Трудно сказать, кто насколько виноват. Смотря куда смотришь. Вернее, кто ты и на кого смотришь. Тяжелая это история, cейчас я не про беженцев—армян. Про беженцев — азербайджанцев.
Поначалу-то их никто не гнал. Вековой инстинкт позвал в дорогу. Если царь не твоего племени, быть тебе битым.
А мне всё равно стыдно. Многое не дано мне знать, но что знаю, за то и стыдно. Нас учили ненавидеть немцев — фашистов, а потом почти все оставшиеся в живых снова превратились в просто немцев. А турок так и остался турком, или, как говорят, «турок и есть турок». Отец пытался мне объяснить, этот — осман, а тот — почти татарин, а татарин, считай, почти что русский.
С новыми турками мир, казалось, снова вернулся в устойчивое положение. Он презирал армянина, армянин его ненавидел. Турок-осман теперь даже не замечает армян, он своё дело сделал. И религия давно не при чём, атеист армянин ровно так же ненавидит, атеист турок ровно так же презирает. Крест, минареты, война... а дело всего лишь в земле, которую никак не поделить, снова не создать...
Глава 1
В гулких коридорах школы уже почти никого нет. Учительница армянского языка Светлана Адамян быстро и нервно собирает тетради, конспекты. Скорей домой, дети сегодня одни. Надо бы и к врачу успеть, но до врача ли! Вокруг такое творится!
Светлана толкает тяжелую школьную дверь, оглядывается и быстро садится в машину мужа. Асатур хмуро трогается с места.
— Приходили два покупателя, отвёз, показал.
— Ну?
— Ничего. Полцены дают. Ничего на них не купишь.
— Переедем к вашим!
— Мама тоже боится, особенно за детей. Там же все знают.
— Но эти все так любили папу!
— Свет, иногда думаю, как хорошо, что его нет. Он бы сошёл с ума!
— А теперь все с ума сошли! Марго утром отозвала в кабинет, и говорит:
— Лучше бы ты уехала! Отец турок, все знают об этом!
— Куда, говорю? Туда, говорит. — А Асатур, а дети? Они же Адамяны! Ну, в район тогда. Где не знают твоей настоящей фамилии. Я тебе, говорит, добра желаю, всё-таки столько лет вместе работали. И еще имей в виду, я — историк.
— Да, Марго сейчас на коне. Но на самом деле она не ту историю знает.
— Ту историю здесь никто не знает.
— Отец знал?
— Не-ет, у него ведь даже прадед в Ереване родился! А дальше никто не помнит.
— Говорят, Гессова родня уже уехали, многие собираются.
— Да, Лейлочка звонила, вся майла готовится, только что там их ждёт? Там они точно чужие.
— Здесь они сразу стали чужими, в одночасье! Вместо них оттуда армяне приедут, здесь чужими будут.
— Господи, все друг другу чужие! — взмахивает Светлана длинными ресницами.
— Хлеб нужен?
— Муку надо, дрожжи закончились.
Светлана давно пекла хлеб дома. Подъезжая к дому, Асатур завернул в магазин. На полках было почти пусто, продавец, сосед Жора, стоял в дверях и грыз семечки.
— Привет, дрожжи есть?
— Э, нету. Третий день комиссия, из хлебзавода ничего не выносят.
Родительский дом был добротный, двухэтажный. Второй этаж занимала тётя Женя с семьёй, она переехала ухаживать за мамой, да так и осталась вместо мамы. Они были не только похожи друг на друга. Тётя души не чаяла в племяннице, зятя обожала, а внуки сестры со второго этажа не спускались — так им было там хорошо. И всё равно Светлана никак не может привыкнуть к потере. Особенно ужасными были те несколько дней после её смерти. Не знали, на каком кладбище хоронить. Мама очень хотела оказаться рядом с безвременно ушедшим мужем. Но, как неудачно сострил Ваго, бывший водитель отца, «О чём они думали, когда поженились?». Наконец, Асатур положил конец всем разговорам.
— Новое место надо взять, нечего ей там с турками в их гёре делать. Да и нам ходить туда.
Асатур был трогательно привязан к отцу жены, своего он не помнил. А мама, та вовсе таяла:
— Асо джан, песа джан! — глядя на зятя, твердила, завидев его.
Асатура красила его застенчивая улыбка. На него и сердиться-то было невозможно. Улыбнётся — Светлана тут же забывала, что хотела сказать.
— Алиевы звонили? Две недели уже прошло.
— Рак, подтвердилось.
— Ужас какой! Я так надеялась! Ребенок всё-таки. А говорят, что после сорока только...
— Сейчас у всех. Радиация, фон у нас высокий.
Может, действительно уехать? — встревоженно прошептала женщина, прижимая к себе подбежавших детей.
Быстро покормив их, она набрала номер Алиева.
— Асмик джан, Свет джан... — по обе стороны провода две матери стали всхлипывать.
— Миша в больнице?
— А где ему быть? Кассету отнес, показывает.
— Хорошо, хоть пускают.
— В палату набиваются, не знает, как быть, неудобно отказать.
— Асик джан, у меня завтра уроков нет, заменю тебя, отдохни немного.
— От чего отдыхать? Успею... — и снова зарыдала.
— Не плачь, говорят, при жизни нельзя оплакивать...
— Уже всё... врач показал опухоль Мише.
— Асик джан, а на работе как?
— Нам ставят дни, но зарплаты всё равно нет, задерживают. — вздохнула Асмик.
— А про это ничего?
— Света джан, они деньги собирают нам, ты же знаешь, зарплату уже сколько месяцев задерживают. Мише директор сказал, чтобы даже не думал ни о чём. Он же сам онколог. — и спохватилась:
— Да, а ты? Тебе что говорят?
— Завуч советует уехать в район хотя бы.
— С ума сошли! А ты?
— Назло им не уеду! Сама пусть в свой Абаран едет!
— Света джан, не бойся, большинство нормальные люди, не дадут нас в обиду.
— Это у вас нормальные, у всех несколько образований.
— А учителя что, необразованные?
Светлана хорошо знала ответ на этот вопрос. Никто из учителей не читал книг. Вот тебе и ответ. Разве образованный человек может жить без книг?
Асатур, не переодеваясь, наскоро выпил кофе и пошёл к двери:
— Я пойду в больницу, немного фруктов подброшу мальчику. Ты поспи.
— Да, тёть Женя детей наверху уложит. У меня сегодня такие уроки были, целых 5 уроков, так тяжело...
— А что тяжело? Ты про Марго?
— Нет, Асо джан. В 9-ом завтра «Раны Армении».
— И что? — Асатур остановился у двери.
— Я там должна им читать тот отрывок, уже не получается...
— Надо всё время помнить, что это другой турок...
Неожиданно для обоих Светлана воскликнула:
— Турок есть турок! — и заплакала. Ведь папа был такой добрый, такой умный и отзывчивый турок! Мама никак не могла заставить его зарезать курицу, приходилось стоять на улице и ловить прохожих:
— Брат, не зарежешь нам курицу? Мужа нет дома...
На дальней от проспекта улице все прохожие были соседями и прекрасно знали, что муж Айкануш не то что кур, мухи не обидит, и с готовностью заходили во двор:
— Эту?
Светлана покачала головой, как бы отгоняя воспоминания. Да, умерших не вернёшь, но неужели и прежний мир ушёл безвозвратно?
Асатур вернулся из больницы поздно.
— Кино смотрели?
— Нет, документы смотрел. Алиев хочет поменять фамилию.
—??
— Там на работе сегодня пытались уволить сторожа.
— Причем тут сторож?
Асатур застенчиво улыбнулся. Ему до сих пор было стыдно за сторожа.
— Алиев с шефом прошли через проходную и услышали, как сторож сказал:
— Долго этот турок будет здесь ходить?
Светлана схватилась за виски. У неё в школе, наверное, то же самое говорят за её спиной. А делают вид, что придираются к конспектам...
— Ну, шеф тут же развернулся, схватил сторожа за шкирку и потащил к директору. А тот злой, только что из Академии приехал, опять зарплату задержали, ну, и накинулся на сторожа, мол, нацию позоришь, институт позоришь...
— А что сторож?
— Ну, тот отпирался сначала, потом осмелел, шефа изменником и предателем нации обозвал, а Эдгар, Мишкин шеф, чуть его не задушил, директор не пустил. Говорит, чей-то человек, даже уволить не сможет. Вызвал завкадрами, та сразу явилась и начала сторожа честить, ты, говорит, лучше сам пиши заявление. А то статью пришьют! Сторож начал про детей, семью, потом плюнул, мол всё равно зарплату не платят, да ещё из-за турка позор на себя берут... Короче, уволился.
— Этот Эдгар кировобадский, очень строгий, профессор все-таки!
Супруги даже не догадывались, что профессор потом долго сидел у директора и они обсуждали уже не сторожа. После того, как сторож написал заявление, о нём почти забыли, директор стал очень эмоционально объяснять, кто виноват в задержке зарплаты и что ему за это следует. Потом перешли на более глобальные проблемы, начиная с устройства Академии и кончая новостями из Кремля. По его словам, все — и в Кремле, и в Академии друг друга стоили. В сотый раз установив такие непреложные факты, уже собирались расстаться, как Эдгар вдруг вспомнил:
— Борис, у меня внучка родилась!
— А почему молчишь?
— Как молчу? Уже два часа разговариваем! Слушай, на бутылку не хватает, выпиши 2 литра спирта — смущенно замялся пожилой профессор.
— Полтора.
— Давай полтора, — произведя несложные расчёты, сразу согласился Эдгар и пошёл к себе, прикидывая, допоставить свой спирт из сейфа или нет. Решив, что перекристаллизация важней, он мысленно извинился перед долгожданной внучкой.
Глава 2
В доме Алиевых царил траур. Окончательный диагноз принесли утром после пятиминутки, Муган обхватил голову, весь черный и осунувшийся, сидел перед сыном, и вглядывался в его невинные глаза.
— Па, я хочу спать. Доктор сказал, чтобы не заснул, сказал, скоро придёт снова.
— Давай, я тебе одну историю расскажу, не заснёшь.
На самом деле, Муган не знал, о чём это он может рассказать, чтоб ослабевший ребенок увлекся.
— Давай, я тебе про космос расскажу... а давай ты спи, я разбужу! — разозлился Муган на доктора.
Сейчас там решали — делать операцию или нет, кому делать, сколько шансов и во что обойдётся.
Мальчик всё-таки заснул. Врач неслышно зашёл в палату, постоял секунду над изголовьем, ласково укрыл его, и негромко попросил Алиева пройти к нему в кабинет.
— Муган Тофикович, операцию будем делать, даже если шансов мало. Мы решили делать её бесплатно, исходя из... из вашей ситуации.
Какой именно ситуации, врач не уточнил, ситуация для всех остальных — и здоровых, и больных, была ничуть не краше, но речь шла об очень большой сумме.А зарплаты научным сотрудникам не платили уже сколько времени. Да и какая она зарплата!
— Делать будет французский нейрохирург, он раз в три месяца приезжает к нам на бесплатные операции. А мы бесплатно учимся — попытался пошутить хирург.
— А можно ребёнка возьмём домой на два-три дня?
— Можно. Но чтоб супруга не плакала при нём!
Супруга судорожно прижимала мальчика к себе и так на её коленях он снова заснул.
Муган стоял на балконе и остро жалел, что бросил курить. Он смотрел на вершины деревьев, сгибающихся под вечерним ветром, и не вспомнил, какие деревья водились в их старом дворе.
Алиевы переехали в Ереван после его армии, он не захотел обратно, поступил в университет и перетащил родителей. Ему дали сначала однокомнатную, потом двушку, с приездом деда купил кооперативную трёшку. Потом он защитил одну диссертацию, вместе с женой для неё сделал вторую, и уже заканчивал докторскую, но тут заболел старший, Миран. Девочку назвали Лейлой, как бабушку. А Миран был копией деда Мирана Аветовича, когда-то министра, а теперь милого благодушного пенсионера, который писал о репрессиях в их министерстве.
Это он навёл Мугана на мысль о фамилии. Вообще, по иронии судьбы, Алиевы три раза меняли место жительства, и в Тифлисе дед прославился своим искусством краснодеревщика, выучился у пленных немцев в Кировабаде, (Гяндже) куда часто ездил по делам. И попали его резные шкафы и витрины на выставку, за ними встала очередь. Директор вызвал его к себе и прогундосил:
— Эсли Алишвили станешь, дети в Тбилиси пойдут учитья, людьми станут. Вот нашего курда сравни с ереванскими, сразу разницу увидишь, эсли тбилисский курд. А эсли хочешь знать, ваш Гейдар Алиев тоже курд, по роже сына видно. Ха-ха-ха!
Дед рассвирепел, и хотя курды в его роду не водились, а мать была горской еврейкой, он забрал мебель с выставки и двинулся в Ереван, где затерялся очень давно его младший брат. Нувориши в Ереване тогда не водились, мебель продать не смог, она стояла в съёмной квартире, пока внук обзавёлся своими хоромами. Деда распирало от гордости, внук стал ученым, и человеком стал уважаемым, а фамилию менять никому и в голову не пришло.
Но к 80-летию не успел. «И слава Богу», хором говорили дома, когда обменивались последними известиями с «фронта».
И вот теперь тесть, умудренный старый функционер, даже подобрал похожую благозвучную фамилию, объяснял, что всё это формально, для необразованных, а их большинство. Но Муган сразу остановил тестя.
— Миран Аветович, я давно об этом думал. Я не хочу отсюда уезжать. Без вас, тёти Нины, без детей и моих друзей — я ничто. Назови меня хоть Ивановым, я остаюсь самим собой. Тем более, дети дедова языка не знают, я почти разучился, для меня это легче сделать, чем было деду.
Миран Аветович сморщился, как от зубной боли. Он прекрасно владел и грузинским, и тюркским языком, Конечно, у Мугана были родственники, где-то в Тбилиси, или даже, в Марнеули, но о них он никогда не слышал, по-своему объясняя такую изоляцию, но ереванских тюрков никто не обижал и не собирался. Однако дед Миран понимал, что ситуация выходит из-под контроля, на арене появлялись непредсказуемые личности.
Документы и отцу, и детям без проволочек оформили друзья, оставалось поменять дипломы.
Чужая фамилия «Аликян» ему не понравилась, Муган взял более нейтральную, Аликов. На работе очень спокойно восприняли новость, на очередном стихийном собрании про Карабах шумели, что всё равно не дали бы его в обиду, и хотя какие-то горлопаны пытались давить на коллектив, их просто выкинули за проходную. Новый сторож пропускал только сотрудников.
В комнате сына, как и в остальных комнатах в доме, стояли дедовы резные шкафы. На внутренней стороне дверцы было выведено Алиев Рафик. В шкафу стояли книжки сына, учебники. Наверху — модели, которые собирали всей семьёй. Сначала не могли понять, почему у мальчика болит голова, уговаривали сына пойти погулять... и вот, когда мир рушится, то рушится сразу...
Пришли Светлана с Асатуром и сосед с внуком, проведать мальчика. Он выспался, оживился при гостях, но все говорили тихо, словно боясь спугнуть временное улучшение.
Светлана, чуть посмеиваясь, рассказывала, как после уроков провели педсовет. Завуч отчиталась о прослушанных уроках и заявила, что Адамян из рук вон плохо ведёт патриотическую работу, преподавание у неё на низком уровне по известным причинам и предложила голосовать о лишении её права преподавать армянский язык и литературу.
Почти все, отводя глаза от ошеломленной Светланы, проголосовали за решение педсовета. Разошлись быстро, директор прищурив глаза, считал воздержавшихся «предателей нации», а Марго, поджав губы, всем своим видом говорила:
— Я ведь предупреждала!
Асатур всё порывался успокоить жену, но Муган остановил друга.
— Она должна объяснить поступок людей, которые боятся глядеть ей в глаза. Пока не расскажет, не поймёт.
Светлана объявила, что сдаваться не намерена, она ходила к бывшей своей учительнице армянской литературы, с ними дружили ещё родители, и учительница, быстренько одевшись, выпила лишнюю таблетку от своей гипертонии и поехала не куда-нибудь, а в гороно. В каких кабинетах и какие речи держала старенькая учительница, Светлана не знала, но та назавтра грозилась привести в школу всё начальство из гороно, так что она обязательно пойдёт на работу.
Разошлись поздно, на душе было тревожно и хотелось скорей домой, спать и хоть на ночь отключиться от ужасной действительности. Асатур долго копался в гараже, наконец, поднявшись в дом, объявил полусонной жене:
— Машину всё же не продам. Нам она ещё пригодится... Вот только с бензином как быть...
Глава 3
На центральных улицах по вечерам объявлялось и шло столпотворение. До самой полуночи микрофоны разносили голос пробудившейся нации. Ораторы сменялись, все ждали перемен и никто не хотел верить в «непредсказуемые последствия». Хотя видевшие самое страшное на своём веку, армяне никаких последствий не боялись. Ни войны, ни блокады. Знали, что победят. И земля дедов будет принадлежать им.
Светлана сидела в гостиной у своей учительницей и они обсуждали свою войну. Завучу сделали выговор. Решение отменили. А так как учительница хорошо знала всю подноготную любых решений педсовета (даром, что ли, 50 лет отслужила!) она выяснила, что на самом деле две «поганки» решили поделить учительскую ставку Светланы. И под националистический шумок устроили «позорище», как выразилась инспекторша из гороно. Марго больше не приставала, но разговоры не утихали. Теперь её упрекали в том, что вынесла сор из избы, хотя сама Светлана жаловаться никуда не ходила. Но учительница, вернув ей спокойствие, укрепила в решении уехать. В районе Котайка она нашла ей работу, там ей давали участок и готовый дом, из деревни уезжали специалисты, некому было преподавать ни литературу, ни язык, ни историю. Свой дом решили сдавать, наскоро собственными силами приводили в порядок давно не видавшие ремонт комнаты.
Хоронили Григорика всем миром, в здании на весь день включили свет и воду. Алиев и Асмик стояли у гроба, как призраки. Уже не плакали. Младшую девочку на неделю привезли к тете Жене. Как принято описывать похороны, народу было очень много. Школьников классрук не пустила, чтоб не травмировать детей.
Хотя тётя Женя вечером рассказывала, что, когда умер Сталин, ей было как раз десять лет, всех вывели на линейку, и дети хором рыдали и «травмировались».
— Тёть Жень, это были другие учителя. Неграмотные, тогда ведь психологию запрещали проходить. Зачем детей водить на похороны?
Но тётя Женя сейчас плакала еще и потому, что внуки всё-таки переезжают, и они не будут рядом. Асатура оформили в райцентре электриком. Пошёл устраиваться сам, без знакомых. А на вопрос, где работал раньше, уклончиво ответил:
— Недалеко от Степанавана.
За небольшие деньги и ему, и Светлане справили новые трудовые книжки. Асатур долго «старил» обложки, и злился на недоумков, которые выбрали для страниц белую, что ни на есть современную финскую бумагу.
— Свет, а даже немного интересно! Мы тут будем как резиденты жить! Как ты думаешь, когда рассекретят?
— Слушай, Штирлиц ты мой, дом как продадим, так и рассекретимся. Или ты думаешь, я тут кур доить научусь?
— Ну, до конца твоего учебного года точно успеем продать. Жора звонил из Краснодара, говорит, здесь электрик — золотая специальность! Зовёт. Так что переучивайся на русский язык и литературу! Знаешь, очень многие армяне туда поехали.
— Нет, Асо джан, детей этих многих армян я буду учить армянскому языку. Чтоб армянство не исчезло. — И расхохоталась, представив себя учительницей русского языка
— Представляешь, с моим акцентом и преподавать русский язык в России?