При всей тульской любви к велотреку самым знаменитым нашим спортсменом судьба уготовила стать человеку, которого с велоспортом развела – Евгению Гришину. Заслуженному мастеру спорта, заслуженному тренеру СССР, четырехкратному олимпийскому чемпиону, шестикратному чемпиону мира, абсолютному чемпиону Европы, восьмикратному чемпиону Европы, многократному рекордсмену мира, Европы и СССР. Кавалеру орденов Трудового Красного Знамени (1960) и Ленина (1964). И все эти его достижения были в конькобежном спорте.
Одно обобщенное перечисление всех титулов заняло несколько строчек. А ведь каждая еще поддается расшифровке, за каждой – своя история, свои переживания, взлеты и падения. Хотя взлетов в судьбе Евгения Гришина было, конечно, больше. Словно сама Судьба иногда оберегала его от всевозможных неприятностей. Не забывая, конечно, серьезно испытывать, как без этого.
Доводилось читать, что в сборной страны Гришина называли сэром. Не в подчеркнуто иностранном стиле, все ж таки Гришин своим поведением был истинно наш, советский, а с расшифровкой – Скорость, Элегантность, Рекорд! Три этих слова скорее отдают журналистским штампом, чем настоящей жизнью. Но, с другой стороны, против истины здесь не сказано ничего. Действительно – скорость. Действительно – рекорд. Действительно – элегантность. По сию пору, кажется, сбрось годов двадцать, и он еще покажет иным молодым, как надо совершать спортивные подвиги — те самые подвиги, о которых потом будут слагать легенды. А еще Евгений Романович по-прежнему любит свой родной город, где он родился, вырос и получил путевку в спортивную жизнь:
— Тула для меня была, есть и будет родиной, самым дорогим и красивым городом. Туляки — необыкновенные люди. И я, прожив семьдесят с лишним лет, понял, что тоже настоящий туляк. Я уехал отсюда в 1952 году после того, как призвался в армию. Отслужил четыре года, но потом так сложилось, что остался в Москве, в клубе ЦСК ВВС. Василий Сталин лично имел по этому поводу со мной беседу. Он доходчиво объяснил, что таких условий для подготовки у меня больше нигде не будет. Хотя и мой патриотизм тоже оценил. Я должен был делать выбор и остался в Москве. С тех пор — москвич с тульской душой. Для меня дороги любые упоминания о моем городе. Даже если совершенно случайно увижу где-то статью, заметку, касающуюся Тулы, я тут же немедленно прочитаю ее до конца, даже если она совершенно неинтересная.
Гришин родился еще до войны, в 1931 году. Отец – Гришин Роман Павлович погиб уже в первые месяцы военных действий под Великими Луками. Да и сам будущий великий спортсмен успел сполна вкусить всех прелестей войны – и голод, и холод, и бомбежки, и настоящие бои. В 1942 году, во время одного из налетов вражеской авиации, рядом с ним разорвалась осколочная бомба. Почти всю смертоносную энергию принял на себя его друг, бежавший сзади. До Евгения долетели лишь (лишь!!!) двенадцать осколков. Но в разгаре были боевые действия, и больница оказалась переполнена ранеными. Так что очередной доставленный туда мальчишка просто провалялся всеми забытый два дня в коридоре без всякой медицинской помощи. И тут на его счастье нескольких человек, в том числе и несколько детей забрали в военный госпиталь, где, наконец, пожилой хирург, приговаривая «Терпи, сынок», терпи» – операция шла без наркоза – вырезал все попавшие в тело осколки. А потом сообщил, что парня привезли вовремя – еще бы чуть, и пришлось ампутировать ногу.
В последний военный год Гришин стал по-серьезному заниматься коньками. Он до сих пор считает, что очень многим обязан первому тренеру – Якову Ивановичу Яковлеву, у которого он тренировался обществе «Зенит». Вскоре появились и первые серьезные успехи. В 1947 году он победил на юношеских чемпионатах СССР и РСФСР, трижды при этом улучшая союзные рекорды. После чего шестнадцатилетнего Гришина включили в состав сборной команды СССР. Через год он показал лучший результат сезона в мире на дистанции 500 метров и возглавил список быстрейших спринтеров мира.
Однако, после знаменитой реплики Сталина, относящейся к конькобежцам, «не пускать за границу, пока не научатся ездить» путь на зарубежные соревнования был закрыт надолго. И только в 1951 году Гришина выпустили в Румынию на Всемирные зимние студенческие игры. Но уровень этих соревнований оказался очень невысоким – законодателей конькобежной моды норвежцев вообще не было, в основном приехали спортсмены из соцстран да несколько финнов. Правда, одну из своих двух побед Гришин завоевал с новым всесоюзным рекордом – на дистанции 1500 метров.
Впрочем, рекорды в том году долго не держались – с вводом в действие высокогорного катка «Медео» они улучшались едва ли не каждую неделю. Тем не менее, прошло еще достаточно много времени, прежде чем советским конькобежцам дали допуск на олимпиады и чемпионаты мира. Только в 1953 году руководство Спорткомитета СССР отважилось на докладную записку с просьбой о поездке конькобежцев на чемпионат мира. «Гарантируем победу», – значилось в этом документе. Но Гришина среди участников этого чемпионата не было. Он был включен в состав сборной только в 1954 году, для поездки в Саппоро. В Японии ему удалось исполнить свою давнюю мечту – обыграть на пятисотметровке своего партнера по команде Юрия Сергеева, сильнейшим спринтером страны, и выиграть по сумме многоборья свою первую медаль на чемпионатах мира – бронзовую.
И вот, наконец, первые в жизни Олимпийские игры. Они проходили в 1956 году в итальянском городе в Кортина-д'Ампеццо. Именно здесь Гришин впервые выиграл олимпийское золото, причем с мировыми рекордами и сразу на двух дистанциях – 500 и 1500 метров. До Гришина ни один конькобежец мира не побеждал на Олимпийских играх с мировым рекордом. А кроме того он стал первым олимпийским чемпионом в истории русского и советского конькобежного спорта.
Особенно радовала победа на самой престижной, спринтерской пятисотметровке. Хотя, для того, чтобы выигрывать здесь, нужен был опыт борьбы и на более длинных дистанциях «Я шел к спринтерской дистанции через полуторку, – рассказывал Евгений Гришин. – Именно полуторка сделала меня спортсменом, научила думать во время бега, бежать с трезвой головой».
Забавная ситуация сложилась в Кортина-д'Ампеццо во время забега на пятьсот метров. Гришин стартовал первым, что, по его словам, нисколько не расстраивало. Напротив, укладывалось в тактику «ошеломишь соперников, пусть они переживают и сопоставляют». Наш спортсмен закончил дистанцию с новым мировым рекордом. А судья-информатор, объявлявший о результате, ошибся на целую секунду, и сказал по радио 41,2. На табло же цифры были поставлены верно – 40,2. Один из основных претендентов Рафаил Грач, выходя на старт, даже не посмотрел на табло, ему было достаточно радиообъявления, оно его вполне устраивало, с личным рекордом 40,8 секунды не так сложно пробежать быстрее, чем 41,2. И Грач действительно повторил свое личное достижение – 40,8. В первые мгновения радости его не было предела: чемпион! А потом он посмотрел на табло…
— От тех Игр остались самые теплые воспоминания, – рассказывал Евгений Романович. – Никто ведь толком и не знал, что такое Олимпиада. У нас были хоккеисты, лыжники — чемпионы мира. Но это же не Олимпийские игры. Я ехал только за победой. Еще когда смотрел летнюю Олимпиаду 1952 года в Хельсинки, понял, что Пьер де Кубертен, провозглашавший олимпийский принцип «главное не победа, а участие», не совсем прав. Без стремления выиграть на Олимпиаде нечего делать. Туда ехать нужно только за победой. У нас, кстати, очень многие вернулись с медалями. Это была удивительная команда и удивительный год...
Правда, на вопрос, как встречали дебютантов — советскую сборную — зрители, Гришин ответил так:
— Это старый советский журналистский прием, спросить, как встречали за рубежом. На него надо ответить: нас, советских людей, приветствовали, как никого другого... Да нигде нас не встречали так, как американцев. Потому что американцы на всех положили, они ходят как хозяева. Американца узнаешь в любом городе мира только по походке — он идет независимо, он хозяин в любой стране. А идет наш... Его тоже узнаешь сразу: он затюканный весь, ему этого нельзя, этого нельзя, этого нельзя.
Сразу после Олимпиады состоялся чемпионат мира в Осло. И начался крайне неприятно для нашего гонщика – уже во время первого старта он получил травму и не смог выступать в полную силу. Однако настоял на том, чтобы выйти на ледовую дорожку. Несмотря на боль – у него был разрыв паховой мышцы – Гришин сумел занять третье место в многоборье. Спустя десять дней, он сенсационно победил в многоборье (по сумме четырех дистанций – 500, 1500, 5000 и 10 000 метров) на чемпионате Европы в Норвегии.
В 1960 году на зимних Олимпийских играх в американском городе Скво-Вэлли Гришин снова выигрывает свои коронные дистанции – 500 метров и полуторку, став уже четырехкратным олимпийским чемпионом. Всего же на тех играх советская сборная смогла завоевать семь золотых медалей, две из которых были на счету Гришина.
А после закрытия Олимпиады на показательных соревнованиях «Побитие мировых рекордов» впервые в истории конькобежного спорта Гришин выбежал из 40 секунд, показав время 39,6.
Много надежд возлагал Евгений Романович на следующие Олимпийские игры, которые были отданы Инсбруку. За четырехлетие между двумя Олимпиадами он показывал прекрасные результаты: более чем в пятидесяти соревнованиях не проиграл ни разу, а на чемпионатах мира, Европы и СССР выиграл десять золотых медалей из десяти. Однако американцу Ричарду Макдермоту удалось отобрать у него титул короля спринта. На дистанции 500 метров Евгений Гришин был только вторым. Сам он потом объяснял проигрыш тем, что во время разминки наехал на что-то коньком, и не придал этому значения. А уже на дистанции понял, что случилось непредвиденное – конек затупился, и показать на нем чемпионскую скорость было невозможно. «Горю моему не было предела», – вспоминал он позже. Что касается победы американца, то он высказался о ней достаточно категорично: «Этот молодой парикмахер заставил меня еще на четыре года остаться в спорте. Он наказал меня на четыре года».
– Почему я не бросил спорт в феврале 1964 года, после поражения? Ведь серебряная олимпийская медаль для меня – поражение. Почему я не смирился, когда мне было уже тридцать три года? Ответ один: в те годы я был очень силен, и оставить поле боя мне не позволяла совесть спортсмена.
Спортивное руководство своеобразно отреагировало на эту серебряную медаль – «Гришин нас подвел». Так родилась версия, что его время уже прошло. Несмотря на то, что он продолжал показывать высокие результаты, на международные соревнования старались посылать более молодых. Несмотря на то, что во внутренних соревнованиях он выполнил все олимпийские нормативы, прошел все проверки, в состав олимпийской сборной, отправлявшейся в Гренобль, Гришина не включили. Причем, даже не посчитали нужным это сказать. Все вышло как в дурной мелодраме.
– Узнал я об этом не от тренеров, которые утверждали окончательный состав, а на хозяйственной базе в Лужниках, где команды, отбывающие на Игры, проходили экипировку. Когда подошла моя очередь получать форму, и я назвал свою фамилию, женщина, выдававшая форму, долго листала списки и, наконец, смущенно сказала, что меня в списках нет. Вы представить себе не можете, что я пережил в те минуты! Большего позора за всю свою жизнь я не испытывал! Я, перенесший за 37 лет, казалось бы, все: и боль ранений, и голод, и даже унижение перед фашистами. Но такую откровенную подлость мне пришлось пережить впервые. Мне казалось, все смотрят на меня осуждающе. Передо мной получал форму какой-то функционер: судя по его холеному виду, из работников ЦК партии или комсомола. И за мной стоял такой же тип, не имеющий никакого отношения к спорту. Но они были в списках и они спокойны – им не надо проходить отбор и не надо завоевывать на это право. О них уже позаботились.
Тем не менее, Гришин добился своего и получил возможность выступить в Гренобле. Однако доказательства своей правоты, плюс скомканная предолимпийская подготовка сделали свое дело. Уйти из большого спорта красиво не получилось. На Олимпиаде, показав третий результат, он был лучшим из советских гонщиков, но остался без медалей. Самое обидное, что дорогу к медали вновь перешел американец Макдермотт. Стартуя уже по растаявшему льду, он показал второй результат (Гришин уверен, что с таким куражом, стартуй «парикмахер» чуть раньше, когда еще стоял легкий морозец, быть бы ему во второй раз олимпийским чемпионом). И расклад получился совсем обидный. Келлер – чемпион. Макдермотт и Томассен, показавшие одинаковое время – серебряные призеры. А поскольку призовая тройка была сформирована, бронзу не вручали никому. А третье время на этой олимпиаде было у Гришина. Причем, по его ощущениям, это был его лучший по исполнению бег на всех Олимпиадах. Но – легкого перехода с высокогорного льда на искусственный, который был в Гренобле, не вышло.
Тот проигрыш так и остался обидной занозой в сердце.
— Когда спрашивают об олимпийских впечатлениях, все хотят услышать о какой-то необыкновенной победе. Все победы одинаково дороги. А самое-самое — это мой проигрыш в 1968 году в Гренобле. Проигрыш незаслуженный, не по моей вине. Ладно бы соперники показали фантастические результаты. Я бы тогда сказал: «Да, я готовился к одному, но здесь победить было трудно». Но по результатам из всех моих Олимпиад эта была самая слабая. Я все сделал для того, чтобы выиграть свою последнюю Олимпиаду. А тренеры, как ни странно это звучит, сделали все, чтобы я ее проиграл. Мои друзья объясняют это завистью. Ведь эти тренеры когда-то выступали вместе со мной. Они позже меня пришли в спорт и раньше ушли. Но это не простые спортсмены были, один — призер Олимпийских игр, другой — чемпион мира. То есть люди, знающие, насколько дорога каждая медаль. Но когда убрали Кудрявцева, к власти пришли Стенин и Орлов. Они считали, что все правильно делают, и не хотели считаться с мнением других. В частности, с моим мнением, хотя я в три раза опытнее их был.
Одна из самых колоритных из многочисленных историй о Евгении Гришине такая. В конце 1960-х для обложки его книги «500 метров» надо было сфотографировать все его чемпионские медали и жетоны. Дома он сложил эти награды в сумку, а в издательстве любопытства ради поставили сумку на весы. Они показали восемь килограммов! Восемь килограммов чемпионских наград!!!
– Я завершил спортивную карьеру, так и не имея медицинского разрешения на занятия спортом, – рассказывает Евгений Романович. – Ни один академик не взял на себя смелость подписаться под тем, что я могу бегать. Все говорили: «Вам нельзя даже гимнастику делать». И никто до сих пор не может найти причины, почему я смог и дальше выступать на соревнованиях. С такими сердечно-сосудистыми нарушениями человека даже в армию не призывают. И уж тем более не рекомендуют тяжелого труда. Я же со штангой по двести килограммов приседал. Конечно, меня мучили сердечные перебои. Если я в медицинском кабинете пробегал пятнадцатисекундную пробу, то обязательно терял сознание. Меня приводили в чувство при помощи шприца. А через час на спринтерской дистанции устанавливал два мировых рекорда. Вот никто не мог понять. Ведь все то же самое, только не в кабинете, а на улице. На улице я сознание не теряю.
Для себя этот феномен он сейчас объясняет так:
— Просто я знал, что мировой рекорд важнее. Сознание всегда можно потерять. А вот потеряешь рекорд, его потом не вернешь. Это действительно необъяснимо. Мы с врачом сборной страны обошли кабинеты всех медицинских светил — и мировых, и периферийных. Меня осматривали профессора Алма-Аты, Свердловска, Иркутска. Но никто не взял на себя смелость подписать документ, разрешающий заниматься спортом. А когда решался вопрос в Центральном комитете партии, сколько мы должны завоевать медалей, чтобы выиграть в неофициальном командном зачете, учитывалась и моя медаль. И вторая еще на полуторке. Так и получилось потом. Председатель спорткомитета Союза Романов сказал тогда: «Мне не важно, со справкой он или без справки. Нам важна золотая медаль. Он должен ехать». И я поехал.