А это-мой Пушкин! Глава XXVI. И свобода- мой кумир

Асна Сатанаева
     Саша шел и задумчиво обозревал в дымке вечернего воздуха растянувшийся на многие версты Невский проспект. Не торопясь, помахивая тростью, дошел до Аничкова моста, самого оживленного места в городе. Потом в задумчивости свернул на аллеи Летнего сада. Представил утро, когда  их беспрепятственно занимают гувернеры и гувернантки, которые суетятся возле своих питомцев…
        Сейчас же они  были заполнены франтами, бесцеремонно наводящими свои лорнеты на встречных дам. У них  на лице застыла скука,она бросали на встречных холодно–презрительные взгляды,показывая  безразлично-отчужденную вежливость…
         В отличие от них, гвардейские офицеры, которые встречались здесь не менее часто, весело общаясь, стояли тут и там - в картинных позах, или ходили взад и вперед, демонстрируя свои блестящие мундиры. Их беседы взрывались громким хохотом.
        Вдруг в толпе навстречу идущих Саша разглядел Крылова, Хвостова, Жуковского и Гнедича, оживленно спорящих о чем-то. Сашка быстро свернул в боковую аллею, пока они его не заметили – начнут опять его воспитывать.

      Он сердито забормотал:
      Я люблю вечерний пир,
      Где веселье председатель…
      И свобода, мой кумир,
      За столом законодатель.

        «Не хочу никаких ограничений, неужели они этого не понимают!» - передернул он плечами. Нахмурился: его судьбой озабочены не только старшие, но и Жанно, который, оказывается, тоже недоволен его образом жизни...
        Да, друг очень недоволен им. Не раз он, находясь в театре, с клокотанием в сердце, наблюдал за тем, как Сашка вертится возле спесивой богатой молодежи, которая не обращает на него никакого внимания, а если когда и обратит, то с пренебрежительной усмешкой еле дожидается, когда же он закончит говорить.
        Однажды не выдержав, Жанно поманил его к себе и, как только Саша подошел к его ложе, зашипел на него:
        - Француз! Что ты делаешь? Что у тебя за дурацкая манера вертеться около них?
        Саша тут же принял независимый вид :
         - Около кого?
         - Не прикидывайся, что не понимаешь! Ты что, не видишь, как они насмешничают над тобой? Это люди, которые своими подвигами заслужили почести и благосклонность Государя. И богаты они поэтому!
        Жанно увидел, как Саша растерялся и сразу стал жалким. Он молчал, повесив голову.

        Но Жанно еще не закончил:
        - Неужели ж ты думаешь найти у них какого-то понимания или сочувствия? Что ты ищешь возле них? Они заняты только собой. Им никто, слышишь,никто не нужен! Мой тебе совет: брось возиться с этим народом! Они не стоят тебя, хотя они как раз думают наоборот…
       Сашка не дал ему закончить: бросился к нему и стал обнимать его крепко и щекотать – как обычно делал, когда виноват, или когда растеряется.
       Жанно сердито оттолкнул его:
       - Перестань! Я не могу видеть, как они тебя унижают!
       Сашка примирительно поднял руки:
       -Ладно, ладно! Обещаю не подходить к ним больше! Только кончай эту головомойку,Жанно!..

        Но не прошло и недели, как картина повторилась. Саша опять стоял возле оркестра, где собрались Волконский, Киселев, Чернышев, именно те, «обласканные» Александром I, за героизм на войне с Наполеоном.

        Жанно опять с гневом и обидой за друга наблюдал, как те снисходительно слушают шутки и остроты Саши, всем свои видом показывая нетерпение.
        Он  еле дождался антракта и, схватив Сашу за рукав, оттащил к окну:
       - Что ты с собой делаешь, Пушкин? Можно ли срамить себя на виду у всех? Ведь над тобою все смеются? Ты понимаешь? Смеются!!! Ты - известный всем человек! Уважай же себя!
        Но Сашка стоял перед ним, сверкая гневными глазами и играя желваками.  И  неожиданно зло  бросил:
        - А что такого?
        - А то! Мне мерзко видеть, как ты крутишься возле них, как комнатная собачонка, которая ждет подачки!

        Жанно не стал дожидаться его ответа, а сердито процедив эти слова, отошел от него, ставшего совсем черным и уродливым от этих его слов…

        Вечером он делился с Якушкиным, с которым состоял в тайном обществе, об этом и иных  случаях и с болью воскликнул:
       - Что за жалкая привычка у него изменять своему благородному характеру? Не понимаю, зачем ему отираться возле этих господ, которые его никогда не примут в свой круг? Зачем ему этот пустой свет, у которого нет никакой цели, кроме праздной жизни и все мысли которого направлены только на то, чтобы выслужиться да на личное обогащение!?
       Якушкин, тоже Иван, понимал его возмущения. Но чем он мог помочь другу в такой ситуации? Он только посоветовал
       - Да не кипятись ты, Иван! Ведь каждый сам избирает свой собственный путь.
       - Дай пойми ты!Пушкин - не каждый! Он один такой!..

       А предмет их забот, предаваясь праздной лености, умел выкроить время и для друзей-лицеистов, живущих с ним в одном городе: Дельвига и Кюхельбекера...
Жанно он теперь научился избегать…
       Кюхельбекер жил совсем рядом – стоило только перейти Калинкин мост через Фонтанку.На противоположном берегу возвышался дом с мезонином. Там и помещался тот Благородный пансион при Главном педагогическом институте, где он преподавал русскую словесность.
       Сашка подумал с уважением: «И как только Виля успевает сочетать эти обязанности с должностью гувернера?».

       Кюхельбекер жил вместе с двумя своими воспитанниками - братьями Тютчевыми  и Мишей Глинкой. Друг его, как обычно, выламывая свое длинное неуклюжее тело, и улыбаясь большими, навыкате, глазами, ему похвастался, кивая на худенького и бледного паренька с длиннющими пальцами, который уставился на него, как только Саша зашел в комнату:
       -  Миша обещает стать талантливым музыкантом…
       Саша внимательно посмотрел на паренька – он с уважением относился ко всем талантам.

       Пока Виля, гордясь другом, улыбался блаженно, мальчик продолжал жадно рассматривать знаменитого брата своего пансионского друга - Лёвушки Пушкина...
 
       Теперь их встречи стали часты. И, желая оказать Кюхле услугу, Саша имел неосторожность ввести его в дом Жуковского, с которым после Лицея он стал встречаться еще чаще. Он не раз пожалел об этом – Кюхельбекер зачастил к Василию Андреевичу и «заговаривал» его до такой степени, что тот невольно начал избегать его, деликатно не показывая, как его напрягает болтливость молодого педагога.
 
        Виля, Сашка знал, всегда найдет, о чем поговорить: он же пишет стихи, статьи в журналы… А самое главное - неуёмно общается с теми, кто соглашается его слушать...

       Один раз произошел курьезный случай. Где-то в августе, после того, как он вернулся из деревни, Саша договорился с Жуковским встретиться на одном приеме. Но, явившись туда, он долго пытался высмотреть его в толпе гостей. Но в этот вечер он так его и не нашел...

      Утром, как обычно, прибежал к нему с очередными светскими новостями, которых он набрался на приеме, и сразу напал на поэта:
      - Василий Андреевич, что же ты, милый друг, не пришел вчера на прием? Я весь извертелся, ища тебя глазами!
      - Пушкин! Из-за твоего Кюхельбекера я не смог попасть на званый ужин!- ответил тот недовольно.
      - Как это? И при чем здесь он?-  удивился Саша.
      - А при том, что он пришел и не уходил до поздней ночи! Не мог же я его одного бросить или выпроводить?!.. Да, и желудок у меня расстроился…
      Сашка расхохотался и смеялся долго:
      -Не иначе, как ты заразился от его словесного поноса - желудочным!..
 
      Вечером он пришел навестить своего сердитого друга и произнес примирительным тоном.
      - Ладно, не сердись милый! Я тебе принес утешительный подарок. Вот, слушай:

За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно.
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно…

     Бледный еще Жуковский хохотал до колик, сложившись пополам и только всхлипывал:
   -  Как ты сказал? Кюхельбекерно? Ах-ха-ха-ха. Ах!
   Отдышавшись, спросил:
    -  Скажи, а при чем же здесь мой Яков?
    - Да ни при чем! Это для рифмы, - тоже смеясь, отмахнулся Сашка.

    Он был страшно доволен своей выходкой и, утром явившись к Дельвигу, рассказал со смехом ему и Евгению Баратынскому  об этом курьезном случае.

    Дельвиг тоже знал способность Кюхельбекера вести нескончаемые нудные разговоры и неумение вовремя откланяться и осуждал его неуёмность – ведь сам страдал от них немало!
    - А, ну-ка, повтори мне эпиграмму! - попросил он.

      Они еще долго смеялись,прерываясь на чтение и продолжая хохотать...
      Сашка с удовольствием посидел у них часа два, слушая литературные новости Жени Баратынского, молодого поэта, с которым Антон снимал жилье в пятой роте Семеновского полка.

      «Рота» - потому, что так именуются все улицы, где квартируют гвардейцы - объяснил ему молодой поэт. Сам Баратынский тоже служил, но, как известному поэту, ему разрешили жить на частной квартире.
      Вот они с Дельвигом  и нашли сравнительно недорогую квартиру - оба сильно бедствовали.
      Тося Дельвиг, который после окончания Лицея был определен в департамент горных и соляных дел, развлекал сослуживцев веселыми историями и анекдотами, не особо вникая в работу. И - получал соответственно. В комнате было пусто, еды почти не было, но они жили весело и беспечно, доверив заботы о себе не менее беспечному дядьке Антона – Никите…

        В этот раз они разошлись веселые и довольные.Но  поздно вечером в дверь раздалась сердитая барабанная дробь, и в маленькую комнатку Дельвига и Баратынского ворвался страшный Виля: голова всклокочена, щеки горят, он размахивает длинными руками и не может начать говорить от возмущения.

        Женя  бросился к нему в тревоге:
      -   Виля, Виля, что с тобой?
      - Со мной? Со мной ничего!- Повернулся к Дельвигу – Тося! Передай своему Французу, что я вызываю его на дуэль. А ты будешь моим секундантом !
      - Какую дуэль? Ты с ума сошел!ъ
 
        Но Кюхельбекер только раздраженно и беспорядочно размахивал длинными руками и бормотал:
       -  К черту, к черту!
       - Виля, ну, подожди, ты же можешь убить его, надежду России!..
       - Donnerwetter! Доннерветтер! Не хочу ничего слушать! И не старайся!

      Долгие уговоры Дельвига и Баратынского ни к чему не привели. Пришлось Антону идти к Саше с  неприятной миссией и выложить условия Кюхли…

      И вот они стоят у какого-то недостроенного склепа на Волковом поле и ненавидяще сверлят друг друга глазами. Но, спустя минуту, Сашка не удержался  – нельзя было без смеха видеть, как Виля целится, и он прокричал с улыбкой Дельвигу:

      - Тося! Иди и становись на мое место – здесь безопаснее всего!

      Кюхельбекер от бешенства затрясся, сделал круг вполоборота и тут же раздался выстрел…
      Дельвиг схватил фуражку в руки и с удивлением рассматривал на ней дырочку – Кюхля умудрился прострелить ее и не задеть его самого!..

      Сашка, который тоже не ожидал такой прыти от неуклюжего Вили, опомнился и начал громко хохотать, а потом, бросив пистолет, подбежал к посрамленному другу. Он обнимал его со словами:
      -  Послушай, Виля! Говорю тебе без лести: ты стоишь дружбы без эпиграммы, но пороха ты не стоишь, ей Богу!

      Пристыженный всем происшедшим Кюхля в ответ обхватил его длинными неловкими руками, и они стали шутливо мутузить друг друга. Потом Сашка, смеясь, вывернулся из его объятий и сделал сальто, как бывало в Лицее, когда его переполняли радостные чувства…

       Жанно, которому Антон вечером рассказывал о дуэли друзей, рассердился не на шутку:
      - Тося, скажи, ты думал, что поощряешь преступление? А если бы Виля на самом деле убил Сашку?! Ты понимаешь, что он, из глупой своей гордости, застрелил бы будущее, вдумайся! будущее нашей российской поэзии! Ты понимаешь, что вы, два оболтуса, чуть не натворили!?

      Дельвиг виновато сопел курносым носом. Он знал, что Жанно прав. Пущин - серьезный человек, чуждый светских развлечений. Он - целеустремленный и уравновешенный, не то, что они, все вместе взятые. И всегда таким был…
 
        Жанно перебил его мысли:
       - Знаешь, Антон, ты, оказывается, еще более безрассуден, чем эти двое. Тебе надо было приложить усилия не к тому, чтобы состоялась дуэль, а к тому, чтобы ее предотвратить. Эх ты!.. Как же истребить в нас это ложное чувство чести!?

       В Благородном пансионе Саша навещал не только учителя и поэта Вилю Кюхельбекера, но и брата Лельку, которого родители перевели из Лицейского пансиона сюда - ближе к себе. Но братец вел себя не особо примерно – постоянно попадал в какие-то истории с преподавателями.А родителям приходилось улаживать все.
       Поговорив  с Лелькой, Саша понял, что ему ничего не докажешь, и не стал больше заниматься его воспитанием: «Кто бы меня самого воспитывал!» - подумал он самокритично.

      А потом с головой ушел в дела Семеновой, которая не поделила славу с другой, начинающей, актрисой – Александрой Колосовой, той самой.
      Ходили сплетни, что Колосова, не успев прийти в театр, развела интриги с ведущей трагической актрисой города, пользуясь влиятельным покровительством князя Шаховского, и что из-за этого между нею и Семеновой  происходит это соперничество, которое постепенно переросло во вражду.

      А теперь  Екатерине приходится оставлять сцену и уходить из театра .

  «…Уже умолк волшебный глас
  Семеновой, сей чудной музы,
  И славы русский луч погас?..» -  писал  Саша  Семеновой,поддерживая её упавший дух.
    На самом деле, Сашка переживал ее уход чуть ли не сильнее, чем она сама:
    - Екатерина, неужели ты хочешь оставить театр навсегда? Как ты можешь позволить торжествовать этой выскочке, сделав это?
     Семенова со слезами, ломая руки, вскричала:
     -Да как же ты, Пушкин, не понимаешь, что театральное начальство предпочло ее? И что же мне остается делать!?

     Театральное начальство – еще не весь Шаховской!* Давай бороться с ними всеми доступными нам способами! - Саша взял ее руки в свои, и стал гладить.- Я обращусь к Карамзину… или к Жуковскому!

     Несчастная актриса была выведена из терпения его непонятливостью:
      - Можно подумать, что ты не знаешь о его выпадах против них: в пьесе
«Новый Стерн» - против Карамзина, и в «Липецких водах» - против Жуковского .- Вздохнула глубоко и безнадежно: - Мне все равно не дадут работать…Что, систему эту не знаешь?..

   Саша некоторое время посидел, свесив голову вниз. Потом убежденно сказал:
 - Ну, мне остается только обратиться к Шаховскому – ведь он ввел меня в свой дом, считает меня даровитым, « не красивым собой, но резвым»… - Улыбнулся печально: - Есть у нас с ним еще общие знакомые, вот , например, Павел Катенин… Может, он его послушается?- он с надеждой заглядывал в ее глаза.

  Но она только покачала головой. Семенова давно приобрела тот необходимый опыт в интригах, о которых этот почти мальчик еще не имел никакого представления…
   -...Ничего, я верю, что ты все равно вернешься. Все всё когда-нибудь поймут…

   Оба расстались в расстроенных чувствах. Но вечером он к ней вернулся с злой эпиграммой на Колосову, которая играла главную роль в пьесе «Эсфирь»:

 Всё пленяет нас в Эсфири:
 Упоительная речь,
 Поступь важная в порфире,
 Кудри черные до плеч.
 Голос нежный, взор любови,
 Набеленная рука.
 Размалеванные брови
 И огромная нога...

 И торжествовал, узнав, что эту эпиграмму напечатали в «Русской старине» и потом перепечатали  её во всех газетах...

  После он услышал сплетню о том, что Колосова твердит всем, что эпиграмму он на нее написал потому, что он узнал о том, что она якобы назвала его «мартышкой». «И вот, раздраженный, раздосадованный, не доискавшись правды
( «это Грибоедов назвал его так!»), он озлобился и оклеветал меня!» - распространяла она слухи.

   Но Саша знал, что Грибоедов уже несколько месяцев в отъезде, и он не мог этого сказать: «Но Бог - ей судья!» - решил он больше с нею не связываться. Он забыл, что испытывал когда-то нежные чувства к ней, которые прошли бесследно, как только он увидел Семенову.









*Князь Шаховской Александр Александрович – драматург, режиссер, театральный деятель