Март - апрель 1984. Березняки, север Пермской области.
1. Климов, поезд, коврик и тревога
Училище ворочается и суетиться как чесоточный больной под колючим одеялом – это четвертый курс отправляется на стажировку «в войска». Самыми старшими остаются третьекурсники, которые уже чувствуют себя полноправными хозяевами, и в их портмоне, наверняка уже лежат нашивки четвертого курса. Мы спешно сдаем последние зачеты, точнее сказать преподаватели спешно их ставят, чтобы не дай бог не сорвать показатели и не завалить стажировку. Они бы, конечно, покуражились бы с большим удовольствием, но – нельзя.
Середина марта. Над саратовскими степями дуют весенние ветры. Крохотные грязные сугробы, укрывшись в окопах оврагов, терпят сокрушительное поражение. Земля просыхает после стаявшего снега. Нас, однако, предупреждают, что там, куда мы поедем «учиться военному делу настоящим образом», еще глубокая зима. Единодушно не верим.
По приезду нам должны дать офицерские значки классного специалиста с цифрой «3». А потом только ГОСы сдать – и порядок! Формальность, по большому счету. Количество медалистов определено, «краснодипломников» тоже, фамилии всем известны, и завалить их никто не даст. А для остальных – лишняя тройка диплом более синим не сделает. Как говорится – были бы зеленые – давали бы зеленые.
Наш первый взвод, с того момента как взводный стал комбатом, вот уже полтора года живет без офицерского присмотра. Крепкий воронежский «бычок» Валера Хныкин справляется с нами самостоятельно. И тут…
Перед самой стажировкой, буквально за неделю до выезда, нам представляют нового командира взвода. Низкорослое, жилистое, выпендрежное существо, похожее лицом на злобного хорька, а поджарой фигурой на китайского гимнаста, окидывает нас взглядом и представляется:
- Старший лейтенант Климов!
Валерка принимает взводного как нечто неизбежное:
- Ну пусть теперь ОН вами командует… Флаг ему в руки.
Вот не знаю почему, а он нам сразу не понравился. Ну, можно еще перед первокурсниками на палочке верхом скакать, но перед выпускным курсом, это перегиб.
И на веки вечные за старлеем закрепилась одна из самых противных кличек, созвучно перекрутившая его фамилию с уклоном в женскую физиологию. Проще называть его просто «Клим», хотя это и незаслуженно громко для него.
Он еще и впечатление произвести на нас хотел. Как-то на зарядке, когда мы то бегали по стадиону, то пресс качали, сидя на длиннющей скамейке, обнявшись за плечи, Клим спросил:
- А вот кто так может?
Он положил запястья на палки брусьев, и, сделав полукувырок назад, когда ноги оказались над головой параллельно земле, резко выпрямился, уверенно перейдя в упор. Несильно раскачавшись, Клим сделал соскок с разворотом, обведя нас победным взглядом.
Ну, странный человек. Ему что, не сказали ничего? Ведь наша батарея является показательной в училище по строевой и физической подготовке! А вот такие фортели мы делали еще на втором курсе.
Валерка Хныкин, как и положено, по старшинству, делает подход к брусьям, и легко и непринужденно повторяет упражнение. Следом за ним, с выражением на лице усталости от чужой тупости, «выпрыг из хвата запястьями», делают еще человек семь-восемь. Аплодисментов никто не ждет. Все делается настолько обыденно, что Клим теряет в своем авторитете дополнительные 10 кг, и это при его-то бараньем весе!
Чтобы окончательно испортить нам настроение, комбат сообщает, что Клим назначен старшим команды, и именно он повезет нас в даль туманную на поезде.
С интервалом в день-два триста человек нашего четвертого курса разъезжается кто куда. География стажировки обширна как наша необъятная Родина. Часть отправляется на Юг в места с экзотическими названиями Мингечаур и Чарджоу, кто-то в Самару, кто-то в Оренбург.
А мы движемся на Север! В нашем направлении (Казань-Пермь) выезжает сорок пять человек, которых ведет за собой польщенный доверием Клим. Но для начала не мешало бы добраться до вокзала. Загрузить такую массу народа, да еще с вещмешками, в один автобус не представляется возможным. Клим мечется между нами:
- Встречаемся на конечной. Никто никуда не расходится! Хныкин остается здесь за старшего. Я еду с первой группой. Место сбора…
Подходит автобус. Клим ныряет внутрь. Курсанты нарочито вежливо пропускают вперед гражданских пассажиров, явно испытывая терпение офицера. Клим нервничает. Мы получаем легкое садистское наслаждение. Выдержав небольшую паузу, грузится первая группа. По большому счету никакая не группа, а так – сколько поместится. До следующего автобуса минут двадцать.
- Может по пиву?
Валера смотрит на нас, тяжело вздыхает и отворачивается:
- Только быстро.
Конечно быстро, что там пить-то!?
Вещмешки свалены горкой на скамейке остановки. Кто-то пытается засунуть в свой вещмешок бутылку пива. На потом.
Валера, не оборачиваясь:
- Клим сказал, что перед посадкой будет вещмешки проверять на спиртное…
- Блин!
Со вторым автобусом уезжают почти все, за исключением Валеры и еще трех человек.
Наконец, все собираются на Саратовском вокзале. Клим, уставший компостировать нам мозги, убывает компостировать билеты. Мы стоим в гулком вестибюле вокзала плотной группой, обступив гору нашей поклажи. Периодически один-два человека отделяются от основной массы и наведываются в туалет. За очередной парой, возвращающейся из туалета, увязывается пьяненький мужичок, который во все горло поет:
- А-а-а-артиллеристы, Сталин дал приказ! А-а-а-артиллеристы, зовет отчизна нас…
Песня эхом разносится по вокзалу. Размашисто и счастливо маршируя, мужичок доходит до нашей толпы и видит, что «артиллеристов» значительно больше, чем можно представить себе в самом лучшем сне!
- А-а-а-артиллеристы! – с новой силой затягивает он, - Сталин дал приказ!
Все смотрят на нас. Бережно выводим певца под руки на улицу. Он влажными от захлестывающих эмоций глазами смотрит на нас:
- Да я и сам… Эх… Вот помню… Когда молодой был…
Усаживаем его на лавочке в сквере. Он затихает, утонув в воспоминаниях.
Клим изображает из себя кавказскую овчарку вокруг отары овец. Бегает, суетится, непрерывно пытается пересчитать и постоянно сбивается, так как мы умело перемещаемся.
Объявляют посадку на наш поезд. Оккупируем вагон с азартом карибских корсаров, плотно утрамбовывая его внутреннее пространство. Проводница – маленькая женщина предпенсионного возраста пытается повторить подвиг Клима и пересчитать нас, но быстро отказывается от этого.
- Вагон не развалите! Сколько ж вас тут!?
- Сорок пять и сопровождающий, - гордо говорит Клим, напуская значимости на свою растерянность.
- Мать, да все в порядке будет, не переживай! – как можем, успокаиваем мы, чем только усиливаем сомнения проводницы в благополучном исходе поездки и сохранности имущества.
За разговорами и спорами по поводу верхних, нижних и боковых полок, незаметно трогаемся. Как по команде наступает тишина. Разговоры стихают. Все задумчиво смотрят в окна. Там мелькают дома, гаражи, заборы, сады, и поля, поля, поля…
Поскольку мы искренне считаем себя офицерами, которым по нелепой случайности забыли вручить погоны со звездами, то на замечания сопровождающего «взводного» реагируем вяло, высматривая на остановках ларьки с пивом.
Естественно, что нам строго настрого запрещено «употреблять, приобретать, распивать» и даже думать об этом. Клим мечется между купе нашего плацкарта, высматривая нарушителей дисциплины. А мы что? А мы ничего! Мирно играем в карты, на которые Клим, в конце концов, махнул рукой, и бросаем извечные кубики, выкрикивая «Стрит» и «Флэш».
Методом хаотичных перемещений и выпрыгиванием на остановках из неожиданных вагонов, нам удается приобрести столько пива, что Клим медленно сдает позиции. Увидев, что в одном из купе собирается плотная группа единомышленников, он бросается туда. Стол так плотно уставлен бутылками пива, что остальные пришлось положить на матрац верхней полки.
- Эт-то что такое!? – накидывается Клим, и получает неожиданный ответ.
- Пиво.
- Я же предупреждал! Вы что хотите…, - не придумав, чего же мы хотим, он, скрепя сердце, изрекает, - не больше двух бутылок на человека. Хныкин, вот уж никак не ожидал! Отвечаете за порядок.
- Есть, - молодцевато отвечает Валера, и для обеспечения порядка, начинает методично открывать бутылки об зубастую открывалку под столом.
Клим периодически выскакивает из-за перегородки как черт из коробочки:
- Хныкин! Я же сказал – не больше двух бутылок! А вы здесь уже часа три пьете.
- Так люди-то уже другие. А те по две – и спать. Все как Вы приказали. А я как на посту. Порядок обеспечиваю.
Клим чувствует, что над ним издеваются, но сделать ничего не в силах.
Чтобы меньше раздражать сопровождающего, мы, во время непрерывных брожений по составу, знакомимся с какими-то девушками через два вагона от нас.
На очередной остановке, соблюдая все известные методы маскировки и скрытного передвижения, пулей вылетаем из чужого вагона на перрон, грузим в предусмотрительно прихваченную наволочку убедительное количество бутылок пива, и заносим груз обратно в вагон.
Клим видит метущиеся фигуры, которые так не вяжутся с тихо курящими у вагонов пассажирами, бросается в нашу сторону, но мы уже внутри, а пиво уже под полкой, на которой сидят наши знакомые девчонки.
- Девчата, у нас тут срочное дело нарисовалось, но мы обязательно вернемся!
Резвый Клим догоняет нас уже в тамбуре нашего вагона:
- Вы где были?
- Открытый туалет искали, - легко врем мы.
- Нашли, - на всякий случай интересуется Клим.
- Не-а.
- Займите свои места.
- А туалет? – с выражением детской наивности на лицах спрашиваем мы. Клим странно дергается и скрывается за дверью.
Теперь, периодически выходя покурить, мы имеем то настроение и состояние, к которому так стремились.
Пожилая маленькая проводница, встретившая нас крайне настороженно, ближе к ночи бродит по нашему плацкартному вагону в изрядном подпитии, предлагая направо и налево чай. На ее, крашеной хной голове, красуется форменный коричневый берет, на который мы со словами: «Почему не по форме!?» прицепили большую кокарду.
Еще через час, когда мы начинаем укладываться, возникает легкая проблема. Бабушка спит в своем купе, не снимая берета, а во всем вагоне ярко горит свет. Пытаемся будить, но натыкаемся на недовольное сонное бормотание, перемешенное с перегаром. Начинаем клацать выключателями на щитке. Крупно выписанные аббревиатуры вроде АТР-3 и ВХЩ-2 нам ни о чем не говорят. По этой причине включается и выключается радиотрансляция, вентиляция, «титан» и прочее оборудование. Наконец гаснет свет, и мы ложимся. В вагоне повисает непроглядная темень. Включить дежурное освещение мы так и не смогли.
В Казани у нас пересадка и прощание с друзьями. Тридцать человек остаются здесь, пятнадцать продолжают путь в направлении Березняков.
«Казанских» уже ждет машина во главе с небольшим круглолицым прапорщиком. Клим отсчитывает нужное количество, сверяясь со списком. По фамилиям он еще знает не всех, и заметно нервничает.
- Мужики, никто не хочет вместо меня в Березняки? – спрашивает Мишка Ярощук.
Из кузова с готовностью отзывается дружный хор:
- А там что, пиво дешевле?
- Давай лучше ты с нами!
Клим понимает, что еще минута и народ перетасуется так, что нужно будет снова всех выгружать и загружать повторно.
Из кузова крик:
- Ё моё! Где мой мешок!? Саган! Вовка! У меня твой!
Володя Саган с сержантскими лычками на погонах, до этого спокойно стоящий рядом с машиной вздрагивает:
- Блин! Чье барахло!? Где мой!?
Прапорщик отвлеченно курит. Его все это не касается. Сказано привезти тридцать курсантов – привезет. Будет тридцать один – еще лучше. Больше – это не меньше. Закон прапорщиков!
Климов орет как резаный:
- Всем проверить вещи!
Короткий обмен летающими вещмешками. Добродушный мат. Пожелания удачи. Улюлюканья. Нам машут руками и шапками. Машина уезжает.
- Тридцать витязей прекрасных… Тридцать морд от пива красных…, - декламирует наш внештатный поэт Валера Никифоров.
Про него, когда он играл в баскетбол, тоже когда-то писали: «И вот выходит тонкий как шпалера, наш центровой – Никифоров Валера». Он действительно высоченный и жутко худой. Лучше всего у него получается изображать Мефистофеля, когда он в наклоне выгибает спину и простирает вперед длинные тощие руки с огромными ладонями. А ладошки у него славные - он на спор пил воду из полной трехлитровки, держа ее одной рукой…
- Ага. С ними дядька «Беломор»…, - добавляет Костя Маковецкий.
Народ невесело усмехается - старо. Становится одиноко.
Осматриваем вокзал. Рядом высится громада Казанского кремля, но в сумерках рассмотреть его толком не удается.
Радуемся надписям на татарском языке «Кассалары», «Камералары».
- Прикольный язык.
- Ну! Не самый сложный…
- И учить просто!
Некоторое время болтаем на «татарском»:
- Дайлары мнелары куритьлары!
- Берилары и валилары на фиглары!
Громко ржем.
Пробившись к подоконнику, отвоевываем себе довольно уютный угол. Греемся у батареи, так как в Казани чувствительно холодно.
Стоящая рядом с нами женщина интересуется:
- Далеко едите, ребятки?
- Да вот – путешествуем, - помня наставления начальника политотдела о непомерно расплодившихся шпионах, уклончиво отвечаем мы.
- А я вот к сестре в гости собралась. Лет пять в отпуске не была.
- Чего так?
- Да все работа никак не отпускала.
- А Вы кем работаете? – несколько часов ожидания настраивают нас на желание поговорить просто с живым человеком. И хорошо, что это не военный, и хорошо, что женщина.
- Сестрой в интернате для душевнобольных.
Слово «душевнобольных» женщина произносит с той мягкой интонацией, которая присуща заботливым самоотверженным людям, не очерствевшим душой. Сразу как-то сам собой всплывает в памяти образ медсестры времен первой мировой войны – в сером длинном платье, белом переднике и белой же косынке с большим красным крестом.
Мы неловко замолкаем, но женщина продолжает сама.
- Я там уже пятнадцать лет работаю.
Через какое-то время мы узнаём, что сначала интернат помещался в бывшей усадьбе какого-то помещика. Потом пристроили большой блок. Теперь там целый комплекс зданий, где лечатся больные всех возрастов от самых маленьких, до глубоких стариков, переходя их одной возрастной группы в другую, порой начиная и заканчивая свою жизнь там же.
- А за это время кто-то выздоровел? – в вопросе звучит надежда.
- Нет. Никто. Правда, одного мужчину родственники забрали домой, но через несколько месяцев вернули… Тяжело это, - говорит женщина, и мы молча киваем, безоговорочно веря ей.
- У нас там и кладбище свое. Многие и имен-то не имеют. Так мы их сами называем. С теми именами и хороним…
Становится муторно. Хочется напиться. Внезапно понимаешь, что живешь в окружении счастья, которое не ценишь. Все проблемы кажутся мелкими и пустыми. И еще хочется сделать для этой женщины что-то хорошее, но:
- Ну что ж, мне пора, счастливой вам дороги, ребятки - говорит она, и, подняв небольшую дорожную сумку, уходит.
- Здоровья Вам, - запоздало кричим мы, и непонятно - услышала она нас или нет.
Кто-то приносит пиво. Клим молчит. Может быть, он тоже выпил бы с нами, но ему не положено. Да мы и не предлагаем.
Снова посадка в вагон. Уже не так весело, к тому же сказывается накопившаяся усталость от поездки. Размещаемся без былого азарта. Пьем вагонный чай с железнодорожными вафлями. Валяемся на полках, провожая улетающий назад пейзаж. Спим, просыпаемся, снова смотрим в окно, пока глаза не закрываются сами собой.
В два часа ночи прибываем на станцию «Березняки». Железная дорога проложена еще на тридцать километров до города Солекамска, где оканчивается. Невольно вспоминается статья в «Комсомольской правде» с названием «Таежный тупик».
Нас никто не ждет и не встречает. На небольшом вокзале пусто. Мы – пятнадцать курсантов во главе со старшим лейтенантом – осматриваем достопримечательности помещения, освещенного скромным количеством маломощных лампочек.
Внезапно замечаем бойца в серо-бурой солдатской шинели, который, увидев нас, шарахается в темноту с единственной целью - спрятаться. Клим дает команду изловить солдатика, чтобы расспросить его о том, где наша часть и вообще – в какую сторону двигаться. Мы рассыпаемся по вокзалу и через пять минут ведем вяло трепыхающегося военного, который банально находится в самоволке. Нас этот факт не интересует. Он оказывается из группы дивизионов, в которую мы так стремимся. Узнаем телефон, звоним дежурному.
- …на стажировку! К вам! Что? Да точно к вам! Из Энгельса! Эн-гель-са… Около Саратова… Пятнадцать… Да. Да. Нет… Ну, конечно направляли…
- Ща обратно поедем, - объявляет Мишка Ярощук.
- Займи очередь в кассу!
- Так закрыто все!
- А ты под окошком ложись, чтоб первым быть!
- Мне билетик в спальном!
- Тебе боковую прицепную…
- Ага, снаружи вагона!
Клим отрывается от телефона:
- Обещали забрать, - без особой веры говорит он, - черт знает что!
Через полтора часа за нами действительно приезжает заспанный прапорщик на ГАЗе-66. Он с явным удивлением разглядывает нас, но мы дружно прыгаем в кузов, и машина трогается с места. Еще час трясемся по дороге сквозь залитый лунным светом спящий город и дальше вдоль бесконечного забора БТМК (Березняковский титано-магниевый комбинат), протянувшегося на несколько километров. По пути гадаем - куда нас везут.
- Шульц, ты на танке давно ездил?
- Чё, дурак что ли?
- Вот привезут к танкистам – заставят ездить!
Брезент машины надувается пузырем от взрыва хохота.
- Ярощук в люк не пройдет, - пытается юморить Клим, едущий вместе с нами в кузове, но вместо смеха слышен приглушенный голос Шульца:
- Каз-зел!
Свернув с трассы влево, примерно на середине пути до Солекамска, по проселку, петляющему между высоченных (иногда выше машины) сугробов, прибываем в часть. Ввиду позднего часа, дозвонившийся до командира дежурный делит нас на три пятерки и разводит по казармам дивизионов, обещая утрясти формальности и представить личному составу утром.
В «комнате отдыха офицеров», которую отводят под наше жилье, по периметру стоят двухъярусные металлические кровати, а посреди комнаты большой, обитый жестью стол. Занимаем нижние койки – благо их как раз хватает, чтобы разместиться с удобствами.
Поскольку спать остается что-то около часа, решаем не ложиться, и просим дневального организовать чаю. Свалив на койки вещмешки и шинели, пьем чай с оказавшимся у кого-то печеньем.
Время летит незаметно. Тишину казармы разрывает команда дневального: «Дивизио-о-о-он! ПА-А-АДЪЁ-Ё-Ё-ЁМ!».
Скрип кроватей, топанье десятков ног, голоса. Мы тоже появляемся из комнаты, замирая в нерешительности на левом фланге строя. Солдаты смотрят на нас как на приведений.
Командир дивизиона выводит нас на середину казармы, лицом к личному составу, знакомится сам, жмет руки, остается удовлетворенным нашим внешним видом, так как мы даже успели побриться с дороги, и сообщает присутствующим, что «товарищи курсанты будут исполнять обязанности командиров взводов и начальников расчетов, а их команды обязательны для исполнения всем личным составом». Мы в шоке. Личный состав и подавно.
После завтрака, где бойцы узнают нашу общую численность и сразу проникаются уважением, нас собирают в штабе. Замполит проводит беседу, общий смысл которой сводится к следующему:
- полк стоит на боевом дежурстве, тревоги и «готовности» бывают часто – иногда до десяти раз в сутки! Но, это редко. Обычно пять-шесть.
- леса вокруг глухие;
- в глухих лесах полным-полно зон, на которых полным-полно заключенных;
- заключенные периодически сбегают, но! - сейчас не сезон и бежать не резон…
- куча деревень поселений «химиков» - условно освобожденных – народ злой, из чего следует, что ходить нужно минимум втроем-вчетвером… а лучше воздержаться вовсе.
- тут недавно нашли труп старшего лейтенанта с отрезанной головой, но! Не переживайте, он не из нашей части!
Каждый раз, когда замполит поднимает палец и говорит «но!», мы знаем, что сейчас он нас успокоит.
После такой лекции появляется желание забаррикадироваться в нашей комнате с полным боекомплектом и запасом еды до конца стажировки. Правда уже через полчаса это желание сменяется желанием попользоваться той свободой и взрослостью, которая нам дана.
Перед обедом – радостное известие – Клим уезжает. Теперь он будет в одиночестве разматывать ленту заоконного пейзажа в обратном направлении. Может хоть сейчас пива выпьет, бедолага.
Бесцельно бродим по территории, осматривая и знакомясь. Единственное свободное от снега место – плац перед штабом. Вся остальная территория – лабиринт из дорожек и тропинок, проложенных в сугробах, высотой до трех метров. Масса перекрестков и полное отсутствие указателей, стрелок, табличек с названиями улиц и переулков. Блуждаем, выходя к неожиданным постройкам вроде бани, склада с лыжами, каким-то погребам, вдруг выныриваем на заснеженную равнину, где вдалеке стоят радиолокаторы. Позиция.
Спорим - какая из станций какого дивизиона. К общему мнению не приходим. Время катится к обеду. С аппетитом едим картошку с грибами и пьем чай с брусничным вареньем. Ягоды и грибы солдаты заготавливают сами. Запасы приятно разнообразят меню.
После обеда играем в домино на гремящей жести стола. В комнату, по привычке заходят офицеры. Знакомимся плотнее. Через полчаса, старательно запоминая дорогу, приходим на позицию.
Считая себя знатоками техники и инженерами с высшим образованием, имеем каждый по отвертке, которые пытаемся пустить в ход со словами: «А у вас тут напруга на полтора вольта меньше… Ща мы ее!».
Мгновенно звучит такой шквал мата, что мы замираем, не донеся отвертки до регулировок:
- СТАЯТЬ! Ничего не трогать! И вообще. Вон видите тот резиновый коврик перед дверью? Вот чтоб дальше него я никого в кабине не видел!
- Дык мы ж … Стажировка… на технике… целый месяц… как же? Мы же пыже…
Немного смягчившись, начальник дежурной смены поясняет:
- Техника на боевом дежурстве. Мы работаем по самолетам-разведчикам SR-71, слыхали про такой?
Мы киваем. «Черная птица». Скорость километр в секунду. Два ракетных двигателя. Выход на динамический потолок на высоту до 41 километра (там ничто не может летать – воздух слишком разряжен). Учили, конечно…
- Так вот, когда он взлетает с аэродрома в Норвегии, то реально его уничтожить можно только на нашем рубеже. А Москва с Ленинградом только проводить его могут… У них техника даже прогреться не успевает. А он уже, - капитан протяжно свистнул.
Посмотрев на наши растерянные лица, капитан негромко продолжил:
- Я, конечно не подстрекатель, но там между кабинами нашего и второго дивизионов тропинка есть. Через десять минут будете на трассе, а там каждый час автобус бегает до Березняков. Хоть город посмотрите… Но… Я вам ничего не говорил.
Мы, для серьезности насупив брови, слаженно закивали, мол «могила, капитан! Сами практически офицеры!»
Посмотрев после ужина телевизор, уходим к себе. Обмениваемся впечатлениями. Твердо решаем на следующий день сделать вылазку в город. Засыпаем уже за полночь. В два часа ночи казарма вздрагивает от воя сирены и громкого крика дежурного по дивизиону:
- Дивизион! Подъем! Боевая тревога! Готовность номер один!
В казарме вспыхивает свет, яркой полосой врываясь к нам в комнату из-под двери. Мы садимся на койках, протирая глаза - «Так вот ты какая – боевая тревога!».
В комнату, постучавшись, просовывается дневальный:
- Товарищи курсанты, вы на тревогу пойдете? – осторожно интересуется он.
- Конечно! – рубит кто-то из нас, - мы же на офицерских должностях!
От этих слов нас охватывает легкая гордость, которая вкупе с боевой тревогой, наполняет тело дрожью, как дрожит конь под рыцарем перед атакой.
В казарме беспрестанно хлопает дверь, это убегают на позицию полуодетые бойцы.
Когда выходим мы, в казарме нет никого кроме дежурного и дневального.
Бросаемся по снежному лабиринту в сторону позиции. Естественно, что выскакиваем не туда. Возвращаемся до перекрестка. Снова бежим. И снова не туда. Когда, наконец, выбегаем на равнину с техникой, навстречу попадаются наши солдаты – «Отбой!». Тем не менее, на нас смотрят уважительно. Все-таки побежали. Не выпендриваются.
Вваливаемся в нашу комнату. Спорим, то сказал бежать не туда. Падаем в койки. Дышим под одеяла, пытаясь согреться. Засыпаем. Не проходит и полутора часов – все повторяется. На этот раз мы быстрее. На позицию прибегаем вместе с расчетами операторов.
Командир бросает на нас одобрительный взгляд, после чего взглядом же возвращает нас на коврик у двери. Некоторое время топчемся перед дверью, мешая всем работать. Выходим на перекур. Покурив, понимаем, что прибегать по готовности, чтобы покурить рядом с кабиной – лишняя трата времени и сил. Пытаемся доспать оставшиеся два часа. Получается плохо. В казарму возвращаются солдаты. За дверью слышна возня и приглушенные голоса. Тем не менее – засыпаем.