начало http://www.proza.ru/2011/08/15/349
Я—Павлик Морозов в женском обличье.
Психолог мне вдалбливает, что у человека есть только один отец и одна мама, те, кто дал нам жизнь. Отчим достоин моего уважения и любви, но он не может заменить место родного по крови отца. На родовом пьедестале рядом с мамой должен стоять настоящий биологический отец. Мой кровный батюшка не может меня поддерживать, так как я сама его отодвинула на задний план. Папа чувствует обиду и боль за дочь—предательницу. Великая родовая цепь рушится, и я не могу опереться на его плечо. Умом понимаю, что без папы я не была бы, зачата, и не могла бы отведать меню в ресторане под названием «Жизнь». Каково же моё удивление, когда оказывается, что я предатель своего родного отца, Павлик Морозов в женском обличье. Почему я задвинула папу на задний план?! Я воспринимала папу через призму маминых разочарований и обид. Имею ли я право судить отца? Нет, не имею.
Я заменила законное место родного отца отчимом, мнимыми или реальными достоинствами которого я восхищаюсь до сих пор. Отчим щедро одаривал меня свою любовью, признанием, непосредственно удивляясь моим открытиям, радуясь моим успехам. Теперь выходит, что его недопустимо называть папой, а нужно чествовать по имени, отчимом. Новое знание не находит отклика в моей душе, скорее вызывает отторжение и неприятие. В моём сердце отчим занимает не последнее место, и изгонять его оттуда с целью замены на родного отца кажется мне неестественным и неприемлемым.
Что для меня мой родной папа? Это— фонтан, это— родник, это— вулкан, это— радуга, оркестр! Стоит ему разжать уста, как реальный мир перестаёт существовать. Он способен в мгновение перенестись сам и окружающих в мир сказок, фантазии, утопии, веселья, задора и смеха.
Папа обладает самой заурядной внешностью. Он не радует глаз греческим профилем, не удивляет богатырскими плечами и высокой статной фигурой. На него можно не обращать внимания до тех пор, пока он молчит. Как только он вступает в разговор, перед собеседником сразу перестает существовать его заурядная внешность и он видит только увлечённого остроумного занятного рассказчика. Когда папа говорит, все замолкают, чувствуя свою неспособность облекать фразы в такую замысловатую красивую оболочку. Он говорит занятно, интересно и это его самая сильная сторона.
Его речь, его словарный запас повергают всех в удивление, слушать его рассказы, придуманные на ходу истории большое удовольствие. Острый язык и изворотливый ум занесли его в список умников и остряков среди сверстников. Мой родитель ушёл рано, так и не поняв, зачем был рождён на свет. Его короткая жизнь блеснула как молния, окрасив радугой рутинное деревенское бытиё.
Папу в деревне очень уважали, а женская половина любила за его лёгкий, весёлый нрав. Мужчины в нём души не чаяли, без него любая кампания не кампания, так как он был заводилой. Он был центром всех компаний и сходок, имел неизмеримое обаяние, неиссякаемое чувство юмора, не любить его было просто противоестественно. Без таких людей жизнь превращается в болото, в тягостное существование. Папа — человек—оркестр, а его жизнь — это фейерверк. Все задирают головы, чтобы полюбоваться красотой, необычными красками, блеском, шумом. Всех озаряет восторг и умиление, а потом наступает тишина и происходит полное забвение.
Папа хорошо рисует и поёт. Сохранившиеся в семейном архиве папины конспекты изобилиют рисунками, набросками, зарисовками. На полях тетрадей изображены во всех ракурсах лошади. Умные, резвые кони несутся с бешеной скоростью, их гривы развеваются на ветру, копыта подняты высоко верх. Кони излучают мощь, силу и уверенность. А вот тут рысаки пасутся спокойно в высокой траве, а здесь жадно припадали к воде. Это мир папиных фантазий и грёз, куда он никого не пускает.
Песни, которые он поёт в тесном кругу семьи и гостей наполнены таким потаённым смыслом и содержанием, что я шестилетняя девочка ощущаю его грусть, его печаль и скорбь об утерянных мечтах.
Эх, дороги, пыль да туман,
Холода, тревоги, да степной бурьян...
Край сосновый, солнце встает.
У крыльца родного мать сыночка ждет.
Запевает он высоким приятным голосом, подперев голову рукой и устремив взгляд в пустоту.
Эх, дороги, пыль да туман,
Холода, тревоги, да степной бурьян...
Знать не можешь доли своей.
Может, крылья сложишь посреди степей,—
Я возношусь вместе с папой высоко в небо, и потом также стремительно падаю оземь вместе с ним. Я слышу в его песне горечь от несбывшихся надежд, грусть, что, не исходил по дорогам, которые его манили, и чувство обречённости, что уже никогда не придётся туда сходить. Он вкладывает в эту песню что—то своё, глубоко сидящее, несбывшееся, такое близкое и родное, но ушедшее стороной и не коснувшее его даже лёгким шорохом… Он будто предчувствует конец, завершение…
Я часто вижу папу, говорю с ним. Вот я играю с Алёшей перед домом, сижу на скамейке, и меня совсем не удивляет папин приход со стороны кладбища, где давно покоится его тело. Покойный родитель пытает меня с раздражением в голосе:
— А что это за мальчик?
— Это Алёша, мама родила нам братика.
Папа входит во двор, оглядывает своё хозяйство, к которому он был равнодушен при жизни, замечая и новое строение гаража, и отремонтированные ворота, и переливающуюся на солнце покрытую железную крышу дома. И, молча оглядев хозяйство, уходит. Папа иногда меня навещает в тяжёлые дни болезни, которая часто меня настигает и укладывает в горячке. У меня жар, я лёжу на кухне, на деревянном саке, я вижу, как из пустоты является папа, и характерно поправляя штаны, вопрошает:
— Почему ты одна дома?
— Я болею.
—А где Елена?
— А мама ушла с папой в лес по дрова.
В моём голосе звучат затаённая ревность и обида на маму.
Папа не выказывает удивления, гнева, злобы, его бледное лицо бесстрастно и невозмутимо. Он также бесследно исчезает, как и появляется. Со временем видения прекращаются, и он перестаёт навещать меня.
продолжение http://www.proza.ru/2011/10/26/794