Ну отдыхай, сынок. Намаялся за день-то? И то правда. Ну ты лежи, лежи, а я рядышком немножко посижу и помолчу на тебя глядя. Вот уж сколько лет ты в гости приезжаешь. И не на день-два, а подолгу гостишь, а я с тобой наговориться не успеваю. Только и радости, когда ты вот так спишь, к стенке отвернувшись. Ты всегда любил почему-то на левом боку спать. Врачи говорили, что вредно это, а как тебя заставить? Маленьким был – переворачивала, а теперь не сдюжаю – вон ты какой огромный у меня вымахал!
Да, жизнь сейчас совсем другая началась. Не то, что у нас было. Гляди-ка, в магазинах всего полно, были бы деньги. Машины красивые, люди красивые, но какие-то... не злые, а равнодушные. Не к кому с бедой своей и обратиться-то, если, не дай Бог, она нагрянет. Только на стариков и вся надежда. Они все у дома на скамейке сидят, если погода позволяет. Если кто-нибудь не вышел за весь день ни разу, идут к нему в квартиру и глядят – не случилось ли чего? Так вот и Елизавете Максимовне в прошлую весну не дали залежаться в комнате, успели похоронить в три дня, как и положено. Так вот и доживаем свою жизнь, а что вспомнить-то? В памяти только хорошее осталось, хоть и было его меньше, чем плохого.
Вот слышал ты про голодомор на Украине? Это сейчас говорят «в Украине», а мы всегда говорили, что на... Как правильно? Ты у нас грамотный, скажешь, что «в» правильно. А нам что от этого? Мы и «в», и «на» так голодали, что даже не верится, что это с нами было. Страшно вспоминать тридцатые годы, сколько людей умерло! Я бойкой девчёнкой была, всегда чего-нибудь могла себе найти поесть – то травку какую-нибудь, то мучки на мельнице выпрошу жменьку, то в поле выкопаю картошку прошлогоднюю. Так вот и держалась. А сестричка Груня очень тяжело голодала. Она старше меня была, но тихая и скромная. Вот и начала вся чернеть и опухать. Даже не знаю, чем мама её выходила.
А война? Нас она в городе застала. Лучше и не вспоминать... Мы тогда уже в доме жили – две комнаты, кухня и прихожая большая. Для чего-то барак построили, а он не сгодился, вот и получили мы там «два окна» жилплощади – построили стены, а как мерило – два окна, что в горнице. Папа потом уже внутри перегородки ставил, придумывал, что и где будет. Он у нас на конфетной фабрике работал, но конфеты редко приносил. Строгий был, но не боялись мы его, а потому и биты не были. Любил папа, твой дед, газеты читать от корки до корки. Он с первой мировой инвалидом пришёл – темечка страшно было касаться, там черепа почти не было. Маялся болями головными сильно очень.
Две козы было у нас, огород за домом. Немцы сначала нас не трогали, а вот полицаи всегда злобными были. Помню, вывозили евреев с нашей улицы в Германию. Погрузили в грузовики, а мой братик, шестилетний Сеня, взял, да из любопытства в кузов и забрался. Посидел, поигрался, а назад не выпускают полицаи! Мама волчицей извылась, а те ни в какую! Хорошо, что староста наш был, знакомый! Пошёл он куда-то, долго не выходил, потом с немецким офицером пришёл и Сенечку выпустили. Мама всю жизнь сильно была верующая, так потом долго в церковь ходила и свечки ставила Богородице за то, что сына уберегла...
Немцы каждые две недели заставляли всех, кто родился между двадцать третьим и двадцать седьмым годами приходить в центр города и отмечаться. В Германию на работы людей готовились отправлять. Так и было: если состав подготовлен, то сразу всех, кто пришел, в вагоны загоняли и всё.., многих больше никто и никогда не видел. Средняя сестричка моя как раз попадала под отправку. Да немцы, видать, чтобы совсем их зверьём не считали, придумали, что, если в семье кто-то один не попадает на эти года, муж или жена, то того, кто попадает, не отправляют. А за сестрой ухаживал Иван с Береберовки, красивый, с восемнадцатого года. В армию его не призвали из-за болезни лёгких. И сестричка ему взаимностью отвечала, но замуж не хотела, рано мол. Так Иван этот уговорил свою знакомую в поссовете выдать им свидетельство о браке двумя месяцами раньше немецкого этого указа. Так он сестру от Германии спас. Только жили они долгое время отдельно, всё сестра не хотела от нас уходить, хоть и любила Ваню. Уже потом, когда немцев из города выбили, Ваня в больницу попал. Собирал деньги на велосипед, ну и как-то решил пересчитать. А в хате керосинка без стекла. Стёкла тогда в большом спросе были. Стал передвигать керосинку по столу, а она возьми да и перевернись. Скатерть загорелась, да и деньги тоже. Бросился Иван огонь гасить, да и обгорел сильно, три месяца почти в больнице пролежал, сестричка к нему почти каждый день ходила, а когда он выписался, то она к нему насовсем ушла, да так они вместе всю жизнь и прожили.
Ты бы одеяло подоткнул под себя, сынок, а то топить то не начали ещё, в квартире совсем прохладно... Ну, как хочешь, значит не замёрз...
Уже перед самым отступлением немцы выгнали весь наш многоквартирный барак на улицу и сами в нём расселились. А мы в поле за город ушли и жили там в землянках больше месяца до осени. Полицаи одну козу отобрали, но мама в ногах валялась, что бы другую оставили. Большая семья, кормиться ведь как-то надо. Сжалился один из полицаев, заработал себе отпущение грехов небольшое. А потом мы увидели солдат Красной Армии. Только это ещё не армия была, а просто разведка. Радости-то сколько было!!! Немцы вскорости из города ушли почти без боя, а мы вернулись в барак.
После войны тоже голодно было. Я после школы в медицинское училище поступила. Далеко оно было от дома, в трамвае без билета не проедешь, вот и ходили с подружкой восемь километров туда и восемь обратно. Ничего, привыкли. Сначала до тупика дойдём, потом до «Вулкана» - это кинотеатр так назывался, потом мимо бани и по Павлова на вокзал, а там уже и рукой подать. Только вот постоянно хотелось есть. Мама на ведро воды высыпет пару жмень крупы и варит. А папа смотрит строго, что бы всем поровну досталось. Обманешь голод на час, а потом он с двойной силой начинает ломать. Часто после занятий нас на практику отправляли в больницу. Там, если повезёт, иногда супа или хлеба ломоть перехватишь.
А один раз нас отправили с подружкой в колхоз. Привезли на машине, как взрослых. Поручили в поле снопы вязать. Спереди идут и серпами косят, а мы тем же житом обвязываем охапки покрепче, что бы сноп был и красивым, и не рассыпался. Да так у нас здорово получалось, что бригадирша нарадоваться не могла. А к вечеру вместо рук кровяные мозоли на ладонях! Мы и сбежали. Пешком тридцать километров шли. В училище нас отругали крепко, но обошлось.
Ты спи, сынок, спи. Я уже заканчиваю. Вот посижу рядом с тобой ещё немножко и сама спать лягу.
На распределении я сама попросилась на Дальний Восток. У нас очень голодно было, а там, по слухам, полегче. Вот и собрала небольшой чемоданчик и поехала. А что с собой было брать? Долго добиралась. Сначала до Харькова, а уж потом до самого Благовещенска. Отправили меня в трудовую колонию, в медпункте работать. Приехала и начала работать. Сначала дали койку в общежитии. А мне лучшего и не надо было! У нас с детства в семье сплошное общежитие. Так что не к чему было привыкать. И с голодом распрощалась. Когда на дежурстве, снимаешь пробу на кухне, да ещё и с собой немного хлеба давали. Завтра подруга пробу снимает и хлеб в общежитие тоже приносит. После бесконечных лет недоедания мне казалось, что в рай попала. Разве ж я могла представить, что может быть ещё лучше?
У нас хоть и были на Украине зимы снежные и холодные, но такого холода я никогда не встречала! Шубейку-кацавейку как-то справила, а на ноги одеть нечего. Знакомая сшила мне бурки из войлока, хоть немного теплей стало по улице бегать. А ведь бегала! Да ещё и на танцы ходила. Я симпатичная была! Хохлушка! Чернявая, волос густой-густой. Да ты, сынок и сейчас видишь, какие у меня волосы. Офицеры приглашали танцевать, некоторые даже к себе пытались пригласить. Танцевала с удовольствием, но в гости ходила только с подругами. Не то у нас воспитание было, не нынешнее.
Там и папу вашего встретила. Мне подруги в один голос твердили стар, мол, и по девкам побегать любит. Да как он стар? На четыре года всего разница в возрасте у нас. А что старо выглядел, так ведь война никого не молодит. А у него голова и грудь в шрамах. Как он выжил на войне этой проклятой, ума не приложу. Я долго, конечно, сомневалась, но у нас в больнице его мать умирала от рака, а я за ней присматривала. Вот она и сказала, что лучше меня у него жены не будет. Права была или нет, не мне решать, но прожили мы с твоим папой трудно и счастливо больше шестидесяти лет и я не представляю на его месте кого-нибудь другого. Он всегда работал. И на работе, и дома и меры в работе не знал.
Свадьбу сыграли скромную, почти никак. Денег не было. И стали жить впятером: я с мужем, свекор и его старшая дочь Клавдия с годовалой дочкой. Сложный у Клавдии характер был и невзлюбила она меня за что-то. Даже не знаю, где я ей дорогу перешла. Но я не перечила, не так была воспитана. Терпела обиды, только плакала иногда так, что бы никто не заметил. Но кто-то сказал мужу, папе твоему, о моих печалях и он нашёл свободную комнату где-то недалеко от нас выселил сестру. А дедушка твой к ней ушёл. Сколько ночей я проплакала, одной мне ведомо, но только свекор скоро вернулся и жил с нами долго до самой смерти. Да и Клавдия угомонилась. Дочка её росла и к нам тянулась. А мы её с радостью принимали, считали своей. И до сих пор люблю я Катюшу, хоть и живём мы далеко друг от друга.
Стало нас потом носить по всей Амурской области, нигде долго не задерживались – два-три года и - новый переезд. Потому и вещей не скопили. А вот скотину держали всегда. Коровка, поросёнок, курицы. Семья все-равно большая. Тут вот и Леночка родилась, старшая твоя сестричка. Радости было! Папа места себе не находил от счастья. Бывало, зацелует её всю, а она хохочет так звонко, будто ручеёк по камешкам журчит. А через два года и Ванюша на свет появился, твой братик. Так вот и жили: работать надо, скотину содержать, огород, а тут Леночка за подол держится, а на руках Ванюшка. Хорошо, что дедушка ваш очень сильно помогал. И на огороде, и за скотиной присматривал, сено косил. Не знаю, как бы мы без него. Клавдия часто нам Катюшу привозила, а та потом домой с боем уезжала, так ей у нас хорошо было.
Папа работал и учился в институте. Долго учился, семь лет. Леночка, когда взрослой стала, говорила, что помнит не годы только по словам «тихо, не шумите! Папа занимается!» Что правда, то правда, папа упорным был.
Мы маме моей на Украину каждый месяц деньги отправляли, а иногда и посылку. Что в неё пихали, сейчас уж и не припомню, только всегда мама радовалась так, что даже у нас слышно было. Я ездила к ней раз в пять лет – шутка ли такое расстояние! Письма писали часто и мама, и сестрички, а я старалась всем подробно отвечать. Вам сейчас хорошо – нажал в интернете своём кнопку и письмо готово! Ни на почту за конвертом, ни сидеть и писать два часа!
Когда ещё Леночка не родилась, я поехала к маме, а папа в Ленинграде учился в училище и приехал к нам знакомиться с тёщей. А жили мы бедно и чем угостить зятя мама не знала. Я папе написала, что у нас крупы никакой нет, вот он с Ленинграда целую наволочку пшена и привёз. Вот радости было! А я сидела и тряслась – вдруг он что-нибудь не так сделает и опозорится. У нас ведь свои правила. Папа твой привык сам всё делать, а тут за ним только и гляди! Представляешь, он чуть помойное ведро сам не вынес! У нас ведь это срамота, если мужчина женскую работу делать начнёт. Еле его отговорила. Очень он понравился всем моим близким! А я так этим гордилась!..
Спи, сынок. Что-то я разболталась на ночь глядя. Старая я уже у вас. В одной книжке прочитала, что все люди после семидесяти уже гости на Земле. Ничего, я погощу, мне не трудно.
...А потом ты родился. Мы тогда вообще в тайге жили, до города километров десять по железной дороге. Такой смешной был! Леночка с Ванюшкой чёрненькие, а ты как сметана! Вот уж наслушалась я шуток от подружек! Только поди знай, где шутили, а где нет. Ты у нас самый ласковый был. Никого обидеть не мог. Это, наверное потому, что дедушка твой с тобой всё время был. Положит тебя на подушку и носит по квартире. Ты только его к себе допускал. Нам с папой иногда даже обидно было. И случалось с тобой много разного. Леночка – та постарше и следила за тобой строго, а Ванюша не любил с тобой возиться. Ему бы куклу говорящую растерзать, что бы посмотреть, где у неё язычок спрятан или в гараж к шоферам за руль подержаться. И в кого у него такая тяга к технике? Мы однажды заставили его с тобой посидеть, а ты в плач! Лежишь в зыбке, аж заходишься от плача. Вот Ванюшка и залез под зыбку. Сам моторчик у машинки разбирает, а ногами зыбку качает. Увлёкся, ты из зыбки и вылетел. Попало Ванюшке тогда.
У нас на кухне стоял большой сундук для картошки, а дедушка на нём спал иногда. Взял тебя к себе, уснул, а ты за сундук и завалился. Мы с ног сбились, пока тебя искали. Так испугались! Потом, конечно, все хохотали, кроме дедушки.
И болел ты сильно! Так сильно, что уже решили мы, что тебя потеряем. Шутка ли – двухстороннее воспаление лёгких! А тебе ещё и годика нет. Папа в район поехал за пеницилином, да и уснул на станции от усталости. А в доме ни ампулы, весь закончился! А у тебя уже и носик заострился, и ноготки потемнел, и задыхаешься... Побежала по посёлку, нашла одну ампулу, вколола, ты ровно задышал и уснул. А дедушка с подушкой от тебя ни на шаг!
Тебе годик исполнился, взяла я тебя и Леночку и поехали мы втроём на Украину на поезде. До сих пор не пойму, как решилась? Это ведь десять суток в пути! А ты ничего, ползаешь по вагону на четвереньках, тебя все угощают. А потом встал на ножки и пошёл! Вот радости было! Приехали к маме и ты болеть начал. Хоть и играешь, а температура постоянно держится высокая. Доктор так ничего и не определил. Месяц гостили, месяц температурил. Отправились назад, доехали до Харькова и у тебя всё прошло! Не климат, наверное. Зато я свалилась в поезде с температурой под сорок. А Леночка познакомилась в поезде с мальчиком, им обоим девятый год шёл, так они пришли вдвоём ко мне и сказали, что будут за тобой смотреть, но что бы я никому не говорила, что заболела, а то ссадят с поезда. Так вот три дня от тебя и не отходили оба. Что они с тобой делали, как пелёнки стирали, не знаю, но плача твоего я почти ни разу не слышала!
И ещё один раз мы сильно из-за тебя испугались. Там же, в таёжном посёлке, к нам тебя однажды привела незнакомая женщина. Был морозный март. Она тебя увидела, топающего по рельсам и спросила, куда ты идёшь? Ты ответил, что домой, но шёл в сторону райцентра – совсем в другом направлении. И даже фамилию свою назвал. Она тебя в охапку схватила, принесла в посёлок и стала во все двери стучаться, пока добрые люди к нам не направили. Замёрз бы на рельсах в четыре годика-то... Или под поезд попал... Там и зверья голодного полно...
Спи, спи... Я вот уже и лампу настольную выключила. А вдруг на правый бок повернёшься и проснёшься от света. Я тут немножко посижу в темноте. Совсем немножко.
Потом мы добились перевода на Украину. Мне, если по правде, не хотелось оттуда уезжать. Климат хороший, здоровый. Люди добрые и отзывчивые. Мы ведь за вами никогда особо не следили. Даже когда бураны были, не очень волновались, что вы не дома. Знали, что кто-то из поселковых вас впустил в дом, накормил и обогрел. Так и мы делали всегда. А какая там рыбалка! Озёр полно, а в них рыбы видимо-невидимо! Только тянуло меня на родину, а папа всегда меня понимал.
Вот и начали мы раздавать своё нехитрое имущество направо-налево. Помнишь, как ты с Ваней на розвальнях развозили то шкаф Коломейцам, то стол Шапошниковым, то ещё что-то совсем не помню кому. В феврале снег лежит плотным настом, вот уж где вы с Ванюшей душу отвели!
И поехали я, папа, дедушка, Ваня и ты поездом на Украину. Леночка осталась, она доучивалась в медицинском училище и не хотела на последнем курсе переводиться. Ты все дни смотрел в окно, тебе было очень интересно смотреть на горы, Байкал, города и деревни. Наверное, тогда у тебя и появилась тяга к путешествиям.
Здесь, на Украине мы и осели до самой пенсии. Здесь мы похоронили сначала дедушку, потом маму мою... Хорошо, что вы их не забываете, на могилки приходите. Вы женились, Лена замуж вышла, нарожали нам внуков, а теперь уж и правнуки пошли.
Мы с папой тут хорошо жили. В отпуска в санатории часто ездили, на встречи ветеранов. Папа ведь и под Сталинградом успел повоевать, и в Крыму. И там, и там тяжело ранен был. А всё-равно до Берлина почти дошёл! Ну, ты про него почти всё знаешь, что говорить... В санаториях первые места брали по танцам. Очень хорошо у нас получалось. А ты вот так и не научился... Чего уж, время у вас шебутное, заполошное. Может, так и надо?
В прошлом году и папа ушёл. Ты знаешь, он много лет болел. Всё в Россию хотел. Ну куда? Там у него уже давно никого нет. Так в Крещение и ушёл. Как специально, за день до этого сильные морозы ударили и снега навалило. Может специально, что бы хоть так папа русскую зиму увидел?
Скучно мне, маетно. Не за кем ухаживать. С папой тяжело было, особенно в последний год, но я не одна была. А теперь... Нет, вы не забываете, спасибо вам! Только потом, когда вы уезжаете, мне ещё тяжелей. Понимаю, что вам и так не всегда легко приехать, но что я могу с собой поделать?
Спи, сынок. Пойду я, поздно уже. Спокойной ночи и всего хорошего и тебе, и семье твоей. Спасибо, что вы есть! Пойду... Спокойной ночи..
..................................
Виталий не мог повернуться на правый бок. По его щекам текли слёзы.
25.07.2011
Рига