День плаща и кинжала

Алексей Ильинов
              «Но кто же будет задумывать убийство,
              если не затронуто то,
              что ты называешь господствующей страстью?»
                Блейк
   
   
   «И эти тоже, — вздохнул Колобок. — Неужели они все?..»
   Губы его двигались неслышно, в то время как из глаз извергался слезопад. Не такой обильный, как у старших Братьев, но вполне достаточный. Он медленно шарил глазами по толпе пришедших проводить в последний путь ближнего своего, и на лице его, и без того скорбном, крепчало разочарование в этих людях.
   «Они слабы, — подумал Колобок. — А я?»
   Негромко заговорил мужчина, которого Колобок, понимая нелепость этого, не стал бы называть тамадой, но которого, за неимением более подходящего слова, именовал «конферансье». Конферансье объявил о том, что некто желает произнести речь, и ветер отнёс его тихие слова в сторону — Колобок едва расслышал фамилию: Доббинс не то Боббинс.
   «Плебейская фамилия», — отчего-то подумалось ему. Своей он, впрочем, не знал.
   Прошло уже почти полгода с того дня, как толстый и некрасивый парнишка обратился за подаянием к средне одетому господину на Ковент-Гарден, а тот посмотрел пристально добрыми глазами и велел следовать за ним. С тех пор Колобок (так его прозвали) принадлежал к Ложе Макинтоша, полностью разделяя её цели и убеждения, ибо не имел своих. Но слаб ли он?
   — Пойми, — говорил ему Относительно Старший Брат, — слабость — признак жизни, сила же — в Смерти. Однако, будучи слабым при жизни, ты и умрёшь, развеяв силу свою, как дым. Сильный же, умирая, питает собой мир.
   Колобок кивал, вправду пытаясь понять. Он многое усваивал без особых проблем. О Происхождении Братства он знал всё назубок: особенно любил он историю о том, как ирландский столичный бродяга в начале XX-го века привык посещать кладбища в дни похорон и, постепенно прозревая в этом нечто большее, чем чревоугодный промысел, основал, наконец первую Ложу. Это было в 1922 году. История эта своей евангельской простотой словно намекала Колобку, что не всё потеряно, нужно только увидеть, что ищешь.
   Чего он не мог понять до конца, так это всех догм Учения Передачи Силы, которые он обязан знать, чтобы не оставаться больше в Наимладших Братьях. Все эти заумные словеса, пролетая сквозь сито Колобкова ума, оставляли только два смутных постулата:
   1. «Жизнь — это способ существования белковых тел и бла-бла-бла»; и
   2. «Смерть — это освобождение духа от телесных пут и ого-го».
   Ему всегда казалось, что здесь есть противоречие, но, не умея его сформулировать, он не решался беспокоить вопросами Более Старших Братьев — а вдруг рассвирепеют и выкинут вон?
   Да, Колобок был глуповат, но не настолько, чтобы не догадываться о своей глупости. Догадываясь же, он неизменно приходил к выводу, что в глупости — его слабость. Это его и мучило.
   В этот раз ставшее уже привычным посещение похорон сулило ему неизведанные ощущения. Об этом говорило и имя мертвеца: Авраам. Однако всё казалось вполне обычным: стройные ряды могил на Бромптонском кладбище, скопление траурных одежд (он не мог думать о людях внутри них), развёрстая земля, скорбящие рядом Братья… он искоса посмотрел на них, но те были увлечены Концентрацией Вовнутрь. Колобок же сконцентрироваться не мог.
   Всё отвлекало его: гул транспорта вдалеке, луч солнца, отразившийся от идеально гладкой лысины невысокого господина, неуловимо напоминающего змею, громкий шёпот двух иностранцев, один из которых что-то всё время выспрашивал у другого, а другой каждый раз отвечал утвердительно, даже собственная одежда (он был одет в традиционный макинтош и широкополую шляпу) натирала в неожиданных местах и не давала сосредоточиться на главном.
   
   «Мало кто знает (а вернее, эта информация никогда не покидала рядов Членов Ложи), что Макинтоши — вовсе не бесплатные плакальщики на ваших похоронах. Мы так привыкли видеть вокруг их отвратительные безвкусные плащи, что уже не замечаем их. Однако эти люди имеют совершенно отчётливые цели, и они никак не связаны с желанием погребающих вас людей общим душевным порывом донести вашу душу прямиком к Вратам Рая. Цели эти гораздо более эгоистичны.
   Члены этого необычного Братства искренне веруют в то, что, будучи подвергнутым обряду погребения, ваше тело отдаст все накопленные за жизнь силы окружающему пространству, а значит, находясь рядом, можно эту энергию уловить, усвоить и направить на дальнейшее духовное развитие. Впитать, как губка. Приглядитесь к ним на своих похоронах: в их глазах нет сочувствия, только глубокая сосредоточенность на том единственном, во что они верят. Их слёзы фальшивы, и служат лишь для маскировки.
   Они питаются нашими трупами, господа».
   
   Этот разоблачительный текст был едва не напечатан в газете. Колобок читал единственный имевшийся экземпляр рукописи, он хранился у Едва Ли Не Старшейшего Брата, который заведовал архивом. Этот документ был подобран одним из Братьев Среднего Старшинства, после того как выпал из кармана одного резвого журналиста, акулы пера. Сложенный вчетверо лист бумаги, исписанный торопливым почерком, покинул карман журналиста в результате резкого удара автомобильным бампером по нижней части его резвого тела, резво перебегающего дорогу прямо перед редакцией «Таймс». Он не смотрел по сторонам, рассказывали Старшенькие Братья. «Воистину, Святой Случай хранит Братство от посягательств обывателей», — подумал Колобок. На похороны того журналиста пришёл и сам Старшейший Брат.
   «А ведь интересно, кто рассказал об этом резвому журналисту?» — озаботился вдруг Колобок, но тут же понял, что забота эта — не его уровня.
   Уже несколько дней его заботило другое.
   «Похоже, они тут все из этих …», — кисло сказал он себе. Короткое и жёсткое слово на букву «а» он не помнил.
   За неделю — семьсот семьдесят три смерти в городе. Это те, что перечислены в газетах.
   У Ложи есть вполне чёткие правила: не присутствовать более чем на одних похоронах в неделю, не более двадцати трёх Братьев на одних похоронах (это число было определено, как максимальное путём научных изысканий одного из Братьев). Но и при такой строгости многим не хватает необходимой энергии: ведь из семисот семидесяти трёх умерших за неделю погребены были только двенадцать. Двенадцать!
   Конферансье снова вызвал кого-то для произнесения речи. Это оказался весьма прилично одетый господин, грустно улыбающийся и шевелящий пальцами, словно садовыми ножницами. Колобок внезапно вспомнил, что назавтра нужно будет подрезать яблони в саду: Братство, приняв его, возложило на Колобка обязанности садовника, и он выполнял их со всем тщанием, на которое был способен.
   Господин прокашлялся, поправил очки, и что-то сверкнуло на его запястье и на груди под рубашкой.
   Двенадцать!
   Ошарашенный поначалу этим странным фактом, Колобок всё же проявил немалую вдумчивость пополам с усидчивостью и выяснил из тех же газет, что подавляющее большинство англичан предпочитает сейчас кремацию освященному веками обряду захоронения в земле. Такой оборот представляется исследователям следствием повальной нынешней а… а… Колобок так и не смог запомнить слово, но понял из контекста, что оно связано с отрицанием бога.
   Сожжение! Вот что имел в виду Относительно Старший Брат, вот что крылось в его словах «развеешь силу, как дым»! Как это низко с их стороны, этих, что поддались труднозапоминающемуся «а»…
   Проявив недюжинное терпение наравне с любознательностью, Колобок выяснил из других газет (в изобилии лежащих в библиотеке, куда пускали немногих, но Колобка пускали, видя его тягу), что единственной категорией людей, предпочитающих после смерти предавать тела свои в руки матери-Земли, остались католики, составляющие весьма ничтожный процент населения, но при этом пользующиеся очень высоким качеством жизни, а следовательно, реже умирающие. Новость эта повергла Колобка в глубокий шок, но оправившись, он рьяно взялся за изучение всего, что связано с этими людьми — католиками. Он сидел в библиотеке всю ночь, и сейчас, здесь, на Бромптонском кладбище очень хотел спать. Но уже не мог. Он должен был совершить Поступок.
   Тело, наконец, стали медленно засыпать землёю, и лица Братьев стали красными от наивысшей степени сосредоточенности. Колобок же снова ничего не мог уловить. Впрочем, он и не пытался.
   Он прекрасно слышал, как торопливо проговорил вою речь богатый господин, как сверкал он глазами направо и налево, выдавая своё нетерпение. Несомненно, он очень спешил уйти отсюда, и когда официальная часть обряда была закончена, взял свой зонт с явным намерением поскорей покинуть кладбище.
   Колобок пошел за ним. Зачем? Да затем, что обладая прекрасным зрением, он не мог не разглядеть, что штука, висящая у господина на груди и сверкающая золотом — самый настоящий крест! Это безошибочно выдавало в господине католика, и потому Колобок направился за ним. Это надо же, какая удача: самый что ни есть распапистовый папист!
   Удача улыбнулась Колобку и во второй раз: господин не сел ни в один из в изобилии имевшихся у входа автомобилей, а направился к ближайшей станции подземки. Как привязанный, за ним следовал Колобок, не глядя даже по сторонам, и когда господин стал подниматься по ступеням шикарного особняка, только каким-то чутьём смог понять, что находится где-то в Сохо.
   Унылый вахтёр даже не соизволил взглянуть Колобку в лицо: едва подняв взгляд от книги, он увидел полы макинтоша и тут же потерял интерес. Так издавна относились к членам Ложи: без вражды и без дружелюбия, предпочитая вовсе не замечать. Колобок привык.
   Постучав в дверь, за которой скрылся господин, Колобок вдруг осознал, что сам не знает, что должно сейчас произойти. И должно ли вообще?
   Дверь открылась на длину цепочки, и интерес в глазах хозяина дома погас сразу, как только он увидел гостя.
   — Вы, вероятно, шли за мной от кладбища, надеясь на подаяние? — спросил он. Простите, что не заметил вас. Секунду.
   И он отворил дверь полностью, а Колобок шагнул вперёд, а дальше всё было как в тумане, и вонзив нож в бок господина, Колобок задумался: «А умирает ли человек от такой раны?»
   Оглядев хрипящего на полу господина, он сделал вывод, что уж он-то, пожалуй, от такой раны умирать не стал. И вздохнув, принялся отрезать голову. Чтобы наверняка.
   Когда от господина отвалилась голова, что-то тихо звякнуло. Это была цепочка с крестом, которой не на чем было больше висеть. Колобок взял её и положил в карман. Голову же пристроил на лежащую рядом красную подушечку.
   А затем сел и сконцентрировался, чтобы запомнить ощущения и идеи, которые придут в голову. Но ни идей, ни ощущений не было.
   И только уходя, Колобок вспомнил: католики хоронят своих в течение трёх дней. А значит, на похоронах доброго господина ему не побывать. Правила Братства соблюдаются безоговорочно. И когда губы его задрожали от первого за полгода настоящего плача, он ощутил себя по-настоящему слабым.
   
   КОНЕЦ,
   
   10.12.2010 г.