Приближался Новый год. Последний Новый год моей службы. Следующий я буду встречать уже дома... дома. Ах, это сладкое слово – дом. Им единственным живет солдат. К нему устремлены все мысли и мечты. Как долог, как труден путь к нему. Дома всё было хорошо и всё будет хорошо, когда мы вернемся домой.
Приближался Новый год. Наши отцы-командиры, наши командиры отцы хотели ёлки для своих чад и жен. Новогодние, нарядные, с игрушками и огоньками, с орехами и конфетами, с пятиконечной звездой на самой вершине.
Ёлки растут в лесу. А кто, как не мы, гвардейские собаководы караульных собак, ближе всех к лесу. Словом, дивизионное начальство «попросило» капитана Горячева обеспечить их ёлками силами его подразделения, то есть – нашими силами.
Вечером тридцатого декабря капитан Горячев приехал к нам. Походив вдоль вольеров и высказав на ходу несколько замечаний, Горячев остановился.
– Слушай приказ, сержант, – капитан затянулся сигаретой, выдохнул в морозный воздух струю дыма, – завтра в одиннадцать ноль-ноль должны быть обеспечены шесть новогодних ёлок.
Я стоял навытяжку и никак не реагировал на странный приказ. За моей спиной истуканами стояли Рустам и Студент. Командир счел необходимым пояснить распоряжение.
– Командование дивизии просит для своих детишек. Приказ понятен?
Мне странно было вдруг осознать, что этот край света, который мы ненавидели всеми фибрами солдатской души, для кого-то есть дом, полный счастья и праздников. Где мама будит по утрам в школу, где наряжают ёлку и празднуют Новый год.
– Так точно! Приказ понятен, – звенящая комсомольская бодрость моего голоса успокоила капитана, – есть обеспечить шесть ёлок к одиннадцати ноль-ноль.
Капитан улыбнулся. Официальная часть была закончена. Я расслабился в стойку «вольно». За моей спиной шумно вздохнул Рустам.
– Вы вот что, – командир сделал округлое движение рукой, – рубите за рекой и не попадитесь леснику.
Ах, вот оно что! Ёлки перед Новым годом рубить не положено, за этим бдительно следили лесники. Но «не» в армейской действительности порой исчезающе мала. Лесников, впрочем, за полтора года службы я не встречал. Может они маскировались под грибников, которых летом и осенью мы часто встречали в примыкающем к городу лесу.
– Всё понятно? – капитан собрался уходить.
– Так точно, – я снова стал по стойке «смирно».
– Действуй, сержант. Смотри, не подведи меня.
Капитан ушел, а я открыл военный совет.
– Слышали? – обратился я к младшему сержанту Челтину и рядовому Юдашеву. – Как будем действовать?
– Че тут непонятного, – ответил Рустам, – возьмем собак, и с рассветом – в тайгу.
– Надо предупредить караул, – заметил Студент, – собак ведь будем снимать до рассвета.
– Правильно, – похвалил я Юру, – дело говоришь.
– Пошли в дом, – взмолился Рустам, – холодно.
Я подвел черту.
– Завтра подъем в шесть ноль-ноль, не как обычно. Альму... ты с кем пойдешь, – спросил я Студента.
– С Дангаром.
– Альму и Дангара на посты не ставить. Караул я предупрежу.
Замерзшие на тридцатиградусном морозе, но довольные четким началом операции «Ёлка», мы побежали в дом, соревнуясь – кто первым достигнет цели. Юра отстал, а я с Рустамом столкнулись в дверях и он пролез первым. Вертлявость у него невероятная.
Караул несли в те сутки танкисты. Я сделал соответствующую запись в караульном журнале и обратился к начальнику караула:
– Товарищ старший лейтенант, кто разводит караул с шести до восьми.
– А тебе-то что? – вместо ответа спросил старлей.
Он сидел в своей коморке, флегматично качаясь на шатком стуле.
– Мы будем снимать собак до рассвета.
– Не положено до рассвета, – равнодушно заметил начальник караула.
– Товарищ старший лейтенант, приказ начальства.
– Ёлки что ли идете воровать.
Вот те на! Шпиону в нашей дивизии жилось бы вольготно. Ему не надо было бы неслышной тенью пробираться в штаб, подбирать отмычки, маленьким фотоаппаратом снимать секретные документы... Все секреты мгновенно распространялись по солдатскому телефону. Знай себе, прячь в дупло отчеты, и доставай из другого дупла инструкции центра и заграничные сигареты. Я молчал как Мальчиш-Кибальчишь, не выдавший военную тайну.
– Петров! – крикнул старлей в открытую дверь.
В проеме, как из-под земли, появился старшина Петров и замер, в ожидании приказаний.
– Петров, тебе собачник имеет что-то сказать.
Старший лейтенант Москаль слыл интеллигентом, и выражался, в силу этого, иногда не совсем понятно. Он махнул рукой, мол ведите свои переговоры вне моего кабинета.
– И закройте дверь, – добавил он.
– Пойдем на улицу покурим, – предложил Петров.
– Пойдем.
Мы вышли в курилку. Мороз крепчал. Солнце только закатилось за горизонт, на востоке зажигались первые звезды. По неписаным армейским законам: коль пришел с просьбой должен угостить. Я достал помятую пачку Примы. Вадим вытащил три сигареты, одну размел и воткнул в рот, две другие спрятал за козырек шапки. Мы закурили.
– Ну, чего у тебя?
Своей манерой растягивать гласные Петров невольно копировал Москаля. Со стороны это хорошо было видно. Может и я так же копирую Горячева?
– У тебя молодые в карауле есть?
– Есть один.
Дивизия была кадрированная. Это означало: десятая часть от личного состава, а вооружения – по военному образцу. Горы оружия требовали охраны, так что солдатам приходилось «через день на ремень». В этом, собственно, и состояла служба. В караул на артсклады ходили пять или шесть команд. Караульные давно знали нас. Знали, когда мы ставим собак, когда снимаем их с постов. Со многими мы были в дружеских отношениях. Но во время смены поколений, когда салаги выходят в караул, приходится ухо держать остро.
Месяц назад меня чуть не пристрелил такой салага. За свистом ветра одной ненастной ночью я не услышал предупредительного окрика, зато хорошо расслышал металлическое лязганье затвора автомата. Я остановился как вкопанный. Только когда я обложил трехэтажным матом, салага понял, что это не злой ворог крадется к складам, а гуляет мирный собаковод.
– Ты предупреди своих, и особенно молодого, что мы будем снимать собак до рассвета.
– Не положено до рассвета.
Я скривился.
– Димыч, хоть ты меня не лечи.
Вадик засмеялся.
– Ладно предупрежу. Не ссы.
Я собрался уходить.
– Под сорок сейчас, наверное.
– Тридцать восемь, – поправил Вадим.
Мы были в одних гимнастерках и не особо мерзли. Меня удивляла эта армейская странность. Дома я нещадно мерз, стоило температуре опуститься ниже нуля, а здесь... Десять-пятнадцать минут мы легко выдерживали сорокаградусный мороз без шинелей. Но-настоящему холодно становилось при ветре. Не спасала ни шинель, ни телогрейка. Приходилось влезать в тулуп.
Мы выступили, едва небо на востоке посветлело. За полчаса быстрой ходьбы перешли реку и вошли в тайгу, где по свежему, глубокому снегу ещё не ступала нога человека.
Первозданная тишина приняла нас в свои объятия. Ни шума ветра, ни птичьих голосов, ни скрип деревьев, и только хруст снега под нашими валенками. Пахло морозом, синим снегом и лесом. Хорошо, покойно в этом храме нетронутой природы. И не хотелось говорить, осквернять своими голосами церковную тишину спящего леса. Что наши радости, наши горести и печали в сравнении с величием природы, с этим небом, с этим лесом, с теплым снегом, укутавшим деревья нарядом невест. Так шли мы долго, погруженные в свои мысли, наслаждаясь ходьбой, солнечным тихим утром, молодостью и здоровьем. О ёлках мы как-то забыли.
– Пора искать ёлки, – напомнил нам Студент о цели нашего путешествия.
– Ёлки? – я удивленно посмотрел на Юру, – ах да, ёлки.
И мы ожили, расколдовались. Стали не просто любоваться природой, а искать подходящие объекты для рубки и обнаружили, что в низине, по которой удобно было идти, их нет.
Преодолевая сопротивление рыхлого снега, мы выбрались на лысый пригорок. Несколько лет назад здесь произошла битва между Человеком и Природой. Победил, как всегда, Человек. О былой трагедии напоминали торчащие из-под снега стволы могучих деревьев, падших в неравном бою с Человеком. Кое-где на месте битвы уже успели подрасти ёлочки и сосенки. Они были так хороши, так пушисты, словно специально взлелеяны лесниками для привлечения глупых солдат. Мы бегали от одной лесной красавицы к другой и никак не могли выбрать. Наконец, Рустам стал пилить первую и дело пошло. Шесть ёлок – шасть красоток до умопомрачения пахнущих хвоей, опилками и Новым годом. То-то будут рады детишки командиров. Однако пора в обратный путь.
Обратная дорога была трудная. Мы несли ёлки на весу, перекладывали на плечи, часто делали перекуры. У самой реки Рустаму пришла гениальная идея.
– Командир, давай привяжем ёлки к поводкам собак. Пусть они их тащат.
– А ветки не поломаются, – сомневался я.
– Да че с ними будет, – поддержал Рустама Студент.
Этот аргумент убедил меня. Привязали. Без ёлок идти стало веселей. Собаки хрипели сзади, таща на поводках лесных красавиц.
– Не отставать! – кричал Рустам, не оборачиваясь.
– Поднажми! – ободрял я собак.
Юра рассказывал нам о своей академической неуспеваемости. Его академическую неуспеваемость звали Люда, Люда Ярцева. Двадцати шести летняя бабенка приятных форм и округлостей. Ко всем прочим достоинствам она была жена моряка. Роман был бурный, но недолгий. И надо же такому случиться, что начало его пришлось акурат на зимнюю сессию. Надо идти сдавать историю партии и сопромат, а Юра не идет, потому как стоит у него и не опадает. Два месяца барахтался Юра в постельном угаре. Он бы барахтался и дальше, но неожиданно приехал моряк. Как говорят на флоте: пришел в порт приписьки. И обнаружил в своем порту стоящий Юрин крейсер.
Славный Студент рассказчик. Так и вижу разгневанного толстощекого боцмана Ярцева, жаждущего юриной крови. Так и слышу скрипучий голос декана: «Вам, батенька, одна дорога – в армию».
Ну вот мы и пришли. Собаки тяжело дышали, высунув языки. Молодцы. Дотащили таки. Мы обернулись. Куда подевались наши лесные красавицы? Что это за тощие коричневые веники привязаны к поводкам? И почему наш путь сколько хватает глаз усеян зелеными иголками.
– Ёлки-палки! – застонал Студент.
Ё пэ рэ сэ тэ, – удивился Рустам.
Бляха муха! – в сердцах выругался я.
И тут мы услышали тарахтение мотора. Это Горячев едет по наши души. Мы едва успели затащить палки во двор и сложить их неопрятной кучей в углу, как у ворот остановился армейский газик.
– Показывай свои ёлки, – весело говорил капитан, входя в калитку.
– Вот, – я указал на кучу.
Пауза длилась несколько дольше, чем позволяют правила приличия. Во время её лицо капитана наливалась краснотой.
– Это ёлки, – прохрипел он, наконец обретя дар речи.
– Да, – я опустил глаза, дабы не видеть сложной игры чувств на благородном лице капитана.
– Это ёлки, мать вашу! – вскричал командир и в крике этом слышалось рычание льва перед прыжком на жертву.
Я лишь откашлялся, ибо не подобает жертве возражать голодному льву.
– Я тебя спрашиваю, солдат! Это ёлки!? Как покажу я их командиру дивизии.
Я молчал. Ладно, был бы капитан сволочью, вроде подполковника Елисеева. Так нет же. Не он ли вытащил меня и Рустама с губы до срока, не он ли спас наше подразделение от гнева нового командира дивизии, не он ли дал мне отпуск. Славный был командир капитан Горячев. За таким как за каменной стеной.
Над собачником повисла гнетущая тишина. Капитан раздумывал: казнить нас сразу или временно помиловать. Гуманность возобладала.
– Так, слушай мой приказ, сержант, – железным голосом сказал капитан, – в шестнадцать ноль-ноль и ни минутой позже здесь должны быть шесть ёлок. И не дай тебе боже, не дай боже тебе...
Капитан резко развернулся и, не проронив более ни слова, удалился.
Как нашкодившие коты мчались мы по проторенной дороге. Через реку, через лес на заветный пригорок. Пилили, рубили. В молчаливой сосредоточенности, обливаясь потом, несли ёлки на вытянутых руках, как высшую драгоценность... Вернулись мы за час до назначенного срока. Васильев за это время наворовал где-то соломы, потому что ёлки следовало обработать дымом, чтобы дольше стояли и не осыпались.
Ровно в шестнадцать ноль-ноль скрипнула калитка, впуская хмурого капитана Горячева. Увидав ёлки – пушистые, зеленые, – он невольно улыбнулся.
– Можете ведь! Открывайте ворота, грузите ёлки в кузов, да укройте их брезентом.
Осторожно, как малых детей мы сложили деревца на дно кузова и укрыли их брезентом от бдительных глаз мифических лесников.
– Ну что, – капитан откашлялся, – поздравляю вас с новым годом.
Командир пожал руку мне и всем моим товарищам. Потом отвел меня в сторону.
– Вы вот что, – капитан помолчал, – сильно не напивайтесь.
– Есть сильно не напиваться, – по-военному ответил я.
Капитан махнул рукой, ёще раз пожал мне руку и вышел.
День, между тем, угас. На небе стали появляться звезды. Короток декабрьский день; два раза за ёлками сходишь – и нет его.
– Блин, – воскликнул Рустам, – так сегодня же новый год.
– Так что мы стоим здесь, как идиоты, – добавил въедливый Васильев.
– Пошли в дом, – сказал я.
Мы выполнили завет капитана. В этот раз мы сильно не напивались, да и устали мы за этот бесконечный день, как собаки.