой.
– Я с вами! – естественно, ввернул я.
Через минуту двумя трупами в сортире стало больше. Любопытство кошек губит, ребятки. Только вот надоело мне вас кромсать. Пора по-интеллигентней вас «мочить», что ли…
На этот случай я припас гитарную струну. И ещё кое-что…

***    
Шорох в главном зале «Панамы» нарастал. Удачно вышло, что такое заведение не содержало охранников, иначе, сами понимаете, моя идея потерпела бы фиаско. В этот вечер ресторан был отдан до утра в полное наше распоряжение.
Первой неладное почуяла Оксана Гармашева. Именно она увидела под ногами воду, ручьём бежавшую из сортира. В неверном блеске светомузыки она не заметила только, что вода с разводами.
– Чё за хрень? – недовольно протянула она.
– Эй, да тут потоп! – воскликнул некто.
– И где, наконец, «скорая»? – ныл другой, хлюпая в воде и не подозревая, что бедному Семёну на хер не нужны никакие врачи – чувак давным-давно отдал Богу душу.
– Пойдёмте на улицу, – предложил Дутый.
– Может, проще узнать, что там случилось в сортире? Глядишь, кран прорвало? – сказал его корефан Петька Власов.
Действовать пришлось быстро, благо, я уже продумал дальнейшее. Я взял со стола пустую бутылку, добрёл, плескаясь, до стереосистемы, и врезал по лампам бутылью. И то, и другое разлетелось вдребезги.
Дима Билан продолжал стонать, когда зал погрузился во мрак. Дутый и Петька споткнулись обо что-то и одновремен-но матюгнулись. Бабы, как им и положено, ахнули.
– Чё за ботва? – вякнул Власов.
Я толкнул колонки в воду. Бум! Бам! Танцуйте, господа!
Ресторан словно взорвался. Парни орали, бабы визжали. Сам я вскочил на стол, хотя, пока добежал до него, меня успело основательно тряхнуть.
Есть такое выражение: «Дело пахнет жареным». Жареным засмердело так, что озон и палёное свербили нос и горло, однако я уже никак не мог остановить процесс. Люди живьём зажаривались – в центре Читы, в ресторане.
Где-то хлопнуло – очевидно, не выдержали пробки. Дым начал заполнять помещение. Мои жертвы попадали в воду, распространяя тление. Многие были живы, но даже оставь я их так, большинство стали бы инвалидами на всю жизнь.
Я спрыгнул со стола. Пора было кончать. Делал я всё быстро, но аккуратно – месть необходимо смаковать. Ни один не умер одинаковой смертью. Гармашевой потребовалось всего лишь удалить язык и глаза; Дутого я удавил струной, а его другана Власова забил ногами; кто-то был пригвождён к столу вилками, кому-то я переломал руки и ноги стулом… Господи, всего и не упомнишь! Воды не было – её заменила кровь, море крови, а тела – острова. Целый архипелаг! Я рассмеялся. А и молодец я! В одиночку укокошил две дюжины человек. Хоть в Книгу Рекордов пиши!
Однако наслаждаться некогда. Скоро их найдут, а меня средь них не будет, и начнётся охота. Когда меня поймают, суда я не увижу – меня линчуют на первом же попавшемся дереве родители и друзья этих ребят. Так что рвать когти надо незамедлительно.
А вообще, нервный я какой-то стал.
КОНЕЦ.
Рукопись рассказа я показал Димке. Он читал её до вечера, – прерываемый приходом медсестры или визитом врача, и в таких случаях он тут же прятал листки с рассказом под матрас. На всякий случай. А когда ознакомление с «Гневом…» было окончено, Дмитрий посоветовал незамедлительно убрать рукопись с глаз долой.
– Если её прочитает Сергей Петрович, черти бы его драли, – говорил Дима, – то дополнительные тесты тебе обеспечены. Смекаешь?
И я ещё как смекал. Представил, как рассказ попадает в руки главврача, после чего Сергей Петрович потирает липкие ладошки и с довольным, гад, видом объявляет меня пациентом №1 – моя первая премия в области литературы. Сергей Петрович в таких вопросах держит руку на пульсе, будьте уверены. Так что Димка мог меня и не инструктировать. Впрочем, Дима сам учудил. В день моей выписки панк-рокер подошёл ко мне во время Великого Перекура На Крыльце. Выглядел он как-то чересчур застенчиво, а глазки поблёскивали – такое лицо обычно бывает у людей, замышляющих либо пакость, либо дело-о-котором-я-только-тебе-расскажу. Он молча, без всяких комментариев, протянул мне пачку тетрадных листков, исписанных каллиграфическим почерком, и, сказав только: «Оцени», быстренько исчез в утробе больницы.
Я посмотрел на добрую пачку бумаги в моей руке. Это был рассказ, без сомнений, написанный Димкой. Вот чудак! Никак мне обзавидовался? Недуг, который загнал его в «дурку», видать, не долечили. Эх, горемыка несчастный!..
У меня было время оценить Димкину «нетленку» – и тут же все подозрения насчёт зависти и прочего отпали сами собой. Дмитрий начеркал пародию на «Собачье сердце» Булгакова – интересно, а чего ещё ждать от панка? Смешно, пошло, – но это всего лишь стебалово над классикой (кстати, прочитай я сей «шедевр» Димки при других обстоятельствах, я бы его не одобрил). Вот оно.
Дмитрий Корякин.
СОБАЧИЙ ЛИВЕР
У-у, fuck! Что за ерунда происходит?! Почему же так больно?! Ой, блин, хреново, кто бы только знал! Ударил шоферюга ублюдочный меня сапогом по морде – меня аж шмякнуло об бетонную стенку, чуть в коровью лепёшку не размазало… О, как больно, как больно!.. И за что эта гнида меня, ума не приложу. Ну тявкала на его футболку, и что? Не фиг носить футболки с изображением тигра – тигры, как известно, из кошачьих, а собаки, особливо суки, на дух не выносят этих гадов. Кобели-то ладно, хер с ними, у кобелей это враждённое, они даже, скоты, друг с другом совокупляются, сама видела…
А ведь как всё хорошо начиналось. Выбралась я сегодня из мусорного бака, пожрала (завтрак – промаслившаяся туалет-ная бумага с остатками фекалий), посрала, прилизалась… А тут этот шофёр пузатый подъехал на своём говновозе и опошлил чудесное утро – ногой мне в рожу!.. Ну, сволочь, держись, я твоего тигра запомнила, кранты будет и ему, и тебе!..
Эх, чего только со мной не вытворяли! Меня даже озабоченный троцкист совратил, – видимо, он так свои идеи подтверждал…
А вот это уже не гад, не зоофил какой-нибудь. Ишь, какие кроссовки у него! И куртка из натуральной кожи. На лице румяна, на ногтях – лак. Не, не зоофил, просто немножко странный. И глаза похотливо блестят. Особенно когда в меня упираются. Нет, не зоофил, точно не зоофил! И чеховская бородка, а не какая-нибудь надлобковая фигня… Да-да, подойди, дяденька!.. Мать Мария, Иосиф и Иисус! У тебя чипсы! А ну-ка, дай кусну… Ой, блин, как вкусно, как они хрустят, ёлы-палы!.. Кто сказал, что язык – не эрогенная зона? У меня язык, пищевод, желудок и кишка – сплошные эректильные центры. Возьми меня к себе домой, мужик! Уж ты-то точняк не будешь меня дубасить по харе ногами…
Господин с чеховской бородкой долго стоял и смотрел, как лахудра пожирает чипсы. Когда она закруглилась с трапезой, он ласково спросил:
– Ну как? Вкусно?
Лахудра завиляла вонючим хвостом и взвизгнула.
– Вот и ладненько  – тем же голоском обронил господин… и с размаху врезал сучке кроссовком аккурат в лоб. Собачку отбросило к урне с мусором, глазёнки её окосели, и последней её мыслью было, перед тем, как отрубиться: «Как подло».
***
Дома профессор Трансвестико швырнул собаку на рабочий стол.
– Фроня! – окликнул он домработницу. – Когда это тело очухается, дай ему оладий тёти Гали.
– Оладий? – разинула рот Фроня. – Да я их лучше сама съем – такое добро на псину переводить!
– Добро, говоришь? Хм… Ну, ладно, я тебя предупредил, только прошу-с не ныть, ежели обкакаешься чересчур жидко.
***
Когда лахудра очнулась, первым её ощущением было, будто она находится в трюме корабля – штормило собаку не хило. Вдобавок, что-то стесняло движения в районе задницы и это что-то, как оказалось, называлось иглой капельницы.
«Чё за фигня? – Собака заозиралась. – Это чё, дом этого подлеца?» Морда немилосердно болела. «Нихера он мне дал! Тот шоферюга просто ласковый тюльпанчик по сравнению с ним. Как он мне!.. Уважаю!»
– Оклемалась? – раздался сверху голос. – Наверное, плющит от наркоза! Хе-хе!..
Собачка стеклянными глазами посмотрела на говорившего. Лицо этого хмырька, чаморошного, как гнилой гриб, пересекал шрам, похожий на обвисший пенис. Над верхней губой виднелась щёточка соплевидных усиков, а волосы были зачёсаны налево. Глаза, не менее похотливые, чем у подлеца с чипсами, излучали толику садизма. Под взглядом этих глаз псину мигом отпустило – такой взор она частенько наблюдала у зоофилов.
– Как это вы, Модест Фёклович, такую красавицу подманили? – зашевелил усиками хмырёк.
– Лаской-с, уважаемый доктор Обрюхаль, исключительно предварительной лаской-с! Сначала ушки, шейку, грудку, ниже, а потом контрольный удар в лоб!
– А попку?
– Попку, почтеннейший, пусть пролетарий ей лижет. Через задницу ничегошеньки ни с кем и никогда не поделаешь. Я это утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они думают, что жополизание им поможет. Ха, наивные глупцы!
Собачка подняла голову. Какой-то кашель, сморкание и пуканье слышались по всей квартире. Модест Фёклович, не обращая на эти звуки ровно никакого внимания, спокойненько курил папиросину, источающую вонючий дым. С каждой новой затяжкой Модест растягивал рот в идиотской ухмылке, а под конец и вовсе захихикал, хотя, кроме дворняги, в кабинете больше никого не было.
«Чего это он?» – недоумевала псина.
– Приколись, кабыздох, – обратился к ней Модест. – Я представил, как я тебя режу на ремни! – И вновь хихиканье дебила. Наконец он успокоился и встал с кресла.
– Эх, маловато дури!.. Ну, ладно, пойдём принимать.
Собака поднялась на дрожащие лапы, покачалась и вдруг резко обгадилась.
– Иисусе! – заверещал Модест. – Ты чего?!
«Грёбаные чипсы!» – проскулила сука. Модест лишь махнул рукой и вышел из кабинета. Собака, не долго думая, двинулась следом. Такой вот толпой они пришли в приёмную Модеста. И там такое началось!.. Припёрся какой-то трансвестит. Модест, заставив его раздеться, совал ему пальцы в зад, потом этими же пальцами щупал ему язык…
«Мать честная, куда я попала?» – офигевала собака.
Затем к профессору заглянула бабенция с гигантской грудью и заценила новоявленного питомца Модеста Фёкловича. Покуда Модест пропадал в лаборантской, бабенция пыталась впихнуть несчастную псину к себе в сумочку. Сумочка предназначалась не для собак, но бабенция этого не знала и продолжала ввинчивать собачку. Модест появился вовремя, псину вытащили – уже на грани нервного срыва.
«Так низко, так подло, так гнусно!..» – скулила она.
Часа через три болезные в конце концов прекратили шляться к профессору, и собачка наконец могла спокойно вздремнуть. Дрыхла она недолго. Почуяв, что лапы оторвались от пола и задул встречный ветер, она продрала глаза и узрела приближающуюся дверь. В третий раз за день лоб соприкоснулся с чужеродной материей. С визгом дворняга впорхнула в помещение, где ещё не была и где чрезвычайно вкусно пахло.
– Однако, доктор Обрюхаль, – услышала она сквозь туман боли, – если я не ошибаюсь, это было классическое пенальти. Ну право, можно же было доставить животное в столовую и более элегантным способом!
– Каюсь, профессор, – отвечал Обрюхаль, – однако видели, как красиво полетела?
– Дело мастера боится, – согласился Модест. – А пока наливайте-ка, родный вы наш, водки!
– Водку мы вчерась выхлебали, – огорчил Обрюхаль.
Модест удивлённо вскинул брови.
– Все десять литров?! А почему сегодня я этого не чувствую?
– Дак вы весь день свою херню курите.
– Блин, досадно… А самогон? Самогон остался?
– Обижаете, Модест Фёклович! Три канистры ждут очереди!
– Ну и ладненько! – Профессор рявкнул в сторону распахнутой двери: – Фроня, ёкарный бабай! Жрать неси!
Пока Фроня бегала туда-сюда, таская пельмени, супчик с потрошками, плюшки, колбаски, сырок и консервы, профессор Трансвестико опять закурил вонючую папиросу. Предложил он закурить и Обрюхалю, но тот отказался – чересчур быстро и слишком вежливо.
– Что, даже «паровозика» не желаете-с? – сделал озада-ченное лицо Модест.
– Нет, спасибо.
– А бульбулятор?
– Благодарю покорнейше.
– А я вот предпочитаю перед едой раскумариться. Фроня пока всё стаскает, жрать как раз припрёт… Хи-хи… Какая смешная собачка…
Вскоре Фроня принесла всё для закусона. Первым делом Обрюхаль расплескал в два гранёных стакана самогонку – до самых краёв, как любил профессор.
– Ну, Обрюхаль, будем. – Модест подцепил одной рукой стакан, а другой немытыми пальцами почесал в паху.
Они жахнули.
– А теперь рукавом, Обрюхаль! – затараторил профессор. – Рукавчиком… Глубже! Сильнее!
Обрюхаль последовал его совету.
– Ну, как? – засветился Модест Фёклович. – Ништяк?
– Это бесподобно, – с чувством ответил доктор.
– Ещё бы… Заметьте, Обрюхаль: закусывают только обрезанные большевиками евреи. Уважающий себя человек занюхивает исключительно рукавами. Ну-с, начнём жрать-с, пожалуй!
Коллеги зачавкали.
– Хавчик, Обрюхаль, надо тоже уметь жрать. А некоторым, представьте, даже жрать нечего! И если вы, мой друг, заботитесь о своём жидком стуле, мой вам совет: не говорите за столом на всякие нечистоплотные темы. И, Бога ради, не делайте перед обедом себе клизму!
– Дак ведь… очиститься надо.
– А вы забейте!
Через полчаса столовая вновь наполнилась вонючим дымом. Вслед за этим из соседней квартиры за стенкой донёсся пьяный ор.
– Твою мать! – сплюнул Модест Фёклович. – Началось опять!
– Акститесь, профессор, – успокаивал Обрюхаль.
– Как это акститься? – возопил тот. – На дворе финансовый кризис, с «травой» голяк, цены растут, а они, – Модест ткнул в сторону поющей квартиры, – они, на хер, водку пьянствуют и застольные песенки орут! Кому это нужно? Угнетённым неграм? И почему это пролетарий блюёт на ковёр в подъезде?
– Беспредел, Модест Фёклович!
– Херня, – уверенно возразил профессор. – Беспредела нет. Беспредел – это когда пьёшь и какаешь где попало.
– Контрреволюционные вещи говорите, – заметил Обрюхаль.
– Херня, – тем же тоном ответил Модест. – Никакой контрреволюции. – С этими словами профессор достал из-за пазухи портмоне и выудил оттуда несколько банкнот. Накло-нившись к Обрюхалю, Модест шепотком повторил: – Никакой контрреволюции! – И всучил доктору деньги.
– Действительно, никакой контрреволюции! – довольно согласился Обрюхаль, липкими пальчиками принимая рубли.
– Вот и ладненько! – откинулся в кресле профессор. – А пока схожу-ка я на какой-нибудь рок-концертик. Давно их не посещал… Вещь, бля!.. А вы, коллега, смотрите – как только подходящий жмурик, тотчас в спирт и сюды!
– Об чём вопрос, профессор! – заверил Обрюхаль.
Обед был окончен. За это время собачке не перепало ни унции мяса, ни грамма «Бородинского».
***
С рок-концерта Модест Фёклович пришёл в самом лучшем расположении духа. Впрочем, сей дух чуть был не сломлен визитом троих особенных посетителей. Все одеты, как тюремные черти – грязно и скромно. Вошедшие в кабинет профессора стеснительно мялись у двери.
– Здрасьте, здрасьте… – вразнобой и тихо поздоровались они.
– Здоровей видали! – бросил Модест. – И зря вы, господа, шляетесь по улицам в тапочках. Ведь сейчас зима, и нормальные чуваки ходят в кроссовках… Кстати, чем это от вас несёт?
– Мы не господа, – буркнул самый молоденький.
– А я не товарищ! – выплюнул профессор. – Слышь, а ты кто – мальчик или девочка?
Сопляк опять застеснялся:
– Я… это… не знаю…
– Тогда я буду звать вас «существо»… А с какой целью вы нагло вторглись в мои скромные восьмикомнатные хоромы?
Троица запереглядывалась.
– Что, опять попрошайничать пришли? – злобно оскалился Модест Фёклович. – Оборзели, фраерки?
– Профессор, мы тут посовещались, и я решил, что пора бы уже и комнатёнкой поделиться. Мы бедные студенты и мы…
– Вы попрошайки и бичи! – перебил Модест. – А насчёт комнаты – мне и самому мало! Я хочу ещё бассейн, сауну и автомобиль в комплекте с подземным гаражом!
– А ты не треснешь, буржуйчик? – офигел один из троицы.
– А не пошёл бы ты, батенька в прямую кишку? – парировал Модест.
– Позвольте, профессор… Я, как студент пятого курса, хочу сказать, что… – вякнуло существо.
– Ничего не дам, гады! – показал им кукиш профессор Трансвестико.
– Тогда купите хотя бы парочку номеров «Плейбоя».
– Не буду.
– Почему?
– А на хрена?
– Мы зарабатываем на «Роллтон»!
– Гнусная пища!
– Но не вы же её кушать будете!
– Я медик и я беспокоюсь о ваших желудках!
– Мы сдохнем от голода быстрее, чем схлопочем язву желудка!
– А мне насрать!
– Мерзкий вы всё-таки тип, Модест Фёклович! Ничего, придёт день, и мы станцуем джигу на вашей могиле!
– Сдрисните, – зевнул Модест. – Фроня! Проводи попрошаек!.. Задолбали, блин! Ходют и ходют, топчут и топчут, нагребут полные тапки снега и идут – и не куда-нибудь, а прямиком ко мне!
Вдруг его яростные мысли прервал крик Обрюхаля:
– Модест Фёклович! Жмурик!
Профессор аж подавился слюнями.
– Когда помер?
– Час назад! Текайте в морг!
– Ой, бегу!.. Обрюхаль, а вы пока собачку прибалтывайте!
– Есть!
Профессор, хлопнув дверью, исчез. Обрюхаль цоканьем и свистом подозвал к себе псину, почему-то одну руку пряча за спиной.
«Чего это он?» – не «догоняла» собака. Ласковая тень упала на неё, лаской горели очи доктора Обрюхаля. А потом он резким движением вытащил руку из-за спины, явив на свет Божий бейбольную биту.
– На! – И он вмазал несчастной псине аккурат в лоб – в четвёртый раз за этот злополучный день. Мир закувыркался, сместились оси координат, а следом наступило ничего.
***
Собака лежала на операционном столе, раскинув лапы и высунув шершавый язык. Брюхо её было обрито, и теперь доктор Обрюхаль надругался над ним опасной бритвой. Рядом возвышался, плотоядно ощерившись, профессор Трансвестико, время от времени говоря:
– Обрюхаль, короче, слушай внимательно, говорю два раза, больше повторять не буду. Я ей вскрываю печёнку, ты мне подашь эту загогулину, забыл, как называется, и мгновенно зашиваешь брюхо степлером. И не тормози!
Сказано – сделано. Как только было произведено вскрытие, доктор сунул в руки Модеста глистообразный отросток, и когда профессор впихнул невпихуемое в глубины чрева собаки, доктор огромным степлером принялся закреплять края раны.
– Ну, как она, в норме? – спросил Модест Фёклович.
– А фиг её знает!
– Фроня! – заорал профессор. – В темпе вальса забей мне папиросину! Чую, расслабиться надо…
***
История болезни бездомной собаки, подобранной профессором Трансвестико на безымянной помойке.
«20-е декабря 1930 года.
Подопытная собака, приблизительно сука трёх лет от роду. Порода – бомжатина какая-то. Кличка/оперативный псевдоним – э-э… ну, пускай будет Эльза. Шерсть – Боже мой, не мылась с рождения. Многочисленные побои неизвестного происхождения. Жрёт за троих. А так всё тип-топ.
21-е декабря.
В 10 вечера произведена нелегальная операция по системе «плагиат профессора Трансвестико». Под бейсбольным наркозом в печень Эльзы была впихнута штучка без названия, взятая у дохлого алкаша тридцати лет и хранившаяся до операции в чистом спирте. Ночью после операции с Эльзой началась твориться всякая ахинея – она скулила, писалась, какалась и чего-то хотела.
22-е декабря.
Собаке совсем плохо. Помогла биологически активная добавка (далее – БАД) профессора Трансвестико «Canabis papirosus», частенько принимаемая самим профессором.
23-е декабря.
Эльзе опять стрёмно. Может, пора её покормить, ведь со дня операции прошло уже почти трое суток.
24-е декабря.
Сегодня Эльзе получше. Жрёт, как прорва.
25-е декабря.
Эльза внезапно и резко облысела. Голую собаку видим впервые. Эльза стесняется.
26-е декабря.
Собака теперь совсем и не собака. Лапы за ночь превратились в красивые кривые женские ножки, соски стали титями… Короче, натворили мы с профессором делов!
28-е декабря.
Эльза отчётливо произносит слово «нелч», даже не произносит, а трындит его целый день. Профессор расшифровал это слово и сказал его Фроне. Фроня покраснела и захихикала. Дура!
29-е декабря.
Сегодня профессор накурил Эльзу БАДом. Оба ржали, как полные идиоты.
31-е декабря.
Эльза и Модест вылакали весь самогон ещё до боя курантов. Профессор спал под столом в своём кабинете со спущенными штанами, а экс-собака, но та ещё сучка, кемарила в ванной.
1-е января 1931 года.
Чернила кончаются.
Приложение: недокуренный бычок папиросины с остатками БАДа.
Доктор Обрюхаль.
***
Наступила середина января. Пьянка в квартире Модеста Фёкловича не прекращалась с Нового Года; наконец-то втянулись Обрюхаль и Фроня. Самогонный аппарат едва успевал гнать пойло. И, несмотря на всё это безобразие, профессор умудрялся принимать больных, которые частенько подключались к общему застолью.
Слухи о таинственно объявившейся Эльзе достигли самых глухих уголков Москвы. Однажды Модест открыл газету и вычитал заметку:
«У многоуважаемого профессора Трансвестико, видимо, много денег, раз он может позволить себе выкупить проститутку. Милый шалун! Что теперь твориться в восьми комнатах его квартиры?..»
– Блин, досадно! – буркнул профессор. – Опорочил честь Эльзоньки! Нехорошо, ёлы-палы! – С этими словами он опрокинул в себя стакан самогона, после чего закурил папироску с БАДом.
Дверь кабинета распахнулась и вошла Эльза. Нескончаемые пьянки и тот же БАД превратили юную красавицу в натуральную ханыгу. Волосы она ни разу не мыла, зубы – не чистила, одевалась – Господи, помилуй. Вот и сейчас на ней висело допотопное платьице, на ногах бельмом торчали кирзачи, а голову венчала кепочка-ушанка.
– Я не понял, Эльза… Чё за ботва? – мутным взором вперился в неё Модест. – Кто тебя нарядил в эту херню?
– Фроня из своих вещей подарила, – икнула Эльза.
– Убожество, – прокомментировал профессор. – Ну, да ладно. Чего припёрлась?
– Паспорт хочу.
– Упс! – глазки профессора на миг прояснились. – Блин, в натуре надо ведь паспорт!.. Это я протупил!
– ФИО я уже себе придумала, – добавила Эльза. – буду зваться Эльзой Модестовной Сукиной.
Профессор аж закашлялся.
– Почему Сукина?! – еле выдавил он.
– Родовая фамилия, Модя!
***
– Слышь, Эльза, может, пора уже и завязать? – спросил через две недели Модест.
– Я требую продолжения банкета! – еле шевеля языком, заявила та. В каждой руке она сжимала по стакану технического спирта.
Модест Фёклович скрипнул зубами:
– Дорогуша, ты уничтожила за один только месяц годовой запас спиртного! Это ж охренеть!
– А чё, буржуин, жалко?
– А то! – Профессор выдавил скупую слезинку. – Сегодня встал с бодуна, а в погребе хоть шаром покати. Я, сука, что, должен по твоей милости ласты склеить?
Экс-дворняга презрительно хмыкнула.
– Кто ж от этого умирает?
– Собутыльнику бухло всегда надо оставлять! – горячо заявил Модест.
– Ой-ой! Больно надо! Захочу – и квартиру вашу пропью! - Эльза сплюнула на ковёр. – Тут вам не Зимний дворец, батенька!..
Шлёп! Ладошка профессора влепилась в левую щеку Эльзы.
– Сучка! – багровея, выдохнул Модест. – Последнее пропить хочешь?! Нет уж! Я лучше обратно тебе собачью селезёнку пришью, падла! – С этими словами Модест Фёклович схватил девушку за горло и выдернул её из-за стола. Разнообразные бокальчики, рюмочки и стаканы тревожно звякнули, когда Эльза растянулась на полу. – Я тебя, псина!..
– Не борзей, Модя! – пыталась «качнуть права» та.
– Отдыхай! – рыкнул профессор, и тут его «крышу» окончательно унесло. Он стал запинывать алкашку. Визг и скулеж разнеслись по всей квартире.
На звуки, доносящиеся из профессорского кабинета, явился доктор Обрюхаль. Сначала он стеснялся открыть дверь, полагая, что шеф приступил к действиям сексуального характера, однако вскоре понял, что стоны преисполнены боли – и распахнул дверь. Увиденное растопило в Обрюхале лёд, и садизм, с детства мучающий доктора, вспыхнул с новой, казалось бы, позабытой, силой. Обрюхаль тут же присоединился к профессору.
Через полчаса из трубы профессора Трансвестико повалил удушающий дым, настолько вонючий, что пролетающие мимо птицы падали на мостовую с захлёбывающимся карком. Говорят, уже ночью доктор Обрюхаль вытащил на помойку ящик с пеплом, запихав его в урну на самое дно, после чего, воровато оглядевшись, скрылся в подъезде.
ЭПИЛОГ
Через десять дней к профессору Трансвестико нагрянули гости – те самые попрошайки-студенты, которые пытались прописаться в его квартире и пропихнуть ему номера «Плейбоя».
– Здрасьте… – тихо произнёс один из них, больше похожий на девочку.
– Чего-сь надо? – Модест скрестил руки на груди.
– Эльзу хочу, – нагло заявило «существо.
– Хер тебе!
– Это почему ещё?
– Я её… это… кхе-кхе… выселил!
– Не гони, профессор, она тут!
– Век воли не видать, если я гоню.
– Слово пацана?
– Слово пацана.
Студенты заплакали и ушли. А профессор вернулся в кабинет, сел за стол, забил папироску с БАДом и закурил. С каждой затяжкой он шире и шире растягивал рот в лыбе, пока наконец не загоготал.

                7-12 апреля.
                Я знаю – что-то случится, я знаю – скоро что-то должно случится. Майк Науменко.
Наконец-то я в родном Балее. Кому как, а я не очень-то люблю отлучаться из городка, где родился и вырос, на долгое время, не говоря уже о том, чтобы уехать отсюда насовсем. И если здесь засилье уркаганов, гопников, грязи и радиации, то всё равно это свой корабль, который пускай и тонет, но уподобляться бегущим с него крысам я не намерен, а перелётной птицей быть не могу за неимением крыльев.
Итак, я дома. Результаты обследования в «дурке» я передал Жанне Аркадьевне, как мы и договаривались. А поскольку сии результаты показали, что я абсолютно психически здоров, заместитель судьи влепила мне выплату компенсации за моральный ущерб Виктору Сергеевичу Рыбакову в размере трёх тысяч рублей – дядя Витя, видите ли, чуток приболел после моего визита в Дом Культуры, и за лечение, само собой, платить обязан я. Да и фиг с ним, со сторожем! Главное, я свободен, словно птица в небесах, как поёт старик Кипелов, а для неформала свобода подчас дороже глотка воздуха – дышать разучимся, ежели захотите, но в застенках и кандалах захиреем. Это только гопота любит ныть на каждом углу о тюряге и никчёмности свободы – презираю такое быдло.
Друзья встретили меня, как полагается, с авоськами, набитыми портвейном. С Алёшкой Царенковым и Вовой Граниным я обнялся искренне, по-братски, и даже не вспомнил, что всего недели две назад мы с Севой их чуть ли не проклинали. Поэтому мы ввалились в Севкин гараж и изничтожили портвейн, не забывая иногда брать в руки инструменты и сбацать свои старенькие, проверенные временем песенки. До того расчувствовались, что Лёха после одной такой композиции, поблескивая пьяными глазками, заявил:
– Хочу на сцену!
Вовка хихикнул:
– А на сцену-то нам дорожка толстым шлагбаумом закрыта!
– Какого?.. – вытаращился на него Алексей.
– А ты у Стасика спроси! – показал на меня Вова стаканом.
Я вздохнул:
– Да уж, с «Горняком» мы полетаем. И с директрисой поцапался, и сторожа отметелил…
– Короче, накосячил ты, Стасик, по самое не балуй! – кивнул Сева.
– Слушайте, а чего вы об одном ДК говорите? – влез Лёха. – Чё, блин, мало в Балее точек, где бедным рокерам спеть не позволят?
– Интересно, сударь, где ж вы предлагаете проявить себя как музыкант? – ехидно осведомился Вова.
Алексей скорчил рожу.
– А кинотеатр «Космос»? Забыли, ёлы-палы?
Вот гад! В самую жилу попал! Как мы могли, действительно, забыть о «Космосе»? А впрочем, чему удивляться, если мы выступили там всего один раз – в самый-самый первый? Как это было давно! Примерно тогда же по Земле бродили динозавры.
– На днях пойду в кинотеатр и поговорю с тамошним директором. Он мужик, чёрт возьми, а не эта дурында из ДК, он поймёт! – стукнул по коленке стаканом Алексей.
– Ну, Лёшка, ты и сукин сын! – погрозил пальцем Всеволод
– Да, я такой, – скромно согласился тот.
Весь оставшийся вечер мы только и говорили о ещё не состоявшемся кон-церте группы «Calm», не подозревая, что судьба обломит нас, мечтательных молодых тупиц, по полной програме.
***                О директоре «Космоса» я слыхал, что это мнительный утырок, постоянно недоедающий от этой самой своей мнительности, а из любого житейского конфуза он способен был вообразить и написать сценарий конца света, после чего перечитать написанное и впасть в истерику. Такие личности зачастую нелюдимы, брезгливы и подозрительны. Но на своем рабочем месте они чувствуют себя корольками.                ***
– То есть, если я вас правильно понял, вы пришли сюда, заранее решив, что вам разрешат дать концерт под крышей «Космоса»? – усмехнулся, нет, ухмыльнулся Андрей Фёдорович – злорадно, по-хищнически, уставясь на двух молодых людей, как на конченых попрошаек.
Я и Вова смекнули, что от этого затянутого в дорогой костюмчик необюрократа ничего не добьёшься.
– Вам необходимо получить разрешение от районного отдела культуры, причём в письменном виде, и только затем уже приходите ко мне, – продолжал директор кинотеатра.
Мы переглянулись. Районный отдел культуры, мы это прекрасно знали, кишел гиенами Елены Сергеевны. Хрен нам, а не разрешение.
– Благодарим, – сухо сказал Вова, поднимаясь из кресла. – Вы нас поддержали, просто нет слов.
Андрей Фёдорович уловил сарказм, но не ответил, а лишь развёл руками – мол, рад бы помочь, да правила не позволяют.
Мы вышли на крыльцо «Космоса» и немедля закурили.
– Червь поганый, – подытожил Вовка.
И больше не было сказано ничего, покуда каждый переваривал сложив-шуюся ситуацию. Бессильный гнев заставил трястись мои руки. Возникло знакомое чувство – разнести вдребезги всё вокруг, всю эту долбанную Систему. Может, я и вправду псих? Но сколько же можно терпеть, прости Господи, это бюрократическое болото?
…Вдалеке показался куда-то спешащий человек. Я его замечал, как замечают муху на оконном стекле – равнодушно. Идёт себе господин, и хлопоты у него, наверное, почище наших.
– Стасик, хелло! – крикнул человек, поравнявшись с нами.
Я очнулся от дум. И едва не поперхнулся дымом от сигареты.
– Костик?! – И тут до меня дошло.
– Что это с тобой? – заулыбался журналист.
– Костя, иди сюда, дело есть! – заорал я, потом повернулся к ничего не понимающему Вовке. – Я придумал!.. Мы покажем им!.. Сделаем их!..


15 апреля.
Если бы каждый человек на куске своей земли сделал бы всё, что он может, как прекрасна была бы земля наша. Антон Чехов.
  Статья из газеты «Балейская новь».
«На днях мне совершенно случайно довелось послушать песни рок-группы «Calm». И сразу нахлынула ностальгия по закату 90-х. Ведь именно на то время пришёлся пик роста рок-музыки в нашем городе. Тогда один за дру-гим создавались творческие коллективы, воспитанные на легендах русского рока. Увы, до сегодняшнего дня не все группы удержались на плаву. Что же касается «Calm'а» (что в переводе с английского означает «штиль», «безветрие»), то его как раз можно отнести к категории стойких. О том, как и чем живут сегодня провинциальные рокеры, нам расскажет гитарист, автор музыки Станислав Спицын.
ВОПРОС: Насколько мне известно, «Calm» был создан в марте 1999 года. За пять лет состав группы неоднократно менялся. С чем это было связанно и как удалось сохранить коллектив?
ОТВЕТ: У каждого наступает момент, когда ему приходится выбирать между мечтой и реальностью. Поскольку заработать на жизнь музыкой в нашем регионе практически нереально, то многие постепенно отходят от любимого дела, устраиваются на работу, обзаводятся семьёй… То же самое было и в нашей группе. Но, к счастью, мы пришли к тому, с чего начинали. Сегодня «Calm» играет в том же составе, что и в 1999 году. Это бас-гитарист Алексей Царенков, Всеволод Викулов (ударные), я и ритм-гитарист Володя Гранин.
В: Почему группу назвали именно «Calm»?
О: Прежде всего, это связано с эпохой, в которую создавалась группа. 90-е, как вы помните, были нестабильными для России – повсюду полнейший беспредел. А нам как-то удалось всего этого избежать, не совсем, конечно, но под общий замес мы почти не попали, – эдакий штиль, знаете ли…
В: Как представитель молодёжи, что вы можете сказать о своём поколении?
О: Что я могу сказать? Ну, в отличие от наших рок-кумиров мы более свободны, чем они в своё время. Правда, мы не знаем, что делать с этой свободой. Из-за этого нас стали обвинять в пошлости и непутёвости, хотя нам открыта завеса в океан различной информации, только нас не научили, как ею пользоваться. Если хотите, мы стали заложниками свободы.
В: Какова тематика ваших песен?
О: Мы поём лирические, патриотические песни. Как бы это банально не звучало, наш ориентир – вечные ценности: любовь, добро, родина. Правда, меня пугает то, что некоторые слушатели воспринимают наши песни как пропаганду нацизма. Мне просто не по себе становится.
В: Насколько широк круг ваших слушателей?
О: По правде говоря, я могу ручаться только за тех, кто уже слышал нас. Это наши друзья, знакомые, родня и те горожане, которые бывали на наших концертах.
В: Я так понимаю, нынешним местным рокерам живётся тяжело. Возникают проблемы с арендой помещений, с организацией выступлений?..
О: Вы правы насчёт организации концертов. Видите ли, местному отделу культуры наплевать на самостоятельные коллективы, кроме случаев, когда приходится дарить директору конфеты и коньяк. Так что на развитие и продвижение мы тратим личные средства. Каждый из нас – работоспособный человек, и в свободное от учёбы время, которое, в основном, приходится на лето, мы подрабатываем и часть заработка тратим на музыку.
В: У вас есть записи?
О: Да, у нас есть два альбома, записанных не без помощи друзей. Первый альбом, «Диагноз: соль-мажор», был записан в педагогическом колледже на «бобиник» и обработан на компьютере. Это самый задорный альбом в нашем творчестве, все песни записаны в тональности соль-мажор, и хотя по качеству звука он вышел грязным, на нём то самое ощущение свободы и кайфа, которое захлёстывало нас в начале творческого пути. Там даже ненормативная лексика встречается.
В: А второй альбом?
О: Второй записан в ДК «Горняк». Слава Богу, там работал наш друг Роман Звягинцев, он и помог с аппаратурой и даже сам сидел за пультом. Но недавно случилось несчастье - Роман умер.
В: Вы, как автор музыки, задаёте тон группе, поэтому хотелось бы знать, последователям чьего творчества являетесь вы сами?
О: Музыкой я начал заниматься благодаря творчеству «Наутилусов», «Алисы», «ДДТ» и многих других.
В: И последний вопрос: каковы планы на будущее?
О: Никаких.
В: Почему?
О: Мы отыграем последний концерт и перестанем мозолить городу глаза.»

ЭПИЛОГ
Милые, скромные, щедрые, добрые, где вы, ребята, – ау? Где обитаете, как поживаете? Что-то о вас ни гу-гу. Дмитрий Ревякин.
За сим позвольте закончить историю распада рядовой рок-группы из периферии. Как и было обещано, мы прекратили донимать сильных города сего – когда ходишь повсюду с протянутой рукой, рука нет-нет да устаёт.
Через две недели после выхода статьи с моим интервью Вову забрали в армию – теперь он нашими песнями веселит совсем другую аудиторию. «Дедам», как пишет Владимир, очень даже нравится. Хоть на этом спасибо.
Алексей Царенков, кто бы мне поверил, стал «бригадиром» одной из балейских бандитских группировок. Теперь половина гопоты нашего городка зауважала, в натуре, неформалов, по крайней мере, ублюдские гоповские взгляды на сей счёт пошатнулись, а у тех, кто продолжал беспредельничать, пошатнулись зубы. Я не понимаю всю эту бандитскую малину, однако Лёхе следует всё-таки отдать должное – за криминогенной обстановкой он следит, так что на улицу после десяти часов вечера выходить уже не так страшно. Вот бы милиция родненькая работала так!..
Севе повезло. Ещё как повезло, гадёнышу! Неизвестными мне путями он пробился на читинское радио, и теперь два раза в неделю его бодрый голосок приветствует всех забайкальских поклонников рока. Более того, Сева умудрился пропихнуть на радио песни малоизвестной команды из Балея – отгадайте, какой? Честно и без стыда сознаюсь, что писал кипятком, впервые услышав наши аккорды из радиоприёмника. Молодец, Севик, так держать!
Сторож дядя Витя, этот Иудушка Искариот, уже не сторож вовсе – он говночист. Цезарю – цезарево. Грешно смеяться над ухудшением положения человека, но дядя Витя это заслужил – таково моё мнение.
Директор ДК «Горняк» – ещё более фантастичнее, нежели Севин прорыв на радио! – спилась. Ей-Богу, братцы! Неужто Господь и впрямь всё видит? Вечеринки и банкеты, неизменно сопровождающие любые мероприятия в ДК, превратили Елену Сергеевну в натуральную ханыгу. Под звон рюмок её проводили на пенсию спустя четыре года после смерти Ромы. Пьёт ли она дальше или загнулась давным-давно от цирроза печени – история умалчивает.
Что касается меня, то я окончил педагогический колледж – без особых от-личий, но устроится журналистом в газетёнку диплом преподавателя русского языка и литературы очень даже помог. Теперь мы с Костиком Чиграковым на пару строчим статейки о пороках нашей доблестной администрации. Хе-хе!
Кстати, ещё несколько слов о группе «Calm». В интервью я не сказал, как появилась эта незатейливая ошибка природы.
Существует версия, что группа возникла из ниоткуда самым дебильным образом: в Доме детского творчества встретились и решили создать группу ударник и гитарист. Надо же было такую хрень придумать! Говорят, что Царенков – внебрачный выкидыш Андрюшки Губина, а Сева – жертва непорочного зачатия. То, что я и Вовик родились в один и тот же год, наводит на подозрения, что мы однояйцевые близнецы. Заверяю, – с яйцами (у меня, по крайней мере) всё тип-топ.
По городу ходит байка, как будто группа зверски расправлялась с музыкантами, решившими выйти из её состава. Ну бред же! Разве пальцы в мясорубку или паяльник в задницу – это такая страшная вещь? Чуваки, да мы все чудовищно добрые и милые!
По слухам, мы очень любим детей, за что неоднократно привлекались к уголовной ответственности. Морду бы начистить тому, кто всё это напридумывал.
Иногда, в психическом припадке любви к ближнему мы делаем добрые вещи, от которых нас в последствии самих же и тошнит. А темы для своих песен мы честно воруем у других музыкантов. Именно по этому наша музыка такая интересная и разнообразная.
А если по правде, то мы появились в мире от балейской радиации, грязи и нестиранных носков. Но коли у вас нарисуется другая версия по этому вопросу, просьба сообщать её мне по адресу: город Балей, психушка, палата № 6, пациенту Затупкину Афанасию Полиграфычу. Буду ждать-с!..