Ницше 12 лет спустя

Иван Лупандин
          У нас сегодня лекция о Фридрихе Ницше. Мне кажется, это логично – после Шопенгауэра перейти к Ницше: так обычно и делают в курсах истории философии, поскольку все отмечают, что Шопенгауэр оказал большое влияние на Ницше. А Ницше – это не тупик в истории философии, от него идет тоже некое направление. Под огромным влиянием Ницше находились, например, Шпенглер и Хайдеггер. И т.н. «философия жизни» тоже испытала на себе влияние Ницше. «Философия жизни» (к которой можно смело причислить и самого Ницше, хотя историки философии обычно этого не делают) противопоставляет себя философии абстрактной. Ведь это же главный вопрос, а именно, от чего должна идти философия: от теории к жизни или от жизни к теории. «Безжизненность», «измена жизни», «измена земле» – вот главные упреки, которые бросает «академическим» философам Ницше: сам ведь он по образованию не философ, а филолог, и пришел в философию как дилетант. Шопенгауэр, хотя тоже противопоставлял себя «официальной философии», все же был профессиональным философом: слушал лекции Фихте, какое-то время преподавал философию в Берлинском университете...
         Позже Шопенгауэр порвал с официальной философией и перешел в оппозицию к ней. Он был при жизни непризнанным философом: другие философы его игнорировали. Шопенгауэр как бы удалился из научного сообщества философов. А Ницше вообще не принадлежал к научному сообществу философов. Он филолог, филолог-классик, преподавал классическую филологию в Базельском университете. Его дебют в философии – непредсказуемый, непредвиденный – оказался очень мощным. И вот Ницше лежит в основании философии жизни. Главный тезис Ницше (как и Аристотеля) – сначала жить, потом философствовать. Философия не должна подменять собой жизни. Для позднего Ницше отрицательный пример в этом смысле – Кант. Кант – это человек, у которого философия съела жизнь. В своем последнем произведении «Антихристианин» Ницше называет Канта пауком. И еще идиотом. «Кант сделался идиотом». Это очень резкие слова. Здесь надо понять, что Ницше имел в виду. Он не желал оскорбить Канта. Ницше – филолог, а для филолога слова звучат по-особенному. Что скрывается за метафорой паука? То, что Кант, как паук, распускает повсюду паутину нравственного императива, нравственного долга и всех нас в эту паутину ловит. Кант в эту паутину долга улавливает души и умерщвляет их, потому что они, не имея возможность проявить себя, как бы погибают, засыхают. И Кант их такими засушенными держит. Вот смысл метафоры паука. А что скрывается за метафорой «идиота»? То, что человек не знает жизни. Он вне жизни. «Идиот» – это по-гречески «несведущий». Идиот не значит «глупый». Имеется в виду, что Кант не знал жизни. Он никогда не был женат, он не имел детей, он даже не служил в армии. Ницше хотя бы участвовал в войне. Ницше тоже не был женат, но, по крайней мере, влюблялся. Он, например, влюбился в женщину из Петербурга (ее звали Лу Саломе) и даже сделал ей предложение.
          Философы прежде всего отмечают влияние Ницше на Шпенглера и на Хайдеггера. Хайдеггер, например, считал, что «Заратустру» Ницше надо так же внимательно изучать и комментировать, как в Средние века изучали и комментировали «Метафизику» Аристотеля. Хайдеггер, кстати, написал двухтомное исследование о Ницше, которое недавно перевели на русский язык.
        Теперь скажем несколько слов о влиянии Ницше на христианскую философию. Вы знаете, что Ницше критиковал христианство. Он даже в сентябре 1888 года, незадолго до того, как впал в безумие, закончил книгу «Антихристианин» или «Антихрист». По-немецки она называется «Der Antichrist», что может пониматься и как антихристианин, и как Антихрист. Какой смысл вкладывал сам Ницше в это слово? Переводчик книги на русский язык – Александр Викторович Михайлов, друг Аверинцева, известный филолог-германист – перевел название книги как «Антихристианин». Эта книга полна резких полемических выпадов против христианства.
        И тем не менее Папа Бенедикт XVI в энциклике Deus caritas est цитирует Ницше. Это первый случай, когда в папской энциклике цитируется Ницше. Папа, правда, цитирует не «Антихристианина», а другую, более раннюю работу Ницше – «По ту сторону добра и зла». В какой связи? Папа полемизирует с Ницше, утверждающим, что христианство отравило источники любви. Эта мысль у Ницше стержневая, и она высказывается им в ряде произведений, в том числе и в «Антихристианине». Итак, христианство отравило источники любви, отравило «эрос», подменило его «агапе». Вы знаете, наверное, о различии между «эросом» и «агапе». Это два вида любви. Об этом подробно пишет Папа в упомянутой энциклике. Папа оспаривает, конечно, этот тезис Ницше, но, по крайней мере, воспринимает его всерьез. Для Папы утверждение Ницще – это некое серьезное возражение. Как в схоластических «Суммах». Фома Аквинский ведь тоже всегда начинает с возражений. Он никогда не начинает сразу высказывать свое мнение. Он сначала приводит возражения против того тезиса, который он собирается доказывать. Представляется, что христианство отравило источники любви, христианство изгнало эрос, запретило любовь и т.о. как бы кастрировало всех. Опять этот образ паука. Только теперь уже упрек в улавливании душ в паутину долга адресуется не Канту, а христианству, христианской морали. Христианство, как и Кант, лишает людей способности любить эротической любовью, подменяя любовь долгом. Вспомните аргумент Шиллера, выдвинутый им против нравственного императива Канта. Получается, что если следовать нравственному императиву Канта, то надо жениться на самой некрасивой женщине; ибо если жениться на красивой, то к супружескому долгу будет примешиваться удовольствие, и это снизит этическую ценность поступка.
        Проблема очень интересная, очень важная. И то, что Ницше ее «вскрыл», как у нас говорили в советское время («Маркс вскрыл противоречия»), это интересно, это важно, и Папа Бенедикт XVI решил по этому поводу высказаться.
         Здесь возникает вопрос: чем движется любовь, откуда любовь проистекает (будь то эрос или материнская любовь и т.д.)? Каковы источники любви? Этот вопрос ставит Папа, и этот вопрос ставит Ницше. Но Ницше решает его неправильно. И вот почему. В своем произведении «Утренняя заря» Ницше пишет: «Христиане говорят: благодать, а я говорю: величайшее напряжение всех сил человека». Ницше, конечно, понимал, что значит «величайшее напряжение всех сил человека». Он был лектор и писатель, он уставал, у него были сильные головные боли. Ницше – человек, привыкший страдать, и знал, о чем пишет. И ему казалось, что эта его гениальность, эта его одаренность (т.е. благодать, которую он получил свыше) есть результат его работы, его волевых усилий. С христианской же точки зрения здесь есть некая синергия: взаимодействие нашей свободной воли с Божьей благодатью. Мы даем своё, а Бог – своё. А по Ницше получается, что мы даем всё, а Бог ничего не дает. Более того, христианство мешает человеку самореализоваться, как бы подрезает ему крылья. Человек огромным напряжением собственных сил создает нечто, а его топят. А сама идея, что в основе лежит воля – это вытекает из философии Шопенгауэра, под огромным влиянием которой находился Ницше.
         Вот как происходило всё это. Ницше родился в 1844 году в семье лютеранского пастора и, конечно, получил очень строгое христианское лютеранское воспитание. Отец Ницше был пастором, и мать Ницше была дочерью пастора. Отец умер сравнительно молодым, когда Ницше было всего 5 лет, и его воспитывали мать и бабушка (мать отца), которая тоже была женой пастора. Т.е. вокруг были одни пасторы, пасторские жены и пасторские дети. Протестантская паутина. И этого талантливого, гениального ребенка благочестивые бабушки, нянюшки и тетушки уловили в эту паутину. Ницше сам позднее, в «Заратустре», пишет о трех этапах становления человека: этап верблюда, этап льва и этап ребенка. Так вот, Ницше в детстве был верблюдом. На него навешивали и навешивали: ты должен, ты обязан... Как у нас: пятерку принеси, а за четверку ругают... (голос из аудитории: «А ведь это неправильно...»).
        Это, конечно, неправильно, но так поступали с Ницше, и его этим долгом, этим «это нельзя», «ты должен», «ты обязан» – перекормили. Но, с другой стороны, Ницше, может быть, и сам не понимал (как вообще человек не ценит то, что есть, и ему это кажется нормально и закономерно), не ценил той семейственности, той атмосферы любви (безусловно!) и преданности долгу (нельзя сказать, что они только учили, а сами не делали!), которая там наличествовала: наверняка и мать Ницше – кстати, ее звали Франциска – и бабушка показывали ему живой пример чувства долга. А когда Ницше сошел с ума, его мать и сестра самоотверженно ухаживали за ним. А сошел он с ума вскоре после того, как написал книгу «Антихристианин». 30 сентября 1888 года он закончил это произведение и в предисловии к нему написал: «Проклятие христианству!» и еще: «30 сентября 1888 по нечестивому календарю и первый день новой эры». Но это, конечно, уже начиналось безумие. В январе 1889 он уже начал подписываться Der Gekreuzigte («Распятый») (в письме к Георгу Брандесу). Говорят, на Ницше произвела удручающее впечатление сцена избиения лошади туринским извозчиком (Ницше осенью 1888 – зимой 1889 жил в Турине). Сцена с лошадью имела место 3 января 1889, когда Ницше прогуливался по Турину и на площади Карло Альберто увидел, как извозчик немилосердно бьет лошадь. Ницше подбежал к лошади, обнял ее и потерял сознание. После этого эпизода он написал ряд «безумных писем», в том числе вышеупомянутое письмо Георгу Брандесу, а также записку, адресованную Козиме Вагнер (вдове композитора), под которой он подписался «Дионис». В общем, началось безумие. Если человек был психически здоров, а потом обезумел (т.е. кривая поменяла знак), то в какой-то момент, как говорят математики, функция пересекла ось абсцисс. Болезнь перешла в «открытую стадию». До этого болезнь протекала «латентно», а потом «манифестировала». Манифестация делает психоз явным для всех. И вот, когда Ницше стал вести себя неадекватно (началось с того, что он обнял лошадь и потерял сознание), его друг Овербек отвез его из Турина в Базель и поместил в клинику для душевнобольных.
         Потом Ницше отправили домой. За ним ухаживала мать (до ее смерти в 1897 году), а затем сестра, которая намного пережила брата и еще успела подружиться с Гитлером. Это момент очень неприятный. Помните, в лекции о Хайдеггере мы коснулись темы «Хайдеггер и нацизм». И вот теперь Ницше... Ницше сам, конечно, до Гитлера не дожил (Гитлер как раз родился в тот год, когда Ницше впал в безумие), но вот сестра Ницше попыталась совместить в себе любовь к своему брату и любовь к Гитлеру.
        Теперь я хочу вернуться к трем стадиям развития человеческого духа (по Ницше): верблюд, лев, младенец. Верблюд, нагруженный всякими знаниями и чувством долга, уходит в пустыню. И там происходит преображение: верблюд сбрасывает с себя весь этот груз и превращается в льва. А лев издает победоносный рык и отвергает всю ту культуру и весь тот груз, который на него возложили, когда он еще был верблюдом. Но не это главное. Лев должен превратиться в ребенка. У Ницше это было: вспомним хотя бы сцену избиения лошади и реакцию Ницше («Пожалел лошадку» – очень детская реакция; см. аналогичную сцену в «Преступлении и наказании» Достоевского). Но не только это. Когда Ницше жил в гостинице в Турине, все постояльцы и персонал отмечали его невероятную деликатность. Идеальный постоялец. Вежливый, никогда не шумел. Не то, что наши русские туристы в Турции, из-за которых немцам пришлось уехать раньше срока (лекция состоялась в апреле 2010, тогда это было актуально). Наши ницшеанцы корчат из себя «белокурых бестий», не понимая при этом, что сам Ницше не был таким. И идеал по Ницше не в том, чтобы стать львом, а в том, чтобы стать ребенком. Лев только протестует, чтобы расчистить место... чтобы потом можно было создавать что-то новое. А создавать должен ребенок. Потому что лев агрессивен, а значит – непригоден для созидания. А ребенок... Это еще идея Лао-цзы – что ребенок всесилен. Молодое побеждает старое. Потому что старое близко к гибели, а молодое будет расти и расти... Ребенок перспективен, ребенок восприимчив, ребенок доверчив. Может быть, здесь также реминисценция из Евангелия: «Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Но в любом случае три стадии: верблюд, лев, ребенок. И цель человека – стать ребенком, т.е. заново родиться.
         И теперь вернемся к любви (эросу). В какой момент у Ницше потерялось правильное понимание любви? Оно потерялось, когда Ницше в возрасте 20 лет увлекся Шопенгауэром. Также он увлекался и Давидом Штраусом (его книгой «Жизнь Иисуса»). Штрауса он, впрочем, вскоре подверг критике (не за «Жизнь Иисуса», а за его более позднее сочинение «Старая и новая вера»). А вот влияние Шопенгауэра оказалось более стойким. В эссе «Шопенгауэр как воспитатель» Ницше сам об этом пишет: «Когда я искал, кому поклониться... правдивую философию... я не смог найти никого, кроме Шопенгауэра». Штраус в то время уже не устраивал Ницше. Почему? Штраус из дерзкого библейского критика превратился в самодовольного позитивиста. Он когда-то заслуженно прославился благодаря своей книге «Жизнь Иисуса», а потом возомнил себя религиозным реформатором и написал книгу «О старой и новой вере», которая Ницше очень не понравилась, показалась фальшивой. В цикле из четырех статей, который Ницше назвал «Несвоевременные размышления» (куда вошло и вышеупомянутое эссе о Шопенгауэре), есть и отзыв на новую книгу Штрауса: «Давид Штраус в роли исповедника и писателя». В этом отзыве Ницше упрекает Штрауса в непоследовательности: зачем он, отказавшись от христианства, требует сохранить христианскую мораль? Раздражал Ницше и дешевый оптимизм Штрауса, его эйфория по поводу победы Германии во Франко-прусской войне. Видно, что Ницше ставил Шопенгауэра намного выше Штрауса. Почему? Потому что Шопенгауэр казался Ницше более честным, более последовательным. И главный тезис Шопенгауэра, что в основе мироздания лежит слепая воля к жизни, проходит через все произведения Ницше. Хотя Ницше впоследствии отверг пессимизм Шопенгауэра.
        И тогда, что такое любовь (по Шопенгауэру)? Любовь – это частица слепой мировой воли во мне. Я люблю, любовь – это моё чувство. Моя любовь! А у меня ее хотят отнять, не дают мне любить так, как этого требует слепая мировая воля, живущая во мне. А каков взгляд христианина на любовь? Я неспособен любить. Без Бога я не могу любить. Моя способность любить исходит от Бога. Бог дает мне силы любить. Но, как писал Папа Иоанн Павел II, любовь идет рука об руку с ответственностью. Чтобы я своей любовью не сжег других людей, Бог дает мне как бы инструкцию по технике безопасности: как этой любовью пользоваться, чтобы не сжечь себя и других. Потому что любовь – это страшная сила. Вот Бертран Рассел написал «Автобиографию». Он тоже любил, и много любил, и знал в этом толк. И его полюбила какая-то девушка (дело было в США, Рассел был уже известным философом). Но Рассел не мог на ней жениться (хотя они и были в близких отношениях). И им пришлось расстаться. И в результате девушка сошла с ума. И вот я даже не знаю, понял ли сам Рассел, что он своей любовью (эросом) свел ее с ума, погубил ее. Она потом всю оставшуюся жизнь лечилась у психиатров.
        Фрейд покажет, что libido (то, что Ницше называл «эросом») – это огромная стихийная сила, которая живет в нас и нуждается в руководстве, в осмыслении, в сублимации и т.д. Но в любом случае половое влечение, эрос – это не «просто так», и это нельзя пустить на самотек. Понимание любви у Фрейда не такое, как у Ницше, оно ближе к тому, что мы находим у Папы Бенедикта XVI. Т.е. любовь – это все-таки опасная сила.
       И в этой ситуации нельзя сказать, как Августин, «люби и делай, что хочешь».  Человек должен быть проинструктирован. Когда любовь настигает человека в реальной жизни, это не всегда заканчивается удачно. Это видно, в частности, на примере самого Ницше. Он полюбил нашу соотечественницу Лу Саломе. А у Ницше был друг – Пауль Рэ. Лу Саломе, как потом выяснилось, очень боялась мужчин (она потом дружила с Фрейдом, Фрейд подверг ее психоанализу и понял, в чем ее проблемы). Она (согласно мнению Фрейда) была влюблена в своего отца, и поэтому у нее был бессознательный страх инцеста. И в результате она боялась мужчин и предпочитала дружить с двумя мужчинами сразу: они как бы уравновешивали друг друга, и она чувствовала себя в относительной безопасности. И именно так сложились отношения у Лу Саломе с Ницше с его другом Паулем Рэ. И когда влюбленный Ницше сделал ей формальное предложение руки и сердца, она испугалась и отказала ему.
        Для чего я это рассказываю? Чтобы показать, что если мы возьмем эрос как таковой, то возникают проблемы. И уже становится более или менее ясно, что если послушать Ницше и не ставить пред эросом никаких преград, то это приведет к самоубийству или помешательству. Об этом потом напишет Томас Манн в своем романе «Доктор Фаустус», который посвящен психологическому анализу судьбы Ницше. Поэтому Бенедикт  XVI совершенно прав. Но он не только прав, как Фрейд прав, что с эросом (libido) надо быть осторожным, а он еще прав в том, что любовь все-таки от Бога. Сама способность любить идет от Бога. Бог дает нам способность любить друг друга, и Он, как податель этой способности, имеет право дать нам инструкцию, как этой способностью правильно пользоваться. А у Ницше другой подход. Он рассуждает о любви, как рассуждал Шопенгауэр. Но Шопенгауэр не верил в Бога. Вместо благого Бога у Шопенгауэра нейтральная, даже злая мировая воля, которая на самом деле ничего не дает человеку, кроме так называемого «жизненного порыва». Инстинкт – вот что дает мировая воля человеку. Инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. Поэтому, по Шопенгауэру, человек с сильными инстинктами сильно любит, а человек с ослабленными инстинктами слабо любит. Кант (по Ницше) не умел любить, потому что у него были ослаблены инстинкты. А я (говорит Ницше) могу любить, чувствую в себе способность любить, а эта женщина (Лу Саломе) не поняла, насколько я мог бы ее осчастливить. А в действительности Лу Саломе как раз и испугалась этого напора, потому что увидела за этим некий надрыв и, может быть, начало безумия. И понять ее можно. Вспомните, как любил Достоевский! А как любил Маяковский? «На цепь нацарапаю имя Лилино и цепь исцелую во мраке каторги». Маяковского я, кстати, не случайно вспомнил. Ведь он в поэме «Облако в штанах» назвал себя «крикогубым Заратустрой». И потом был такой молодой поэт Силлов (друг Бориса Пастернака), который в 1921 году во Владивостоке написал эссе «Маяковский и Ницше». В 1930 году Силлов (ему тогда только исполнилось 30 лет) был расстрелян за то, что распространял присланные из эмиграции письма Троцкого. Жена Силлова пыталась покончить с собой, хотела выброситься из окна, поранила себе руки стеклом (ее все же удержали). Потом Пастернак приходил ее утешать.
        Вот к чему приводит эрос и политические страсти. И Шопенгауэр, и Ницше видели в любви силу как бы природную, идущую от безличной мировой воли, которая каким-то странным образом вдруг проявляется в отдельных индивидуумах. И в результате человек является распорядителем сокровища, которое ничьё (бесхозное): получил и не знаешь, что с этим делать. Дар, но не от кого-то лично. Ощущение дара, конечно, остается. Любовь как дар. Но дар от природы, а не от Бога.
        Два разных ответа: от Бога или от природы. Как разрешить эту дилемму? Провести эксперимент? Узнать, кто дает нам способность любить, очень трудно. Потому что мы все находимся в пути. И каждый из нас немножко верблюд, немножко лев и немножко ребенок. Поэтому если взять начинающего христианина и подвергнуть его психоанализу, то мы найдем много того, что Ницше назвал ressentiment, т.е. зависть, уязвленное самолюбие. И об этом пишут и сами христиане, например, Хосемария Эскрива: «Почему, говоря о людях, ты вкладываешь в их критику горечь собственных неудач?». Типичный психологический заход в духе Фрейда (и в духе Ницше). Ведь Ницше говорил, что христиане завидуют сильным мира сего и хотят своим христианством как-то их уязвить. Все понятно! Предположим, что такие христиане существуют и с ними можно встретиться. Но не надо это воспринимать как нормальное христианство. Это болезнь, которая сопровождает духовный рост человека. Но на высшем этапе, когда христианин становится ребенком, т.е. святым, как Падре Пио или Мать Тереза, никакого уязвленного самолюбия и ресентимента не будет. Но Ницше настоящих христиан или не встретил, или не хотел их встречать. Ницше сказал, что Лютер «завалил» Ренессанс, а христиане «завалили» Римскую империю. Понятно, что когда Бенедикт XVI спорит с Ницше, то это спор об аксиомах. Либо любовь от Бога, либо любовь не от Бога. Если любовь от Бога, тогда христиан нельзя упрекать в том, что они уничтожили (или принизили) эрос. Наоборот, христиане своими молитвами «возгревают» (как говорят восточные аскеты) в себе любовь и возгревают ее в других тоже. Причем до такой степени, что начинают любить тех, кого невозможно любить. Иоанн Павел II говорил: «Люди в любви ищут себя, если их любовь не вдохновлена Богом». Тот же Дон Жуан. Можно ли сказать, что он любил Донну Анну? Вы скажете, что Дон Жуан жил в христианский век. Но ведь вопрос в том, чтобы получить способность любить от Бога. А для этого нужно открыть свое сердце для любви. Если любовь от Бога, то всё становится на свои места. И запреты, которые, на первый взгляд, кажутся ханжескими, приобретают глубокий смысл.
         Теперь обратимся к другой теме. Парадоксальным представляется влияние Ницше на Флоренского. Флоренский цитирует Ницше, и притом одобрительно. Флоренскому понравился термин Ницше «веселая наука». В «Столпе и утверждении истины» Флоренский пишет: «Священная, седая таинственность древней науки; нравственная, важная строгость – новой; наконец, радостная, легкая окрыленность грядущей «веселой науки»» (см. И.П. Ярославцева. Иммануил Кант в зеркале «веселой науки» Ф. Ницше и «конкретной метафизики» о. П. Флоренского).
         Следует сказать и о влиянии Ницше на А.Ф.Лосева. Лосев написал книгу «Диалектика мифа». В этой книге ощущается влияние книги Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». Прежде всего, в том, как Лосев трактует понятие мифа. До Ницше к мифу относились как к «детству человечества» (Гегель, Конт). Миф должен быть преодолен. По Гегелю (и по Конту) миф – это первая, начальная стадия познания мира человеком. Наука упраздняет миф и правильно делает. Миф преодолевается в ходе прогрессивного развития человечества. А Ницше, напротив, говорит о непреходящем значении мифа, о том, что человек живет мифом и не может жить без мифа. Надо, впрочем, отметить, что здесь в развитии мысли самого Ницше прослеживается определенная эволюция. В свое время Ницше под влиянием Д. Штрауса расстался с «мифом о Христе». Но на смену «мифу о Христе» пришли Аполлон и Дионис, которые заменили Христа. Древняя Греция нравилась Ницше больше, чем Израиль. Христианство казалось Ницше пресным, неромантичным. А вот Греция! Вакханки, которые следуют за колесницей Диониса. Особенно Ницше умиляло, что там и пантера участвовала в процессии, и еще какие-то животные. Трудно представить себе пантеру в доме лютеранского пастора! А вот в католичестве было больше романтики и красоты. И, кстати, иезуиты в Латинской Америке (в Парагвае) любили устраивать пышные процессии (например, в праздник Тела Христова), и в этих процессиях участвовали и животные («тигры и львы, однако связанные, чтобы они не нарушали торжественность праздника»: цит. по книге R.B. Cunninghame Graham. A Vanished Arcadia: Being Some Account of the Jesuits in Paraguay, 1607 to1767. London, 1901, p. 184-187). Т.е. иезуиты романтизировали христианство. Христианство получало немного от дионисийского начала – и именно в католичестве! А протестанты истребили дионисийское начало в христианстве. И когда чего-то нет, то образуется вакуум. И человек просит: дайте Диониса! Конечно, дионисийское начало неистребимо, и оно кружными путями проникло и в лютеранство (жена Лютера варила хорошее пиво). Вся дионисийская составляющая ушла в пиво. Она была исторгнута из сакрального пространства и перешла на кухню. Об этом пишет Бахтин: «Во время карнавала в Кенигсберге в 1583 году мясники изготовили колбасу весом в четыреста сорок фунтов, ее несли девяносто мясников» (Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965, с. 199).
         С чего начал Лютер? Запретить все эти часовенки, которые народ себе организует, молится там несанкционированно, устанавливает кресты: всю эту народную религиозную жизнь – запретить! («Письмо немецким князьям»). Пусть сидят дома и читают Библию. А для этого обучить всех грамоте. И что получилось? Отменили праздник Тела Христова и стали носить в процессии колбасу!
        Лосев в «Диалектике мифа» пишет, что коммунисты, упразднив христианскую религию, создали свою собственную религию, свои мифы. И главный миф коммунистов – это материя, которая всё порождает, богиня, которой они приносят человеческие жертвы. Лосев делает вывод, что люди живут мифами и, по-видимому, без мифов жить не могут. Изгнав один миф, они немедленно создают себе другой. И можно в этой связи вспомнить теорию любви у Стендаля. Стендаль вводит понятие «кристаллизации». Обычную ветку помещают в соляные копи, и она покрывается кристаллами соли, и кажется, что она сделана из хрусталя. Так и образ любимого человека в фантазиях любящего обрастает не существующими в действительности деталями. По Стендалю, кристаллизация – необходимое условие для возникновения любви. Я упомянул Стендаля не случайно: по словам Ницше, Стендаль – один из трех авторов (наряду с Шопенгауэром и Достоевским), который произвел на него наибольшее впечатление. Ницше особенно нравился афоризм Стендаля: «Красота – это обещание счастья». И этого «обещания счастья» Ницше не увидел в лютеранстве.
        Кстати, о Достоевском. Это целая история, как Ницше читал Достоевского. Он начал с "Записок из подполья", потом стал читать "Записки из Мертвого дома", и ему там понравился уголовник Орлов, который совершенно не испытывал раскаяния в своих злодеяниях, при этом был гордый и сохранял чувство собственного достоинства. По-видимому, Ницше считал, что это и есть человек будущего, находящийся «по ту сторону добра и зла». Ницше писал Георгу Брандесу 20 ноября 1888: «Я ценю Достоевского за самый лучший психологический материал из того, что я знаю».
        А теперь подумаем, зачем Заратустра пригласил в свою пещеру «последнего Папу»? Чтобы поговорить с ним. Оказывается, Папа Римский не так уж плох, как его изображает Лютер. Вообще, Заратустра устраивает в своей пещере некий аналог Тайной Вечери. Он многих пригласил к себе в пещеру, в т.ч. «пессимиста» (т.е. Шопенгауэра) и «убийцу Бога» (Давида Штрауса). Любопытный момент: когда Заратустра ненадолго оставил своих гостей одних в пещере, то, когда вернулся, почувствовал запах ладана. Его гости начали молиться, и молились ослу (здесь аллюзия на народ израильский, сделавший себе золотого тельца, когда Моисей удалился на гору Синай). Кажется, что «Так говорил Заратустра» (особенно четвертая часть) – это какая-то детская сказка. Но Хайдеггер советует вдумчиво читать и комментировать «Заратустру», как в Средние века комментировали «Метафизику» Аристотеля.
       Ницше оказал влияние на Аверинцева. У Аверинцева есть книга: «Поэтика ранневизантийской литературы». И одна из глав этой книги называется так: «Рождение рифмы из духа греческой диалектики». Это перекликается с названием книги Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». Удивляться тут нечему. Ведь Аверинцев дружил с А.В. Михайловым, который перевел «Антихристианина» на русский язык. А.В. Михайлов писал в своих воспоминаниях об Аверинцеве: «Я каюсь, что мои приходы к нему отвлекали его от ученых занятий». Но А.В. Михайлов – это знаток Ницше. Так что дружба Аверинцева и Михайлова – многозначительна, и аллюзия на Ницше в «Поэтике…» не случайна. Тем более оба они (и Михайлов, и Аверинцев) филологи. И оба прекрасно знали немецкий язык и немецкую литературу (Аверинцев еще будучи студентом прочел всего Томаса Манна на немецком языке). А Ницше писал на прекрасном немецком языке – за одно это можно было им увлечься. А какое богатство образов! «Человек – это грязный поток. Нужно быть морем, чтобы впитать в себя этот грязный поток и не загрязниться. Сверхчеловек есть это море. В нем может потонуть ваше великое презрение».
         Можно попробовать интерпретировать образы Ницше в христианском смысле. Метафора моря, впитывающего в себя грязные потоки и не загрязняющегося, может быть применена к Иисусу Христу. Он есть это море: Он принял на себя наши грехи.
         Вот и Аверинцев использовал метафору Ницше для того, чтобы дать название одной из глав своей книги. Казалось бы, мог и по-другому главу назвать, например: «К вопросу о роли греческой диалектики в происхождении рифмы». И все прекрасно, и у цензора голова не болит. И вообще, зачем эта бравада? Зачем показывать козу советской цензуре? Нет, хотелось очень. Кто в то время не жил, не поймет. Не печатаете Ницше, так вот мы вам его исподтишка протащим. А переводы Ницше уже делались, только пока «в стол». Ведь «Антихристианин» в переводе Михайлова вышел в 1990. Значит, перевод был уже готов к этой дате!
         А сам Михайлов? Почему он перевел «Антихристианина»? Не думаю, что Михайлов убежденный противник христианства. Но вернемся к Аверинцеву. Аверинцев подражал Ницше. Дистанция! Очень важное для Ницше понятие. Сказав, что все равны перед Богом, христианство уничтожило дистанцию. Опять, это характерно только для протестантизма. В православии и католичестве дистанция есть. Ницше обвиняет христианство в том, что, устранив дистанцию, оно устранило аристократизм – предпосылку всякой культуры. Без дистанции невозможна иерархия, а без иерархии невозможна культура. А Аверинцев умел держать дистанцию!
        Есть еще понятие: «dignitas sacerdotalis» (священническое достоинство). Это у католиков. А у протестантов такого понятия нет. Лютер – «свой парень», пьет пиво с товарищами. Пиво упраздняет дистанцию.
        Ницше говорит, что христианство упраздняет дистанцию. Так, да не так! Вот воскресший Христос говорит Марии Магдалине: «Noli me tangere» (Не прикасайся ко Мне).  А вот языческий эрос действительно уничтожает дистанцию. И Ницше здесь сам себе противоречит. С одной стороны, он критикует христиан за то, что они лишили нас эроса. А с другой стороны,  что есть христианская заповедь целомудрия как не дистанция? Монахиня ведь не может надеть светский наряд, она надевает хабит – и тем самым устанавливает дистанцию. Монах – это человек дистанции. Поэтому пусть Ницше одно из своих обвинений заберет назад: а то он нас упрекает и в упразднении эроса, и в упразднении дистанции.
       Пойдем дальше. Дионисийское и аполлоническое начало. Что это такое? Это главная тема сочинения Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». Два бога: Аполлон и Дионис. Ницше увидел в музыке Вагнера возрождение дионисийского начала. У Баха, в его фугах, еще царит Аполлон. Помните, я говорил вам, что Шопенгауэру не нравилась музыка Вагнера: он предпочитал Россини. Шопенгауэр был еще «старорежимным» человеком и к дионисийскому началу относился скептически. Вообще, если вы почитаете «Афоризмы житейской мудрости», то вы увидите, что Шопенгауэр – противник дионисийского начала. Он считал, что нужно быть умеренным, нужно быть скромным, нужно быть дальновидным, нужно быть расчетливым. И эта антидионисийская позиция Шопенгауэра подпитывается его пессимизмом. Он считает, что в мире итак много хаоса и беспорядка, чтобы их еще специально культивировать и пестовать.
       Можно вспомнить Ахматову (в связи с «дионисийством»). Жданов в своем знаменитом постановлении упрекнул ее в том, что она уподобилась «взбесившейся барыньке, мечущейся между будуаром и моленной». Но по сути это и есть аполлоновское и дионисийское начало в их диалектической взаимосвязи. Жданов приводит в качестве примера стихотворение Ахматовой:
   "Но клянусь тебе ангельским садом,
   Чудотворной иконой клянусь
   И ночей наших пламенным чадом…"
Жданова это покоробило: как можно смешивать эрос и святыню? И многие из христиан в этом согласятся со Ждановым.
       Но лютеране времен Ницше, устранив полностью дионисийское начало, лишили христианство жизненных соков. В католичестве больше от дионисийского начала. Нельзя сказать, что католичество – это сплошное дионисийство. Но дионисийство в нем, несомненно, есть. Возьмите Франциска Ассизского – ведь он действительно поступал иногда как юродивый. И вообще юродство Христа ради – разве это не дионисийское начало в христианстве?
       И еще поговорим о «кошмаре Ницше» – о «последнем человеке», об измельчании человечества. Да, измельчание есть, но кто виноват? Ницше утверждает, что виновато христианство: оно отравило источники жизни. А я считаю, что антихристианство виновато, материализм виноват. Мы видим одно и то же явление: измельчание человека – и усматриваем в нем некий симптом времени, хотя по-разному его интерпретируем.
       Но есть и третья точка зрения. Карл Поппер не согласился бы ни с христианами, ни с Ницше. Он критикует т.н. «историцизм», т.е. саму возможность предсказать ход истории.  Поппер критикует, конечно, не Ницше, а Шпенглера с его идеей «заката Европы». А Ницше как раз оказал влияние на Шпенглера. На Шпенглера произвела впечатление идея «последнего человека» и то, что «не останется читателей». Книги будут лежать на полке, но никто не будет их читать. И то же самое можно применить к христианству: церкви будут стоять, но никто в них ходить не будет (разве что на экскурсию). Шпенглер и Поппер – это два противоположных полюса представлений об истории (оптимистический и пессимистический сценарий). Ницше своим «последним человеком» заложил основы пессимизма Шпенглера (хотя сам Ницше не был пессимистом: он верил в сверхчеловека). Многие разделяли пессимистические воззрения в то время: из русских философов можно назвать Константина Леонтьева и Дмитрия Мережковского. Вспоминали в этой связи и фразу из Евангелия от Матфея: «По причине умножения беззакония во многих охладеет любовь». Но своеобразие Ницше проявилось в том, что он решил обвинить в этом «измельчании человека» христианство. Соответственно, симптомы кризиса христианства внушали Ницше оптимизм. Но тут Ницше неправ: более того, он противоречит сам себе. Вспомним, что в «Несвоевременных размышлениях» он бросал тот же упрек в измельчании Давиду Штраусу – т.е. именно тому человеку, который убил в Ницше веру во Христа. Но христианство тут явно ни при чем. Ибо Давид Штраус как раз отказался от христианства и предложил «новую веру» (веру в науку, разум, мораль и т.п.), а Ницше как раз в этой «новой вере» увидел признаки измельчания.
        Вообще, ранний и поздний Ницше – это целая проблема. Это видно и на примере отношения Ницше к Канту. Если в «Рождении трагедии…» Кант – это «немецкий гений, породивший Шопенгауэра», то в «Антихристианине» Кант уже «паук» и «идиот».
        Наконец, Ницше и Томас Манн. Томас Манн написал роман «Доктор Фаустус», где главный герой – композитор Адриан Леверкюн как бы олицетворяет собой судьбу Ницше. Леверкюн, как и Ницше, воспитан в благочестивой лютеранской семье; затем его отправляют в Лейпциг в консерваторию (как и Ницше отправляют учиться в Лейпцигский университет). Когда Леверкюн, провинциальный юноша, попадает в Лейпциг, приятель шутки ради приводит его в публичный дом. Леверкюн сначала впадает в шок, но затем влюбляется в проститутку и заражается от нее сифилисом (известно, что и Ницше в 22 года лечился от сифилиса в Лейпциге). И Томас Манн подает это так, что опыт греха как бы «просветляет» Леверкюна и делает его знаменитым композитором. Но в обмен на это Леверкюн отдает свою душу дьяволу, повторяя судьбу Фауста (отсюда и название романа). То же самое произошло и с Ницше. Когда Ницше в сентябре 1888 произнес свое проклятие христианству (т.е. как бы вступил в пакт с дьяволом), Георг Брандес как раз начал читать в Копенгагене лекции о философии Ницше. Т.е. Ницше становится знаменитым философом. И потом, уже в безумии, он пишет записку Брандесу (4 января 1889, на следующий день после эпизода с лошадью): «С тех пор как ты открыл меня, уже не трудно будет найти меня. Трудность теперь будет в том, чтобы потерять меня». И подписывается: «Распятый». Ницше понял, что уже разжег некий огонь, и ему стало страшно, как ребенку.