Дом
Он жил своей жизнью. Дышал, издавал звуки, хлопал дверями, дрожал оконными стеклами, шумел спущенной в унитаз струёй воды и щелчками зажигалки, русской и финской речью телевизоров, гулом стиральных машин и топотом шагов по лестнице и потолку, лаем комнатной собаченки и еще какими-то странными звуками, которые жильцы издавали ночью во сне.
Зимой двор заметало снегом, вогруг дома росли огромные сугробы, приезжал маленький трактор, прочищал узкую дорожку и сгребал снег за дом, машины жильцов лепились к высоким снежным завалам, двор становился тесный и уютный.
Деревья стояли, низко опустив тяжелые белые ветки, заснеженные и сказочно красивые.
В окнах горели рождественские огоньки и от дома исходило тепло и спокойствие.
По праздничным дням во дворе на мачте гордо реял огромный бело-синий финский флаг, который поднимал Эско.
Весной с крыши съезжали накопившиеся за зиму ледяные глыбы и подтаявший снег, наполняя дом страшным грохотом, тонкие стены дрожали и стекла в окнах звенели от напряжения.
Теплело на улице и дом наполнялся муравьями, они ползали везде - в сауне, по коридорам и квартирам, иногда их травили, часто они пропадали сами, не успев сильно надоесть обитателям дома.
Майский дождь стучал по крыше, создавая сплошной гул и умывая двор обильными потоками желтой от пыльцы воды.
Сильные грозы сотрясали дом и тогда он дрожал, как от страха.
Летом во дворе было тихо-тихо и только кузнечики нарушали тишину непрерывным стрекотанием, да где-то на соседнем телеграфном столбе стучал клювом дятел.
Темными осенними вечерами сильный ветер срывал ветки сосен и берез, окружающих дом и они летели во двор, падая на крыши машин и создавая лишние хлопоты жильцам.
Дом находился возле дороги, в низинке, на самой границе с соседней страной.
Построили его после войны, много лет там размещался деревенский здравпункт, а когда было построено новое кирпичное здание, больничка переехала.
Дом подремонтировали, условно приспособив для жилья, какое-то время он пустовал, но постепенно все комнаты заселили.
Слышимость в доме была потрясающая, перегородки были тонкие, двери фанерные и если соседи за стенкой ссорились, кашляли или громко разговаривали, гремели на кухне кастрюлями, то все действия и звуки были известны другим обитателям дома.
К такому явлению все давно привыкли и не придавали особого значения мелким неудобствам.
Часто, еще до пробуждения жильцов, в окна стучали россияне, беспардонно нарушая покой дома, предлагали купить табачные изделия. Для них было совсем не важно,
что дом еще спит. Собаченка встречала их грозным лаем, так начиналось каждое утро в беспокойном приграничном местечке.
Дом оживал рано, кто-то собирался на работу, кто-то начинал уборку, а кто-то- куплю-продажу сигарет.
Жужжал пылесос, хлопали двери, раздавалась русско-финская речь, кто-то ждал очереди в общий туалет или заводил машину.
Несмотря на привычную тишину и спокойствие, во дворе дома частенько происходили мелкие неприятности и гадости. У кого-то не заводилась машина, кто-то врезался в дерево, бывало, что неизвестные злоумышленники разбивали стекла или резали колеса, или на крышу машины сваливалась с дерева огромная ветка...
Все случаи моментально становились новостью дня, исполнителей рукотворных деяний никогда не находили, только строили догадки, а на природу особо не обижались.
Уже к девяти утра почти все разъезжались кто куда и всё до вечера затихало.
А вечер опять наполнял дом топотом шагов, хлопаньем дверей, стуком, разговорами, табачным дымом, который за день успевал выветриться из общего коридора и комнат.
Порядок на этажах поддерживали цыганка Анита и финка Марья. К Рождеству они украшали общие коридоры на двух этажах фонариками и новогодней мишурой, стелили чистые ковры, меняли шторки на окнах, создавая тем самым для всех рождественское умиротворение, уют и праздничное настроение.
На двух этажах было четыре небольших коммунальных квартирки, в которых когда-то, много лет назад, проживали работники здравпункта, чердак со всяким скарбом и маленькими закутками, в которых когда-то играли дети и до сих пор хранились больничные карточки жителей окрестных деревень.
Места общего пользования находились в небольших коридорах на обоих этажах и были украшены искуственными цветочками, фарфоровыми тарелочками, открытками и разными наивными картинками с ангелочками.
Внизу, в подвале, был большой общий склад, стояли там давно забытые старые холодильные камеры-сундуки, диваны, велосипеды, лыжи и прочий хлам.
Все пропахло подвальной плесенью и затхлостью.
Под лестницей были многочисленные кладовки, куда жильцы складывали то, что было жалко выбросить на помойку.
В подвале, за стенкой, была сауна и душевая, в которой были вечные постирушки, а раздевалка была завешана то чьим -то постельным бельем, то исподним, то цыганскими юбками, то дорожками, то рабочей одеждой.
Стиральные машины, казалось, работали не переставая, а в сауне, за пользование которой с жильцов не бралась обычная плата, можно было парится в любое время суток.
Обитатели дома довольствовались малым, у них не было дорогих машин, собственной земли, дачь, не каждый год им удавалось выбраться в теплые страны. Они жили в дешовых коммунальных квартирках и были по - своему счастливы, если все ладилось в семье и все были здоровы.
Кто-то их них переехал в этот дом из соседней страны, кто-то нашел тихую пристань, поколесив по миру.
Они ездили в гости к родственникам, изредка принимали гостей у себя, были дружелюбны и доброжелательны между собой, поддерживая друг друга в трудную минуту, как в большой семье, делились горестями и радостями, хотя иногда и между ними пробегала черная кошка и это сразу чувствовалось в какой-то недосказанности и шопотках.
Жизнь шла своим чередом не обещая ни крупных катаклизмов, ни внезапных потрясений. Всем хотелось простого человеческого счастья, душевной гармонии, покоя и немного любви.
А дом знал все секреты и тайны своих обитателей, отдавал свое тепло людям, жил и старел вместе с ними, ведь почти все жители были ровесниками своего жилища.
На втором этаже, в двухкомнатной квартире, уже много лет жил финн Пекка, было ему около шестидесяти, а может больше, он был старожилом дома, заселился первым и был, пожалуй, самым колоритным его обитателем.
Себя он гордо считал местным Хемингуэем, правда, в чем заключалось такое самомнение, многим было не совсем понятно.
Немного странный, незлобливый и медлительный от действия снотворных таблеток, он бросил пить лет двадцать пять назад, выкуривая когда-то две пачки сигарет в день, лет десять назад он расстался и с этой вредной привычкой.
Каждый день, рано утром, в любую погоду, зимой и летом, он ездил на своей не раз битой и наскоро починеной машине, на озеро и купался то в проруби, то делал заплывы.
В молодсти Пекка был юнгой и моряком, лет десять ходил по морям и океанам на разных судах, побывав во многих странах, Африке и Америке, много повидал и испытал в молодости, за контрабанду сигарет сидел несколько месяцев в уругвайской тюрьме и даже на старости лет вспоминал молодую девушку, которая приносила ему передачи. Потом судьба забросила его в Иран, а уже в зрелом возрасте он работал в Москве. Говорят, что только серьезно заболев, он стал вести здоровый образ жизни.
Жил он один, но все в доме знали, что уже много лет у него есть зазноба в соседней стране и даже есть там ребенок, девочка, которую он условно считал своей, помогал растить с самого рождения, хотя вначале был категорически против её появления на свет.
Были у него ещё дети от финского брака, со всеми он поддерживал хорошие отношения, но в доме их никогда не видели. Только в последний год он стал изредка привозить свою русскую подругу и девочку к себе в квартиру, делая это обычно поздними вечерами, чтоб они поменьше попадались на глаза соседям.
Была его избранница лет на тридцать моложе, по возрасту годилась в дочери и это обстоятельство смущало его, но они, тем не менее, находили общий язык и как-то дополняли жизнь друг друга, не связывая отношения официальными узами.
Часто Пекка уезжал в соседнюю страну заправиться недорогим бензином, возвращался, обычно, поздно, отсыпался весь день и тихонько сидел в своей холостяцкой берлоге.
Когда он был дома, покоя ему не давали россияне, с утра и до вечера они шли нескончаемым потоком, как муравьи, одной и той же тропинкой, они шли кучками, парами и в одиночку, подъезжали на раздолбанных и дорогих машинах, цель была одна- застать скупщика дома и скинуть товар. Они стучали во все двери, пока не находили нужную, где было написано его имя и громко топая, шумно уходили, быстро уезжали, не понимая, что дом уже спит или еще не проснулся.
Иногда Пекка выходил на крыльцо и встречал своих гостей на улице, вел их в подвал, в свою кладовую, где кроме сигаретных залежей и прочего скарба, зачем-то лежала огромная коробка презервативов, Пекка мечтал выгодно продать ходовой товар.
Периодически какой-то злоумышленник воровал его сигаретные запасы, кто этим делом занимался, никто не знал, как и точного количества пропавшего товара и поэтому подозрение падало на всех соседей, это создавало напряженную обстановку, пока инциндент не забывался.
Подпольная купля-продажа русских сигарет не самого лучшего качества в приграничной деревне длилась много лет и главным скупщиком был старый контрабандист, все жильцы дома относились к этому спокойно, хотя иногда и их терпение не выдерживало ранних визитов непрошенных гостей.
В одну из зим Пекка почувствовал, что коварная болезнь снова вернулась, отменил поездку в жаркие страны и начал обследоваться. Он похудел до неузнаваемости, одежда висела, как на вешалке, живот пропал, глаза провалились, но по-прежнему он ездил каждый день купаться, демонстративно насвистывая или напевая что-то себе под нос, но в доме все понимали, что дела его плохи.
Весной его положили в больницу. К лету состояние улучшилось и жизнь вернулась в прежнее русло, но ненадолго.
Вторую квартиру, поменьше, занимала цыганка Анита. Было ей далеко за пятьдесят.
С соседом по площадке они были дружны, иногда вечерами вместе пили кофе и болтали о жизни, пару раз в год она делала генеральную уборку в его квартире, хотя иногда между ними возникали беспочвенные недомолвки и подозрения, но все списывалось на странности и быстро забывалось.
Чистоту и порядок на своем этаже поддерживала Анита, Пекка помогал ей по-соседски, негласно поделив обязанности на мужские и женские и даже стиральная машина у них была одна на двоих.
Просыпалась она рано, сразу раздавался ее тяжелый топот на весь дом,
одновременно начинал работать телевизор и звонил телефон.
Обычно, с утра, она затевала уборку и стирку, двигала мебель и пылесосила.
Зачем она убиралась каждый день, живя одна, было непонятно, просто ничего другого она так хорошо делать не умела, обожала мыть ковры-дорожки и стирать.
Ни чтением, ни какими другими другими умственными занятиями она себя не напрягала, из книг в доме была только библия. После каждодневного уборочного ритуала она надевала свой национальный наряд и грузно топала по лестнице, осторожно неся свое большое тело и тяжеленную юбку, куря и болтая по телефону.
Пешком она ходила только тогда, когда машина была сломана, ее тело не знало физических упражнений, она была большая и рыхлая, невысого роста и весила килограмм сто, а тяжеленная юбка делала ее похожей на шарик. Эта черная юбка весом в пятнадцать килограмм и дежурная блузка висели в коридоре на вешалке всегда наготове и если к ней неожиданно приезжали посторонние люди, она быстро облачалась в свой наряд.
По правилам и негласному этикету цыганская женщина не должна показываться на улице и при незнакомых людях, одетая не по форме и если в молодости она начала носить цыганскую национальную одежду, то уже не имела права поменять свои имидж.
Она втискивалась в свою маленькую машину, усаживалась на сиденье, укладывала в свободные места юбку и так, продолжая болтать, прижав телефон к уху, держа во рту сигарету, медленно выруливала со двора.
Анита обожала блошиные рынки и все покупки для дома делала только там.
Как только приобреталась новая мебелишка, начиналась очередная перестановка, уже ненужный хлам безжалостно выносился к мусорному контейнеру.
Случалось это несколько раз в год, мебель стоила дешево, ничего дороже нескольких евро она не покупала.
Судьба у нее была несчастливая. В прошлой жизни остались цыганские мужья и пятеро, уже взрослых, детей, о которых она много лет ничего не знала и много лет не видела их, была там какая-то страшная тайна, много горя, смерть близких, но об этом она не любила рассказывать, в последние годы все же с одним из сыновей связь наладилась и она любила покупать внучку обновки.
Родилась она недалеко от тех мест и когда семейная жизнь в очередной раз рухнула, она вернулась в родной город, работала в доме престарелых, а потом и вовсе перебралась в глухую деревеньку.
Несколько лет назад она вышла замуж за русского, был он лет на пятнадцать младше, худой и высокий, с массой хронических болезней, привезенных, как приданное, из небольшого городка. Она поменяла финскую фамилию на мужнину, всячески помогала ему привыкнуть, но что-то в их отношениях не заладилось, то ли разница в возрасте, то ли разный темперамент, но жить под одной крышей они не смогли. Поэтому она свила свое гнездышко в доме, русский муж остался жить в ее квартире, навещая ее и выгуливая ее собаченку. Иногда она уезжала к нему с ночевкой, иногда их свидания заканчивались бурной ссорой.
Была Анита страшная барахольщица, шкафы были забиты десятками блузок, блестящих кофточек с кружевными оборочками. Несколько раз в месяц она меняла в своей комнате дорожки, покрывала, перевешивала на стенах репродукции и шторы на окнах, переставляла с места на место вазочки с искуственными цветами, ангелочков, любила всякие салфеточки и скатерочки, они лежали везде, где надо и не надо, подчеркивая и дополняя ее своеобразный вкус.
Все вечера, уставшая от дневной суеты и однообразного быта, она томно возлежала на кровати, много курила и болтала по телефону, удушающий дым от дешовых сигарет стоял коромыслом, но это её ни сколько не смущало, когда приходил супруг, они курили на пару и даже открытое окно не вытягивало ядрёный табачный дым.
Она была добрая и общительная, много пережила, всем своим подругам давала умные советы, но свою жизнь устроить не могла, пребывала в перманентной депрессии и находила утешение в просмотре сериалов о большой и светлой любви.
После долгого сидения на социальном пособии она получила временную работу и была рада, что однообразная жизнь изменится, с удовольствием уезжала в город, но летом тяжело заболел ее младший брат и все свободное время она проводила у постели больного, дома появлялась редко и всего на несколько минут.
А потом что-то неуловимое случилось в ее настроении, да и в личной жизни.
В доме стал появляться посторониий мужчина, симпатичный цыган средних лет. Приезжал он на хорошей машине, прятал ее за дом и тихонько поднимался на второй этаж. Деревенские мужики сразу узнали в нем мелкого афериста, а она представила его другом молодости. Иногда он оставался до утра, иногда, наоборот, приезжал утром.
Вслух о нем старались не говорить, все делали вид, что ничего не происходит, но в доме появилась тайна.
Анита ходила загадочная и довольная, с таким характерным для влюбленнй женщины, блеском в глазах.
Внизу, на первом этаже, в квартирке с маленькой спаленкой, соседствующей с общим туалетом, из которого по утрам раздавались самые разные звуки, жила еще одна интернациональная семья, финка Марья и ее русский муж Иван.
Говорят, что понравились они друг другу с первого взгляда, наверное поэтому, а может потому, что были они почти ровесники, семья у них получилась дружная и спокойная. Жили они в своем мирке тихо и размеренно, что редко свойственно смешаным бракам. По утрам разъезжались на работу, вечерами сидели у телевизора, Марья листала журналы, Ваня лежал на диване, в выходные выходили на прогулку или ехали в город.
Марья была немногословная, без лишних эмоций, такая типичная финская женщина за полтинник.
Раза два в месяц она красила волосы в жгуче-черный цвет, заплетала две наивные косички, носила только длинные юбки, не курила и совсем не употребляла спиртное, обожала блошиные рынки и своего русского мужа.
Выходные дни Марья начинала с уборки и стирки, уже ранним утром за стенкой грохотала стиральная машина, гудел пылесос и уже к восьми утра она перемещалась в общий коридор нижнего этажа, тщательно пылесосила ковер, намывала туалет, меняла шторки. Она, как и Анита, любила убираться и весь свой выходной могла потратить на мытье и постирушки. Работала Марья в больнице санитаркой, поэтому делала все профессионально.
Как только теплело, она сгребала прошлогоднюю листву вокруг дома, высаживала цветы, выставляла столик и стулья, где соседи летними вечерами собирались покурить и посплетничать.
Вторую квартиру, долго пустовавшую и похожую на бомжатник, около трех лет назад снял молодой финн, она так и стояла пустая, но потом приехала его подруга и начала потихоньку обживать и обустраивать комнату, купила недорогую мебелишку и превратила ее в уютное гнездышко.
Была она старше своего друга, но выглядело молодо, одевалась по-спортивному и разница в возрасте в глаза не бросалась. Она приезжала на работу из города и жила в деревне несколько недель, потом снова уезжала и опять возвращалась. Летними вечерами уходила на берег озера или на канал, любовалась закатами, собирала ягоды в соседнем лесу и яблоки в заброшенных садах.
По всему было видно, что в деревне ей нравилось, она быстро нашла общий язык к соседями.
Финн приезжал не часто, но выходные они старались проводить вместе, катались на лыжах или просто уезжали из дома на весь день.
Уже к полуночи свет в ее окошке гас, а утром она спешила на работу.
Пристройка дома была одноэтажная и довольно большая, именно в ней когда-то располагался здравпункт.
Жила там еще одна семья, финн Эско лет шестидесяти и русская женщина Вера.
У этой пары не все ладилось и об этом знали все соседи, вернее, об этом знала вся деревня.
Знакомы они были лет пятнадцать, женаты лет семь, последний год уже жили, будучи в разводе.
Жильцы дома недоумевали, что их держит под одной крышей, а Вера знала, что если она уедет, то Эско долго не протянет.
Еще в девяностых он был довольно привлекательный и завидный жених, но пагубное увлечение сделало свое дело и в последние годы он выглядел, как обычный алкоголик. Он периодически уходил в длительные запои, которые нередко заканчивались приездом неотложки и больницей, занимал деньги у соседей и не отдавал и даже воровал из кошелька жены, помногу дней не выходил их дома, прятался, врал, как мальчишка, что вернет деньги завтра, но наступало завтра и все знали, что Эско опять сорвался и рассчитается только, выйдя из запоя.
Когда Эско приходил в себя, с лица спадала типичная для хронических алкоголиков синюшная одутловатость, он, как ни в чём не бывало, появлялся во дворе, копошился в своем огородике, ремонтировал машину, красил общую сауну, зимой убирал двор, а по праздникам поднимал во дворе флаг, исполняя обязанности старшего по дому.
Кроме него в доме никто так откровенно не злоупотреблял спиртным и его запои вызывали у соседей легкое чувство неприязни.
В такие дни на лице его жены было видно страдание, она совсем не улыбалась, много курила и нервничала.
Дни его запоев складывались в недели и вся деревня молча сочувствовала несчастной женщине.
В начале лета Вера купила в деревне квартиру, Эско помогал ей переехать и обустроиться на новом месте, несмотря не ее переезд, отношения у них были дружелюбные и это видела вся деревня. Эско был бодр и весел, уже месяц держался, в трезвом виде он был общительный и приветливый.
В конце июня Вера уехала в отпуск. От одиночества Эско ушел в глубокий запой, недели две не выходил из дома, ни кому не открывал дверь, вечерами его тень мелькала в опустевшей квартире, а потом в доме воцарилась мертвая тишина.
Почувствовав неладное, Вера приехала раньше времени и обнаружила его бездыханное тело. Эско около суток пролежал с телефоном в руке, последний звонок Вере он сделать не успел.
Несмотря на его пагубную привычку, которая погубила и их отношения, и его жизнь, была у них и любовь, и привязанность друг к другу и это было видно по тому, как Вера переживала его неожиданный уход.
Обитатели дома несколько дней бурно обсуждали смерть соседа, хотя ничего неожиданного в этом не было.
Водка уже сгубила в деревне многих ее любителей.
Дом опустел и осиротел и даже флаг на кончину Эско поднять было некому.
Вера ставила свечи на крыльцо своей бывшей квартиры, тихонько плакала, но уже не имела права даже зайти туда, она была не вдова, а бывшая жена и опять вся деревня сочувствовала ей.
Через несколько дней, первый раз за много лет, во дворе появились дети Эско, собрали его пожитки и освободили квартиру.
Через две недели бренное тело сожгли, а урну с прахом захоронили в местечке, где Эско родился.
Жизнь шла своим чередом, но что-то изменилось в облике дома и двора. Он часто пустовал, все куда-то разъехались. Было как-то неуловимо грустно и тихо.
Может это была приближающая осень, а может дом тихонько скорбил по ушедшему соседу.
С того дня цыганка Анита не ночевала в доме несколько месяцев, заезжала только по делам и опять куда-то спешила, она не хотела признаваться в том, что по их негласным обычаям цыгане покидают дом, где кто-то отошел в мир иной.
Сосед Пекка с верхнего этажа тоже странно притих и только россияне привычно нарушали тишину дома, топая по лестницам и предлагая на языке жестов свой товар.
Квартира покойного пустовала, шторы с окон были сняты и они пустыми глазницами смотрели во двор. В октябре все облегченно вздохнули, узнав, что скоро приедут новые соседи.
Поздней осенью, когда выпал первый снег, в сауне, где об ушедшем соседе напоминала его старая ржавая стиральная машина, брошенная за ненадобностью, да облупившийся пол, который он когда-то красил, появился лягушонок. Он резво прыгал по теплым лужам и полинявшему полу и, наверняка, удивлялся, почему здесь так тепло и уютно.
А может это была душа ушедшего соседа…кто знает…
Через несколько месяцев Анита похоронила брата, у соседа с первого этажа сожгли машину и он в одночасье съехал с квартиры.
Еще через несколько месяцев прошел слух, что полиция накрыла табачную лавочку верхнего жильца, а сам Пекка к лету следущего года умер от рака, не дожив до Иванова дня.
Дом и оставшиеся обитатели были в полной растерянности, еще два года назад ничто не предвещало такого поворота событий.
А через год оставшихся жителей расселили, дом снесли за ненадобностью и на его месте теперь была ровная площадка, и только разноцветные почтовые ящики, прибитые между двух сосен, напоминали, что когда-то здесь кипела жизнь.
Так иногда случается….
2008-2011.
Хельсинки.