– Давай загоним корову и надоим молока, – предложил Рустам, кривоногий юркий татарин из Казани с лицом плута. – Хочешь молока?
Мы возвращались с выгула, ведя на поводках собак. Моя Альма была спокойна, а Рыжий, поджарый сильный пес, с которым Рустам был призван на службу, так и рвался погонять коров. Они, тощие после зимы, мирно щипали траву у самой нашей ограды. Мне так захотелось молока. Я представил, как пью большими глотками из полного ведра и холодные белые струи стекают по подбородку на грудь...
– Давай! А ты доить умеешь?
– Нет, – беспечно ответил Рустам, очевидно считая, что я в совершенстве владею искусством доения приблудных коров.
– И я не умею. Попробуем. Я слышал, корова охотно дает человеку молоко.
– А солдату даст и подавно, – сказал Рустам, спуская Рыжего с поводка.
Забайкалье сурово к человеку. А уж к солдату, защищающему неприкосновенность рубежей Советской Родины от агрессивных поползновений китайской военщины, сурово Забайкалье вдвойне. Короткое лето, со злыми как империалисты слепнями, день напролет неслышно кружащими в поисках свежей крови; короткая яркая осень и в середине октября природа погружается в долгую – долгую зимнюю спячку. А зимой туго приходится всем: человеку ли, солдату ли, зверю ли.
Городок Сретинск, очаг цивилизации, отстоящий от Читы на триста километров, затерялся средь сопок. Привольно, не экономя место Сретинск раскинулся по обе стороны быстрой реки Шилки. В основном город расположен на низком левом берегу, но на правой стороне находится вокзал. Железная дорога – единственная артерия, связывающая Сретинск с большим миром. Большой мир – это железная дорога Москва – Владивосток, на которую нанизаны, как бусинки на нитку, крупные сибирские города.
Вокзал и город летом связывает паромная переправа. Зимой же по двухметровому льду ездят танки, так что проблем с переходом реки в любом месте не существует. Но осенью, когда лед ещё непрочен, и весной, во время ледохода, город отрезан от цивилизации. Только самолетом и можно долететь (рядом с моим местом солдатского заключения находилось летное поле для легких самолетов).
Город одноэтажный, деревянный. Таким он был, наверное, и при декабристах. Советская власть дала городу несколько каменных зданий: райком, здания педагогического техникума и фельдшерского училища, в которых учились по большей части девушки. Наличие двух женских институтов очень скрашивало второй год солдатской службы. Некоторые мои товарищи слишком увлеклись посещением учебных заведений, и Забайкалье привязало их к себе. Но песня моя не о том.
На северной окраине города располагалась наша мотострелковая дивизия. Офицерский городок их блочных пятиэтажек, покрашенных когда-то желтой краской, смотрящихся в одноэтажном городе верхом изящества и архитектурного совершенства. И солдатские казармы, огражденные от остальной части человечества высоким забором.
В армии обожают всякие заборы и ограды. Если бы советское подразделение высадилось на Марс, первое, что бы оно сделало – это построило забор, дабы предотвратить проникновения злобных марсиан на вверенную подразделению территорию и оградить мирное марсианское население от солдат, так и пытающихся самовольно отлучиться. Если увидите где-нибудь высокий крепкий забор, знайте – за ним несут службу. Забор, впрочем не являлся непреодолимым препятствием. Проникновения случались, как в ту, так и в другую сторону.
Ещё северней, на холмах за летным полем, располагались три маленьких филиала дивизии: свинарник, полигон, где артиллерийские офицеры из крупнокалиберного пулемета имитировали орудийную пальбу по вражеским целям, склады боеприпасов и горюче-смазочных маиериалов. При складах находилось наше хозяйство – собачник.
Вроде бы, согласно стратегической концепции противостояния с предполагаемым противником, наши собаки, спящие за внешним ограждением артскладов, должны лаем вовремя оповестить караульного, шагающего между двумя рядами колючей проволки, о приближении коварного врага. Потому как у собаки нюх, слух и чутье, а у караульного только автомат. Ходили легенды, что однажды где-то так и случилось, но за мою службу злой ворог ни разу не пытался нарушить наш покой. Свезло наверное.
Свинари, пушкари и мы, пятеро собаководов караульных собак, составляли общество, страстно ненавидимое комендантом военного городка подполковником Елисеевым, потому что служба у нас была не служба, а клубника в сахаре и со сметаной. Однажды я попался ему на злой зубок, и неделю на губе узнавал почем она – настоящая солдатская лямка. Из всех шлангов – товарищ подполковник называл шлангами солдат с незаслуженно легкой службой – мы, собачники, были самые шланговые. А как нас проверить и наказать, независимо от результатов проверки? Не всякий идиот-проверяющий сунется на вверенную нам Родиной территорию, а охраняли мы её доступным нам способам. Способ этот состоял в том, что пускали мы самую большую и злую собаку бегать во дворе – попробуй сунься, ведь собака субординации не понимает.
Мы шланговали, а вот свинарям приходилось вкалывать будь здоров. Свиньи они и есть свиньи – всё время жрать хотят и гадят, гадят, гадят.
Коров местные жители не кормили, иначе я не могу объяснить, почему зимой они побирались вокруг свинарника. Не кормили, но гнали со двора в любую погоду в любое время года, дабы те сами добывали себе пропитание. Бедной скотине, чтобы не протянуть ноги, нужно было копытами вырывать из-под снега ягель, пучки пожухлой невкусной травы, либо воровать корм у солдатских свиней.
– Загоняй, загоняй! – кричал Рустам, атакуя коров, – отбивай крайнюю!
Почуяв неладное, коровы бросились врассыпную. Альма и Рыжий отчаянно лаяли, им вторили собаки за забором. С большим трудом мы, два человека и две собаки, окружили одну корову и прижали её к нашей ограде. Пат. Корова не желала двигаться ни в каком направлении; мы стояли насмерть. На шум вышел Саид, невозмутимый долговязый таджик.
Полгода назад он неудачно спустился с гор. В райцентр за солью и керосином. И попал в призывные сети. По-русски он всё понимал, но почти не говорил, а мы и не настаивали. Это в казармах дивизии происходят ужасы дедовщины. У нас всё тихо, по-домашнему. Сделал своё дело и гуляй смело, хоть по окрестным сопкам, хоть в казарму пехотного полка лопотать со своими друзьями таджиками. В обязанности рядового Каримова входило кормить собак и убирать за ними. Всё остальное делали я, Рустам и Студент, Юра Юдашев. Его поперли за академическую неуспеваемость из какого-то института в Кызыле.
Саид подошел к корове, погладил её по шее, успокаивая, взял за рог и завел в наше собачье царство. Я и Рустам были поражены, как легко, естественно он это проделал.
– Саид, если ты такой смелый, может ты и подоешь её, – приставал Рустам, когда мы поместили Альму и Рыжего в вольеры, чтобы не путались под ногами.
– Нэт.
– Почему, Саид, – не унимался Рустам, – разве ты не хочешь молока?
– Нэ буду.
Нэт Саида было крепче скал, выше таджикских гор. Рустам растерянно посмотрел на меня: мол командир, а ты-то что молчишь.
– Рядовой Каримов! Подержи корову за рога. Она тебя слушается.
Начал я строго и уверенно, как и подобает командиру боевого подразделения, а закончил почти просяще.
– Ладно.
В армии следует отвечать: так точно,есть или слушаюсь. Сколько я не учил рядового Каримова этим простым словам – всё без толку. Так и ладнает. Рустам поместил между ног коровы оцинкованное ведро и стал доить, постепенно покрываясь молоком.
Собаки бесновались. Особенно усердствовала обычно спокойная эдель-терьерша по кличке Мисс Лорри. Какими холодными ветрами занесло благородную мисс на эту собачью службу, как оказалась она на этом краю света, вдали от мягкой подстилки подле камина, вдали от йокширских болот, как...
– Смени меня, – перебил мои мысли Рустам, – я устал.
С ног до головы он был покрыт молочными пятнами и капельками молока. Я невольно рассмеялся.
– Что ржешь как сивый мерин, – обиделся Рустам, – посмотрим как у тебя получится.
Я присел на корточки. Чего же проще: дергай за сиськи и получай продукт. Оказалось, доение – это сложный непредсказуемый процесс. Тонкие колючие струйки пенящегося продукта никак не хотели лезть в ведро. Они попадали на землю, на сапоги, гимнастерку, а то норовили брызнуть в лицо.
Из-под коровьего брюха я видел, как в калитку вошел Васильев, здоровенный детина из Ангарска с юношеским пушком на детском лице. Вообще-то Васильев не наш. Он раб продуктового склада, принадлежащий (и раб и склад) прапорщику Величко. Прапор попросил капитана Горячева, а командир приказал мне: приютить рядового Васильева в нашем санатории. Мне-то что... Приказы не обсуждаются. На том стоит советская армия.
Васильев был знаменит своей исключительной памятью. Он мог подробно рассказать любой день своей жизни. «11 марта 1973 года», – проверял я его. И он начинал подробно излагать: был в школе, на уроке русского языка писали изложение... «На какую тему», – ехидно поинтересовался я. «По рассказу Горького», – беззастенчиво врал Васильев. Потом на автобусе он приехал домой, делал уроки... «Ну ладно, – перебил его Студент, – а 25 сентября 1976 года?». Был в школе, на уроке физики его вызвали к доске, на большой перемене в туалете он подрался с Козыревым и далее, далее, далее...
– Во, а чего вы тут делаете, – спросил Васильев, подходя к нашей живописной группе, – и почему вы все в молоке?
– Ты что, никогда не видел, – раздраженно бросил Рустам, – как люди коров доят?
– Вообще-то никогда не видел.
– Васильев, ты коров доить умеешь? – спросил я, не прекращая отчаянно дергать за соски.
– Нет, не умею.
– Чему тебя только в школе учили, – вздохнул Рустам.
– Физики учили, математики учили... – в своей обычной, нудной манере стал он по памяти перечислять предметы.
– Придется научиться, рядовой Васильев.
– Товарищ сержант! – тон Васильева стал официальным, – я не могу. Поранился на складе.
В доказательство он предъявил мне правую руку, замотанную в кисти свежим бинтом.
– Ну так вали отсюда, не отсвечивай! – обозлился Рустам.
Что-то недовольно бурча себе под нос, Васильев удалился в домик. По-военному – жилой модуль.
Я встал.
– Всё. Молоко кончилось.
На дне ведра лежало около литра продукта – результат наших титанических усилий. Рустам сбегал в жилой модуль за кружками. Саид гордо отказался от молока.
– Нэ буду.
Хватило на две полные кружки и половину кружки для шланга Васильева. Молоко оказалось невкусным: теплым, горьковатым. И главное – мало.
– Слушай Толян, – загорелся идеей Рустам, – а давай загоним корову в вольер. Нарвем ей стог травы, будем по утрам молоко пить.
– Ну да, а как проверяющие?
А что проверяющие, – не сдавался татарин, – много они понимают в собаках. Оформим её сукой неизвестной породы по кличке Корова. Живет же у нас Регина...
Маленькая, беспородная сука Регина проходила по документам, доставшимся нам по наследству, громадным кабелем восточно-европейской масти. Свет не видывал такой хитрющей собаки. В вольере она ласковая и преданная до самозабвения: радостно прыгает, лижет руки, виляет хвостом. Но стоит, по нашему недосмотру, оказаться ей за оградой, она делает вид, что нас знать не знает, что мы ей чужие, посторонние люди. Ноль внимания на наши горячие призывы: «Регина! Регина вернись!». Через несколько дней, набегавшись в собачьих свадьбах до истощения, Регина возвращалась и снова в вольере становилась ласковой и преданной.
В наказание за хитрость мы ставили Регину на самый дальний пост. Ставили её первой и на рассвете снимали её с поста последней. Но и здесь проявлялась её сучья натура. Другие собаки терпеливо ждали пока мы удалимся, и только затем залазили в будку. А эта скотина сразу пряталась от ветра и мороза. Вряд ли бы она вцепилась в горло коварному врагу, вздумай он на её участке нарушить наш покой.
– Рядовой Каримов, – приказал я, – уведи суку Корову с территории воинской части.
– Ладно.
Каримов вывел бедное напуганное животное за ограду, хлопнул её по спине, и корова потрусила в сторону реки искать своих товарок, разбежавшихся при нашей атаке. А могла ведь остаться в плену.
Собаки постепенно успокаивались. «Что же ты, сержант, – было написано на разочарованной морде Мисс Лорри, – отпустил столько мяса!».