В продолжение темы. История, рассказанная велогонщиком Эдуардом Гусевым, участником Олимпийских игр в Мельбурне.
Когда наши прилетели в Австралию, оказалось, что здесь очень много советских эмигрантов. И тех, кто уехал давно, даже язык почти позабыл, и тех, кто неведомо какими путями эмигрировал в послевоенные годы и позже. Многие из них как могли старались сохранять связь с родиной, выписывали уйму советских газет и журналов. Некоторые специально приходили в олимпийскую деревню, чтобы пообщаться с советскими спортсменами. И, в общем-то, особых препятствий в этом им не чинили.
– Общаться с ними, в общем-то, не запрещалось, – рассказывает Эдуард Гусев. – Для этого достаточно было прийти в олимпийскую деревню и сказать, что ты хочешь увидеться с представителями делегации Советского Союза. С вахты звонили нашему руководству, просили по возможности выделить кого-то из команды. Мы тоже несколько раз принимали у себя таких гостей. Помню, была очень интересная одна семейная пара, которая почти каждый день приходила. Она — юрист, практически не говорила по-русски. А он — докер, но очень чисто говорил. И выписывал почти всю возможную нашу прессу. Он как-то показал свою дневную почту: огромная кипа. Очень этого докера интересовала целина, он сам даже хотел туда уехать. В городе у нас произошла интересная встреча. Гуляли-то мы минимум по пять человек. Ходим по магазинам, и Шелешнев, наш тренер, говорит: «Ребят, присмотритесь, кажется, за нами секут. Вон тот мужик уже в третий магазин за нами идет». Присмотрелись, точно. И вдруг он направляется к Шелешневу, и на чистейшем русском языке говорит: «Леша, ты меня не узнаешь? Мы с тобой учились вместе в институте»... И называет свою фамилию. Шелешнев говорит: «Да, вроде был такой». — «Это я». И расплакался: «Я такая сволочь, предатель». Оказалось, что он воевал, потом сдался в плен, был в лагере в Германии, а после войны уехал в Австралию. Говорил, что всю жизнь бы отдал, только бы хоть одним глазком на свой Ленинград посмотреть. Конечно, наши эмигранты жили здесь по-разному, но особых богачей среди тех, кто приходил к нам, не было. Да они и сами рассказывали, что пробиваться в Австралии очень нелегко. Первые лет пять тебя вообще используют только на самых черных работах.
Ну и о волшебных словах.
– Однажды мы группой тренировались на шоссе под Мельбурном и заблудились, – рассказывает Эдуард Николаевич. – Как ни крутимся, все к одному месту выезжаем. Вдруг видим: стоит какой-то мужик. Мы к нему, начинаем объяснять как можем: «Олимпик гамес, олимпийская деревня». Как ни стараемся, он только улыбается, ничего не говорит. Ну, мы между собой решили — наверное, чокнутый какой-то. Обругали его, а он еще шире улыбается:
— Ребят, я уже десять с лишним лет русского мата не слышал.
Оказалось, тоже наш эмигрант. Жил где-то на Украине, а потом, я уже не помню точно, начали его вроде бы прижимать, и он сразу после войны умудрился уехать. И очень злобно был настроен против советской власти. Говорил такие фразы, которые нам чудно было тогда слышать: «Кремлевская клика, советский капитализм». Потом приглашал к себе в гости. Но мы от визита отказались, сославшись на то, что опаздываем.