Вместо вступления.
Мы снова приглашены в Гамбург, и я снова начну вести дневник. Так сказать, «том второй». Стоит ли? – Не так давно я перечитал свой «том первый». Было интересно: в памяти все всплыло с такой яркостью, как будто было вчера. Ощущение такое, какое, наверно, бывает у хозяйки когда она смотрит на роскошную хрустальную вазу, с которой только что стерла многомесячную пыль. (Сам я дома уборкой пыли не занимаюсь, поэтому мое сравнение имеет сугубо предположительный характер).
Конечно, идея вести в путешествии дневник не нова. Когда Хильда с Ульрихом в прошлом (девяносто шестом) году гостили у нас, Хильда тоже вела дневник и объясняла мне, что в путешествии она так делает всегда. Ее дневник меня поразил: оказалось, что эта умная и способная женщина еще ко всему прочему блестяще владеет стенографией. Владеет настолько, что не только записывает стенографически свои впечатления, но и потом не нуждается в последующей расшифровке: свои стенографические записи она легко читает прямо с листа. Конечно, она успевает зафиксировать значительно больше, чем я, затрачивая на это значительно меньше, чем я, времени. Но ее дневник – это только для нее. А мой? Мой не только для меня, но (когда я соберусь привести его в порядок и перепечатать), может быть, и для Тюла. Может быть, и не только для нее: когда кто-нибудь из друзей вдруг начнет расспрашивать о гамбургских впечатлениях, я, возможно, вместо ответа просто протяну свой дневник – дескать, там подробнее.
Когда через сколько-то лет я – по вполне понятным причинам – уже не смогу рассказать о том, что меня когда-то волновало, мой дневник останется после меня и расскажет за меня. Впрочем, останется ли? «Рукописи не горят»,– сказал М.Булгаков устами Воланда, но он не сообщил, гниют ли они на помойке. Когда мне попадали в руки бумаги моих близких, ушедших в мир иной, я эти бумаги сохранял, вчитывался в них, пытаясь представить себе, что чувствовали эти люди много лет назад, и тогда они оживали в моей душе. Но только мне часто кажется, что мой духовный мир никого из моих близких, кроме Тюла, не интересует. (Уточняю: мои близкие заботятся обо мне, не жалея сил, стараются, чтобы я ни в чем не испытывал нужды, чтобы все было в порядке. А вот мои мысли и чувства их волнуют не более, чем в плане их «оглавления»). Впрочем, и свой духовный мир они стараются отгородить от нас обоих непроницаемой стенкой. И я не исключаю, что когда мои бумаги уже не будут нужны мне и, если не будет уже и Тюла, то все написанное мною (и дневники, и письма, и проза, и стихи) будет аккуратно уложено в коробку, и все это, не читая, вынесут на помойку, чтоб не занимало места и не пылилось. Я никого не осуждаю этими строками: люди имеют право быть такими, какие они есть, если это никому не вредит. – Конечно, имеют право. Но мне все это очень грустно. А если все произойдет не так, как я предположил, то пусть люди примут мои запоздалые извинения за то, что я не сумел в них правильно разобраться.
Я поймал себя на том, что в своем дневнике я пишу не только о своих впечатлениях о Гамбурге, но и о многом другом. И я понял, что подсознательно преследую в этих дневниках еще одну цель. Попытавшись когда-то немного писать и окрыленный первыми удачами (несколько опубликованных в союзной печати рассказов и уважение товарищей по ЛИТО Дома Ученых и публикация нескольких рассказов в сборнике лит. объединения Дома Ученых), я наверно, стал чуть-чуть графоманом. Дневник, или – скажем для данного случая правильнее – путевые заметки, это ведь тоже один из литературных жанров, в котором я ранее еще не пробовал свои силы. Дневник – это внутренний мир и восприятие какого-то одного человека. Тут нет приключенческой фабулы, нет сюжета, и стать интересным для других людей это может стать лишь в том случае, если это хорошо написано и если является интересной сама личность пишущего. Я не смею самоуверенно утверждать, что для других людей окажутся интересными заметки, сделанные мною: ведь судить о том, хорошо ли они написаны и интересен ли для других людей мой внутренний мир, – надлежит кому угодно, но только не мне. Но (провожу параллель) человек, любящий и хоть немного умеющий рисовать, всегда старается отражать свои чувства на холсте или на бумаге, а потом свои рисунки или дома развешивает, или друзьям раздаривает, или прячет «в стол», сохраняя их как живые, дорогие ему, осколки минувших отрезков жизни. И когда у меня возникает потребность выразить свои мысли и чувства словами (как кто-то другой выражает кистью или рисовальным карандашом), я осмеливаюсь браться за авторучку (хотя вопрос, мне кажется, надо ставить не о том, дозволено ли мне, а о том, сумею ли я, справлюсь ли).
C сожалением должен констатировать, что характер этих дневниковых записей постепенно меняется. В части первой, в основном, описание увиденной страны, а в части третьей уже больше описаний людей, их отношений (часть вторая в этом плане занимает промежуточное положение). Это легко объяснить. Между частями разрыв в несколько лет; действующие лица становятся старше, и немолодой возраст проявляется естественным образом: передвижений становится меньше, и общение приобретает все более и более вербальный характер.
Желание попробовать себя, может быть, является дерзостью с моей стороны, но, мне кажется, на такую дерзость имеет право каждый – ведь я же никому не навязываюсь, читать мой дневник будет лишь тот, кто сам захочет.
Ну, ладно, пора «лирическое отступление» заканчивать и вернуться к намеченной задаче – «Гамбургскому дневнику» часть вторая.
ГАМБУРГСКИЙ ДНЕВНИК - 2
05.07.97. Итак, мы снова в Гамбурге. Как и в предыдущий раз, очередь при оформлении огромная. В самолете наш сосед – немец лет двадцати – возвращается домой. У нас он выполнял свою дипломную работу по технологии дизайна в легкой промышленности. Разговорились, и Тюл предложила обменяться адресами: дескать, когда снова будете в Питере, заходите (видимо, подумала о том, чтобы познакомить с внуками). Парня зовут Рэне. Приятный, но не более того. По-русски говорит сносно.
Приземлились. В гамбургском аэропорту очередная дискриминация при оформлении вновь прибывших: не члены Евросоюза идут в отдельной (очень длинной очереди). А для членов Евросоюза работает целых три (а не одно) окошечка, очереди всего по несколько человек, и беседуют с ними, как с любимыми друзьями. А нашей очереди даже переводчика с русским языком не дали («обождите, занят, подойдет часа через два»). Мы сэкономили себе эти два часа тем, что я пошел объясняться по-английски.(А в голове вертелись русские строчки: «читайте, завидуйте – я гражданин Советского Союза!»). Я понял, что в Германии в школьной программе Маяковского нет. А жаль.
Скодды нас встретили как родных и долгожданных. Разговоры обо всем: о жизни, о семьях (нашей и их), о политике. Много разговоров о Сереге (ведь он когда-то гостил у них). Теперь нам предстоит познакомиться поближе с членами их семьи. Днем провели время дома, вечером вывезли нас на авто показать ночной Гамбург. Найти место для парковки сложно. Но Ульрих нашел. Бросили машину и пошли бродить. Это район, где находится Альстер (озеро внутри города) и Карлстадт (крупнейший гамбургский торговый центр). Ходили, смотрели, любовались. Очень красиво. Наконец, вышли на какую-то большую площадку. Это, очевидно место «тусовки» молодежи. Это бары –под тентами и под открытым небом; рядом с ними столы (1,5 х 3 м2), у столов длинные деревянные скамьи. На столах пиво или вино. Рядом продавцы всякой еды (булочки, орешки и т.п.) Народу тьма (думаю, тысячи две). Горят светильники (в интимной темноте, видимо, никто не нуждается, ибо все себя чувствуют как дома). Поведение раскованное, но абсолютно не шокирующее. Музыка – я не понял: то ли своя, то ли входит в комплекс обслуживания. Где-то играет трубач, в другом месте аккордеон. Где-то танцуют, где-то поют хором. Иногда, когда хором поют все, сидящие на одной скамейке, они обнимают друг друга за плечи и все синхронно раскачиваются в такт песне. Где-то беседуют тет-а-тет не замечая окружающих. Пьяных не видно, хотя навеселе очень многие. Ге-то дурачатся, где-то кричат, но нигде не появляется ощущение чего-то навязчивого или чего-то агрессивного. На краю площади стоят три автофургона с мигалками и «экипажами»возле них. «Ага, – понимающе заметил я, -полиция». «Полиция? Зачем? – ответили мне, – Здесь большое скопление людей, потому на всякий случай приготовлена мед. помощь. Мало ли, вдруг кто-то плохо себя почувствует». Этим сказано все, и мне, россиянину, опять есть, над чем задуматься.
06.07.97. После завтрака прогулка. На авто едем в Арензбург (гордишко в 15 км). Старинный замок (1590 г., готика), окруженный со всех сторон водой. Сейчас в нем музей (вовнутрь мы не заходили). Рядом – в этом же парке частный дом престарелых. Очень дорогой (15000 марок в месяц). Правда, для сравнения замечу, что вчера мы видели издали отель, в котором самый дешевый номер стоит 400 марок в сутки. Нам разрешили осмотреть дом престарелых. Очень комфортабельный, у обитателей очень ухоженный вид. По стилю – это санаторий – пансионат экстра-класса (в нашем понимании). Всюду тихо, и только в холле звучит негромкая классическая музыка.
В парке встретили друзей наших хозяев (муж и жена). Муж 1924 г. рождения, окончил три семестра медицинского обучения и был мобилизован на фронт. После войны 6 лет в заключении в Сибири. Хорошо говорит по-русски. И по-английски, кстати, тоже. Я это увидел, когда он, поговорив по-русски, вдруг перешел со мной на английский язык, желая, видимо, тактично проэкзаменовать меня (экзамен я, кажется, выдержал). Сейчас он стар и болен но держится так, что я в первый момент принял его за ровесника. Очень приятен в общении. Думаю, что этот человек был в войне жертвой, а не деятелем.
К 1300 вернулись домой: Ожидается приезд Кая (старшего сына), его жены Петры и дочки Катарины. Интересно заметить: от их дома до дома родителей более двух часов езды, кое-где пробки. И несмотря на это, они ухитрились, прибыть к назначенному времени с точностью до двух минут. (Позже я заметил, что эта точность у немцев – не случайность, а система).
Кай – высокий массивный блондин с весьма зычным голосом. Исключительно приятен, прост в обращении, умен. Говорит по-английски намного лучше меня. Он школьный учитель, но школа необычная: в ней ученики различных национальностей, приезжие и, я бы сказал, трудные подростки. Кай ведет у них немецкий, политику, историю, а в младших классах еще математику.
Разумеется, тематика разговоров со всеми немцами ( и так, виимо, будет и дальше) – это на 80% политика, ситуация в мире. Но мы говорили также и о литературе, об истории и о других всяких общечеловеческих вещах. Разумеется, и о Сереже (как-никак «общий знакомый»).
Итак, Кай мне очень понравился. Его жена Петра (кстати, 04.07.97 ей исполнилось 39 лет; Кай на год моложе). Петра тоже знает английский, но в разговоре активного участия не принимала. Впечатление оставила положительное, но обаяния я не почувствовал.
Катарина интересна так же, как может быть интересно зеркало: это зеркало, отлично отражающее одновременно сразу обоих родителей.
Ребенок видимо, неглупый (в меру возраста – ей около двух лет), довольно приветлива. Держится спокойно, не капризничает, не пытается (как очень многие дети ее возраста) перетягивать на себя внимание. Ничего не сломала, не испортила, хотя с любопытством трогает многое. Дисциплинирована, хотя отнюдь не пассивна. Все эти штрихи говорят очень много о всей семье в целом.
Взаимоотношения старшего и среднего поколений очень хорошие, дружеские (а ведь Ульрих – не родной отец Кая; Хильда уже имела двух сыновей, когда умер ее первый муж и она вышла замуж за Ульриха; общим ребенком является только младший из трех –их дочь Карен). Справедливости ради замечу, что мои впечатления являются чисто внешними – ведь я вижу их вместе впервые.
В 1830 Кай с семьей уехал, чтобы успеть уложить детей спать во время.
А вечером мы смотрели один из подаренных нами хозяевам видеофильмов: «Лебединое озеро». Сделано по кинофильму 1969 г. Звук весьма посредственный, а постановка и танцы – блестяще. Оказывается, немцы однажды уже смотрели этот балет, будучи в Париже в 1994 году. Воспоминания остались прекрасные, но нашим подарком остались (по их словам) довольны чрезвычайно.
07.07.97. Сегодня с утра поехали знакомиться с Ульфом (младший сын, ему 36 лет). По дороге остановились в небольшом городишке Ратценбург. Конечно, опять дарят фотопроспект – на английском языке. На обороте проспекта – даты. Собор заложен в 1154 году епископом Эверлюдом ( а епископство основано Генри Львом). Стиль собора – романский. Подробности из этого проспекта- путеводителя не выписываю, поскольку надеюсь его не потерять.
Снова садимся в авто и едем в Висмар, где живет Ульф. Пересекаем бывшую границу ГДР–ФРГ и, оказавшись в бывшей Восточной Германии, разницу чувствуем сразу же, хотя времени с момента отмены границы прошло уже немало. Здесь все беднее, менее ухоженное, больше похоже на нищенский район (но все же намного опрятнее).
По дороге задаю Хильде вопрос о грибах и узнаю, что у немцев тоже принято собирать грибы (но, как я понимаю, здесь это занятие значительно менее массовое, чем в России). Леса исключительно чистые. Насколько видно из машины, нигде ни соринки, то есть не только не мусорят, но, видимо, и убирают. Кстати, съезд в лес разрешен только в отведенных под стоянку местах: заметим, что в этих местах установлены и туалеты.
Прибыли. Встретили нас очень радушно. Ульф не только младше Кая, но и значительно миниатюрнее него. Менее непосредственный, менее теплый, но исключительно приветлив и гостеприимен. Чувствуется, что очень умен. Говорит по- английски примерно на моем уровне или капельку лучше. Он юрист. Начал свое дело в этом городе вскоре после слияния ГДР и ФРГ. Занимается разводами, но основное направление – конфликты между рабочими и предпринимателями. Начало его карьеры было очень удачным и своевременным: как раз в этом районе бывшей ГДР после объединения столкнулись интересы представителей двух формаций, оставшихся после этих двух систем. Юристов, способных разбираться на стыке их, не было, и Ульф быстро пошел в гору. И в быту, и на работе он связан только со своим близким другом (тоже юристом). Этот друг к тому же и сосед. Сейчас оба разбогатели, совместно построили контору, организовали офис. У них штат 12 человек. Работают очень много и преуспевают.
С Ульфом была его невеста (точнее – еще не оформленная жена). Принимая нас, она вела себя как хозяйка. Ее зовут Хайке. Специальность – учитель математики. Некрупная и довольно подвижная блондинка (ей на вид чуть за тридцать, как мне кажется). Она уже начинает увядать, но обаятельная и веселая. Раньше была жительницей ГДР, следовательно, в школе изучала русский язык. Но учили ее в стиле советской школы, поэтому говорить она может очень мало; в застольной беседе быть переводчиком не смогла и сама говорила по-русски очень неуверенно и осторожно. Очень тронула нас тем, что к нашему приезду подготовила на русском языке письменный текст мини-экскурсии по Висмару. Чувствовалось, что ей это стоило очень большого труда и из-за слабого знания языка, и из-за поиска материала, которым в готовом виде она не владела, в связи с чем ей потребовалась предварительная работа.
Напоили нас кофе и на двух машинах («Опеле» Ульриха и на «Фольксвагене» Хайке) поехали осматривать городок (замечу, что у Ульфа тоже есть машина – «Мазда»). Осмотрели центральную часть (собор святой Марии, точнее – башню, оставшуюся от него после того, как он был разрушен бомбой; площадь вокруг собора, собор святого Георгия, собор святого Николая). Поехали в небольшой порт на окраине города. Хайке купила и подрила мне иллюстрированный путеводитель по Висмару (на английском языке).
После экскурсии вернулись в дом Ульфа и были приглашены к обеду. За столом оживленная беседа. Интересно, что на этот раз темы политики почти не затрагивались: чувствовалось, что Ульф умышленно их обходит.
Расставаясь вечером, мы пригласили их к себе в Питер.
Обратно в Гамбург ехали по другой дороге – по автобану; неслись со скоростью 190 км. в час (я с такой скоростью еще никогда не ездил). Между прочим, Хильда сказала, что со скоростью 200км. в час они ездят редко, ибо расход бензина при это 15 литров на 100км., а бензин дорог. Это еще один штрих к описанию их манеры жить: платить деньги за то, что находят нужным, – не экономя, и экономить каждый пфенниг на том, что необходимым не является (кстати, Тюл поднималась зачем-то в их жилые комнаты и рассказала мне, что комнаты обставлены просто, почти на грани бедности).
В Гамбург прибыли усталые, как собаки. Бедняга Ульрих пошел за свой стол и занялся какой-то работой (а ведь он весь день был за рулем). А я записал все вышеизложенное, а сейчас уже поздно, пора спать.
08.07.97. Погода роскошная. Нас везут в Любек – небольшой очень красивый городок примерно в шести-семи десятках километров от Гамбурга. Едем по автобану.
Машину припарковали на площади. Идем на пристань (почти рядом), садимся на экскурсионный речной трамвай. Любек со всех сторон окружен водой (видимо, рукавами реки Траве). Таким образом город расположен на острове. Вот вокруг этого острова нас и везут.
Городу уже почти четыре тысячи лет. Много старых зданий – ярко выраженная готика. Некоторые улицы очень узки (3-4 м), как в старом Таллинне. Началом города была крепость, и ворота этой крепости сохранились. Эти ворота находятся между двух башен. В городе несколько церквей, имеющих сдвоенные (может быть, поэтому?) башни. В этом городе родились братья Томас и Генрих Манн. Есть даже мемориальный музей, но мы в него не заходили.
Сочетание огромных яхт (или просто парусников?) на реке, современных магистралей, по которым несутся современные автомобили, узких улиц со средневековыми готическими зданиями. Яркие цвета. Разумеется, удивительная чистота. – Красотища!
Поднимаемся на смотровую башню Эгиден. Затем, посмотрев и пофотографировав оттуда, идем вниз – смотреть вблизи то, что только что видели сверху.
Собор (или кирха?) святой Марии. Это XIV век. Зашли вовнутрь. В одном из боковых помещений лежат вдавленные, вмявшиеся в землю куски огромных колоколов. Эти колокола упали сверху и разбились во время бомбежки в 1944 г. Оставлены так навечно как напоминание против всякой войны. Окно этого же помещения украшено витражами, отражающими геральдику немецких городов, в которых во время войны были разрушены церкви. Это сделано с той же целью: помнить о том, как страшна война. (Это сегодняшние немцы; – А что думали по этому поводу их отцы и деды лет этак 60 назад?..).
Внутри собора есть астрономические часы. Посмотрели на ратушу. Тыльная ее сторона – готические очень древние окна. Немцы очень гордятся этой ратушей, и нам немедленно подарили открытку.
Следующий объект –кирха – госпиталь Хадлингайса (святого духа). Основан в 1260 г. Это только микрогородок: здесь кирха, огороды, скотные дворики, склады и… госпиталь. Интересно, что этот госпиталь имеет отдельные одноместные (очень маленькие) комнаты для больных
Обедаем в каком-то специализированном картофельном кафе (красиво, вкусно, дорого). Едем в Травемюнде. Это устье реки Траве и берег Восточного моря (Любекская бухта). Огромная площадь автостоянки, прогулочные дорожки с магазинами и киосками и за низеньким ограждением – уже песок. Песчаная прибрежная полоса (метров 800 шириной) кажется бесконечной: очертания теряются где-то за горизонтом. Это пляж. Через каждые несколько метров установлены устройства, представляющие собой что-то вроде надувных (или поролоновых?) шезлонгов на двоих с закрытой задней стенкой. Думаю, что этот пляж – по нашим меркам – не настоящий, ибо нигде ни соринки. Кстати, и на пляже, и в Любеке на центральной площади, и в Раценбурге, и в Гамбурге туалеты бесплатные и притом почему-то чистые. (Можно предположить, что немцы плохо изучали историю древнего мира и поэтому об изобретении Веспасиана – о платных туалетах – просто еще не знают).
Мне предложили искупаться, но я отказался, так как остальные купаться не собирались, и я не хотел, чтоб меня ждали. К тому же, не зная немецкого языка и не будучи знаком с местной манерой поведения, я не хотел даже ненадолго оказаться не рядом с остальной компанией. Фотографировать в Травемюнде мне не захотелось: все стандартно и однотипно, как на рекламном проспекте.
Около 1800, усталые, вернулись в Гамбург. Чуть пришли в себя, сели пить чай Заговорили о Сереге, и Хильда сказала, что его орфографические ошибки – это характерное проявление лигостении. Затем она позвонила Ульфу с просьбой выяснить у знакомых подробности об этой лигостении.
Наша постоянная потребность все время переключаться с языка на язык (немецкий, русский, английский) часто приводила к анекдотическим ситуациям. Хильда звонила Ульфу, беседуя одновременно со мной. Когда Ульф снял трубку, она стала излагать ему проблему, продолжая говорить по-английски. Ульф послушал ее немного и сказал: «Мама, я ведь по-немецки тоже говорить умею, если очень надо». И я вспомнил, как недавно, когда мы были в гостях у Ульфа, Хайке сказала мне несколько фраз по-русски, желая тем доставить нам удовольствие. Ей было трудно, но она очень старалась и, договорив, посмотрела на меня с гордостью. Я тоже был за нее рад и, чтобы ее радость стала общей, я немедленно для Тюла перевел сказанное на английский. Тюл посмотрела на меня беспомощно, а затем все дружно расхохотались. – Так что все мы бываем подвержены процессу обалдевания.
А вечером мы снова смотрели видеофильм – подаренную нами «Спящую красавицу». Поставлена и исполнена прекрасно, и я очень рад, ибо немцы тоже очень довольны. Звук лучше, чем в «Лебедином озере», но, конечно, записи музыки из балетов Чайковского, сделанные на CD и имеющиеся у Ульриха, намного лучше. Я рад, что моя идея подарить им видеозаписи русских вещей в русском исполнении и в русской постановке оказалась удачной.
Немножко поболтали и разошлись спать.
09.07.97. Хозяева, конечно, устали. Сегодня некоторая разгрузка. С утра Хильда едет в магазин; мы с ней. Посетили тот же огромный магазин с подземной автостоянкой, что и в позапрошлом году. Тюл купила что-то в дом и от нас (фрукты, вино, воду). Потом нам показали овощной базар. Все продается в очень чистом вымытом виде. Продавцы в безупречных халатах. Всюду четкие ценники. (Конечно, мы к такому не привыкли и такого не видели, у нас это появится, дай Бог, лет через пятнадцать). Между прилавками сидит и играет уличный баянист, собирая подачки. Неожиданно узнаю в его игре исковерканную украинскую песню.
Днем беседы дома, затем все идут спать, а я, чтобы не связывать никого, читаю в садике подаренный мне путеводитель по Висмару ( на английском языке).
После отдыха поездка на кладбище. Оно огромно – это целый город. Асфальтированные проезды, много зелени, ровные шеренги могил. Мне сказали, что это самое большое кладбище в Европе (а я подозреваю, что и в мире – тоже). Два небольших озера, несколько часовен. В центре небольшое здание – администрация. Разумеется, всюду безупречный порядок и чистота. Размеры кладбища столь велики, что, если реинкарнация существует, то кто-то может успеть быть захороненным на этом кладбище несколько раз.
На кладбище расположен сад роз. Но розы расцвели далеко не все, поэтому сад особого впечатления не производит. У наших друзей на этом кладбище две могилы; мы их посещаем (примерно 5 – 10 минут на каждую). Хильда чуть рыхлит землю вокруг цветов, а Ульрих поливает из лейки. Первая могила – любимая тетка Ульриха и ее муж, которого Ульрих не любил. Вторая – родители Хильды и ее первый муж. Пока она склоняется над могилой своего первого мужа, я задумываюсь, стараясь воображением перенестись на четверть с лишним века назад, когда овдовевшая Хильда и Ульрих познакомились. Я пытаюсь себе их представить – тогдашних. Эта пара, отличная сейчас, тогда была, вероятно, блестящей. Они оба – очень незаурядные люди, щедро одаренные природой. Ни один из них не красив, да и не был, наверно, красив раньше, но какое безграничное обаяние, какое совершенство душевных качеств! Я понимаю, что не влюбиться в каждого из них было невозможно, и мне становятся еще более понятными их взаимоотношения.
Потом нам показали участок с братскими захоронениями мирных жителей – жертв бомбежки. Это площадки, возвышающиеся на 20-30 см и покрытые травой. Размеры каждой площадки примерно 25х60 м2. Поперек каждой площадки лежит большой деревянный брус с названием района города. По периметру площадки во многих местах лежат небольшие могильные плиты с надписями: чаще – с безымянными, реже – с именными. Все площадки сориентированы по радиусам круга, в центре которого небольшой (размером в два поставленных рядом автобуса) павильончик. Вместо одной из стен у него решетка, похожая на кем-то искореженные завитки. Через решетку можно видеть скульптуру, расположенную в павильончике у стены, противоположной этой решетке. Все это сделано из белого неполированного камня (может быть, песчаник?). Скульптура несколько стилизовано изображает лодку с Хироном, переправляющим через Стикс души умерших. Лицо Хирона бесстрастно, а его пассажиры (их шесть) очень различны. Одни полностью одеты, другие наги. Тут и взрослый мужчина, и женщины, и дети. На лицах у кого-то покорность, у кого-то – грусть. А молодой парень (нагой) сидит в позе безысходного отчаяния, охватив руками опущенную голову. Фотографировать я не стал, побоявшись, что получится тускло и монотонно. Этот павильончик куда сильнее, чем иные антивоенные плакаты.
Вечером наши хозяева показывали нас, как экзотику, своим знакомым – приятелям.
У отца Ульриха была какая-то прусская книга, которую он очень любил читать вслух. Когда он умер, Хильда дала по радио объявление, что ищет человека, владеющего прусским диалектом. Человека, который откликнулся на объявление, она попросила прочитать эту книгу вслух и записали его чтение на магнитофон. Позже они сдружились, стали бывать друг у друга в гостях. – Такова история их знакомства. Именно этот человек и его супруга были приглашены в гости, чтоб пообщаться с нами. А я записал эту историю их знакомства потому, что она очень много говорит о принятом в этой семье стиле отношения друг к другу, об уважении и любви к чужому духовному миру и о стремлении сохранить его.
Чуть отвлекусь на деталь местных обычаев и быта. Гости приглашены к восьми часам вечера. Перед их приходом хозяева и мы торопливо ужинаем. Гостей принимают в саду (погода прекрасная); когда темнеет, Ульрих выносит масляную лампаду (типа наших керосиновых). Когда становится прохладно, дамам выдают небольшие пледы. На стол подано вино (предлагались и другие напитки), коробка конфет, маленькая вазочка с печеньем, маленькая вазочка с орешками. Гости едят и пьют крайне скромно (я бы сказал: клюют, не больше).
Гости несколько старше нас (она – лет на 10, он – лет на 5). Оба в прошлом (во времена ГДР) учителя русского языка; позже – учителя истории и географии в младших классах гимназии. Фрау Хоффц (не близко знакомых людей здесь принято называть по фамилии; отсюда, кстати, следует, что нас семейство хозяев изначально считает близкими, ибо мы общаемся друг с другом, обращаясь по имени) владеет русским почти свободно; акцент лишь в интонации. Изредка просит напомнить какое-нибудь слово или подсказать окончание или падеж. Он говорит чуть хуже. Разговорной практики по русскому языку у них не было давно, и с нами говорят с удовольствием. Оба знают русские песни, помнят наизусть русские стихи, знают русскую музыку. Не знаю, как она, а он очень многогранен. Поет (проговорился, что однажды даже собирался бросить учительство ради оперы). Рисует. Я не видел, разумеется, его картин, но в разговоре мелькнуло, что несколько его картин были кому-то проданы. Оба очень мужественны. Их зять – тяжело больной (с детства) человек, дважды ему делали пересадку почки, но он все равно работает (учитель). Внуков у них нет. Сами они не слишком здоровы, но веселы и жизнерадостны. Разговоры были не о политике (и слава Богу, ибо ругать свою сегодняшнюю страну уже давно надоело, а хвалить пока, увы, не за что). Просто была очень оживленная застольная беседа обо всем понемногу, и всем было интересно и приятно.
10.07.97. Сегодня с утра запланировано посещении дома для престарелых – того, в котором работает Хильда. Зарплата ей там не выдается; она трудится там, выражаясь нашим языком, на общественных началах. Дом принадлежит церкви. Штат 120 человек. Пациентов 150 человек.
Расположен дом прекрасно: тишина, зелень. Во дворе автостоянка. У нас в таком доме набили бы человек пятьсот. Всюду удивительно чисто. В доме есть парикмахерская (с завивкой и маникюром). На подоконниках и на стенках закреплены детские игрушки (для уюта и создания домашнего настроения). Есть ванная комната со специальным подвесным приспособлением для мытья тяжелобольных пациентов. Здание двухэтажное, разумеется, с лифтом. При изменении уровня, например, в коридоре, на крыльце, помимо ступенек имеются пандусы. Всюду перила. Комнаты на двоих, чтоб могли помогать друг другу. Это для слабых. А есть и комнаты-одиночки. Есть комнаты для нескольких человек (это для неходячих). Там спец. кровати на колесах; они могут выезжать в столовую. Апартаменты выполнены в виде маленьких двухкомнатных квартир, в каждой из которых телефон, сан. узел, душевая. В душевых имеются сидения, позволяющие при желании принимать душ сидя. Это передвижное спец. оборудование было добыто за деньги, которые собирала Хильда как пожертвования отдельных частных лиц и различных организаций. Сбор средств и реализация их применения –это одно из ее основных занятий здесь.
Есть библиотека. Есть гимнастический зал. В нем мы увидели группу людей, сидящих на стульях и перебрасывающихся мячом под руководством молодого инструктора. Есть что-то вроде банкетного зала человек на двадцать. Это для приема желающими гостей а также для празднования дней рождения пациентов. Для тех, кто не может сам ходить, есть опоры на колесиках с сидениями; на них можно передвигаться, можно на них опираться или просто держаться руками при перемещении.
Стоимость проживания 3000 DM в месяц. Тем, кому это не по карману, помогает правительство.
При входе красиво оформленный лист со стихами, ободряющими слабых (тематика: не вешайте нос, вместе справимся). В коридоре висит разнообразное (4 стр.) меню, в том числе, для диабетиков, а также распорядок дня.
Основная проблема – персонал: несмотря на безработицу, немцы идти на эту тяжелую и иногда грязную работу не хотят, предпочитая получать пособие по безработице. А эмигранты не всегда легко общаются с пациентами ( не только из-за языка, но и из-за различия во взглядах на образ жизни).
Я уважаю народ, который умеет так заботиться о своих стариках.
После этой экскурсии мы с Ульрихом немного гуляли по парку, пока Хильда ходила к своему врачу (лечила кашель).
Затем поехали в порт, полюбовались заливом, закусили. С трудом отговорили хозяев водить нас на смотровую вышку на TV башне (во-первых, не хотим вводить их в лишний расход – это дорого, – а во-вторых, в прошлый приезд мы же поднимались на смотровую площадку в соборе св. Микаэля). Пошли гулять в сад около башни, бросив прощальный взгляд на башню, у которой рядом со смотровой площадкой есть приспособление для желающих прыгнуть вниз (метров около 40) на резиновом шнуре. Один прыжок 250 DM (без шнура было бы, вероятно, дешевле, но и со шнуром не всякий прыгнет, даже, если эта сумма будет выплачена не им, а ему).
Сад очень красив: цветы (в основном, розы), канал, озеро с фонтанами, которые по вечерам еще и с музыкой.
Насмотревшись, вернулись домой. Чуть отдохнув, посидели за столом за беседой, поели. Затем Ульрих угостил нас Бетховеном (5-й фортепианный концерт, фантазия для хора, оркестра и фортепиано). А потом отправились спать. Завтра – в горы, и нет, видимо, предела теплу, гостеприимству, заботе и вниманию наших милых хозяев. Спасибо им.
11.07.97. Сегодня нас везут в горы.
В Германии, оказывается, есть специальная радиопрограмма, которая каждые полчаса сообщает оперативную обстановку на дорогах (пробки и т.п.). Информируют только об автобанах. Говорят, что что-то подобное будет лет через десять и у нас (правда, я предполагаю, что у нас сведения о дорогах будут изрядно разбавляться рекламными сведениями о жвачках, прокладках, а также о памперсах и противозачаточных средствах как о вещах, особенно необходимых при езде с большой скоростью). Несется нескончаемый поток автомобилей. Кто-то «еле тащится» со скоростью 140 – 150 км в час, кто-то «шпарит примерно под 250 км в час. Все едут безупречно аккуратно: видимо наши «новые русские» со своей хамской манерой езды на дорогих машинах сюда еще не добрались.
Оглядываясь по сторонам, в очередной раз обращаю внимание на встречающиеся каждые 10-20 км башни ветряков: использование ветряных электростанций – это серьезная борьба за экологию не на словах, как у нас, на деле ( в России пока я не видел ни одной).
Как следует из сообщения радиостанции, нас ждет пробка длиной 7 км . На соседнем автобане появляется группа ребят, посчитавших, что площадка с идеальным покрытием и без автомобилей – ведь пробка же – идеальное место для игр (разумеется, их родители будут потом крупно оштрафованы). Наши хозяева принимают решение выбрать третью, чуть более длинную, но более свободную дорогу. Это узкое шоссе с двухсторонним движением, идеальным покрытием и разрешенной скоростью 120 км в час.
Съезжая с автобана, видим две машины, в которых возникли неисправности. К одной уже прибыли «желтые ангелы», вторая ждет своей очереди.
А «желтыми ангелами» здесь называют службу дорожной полиции. Через каждые полтора километра на обочинах автобана стоят желтые колонки с надписью SOS. Колонки распложены по обе стороны автобана, чтобы к какой-либо можно было подойти, не пересекая полосу движения. На каждой колонке установлен телефон, воспользовавшись которым, можно вызвать техническую помощь. (Автомобили техпомощи и униформа сотрудников тоже желтого цвета; отсюда и название). Вызванная помощь прибывает в течение менее, чем часа; если надо, то она не только ремонтирует неисправный автомобиль, но и доставляет его пассажиров либо до места, либо до остановки муниципального транспорта. Помощь бесплатная для членов добровольного клуба (с членскими взносами) и платная – для остальных.
По дороге Хильда излагает нам информацию, выясненную для нас по ее просьбе Каем (заботливые люди: ведь не забыли!).
В пути нам рассказали об объекте предстоящего знакомства. Карен (их дочь) долго не могла найти работу. Сейчас нашла. Ее дело – определять необходимую тематику книг, направление – вопросы заботы о старых, больных и пр.; иными словами, технология социальной помощи. Затем она должна найти автора, дать заказ. Затем отредактировать, организовать продажу.
Уве – ее друг. Они знакомы и дружат 11 лет, живут вместе 5 лет и, может быть, поженятся этой осенью.
Уве – работник соц. обеспечения. Его работа – разрешение проблем в неблагополучных семьях (неполные семьи, семьи, разбитые процессом эмиграции и т.д.) Кажется, ему 34 года. Свою профессию он выбрал в возрасте 10 лет. Семья, из которой он вышел, небогата, и оплачивать его обучение было нечем. Но он поставил себе цель и шел к ней, не сворачивая. Чтобы заработать на учебу, он не гнушался никакой работы: пришлось быть и шофером такси, и санитаром в госпитале, и т.д. и т.п. Скодды очень хотят, чтобы брак Уве с их дочерью состоялся.
Прибыли в Андреасберг. Я вспомнил кинофильм «Серенада солнечной долины». Курортный городок, показанный там, и этот городок, наверно, схожи. Красота редкая. Горы, покрытые лесами и полями, небольшие островерхие домики, выполненные в стиле, названия которого я не знаю (мне он напоминает готику). Узкие извилистые улицы с очень длинными и крутыми подъемами и спусками (по крутизне даже превосходят ремонтные эстакады). Всюду чистота, порядок. Идеальный асфальт. Ездят здесь тоже очень аккуратно.
Дом, в котором Скодды имеют квартиру, – прекрасный коттедж. Их квартира с отдельным входом оборудована роскошно, как городская. Здесь есть второй комплект радиоаппаратуры (TV, CD, проигрыватель). Рядом с домом гараж, в котором есть место и у Ульриха. Вход напротив – массив гостиничного (по нашим понятиям) типа. На первом этаже три комнаты, выходящие в небольшой холл; На втором – коридор, в который выходят двери маленьких мансард. В конце коридора сауна, душевая, туалеты. Ульрих также имеет одну из мансард – для Карен. Нас поселили на первом этаже в комнате отсутствующих в данный период друзей. (Умываться надо, однако, ходить к Скоддам, поскольку горячую воду Ульрих оплачивает только в своей квартире).
Приехали Карен и Уве. Карен – приятная блондинка с очень мягкой манерой держаться. Некрасива; мальчишеская прическа, которая, как мне кажется, очень ей не идет, лишая ее облик женственности. Уве – начинающий полнеть довольно рослый темный шатен в очках (Карен без очков, но, кажется, видит плохо). Черты лица мягкие, с недельной небритостью (теперь же это модно!). По-английски говорят оба; словарный запас и грамматика примерно на том же уровне, что у меня, а произношение – на много порядков лучше моего. Уве – умница; меня поражает его способность схватывать мысль собеседника с полуслова. Любит музыку. Его начитанность, как проскользнуло в разговоре, не очень высока, но ставить это ему в вину, зная, сколь нелегок был его жизненный путь, было бы свинством. Во время прогулок поговорили на всякие темы, в частности, с Карен – о жизни, о жизненной позиции и жизненной философии, о том, как должны формироваться взгляды человека на жизнь.
Чувствуется, что Уве дружен с обоими родителями, и они (особенно Ульрих) относятся к нему очень тепло.
12.07.97. С утра гуляли по национальному парку. Это очень красивый (и, разумеется, чистый) хвойный ( процентов на 60 –70) лес, являющийся заповедником. В лесу дорожка, выложенная щебнем, аккуратные канавы, по которым течет чистая вода (канавы снабжены шлюзами и используются для регулирования уровня воды в каком-то близлежащем водоеме). Комаров мало, черники много, людей мало (идеальное сочетание, не правда ли?). Тематика разговоров – продолжение вчерашних.
После прогулки прямо в лесу на автостоянке расстались с Уве и Карен: им надо возвращаться, их ждут дела. Сцена расставания с родителями, – как с любимыми друзьями, но не больше. И этого, и многого другого мы с Тюлом понять не могли. Например, вчера после нашего ухода спать у них была беседа (нам потом рассказала Хильда). Карен очень хочет ребенка, но они не могут себе этого позволить, потому что не зарабатывают достаточно для того, чтоб могла оставить работу она. Мы мысленно сравниваем с тем, как это было бы у нас, и – ???
После отъезда ребят нас любезно свозили по нашей просьбе на место нашей вчерашней прогулки, и я пытался фотографировать. Получится ли?
После прогулки и отъезда молодых мы вернулись в квартиру, где сейчас живут Скодды. Хильда смотрит на нас доверчиво и говорит: «мы должны вам кое-что сообщить». Оказывается, Карен уже ждет ребенка (ориентировочно в марте). Она хотела, чтоб об этом сообщили и нам, но просила это сделать после их отъезда, боясь, что мы консервативны и можем осудить ее: ведь брак будет оформлен только к осени. Хильда взволнована. Все четверо очень хотят ребенка и ждут его. Но появление ребенка поставит крест на работе Карен – работе, которой она так долго добивалась, училась, сдавала экзамены и т.д. Нанимать же няню астрономически дорого, а в детские сады принимают только с двух лет. К тому же, их квартира двухкомнатная, а по их меркам этого для семьи с ребенком недостаточно. Но и ждать с ребенком тоже уже нельзя: ведь Карен уже 31 год.
Ульрих говорит: поможем с покупкой квартиры, семья Кая поможет с детскими вещами (Катарина из своих уже почти выросла). Семья Уве помочь не сможет: семья бедна, мать болеет, отец – пьяница (может быть, именно здесь зарыты истоки того, что Уве с самого детства избрал профессию социального работника?).
Замечу ретроспективно: очень трогательно то, что о проблемах семьи нам рассказали так, как можно рассказать только очень близким друзьям.
Пошли бродить по городку. Предварительно наглотался анальгина (зверски разболелся зуб, а заниматься лечением за рубежом – дело сложное и дорогое). О зубе пишу не для того, чтобы посвящать зубной боли страницы дневника (если бы эта тема была пригодна для путевых записок, наши библиотеки были бы намного фундаментальнее). Я задумываюсь о том, с какой готовностью мы ждем мужества от других людей и с какой гордостью их героизмом восторгаемся. Но насколько в подобной ситуации в роли героя оказаться самому тяжелее, чем мужественно переносить страдания другого человека. На протяжении прожитых мною лет мне везло: я не слишком часто попадал в ситуации, связанные со значительными физическими страданиями. А вот Тюл, человек насквозь больной, живет с постоянным ощущением боли то в одном месте, то в другом и мужественно терпит. Всю жизнь. И еще, когда нужно, находит в себе силы поддерживать других. А мы все с уважением восторгаемся ею. Но больно-то кому? – Ей! И осознать эту боль может по-настоящему только тот, кто испытал на собственной шкуре очень сильную боль, или пусть даже не очень сильную, но очень длительную. И вот сейчас, придерживая рукой почти отваливающуюся от оглушающей боли челюсть, я с горечью думаю не о себе (я-то через неделю буду дома и зуб отремонтирую), а о ней (ей-то свои боли еще терпеть и терпеть). И я не просто уважаю ее: я преклоняюсь пред ней. И не написать об этом я просто не имел бы права.
Ладно. От лирического отступления вернемся к прогулке, на которую мы отправились с Хильдой и Ульрихом после разговора об их семейных делах. Бродим по красивому парку. Когда-то (пару веков назад, кажется) здесь были серебряные рудники. В память об этом около входа надписи на стене, а на самом входе – два коротких рельса, на которых стоит пара «древних» вагонеток. Вода сюда приходит из тех водостоков, которые мы видели днем в лесу национального парка. Вода очень холодная, и какой-то врач в прошлом веке успешно применял для лечения водные процедуры, заставляя своих пациентов в жаркий день бродить по колено в ледяной воде. Говорят, некоторым помогало.
Зашли в ресторан. Он пуст абсолютно. Но мы и не собирались в нем что-то есть: просто посмотрели, как выглядит ресторан для гуляющих в парке. На втором этаже автоматическое устройство, показывающее на экране диапозитивы с видами национального парка. Показ сопровождается дикторским текстом, который Хильда синхронно переводит на английский язык, а я перевожу (уже сокращенно) на русский. Затем пошли гулять вокруг города и обошли его с другой стороны. Разумеется, я эту красоту пытался фотографировать. Попутно нам объяснили, что гора, на которой расположена колокольня (а она на вершине горы, и поэтому ее звон слышен всюду по обе стороны горы), называется Глексенберг (в переводе – колокольная гора). Слева от нее Тоденберг (мертвая гора), ибо серебряные рудники в ней истощились и были закрыты. А справа – Гальгенберг, Перевод – гора виселиц, ибо именно этой очаровательной мебелью (т.е. виселицами) был уставлена эта гора в средние века (во времена инквизиции).
Закончили прогулку, поужинали, поговорили о литературе. Сейчас Хильда с Тюлом домоют посуду, а я допишу эти строки; потом Ульрих будет нас угощать прекрасной музыкой.
13.07.97. После завтрака едем в Гамбург. По дороге остановка для фотографирования водопада (высота около 25 метров) в Харцштадте. Харцштадт – это микрогородок для развлечений: красивая природа, ресторанчик и даже детская железная дорога, на вывеске которой указано, что стоимость билета 2 марки при условии, что пассажир будет не более 100 кг.
Едем в Госляр. Это очень красивый средневековый город, куда надо приходить с кинокамерой и снимать все подряд (по возможности широкоугольным объективом, ибо улицы узки, и многие здания просто не вместить в кадр).
В этом районе были серебряные рудники. Поэтому район является лакомым кусом для правителей. В частности, этот город был столицей при Фридрихе Барбароссе. Нам показали его дворец. Перед дворцом две конные статуи: справа – сам Фридрих, слева – Вильгельм-завоеватель. Экскурсовод, ведущий свою группу по поляне перед дворцом, одет в костюм средневекового герольда.
Вышли на центральную площадь. Здесь ратуша и несколько очень интересных и красивых старых зданий. Кстати, перед ратушей небольшой деревянный столб (не знаю, получился ли он на фото). К этому столбу привязывали преступника, чтоб каждый прохожий имел возможность бросить в него камень.
За ратушей две башенки (видимо, церкви). На верхушке одной из них площадка, и там находится оркестр. Оркестр исполняет старинную духовную музыку (в частности, в момент нашего пребывания на площади исполнялись произведения И.С. Баха). Публика внизу очень приветлива и доброжелательно аплодирует после каждого исполнения. Здесь народ вообще очень дружелюбен.
Когда мы присели на скамью перед дворцом Фридриха Барбароссы отдохнуть, группа людей собралась на лужайке перед фасадом. Один из них запустил магнитофон с музыкой, четверо, одетые в черные костюмы с белыми рубашками и галстуками-бабочками, что-то пели (кстати, очень-очень неплохо), а двое бегали вокруг них с большой видеокамерой и снимали. И вот, гуляющая публика стояла (в стороне в отдалении и в кадр не лезла), слушая, и тоже очень доброжелательно аплодировала. Забавно, что здесь убогие никаким особым вниманием и расположением не пользуются: их просто не замечают.
Кормили нас в маленьком ресторанчике, именуемом пивным двором. На салфетках изображен портрет монаха, который когда-то додумался смешивать какой -то сорт (нигде более не выпускающийся) пива со сладкой минеральной водой (тоже местного происхождения) и основал производство этого напитка в городе (а напиток, действительно, отменный).
Я сделал много фотоснимков, но, к сожалению, приходилось снимать в спешке, так как боялся отстать и потеряться, а скадрировать было трудно: улицы узкие, от объекта не отойти.
Смотреть можно было без конца. Видели одну очень узкую улицу: на земле ее ширина полтора метра, а наверху крыши просто соприкасаются между собой. Множество цветов. Показали нам один из первых домов. Это дом бургомистра, построенный еще до ратуши и первоначально выполнявший ее функции.
Чуть не забыл записать, что первоначально город был внутри крепостной стены, остатки которой еще кое-где целы. Видели средневековую водяную мельницу. Ее конструкция для меня нова. До сих пор мне случалось видеть водяные плотины с мельничным колесом в проеме. А здесь глубокий ров, и вода льется из желоба на лопасти колеса. Для регулирования имеется возможность большую или меньшую часть воды пустить по другому желобу – в обход колеса, т.е. вхолостую.
Город расположен в гористой местности, и это забавным образом использовано в реализации автостоянки. Она закрытая, пятиэтажная. Въезд на первом этаже с улицы. Выезд на пятом этаже и тоже прямо на улицу ( на другую, разумеется).
Мы в Гамбурге. Распаковались. Усталые, но довольные, пьем кофе. Удостоились пятиминутного визита соседа, к которому вместе со Скоддами ходили в гости в наш предыдущий визит в Германию. Это герр Блехле. Он прекрасно помнит нас и даже фамилию запомнил. Вечер проходит в слушании музыки и в разговорах. Скодды устали, и развлекать нас иначе сейчас для них было бы утомительно. А потом Ульрих делает мне очередной подарок: пластинки с творчеством Доминго.
14.07.97. Утро начитается с дождя, который, как выясняется позже, является предвестником многих неприятностей.
Хильда едет на велосипеде покупать продукты. Тюл хочет купить цветы для предстоящего визита к Лоренцу Хармсу. Хильда привозит здоровенный горшок с цветами и отказывается взять за него деньги.
Пара слов об этом человеке – о Лоренце. В 1994 году члены правления Гамбургского Диабетического общества (и Хармс – один из них) были приглашены в Петербург. Принять их хотели как можно лучше – ведь они очень помогали питерскому диабетическому обществу. Но плата за вход для иностранцев высока очень. В театры устраивали им всякие «левые» контрамарки, но в Эрмитаж обещали впустить по обычным билетам, а вот экскурсовода по дешевке – не дали. Решили, что экскурсию проведет Тюл, которая очень неплохо разбирается в искусстве, а при ней будет еще один член правления нашего общества – преподавательница немецкого языка, которая будет переводить. Экскурия прошла блестяще. И когда Скодды захотели взять шефство над какой-нибудь российской семьей и помогать ей, Хармс –друг их семьи – посоветовал фрау Мальц. Немцев волновал образ мыслей и привычки еще неведомых тогда будущих друзей, и Лоренц при выборе исходил именно из этого (и выбрал очень удачно).
Во время отсутствия Хильды Ульрих пытается развлекать нас. Мы просим прокрутить две оставшиеся непросмотренными видеозаписи из привезенных нами, чтобы знать, что они доброкачественные. Фрагменты «Мастера советского балета», как я и предполагал, имеют отвратительный звук. Проклинаю изготовителей ленты и в очередной раз удивляюсь отечественному обычаю выпускать в ширпотреб вместо товара дерьмо.
Картинка на ленте, к счастью, вполне приемлемая и исполнение фрагментов восхитительное. Интересно, что «Лебединое озеро» на этой ленте и на другой, уже просмотренной, представлено очень по-разнму (постановка Петипа и постановка К.Сергеева).
С оперой «Е.Онегин» вышел конфуз: лента сделана в «лучших» традициях омерзительной советской халтуры (потребитель – не свинья, сожрет). Краски блеклые, качество звука, как на заигранной пластике сороковых годов, а изображение прыгает, как в ненастроенном телевизоре, который долго пинали ногами. Смотреть и слушать невозможно, если только не ставить перед собой задачу научиться ненавидеть искусство. Настроение испорчено вдрызг. С извинениями забираю у Ульриха обратно эту кассету, объясняя, что попытаюсь в Ленинграде обменять эту кассету на качественную и затем пришлю ее с оказией.
Я часто переживаю, что наша промышленность гибнет из-за политических и экономических факторов. Но промышленность, подобная той, что выпустила эту ленту, должна подлежать безусловному уничтожению, так как права на существование она не имеет.
Вторая неприятность. Очередной раз в разговоре вспоминают визит Сереги. И вдруг, сопоставляя все воспоминания Скоддов о нем, мы начинаем видеть один и тот же лейтмотив, сводящийся к тому, что визит этот был для них хлопотен и тяжел. Мы не знаем, является ли это завуалированным намеком на нежелательность его повторного приезда или они просто не сумели скрыть что это мероприятие – попытка совместить желания весьма активного физически и молодого парня и довольно пожилых людей – было просто утомительным для них. Так или иначе, но Серегу я не виню: он еще молод и не набрал еще достаточный жизненный опыт, чтобы в нужных местах почувствовать невидимую границу. Со временем наберет, а пока мне его просто жалко и обидно за него.
Итак, возвращаемся к действующим лицам. Уже все готовы, Ульрих завел двигатель автомобиля. и сваливается следующая неприятность. Звонит телефон, и сообщают, что Карен в больнице (как я понял, на сохранении) и у нее нервный срыв, переходящий в истерику, идущую вразнос.
Хильда – типичный сангвиник: мгновенные переходы от лучезарной улыбки к отчаянию со слезами. И так каждые несколько минут. Решено, что пока с Карен будет Уве (это еще два дня до нашего отъезда) а потом все время родители.
Едем. Лоренц встречает нас в условленном месте, подсаживается в машину. Едем смотреть Гамбургский залив (это устье Эльбы). Красота! По предложению Тюла фотоаппарат был оставлен дома, о чем жалеем.
Посещаем пункт приветствия. Это небольшая пристань, около нее ресторан. Каждое приходящее или уходящее судно приветствуют по громкоговорителю с лучшими пожеланиями на родном для экипажа языке и исполняется куплет из гимна этого государства. На берегу Лоренц показывает стену высотой примерно 17 метров. Стена прерывается там, где к берегу подходит улица. Но есть ворота, которыми можно закрыть и выход на улицу. Это сделано на случай наводнения, каковые здесь бывают при весенних паводках.
Следующий (третий) пункт прогулки – парк. В центре его дом, в котором жил богатый человек – Аксельшпрингер. Он умер 10 лет назад в возрасте 75 лет. У него был сын, занимавшийся художественной фотографией (его работы есть в музеях мирового значения). Сын по причинам, никому неизвестным, покончил с собой. Отец завещал весь огромный парк и свой дом городу и дал этому микрорайону имя сына (сын почему-то не хотел носить имя отца и взял себе другое, нежели у отца, имя). В доме музей детских кукол (мы в него не заходили). Парк красив, ухожен, в центре пруд с белыми лилиями (мне сказали, что по-немецки лилия – морская роза ).
После прогулки поехали к Лоренцу. Фрау Хармс старше его на 6 лет (а ему самому уже 66 лет). У нее остеопароз. Дома ходит с палкой, выходит редко. Она страдает от одиночества: муж в постоянных бегах по делам диабетического общества, председателем правления которого он выбран в этом году; у детей времени мало. Сам Хармс с нетерпением ждет приезда Натали (это Наталья Андреевна, российская учительница немецкого языка, о которой уже упоминалось выше в связи с посещением немцами нашего Эрмитажа, они знакомы очень давно, и отношения их очень теплые).
Фрау Хармс очень приятна и приветлива, но к сожалению, говорит только по-немецки. Она и Лоренц очень старались принять нас хорошо, в чем и преуспели.
По возвращении вечер просидели со Скоддами, полагая что на людях им легче вести беседу и отвлечься от беспокойства.
Около парка видели работу полиции. В районе парка ограничение скорости 30 км в час. Еще при приближении к точке проверки нас предупредили встречные автомобили уже известным в России способом (миганием фар). Способ контроля – не радиолокация, а более непосредственный. Три параллельных трубки, расположенные в 20 см друг от друга, дают параллельные пучки света, направленные поперек дороги. С другой стороны дороги приемные трубки с фотоэлементами. Такие же парные комплекты, засекающие прохождение автомобиля, расположены еще через 20 метров . Когда проехал какой-то Фольксваген, превысивший скорость, сработала автоматика, сфотографировавшая его (разумеется, с номером и лицом водителя при освещении автоматической вспышкой). Никто его не остановил, а извещение на штраф он получит через пару дней по почте. Теперь, кстати, понятно, зачем у многих автомобилистов на ветровом стекле укреплен CD диск: если водителю повезет, он даст блик на фото, и у водителя появится призрачная возможность выкручиваться, что на фото физиономия совсем не его. Но это в Германии. А вот когда я вижу такой диск на ветровом стекле автомобиля, разъезжающего на российских автодорогах (а в России контроль скорости радиолокационный), я не перестаю удивляться тупости водителя.
Мне рассказали об интересной страховке на случай аварии (она обязательна для всех). Страховка оплачивает все чужое, что пострадало при аварии. Поэтому ситуация, при которой водителю нечем расплатиться за ущерб, здесь исключена. (Существует и другая – необязательная – страховка, оплачивающая и собственный ущерб). Стоимость страховок дифференцированная, учитывает предысторию автомобиля и водителя. Как правило. стоимость страховки справедливая, если учесть быстроту и качество ремонтных работ. Но эта стоимость велика. Хорошо, что уровень доходов среднего немца достаточно высок , что страховка оказывается по карману почти всем автомобилистам. Знающие люди говорят, что лет через десять у нас будет что-то в том же духе.
Я предплагаю, что это так, но, зная наших, уверен, что стоимость взносов будет примерно такой же, компенсации – существенно поменьше, а доходы населения – примерно такими же, а потому далеко не для всех россиян посильными. Что ж, поживем – увидим.
Вечер проходит ,в основном, в беседах. Завтра в путь. – Хочу ли я остаться здесь навсегда? – Все равно нет. Не буду повторять здесь первой части дневника. Добавлю лишь, что появляется чувство глубокой обиды и тоски от того, что в моем собственном доме царит беспредельное свинство, беззаконие, коррупция, воровство и т.д. И боюсь, что это, если не навсегда, то, по крайней мере, на очень долгий срок. И на этой грустной ноте я заканчиваю свои записи, которые предполагаю продолжить лишь в том случае, если снова окажусь заграницей.
Гамбург - Санкт-Петербург
1997