Представьте себе магазин «Дом Книги» на Новом Арбате, а там букинистический отдел. Еще в советское время. И вот, я вижу, лежит Шопенгауэр (дореволюционное издание, Собрание сочинений в 4 томах), и цена – 1200 рублей. Кто еще помнит советское время, представьте себе, что это за цена – при средней зарплате 150-200 рублей в месяц. Как можно с такой зарплатой купить книгу за 1200 рублей? Я поразился цене. Но издание хорошее. И мелькнула мысль: были бы у меня 1200 рублей, может быть, и купил бы. Тогда казалось, что никогда не издадут Шопенгауэра. А хотелось почитать. Что-то романтическое в этом было. Иррационалист, мистик... Так про него говорили... Мизантроп. Но все что угодно, только не этот надоевший всем марксизм. И потом, приятно читать, когда он Гегеля шарлатаном называет. Конечно, к тому времени я уже читал Рассела «Историю западной философии». Т.е. кое-что про Шопенгауэра я уже знал. Рассел пишет, что у Шопенгауэра философия упадническая. Если Лейбниц говорил, что наш мир – наилучший из возможных миров, то Шопенгауэр утверждал обратное: «Наш мир – наихудший из возможных миров».
И тогда возникает вопрос: а что нас удерживает в этом мире, если он такой плохой? Рассел считал, что позиция Шопенгауэра непоследовательна: он должен был покончить с собой. Короче, приходилось о Шопенгауэре узнавать от Рассела. Самого Шопенгауэра я тогда прочесть не мог. 1200 рублей у меня не было. Интернета тогда тоже не было. Да и книга Рассела «История западной философии» была не всем доступна (она была издана с грифом «Для научных библиотек», в свободную продажу не поступила). А в перестройку стали издавать и Рассела, и Шопенгауэра. Так что сейчас такой проблемы нет: где прочитать что-нибудь о Шопенгауэре или самого Шопенгауэра. Проблема только во времени. Где найти время, чтобы почитать Шопенгауэра? (Голос из аудитории: «И мозги»). Что касается мозгов. Надо отдать должное Шопенгауэру, он пишет просто. Только трудно с ним согласиться, потому что если его принять до конца, то очень тяжело жить.
Давайте мысленно перенесемся в Берлин, в 1820 год, когда Шопенгауэр начал преподавать философию в Берлинском университете и безуспешно пытался конкурировать с Гегелем. Все студенты и вольнослушатели валом валили на лекции Гегеля, а на лекции Шопенгауэра почти никто не ходил. И Шопенгауэр переживал. Хотя он и считал, что наш мир наихудший из возможных миров, но все-таки на что-то надеялся. Надеялся, что мир все же не такой плохой и студенты придут. Но каждый раз, когда он сталкивался с пустой аудиторией, он еще раз убеждался, насколько он все-таки прав, утверждая, что мир плох. В этом «наихудшем из возможных миров» могут процветать лишь такие шарлатаны, как Гегель, а таких глубоких и умных мыслителей, как Шопенгауэр, не замечают и игнорируют. После неудачного семестра 1820 Шопенгауэр лишь числился доцентом, но лекций уже не читал, а в 1831, опасаясь холеры, вообще распрощался и с Берлинским университетом, и с самим Берлином. В тот же год по иронии судьбы от холеры умер Гегель. В 1833 Шопенгауэр обосновался во Франкфурте-на-Майне, где и жил отшельником до самой смерти. Вел уединенный образ жизни, как Декарт в Голландии. Кстати, это сравнение Декарта и Шопенгауэра кажется мне достаточно продуктивным. Я бы остановился на нем немного. Почему Декарт жил отшельником в Голландии, почему он не мог преподавать в Сорбонне или где-нибудь еще? Не приглашали! Его философия была чем-то новым, непривычным. В католических университетах времен Декарта преподавалась схоластика.
При жизни Декарта не поняли. Настоящая слава пришла к Декарту лишь после его смерти. И в каком-то смысле судьбу Декарта повторил Шопенгауэр. Из значительных людей философию Шопенгауэра при его жизни оценил только композитор Рихард Вагнер, прислал стареющему философу восторженное письмо и посвятил ему оперный цикл «Кольцо Нибелунгов». Шопенгауэр, впрочем, не любил музыку Вагнера, предпочитал Россини. Но все-таки неподдельный восторг Вагнера перед философией Шопенгауэра мог заставить многих людей задуматься: и уже последнее, дополненное издание главной книги философа – «Мир как воля и представление» разошлось хорошо. Можно сказать, что перед смертью Шопенгауэру улыбнулась слава. И он умер немного успокоенный. Может быть, наш мир все-таки не самый худший из возможных миров. Ведь могли и совсем Шопенгауэра не заметить.
Часто в его сочинениях звучит тема непризнанности. Вот он, например, пишет про астероиды. К тому времени нашли первые четыре, самые крупные – Веста и др., а потом еще 60, но (пишет Шопенгауэр) «я их не знаю, как меня не знают профессора философии». Чувствуется, что он недоумевал: как же так, у меня такая замечательная философия, и какие же тупые все эти люди, что не могут понять меня. Но он, конечно, готовил себя к непризнанности. Ведь если наш мир наихудший из возможных миров, то надо готовить себя к самому худшему, в частности, и к тому, что тебя никто не заметит. Но печатать его печатали. Т.е. совсем его не запретили, и в тюрьму не посадили, и не сожгли, как Джордано Бруно. Но, правда, и сам Шопенгауэр на рожон не лез. У Шопенгауэра есть книга, которая называется «Афоризмы житейской мудрости», в которой он четко изложил стратегию выживания в этом наихудшем из возможных миров. Во-первых, глупо в этом мире на что-то надеяться. Если что-то хорошее и произойдет, пусть это будет приятная неожиданность. Во-вторых, ни в коем случае нельзя демонстрировать свой ум, потому что людей это злит. И, наконец, не надо людей ничему учить, тем более, нравственности. Если человек захочет учить других людей, как им надо жить, то он не должен рассчитывать на признательность и благодарность: "Кто явился на свет с целью серьезно поучать людей великим истинам, тот может считать себя счастливым, если останется цел" (Афоризмы житейской мудрости, параграф 38).
Т.е. Шопенгауэр вел себя осторожно, и благодаря этому его не тронули. Не признали, но и не посадили в тюрьму. Он умер в своей постели. А потом начался взлет его популярности. Вот основные этапы его посмертной участи. Во-первых, в 1874 году вышла статья Ницше «Шопенгауэр как воспитатель», где Ницше открыто признал, что Шопенгауэр (наряду с Монтенем) – это самый честный и искренний из философов. Искренность – это главное, что молодой человек ждет от воспитателя. Поэтому Шопенгауэр и Монтень – хорошие воспитатели. Потом, впрочем, Ницше критиковал Шопенгауэра, как и сам Шопенгауэр, вначале восторгавшийся Кантом и считавший себя кантианцем, под конец жизни стал критиковать Канта. Но отношение к Канту у Шопенгауэра было иное, чем к Гегелю. Гегеля Шопенгауэр вообще не признавал как философа и считал его «лжефилософом». Что же касается Канта, то о нем Шопенгауэр говорил, что у великих людей бывают великие ошибки. И ошибки Канта был призван исправить не кто иной, как Шопенгауэр. Точно так же и Ницше отнесся к Шопенгауэру: «великий человек с великими заблуждениями». Но в целом линия Кант – Шопенгауэр – Ницше прослеживается четко.
И в России в 1869 году Лев Толстой и Афанасий Фет решили переводить Шопенгауэра. В результате Толстой переводить не стал, а Фет перевел первую часть книги «Мир как воля и представление». Все остальное позднее перевел Юлий Айхенвальд. Тоже интересный человек, потом умер в эмиграции, кстати, в Берлине. Он перевел Шопенгауэра еще до революции. И, видимо, это дореволюционное издание в переводе Айхенвальда я видел в свое время в букинистическом отделе Дома Книги на Новом Арбате.
Чтобы закончить тему посмертной участи Шопенгауэра, расскажу вот о чем. Толстой, хотя и не переводил Шопенгауэра, но все-таки хотел переводить. Проект был! Из чего видно, что Шопенгауэр произвел на Толстого огромное впечатление. И это подтверждает «Исповедь» Толстого. Там мудрецы, говорящие о бессмысленности жизни, перечисляются в следующем порядке: Соломон, Будда, Сократ, Шопенгауэр. «Исповедь», кстати, навеяна тяжелым переживанием, которое Толстой испытал в гостинице в г. Арзамас 4 сентября 1869 года (т.н. «арзамасский кошмар» или «арзамасский ужас»). Летом 1869 года Толстой, по словам Софьи Андреевны, «читал и занимался Шопенгауэром, считал Гегеля пустым набором фраз». 30 августа 1869 года Толстой писал Фету: «Знаете ли, что было для меня нынешнее лето? – Непрестанный восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я выписал все его сочинения и читал, и читал... Не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр гениальнейший из людей... Я начал переводить его. Не возьметесь ли и Вы за перевод его? Мы бы издали вместе» (Н.Н. Гусев. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1855 по 1869. М., 1957, с. 679).
После «арзамасского кошмара» (может быть, спровоцированного чтением Шопенгауэра) в душе Толстого произошел перелом. Писатель стал задумываться над вопросом «чем люди живы?» и создавать свою религию («толстовство»). В «Исповеди» он попытался объяснить, что с ним, собственно, произошло. А произошло то, что он заразился идеей Шопенгауэра о бессмысленности жизни. С таких переживаний, как у Толстого, и начинался экзистенциализм. Вместе с «арзамасским кошмаром» в европейскую культура вошла тема «ужаса перед ничто». И породил эти переживания Шопенгауэр, хотя сам лично их не испытывал. Шопенгауэр писал в «Афоризмах житейской мудрости», что эти мысли (о ничто, о бессмысленности жизни) приходят иногда (чаще всего ночью) и надо уметь их отгонять. Т.е. Шопенгауэр предлагал лечить себя от этих мыслей, заниматься аутотренингом. Он эти мысли замечал, фиксировал («я, кажется, впадаю в тоску») и говорил себе: «Стоп! Надо себя взбодрить, выпить вина». Гигиена духа! Я уже говорил, что у него была выработана целая стратегия выживания в этом бессмысленном мире. И он неплохо применял эту стратегию и дожил до 72 лет. Согласитесь, прожить 72 года в наихудшем из возможных миров – это достижение! Умер Шопенгауэр от воспаления легких (как и Толстой). Детей у него не было. Конечно, когда я говорю, что Шопенгауэр хорошо прожил свою жизнь, это не то «хорошо», которое сказал Бог, когда сотворил небо и землю. Это другое «хорошо», может быть, лучше сказать: «удачно». Это то «хорошо», что имеется в поговорке, которую любил Декарт: «Bene vixit, bene qui latuit» («Хорошо прожил тот, кто хорошо скрылся»). От людей надо спрятаться, чтобы не растерзали. Мысль такая у Декарта и у Шопенгауэра: люди, когда видят что-то из ряда вон выходящее, сразу набрасываются. Поэтому надо мимикрировать под общую человеческую глупость. И тогда есть шанс выжить.
Итак, Толстой в «Исповеди» перечисляет мудрецов: Соломон, Будда, Сократ, Шопенгауэр. Т.е. перечисляет тех, кто учил о суетности и ничтожности земного бытия. Любимые слова Шопенгауэра: «Суета сует, сказал Экклезиаст, все суета». И эти же слова цитирует в «Исповеди» Толстой. Поэтому понятна связь между Соломоном (т.е. автором книги «Экклезиаст») и Шопенгауэром. Теперь о Будде. Гаутама Будда тоже не случайно появился в этом списке. Это тоже любимый персонаж Шопенгауэра – человек, который внезапно увидел, что мир ужасен. Причем это прозрение было тем ярче, что от Гаутамы это долгое время тщательно скрывали его собственные родители. От человека скрывали то, что мир плохой, и когда он это, наконец, увидел, это тем сильнее подействовало на его психику. Т.е. мир плох, но люди этого еще не знают, или от них это прячут, или они сами гонят прочь эту нехорошую мысль. И в результате люди как-то живут. Но когда эта мысль входит в их сознание, тут-то и надо проявить мужество. Шопенгауэр несколько раз высказывался против самоубийства. Он, видимо, ждал, что будут наезды именно с этой стороны, и пытался заранее оградить себя от обвинений в подстрекательстве к самоубийству. Насколько он был здесь искренен, мы не можем сказать.
Вообще о самом тезисе: «наихудший из возможных миров». Это сказано против Лейбница, который утверждал, что наш мир – наилучший из возможных миров. А саму идею «возможного мира» Лейбниц взял у Луиса Молины, философа-иезуита, представителя второй схоластики, который говорил, что каждый свободный акт человеческой или ангельской воли творит новый мир. (Голос из аудитории: «В таком случае Шопенгауэр сам творит свой наихудший из возможных миров?»).
Сейчас я отвечу на этот вопрос, но сначала я хочу сказать еще несколько слов о посмертной участи Шопенгауэра. Надо упомянуть еще несколько имен. Эдуард фон Гартман – немецкий философ, который, следуя Шопенгауэру, развивая его идеи, написал книгу «Философия бессознательного» (1879). И оказывается, что еще у Канта в «Антропологии» есть понятие бессознательного (unbewusstes). «Философия бессознательного» – это огромный по объему труд. И в предисловии к этому труду Гартман пишет, что он хочет объединить Гегеля и Шопенгауэра, т.е. разум и волю. Если вы вдумаетесь, то увидите, что «абсолютный дух» Гегеля тоже бессознательный, как и шопенгауэровская мировая воля. «Абсолютный дух» осознает себя только в человеке. Еще Фома Аквинский в «Сумме теологии» ставил вопрос: «Utrum Deus intelligat seipsum?» (p. I, q. 14, art. 2). Т.е. понимает ли Бог Самого Себя? Естественно, Фома Аквинский в итоге отвечает на этот вопрос утвердительно. А «абсолютный дух» Гегеля себя не понимает. И мировая воля, которая, по Шопенгауэру, лежит в основе всего, тоже бессознательна. Шопенгауэр приводит пример бессознательного действия мировой воли в конечном существе: «Личинка жука-оленя, когда ей предстоит сделаться жуком-самцом, прогрызает в дереве отверстие, где совершится ее превращение, вдвое большее, чем если бы ей надо было обратиться в самку: она делает это в первом случае для того, чтобы приготовить место для рогов, о которых она не имеет еще никакого представления. Очевидно, что в таких действиях этих животных, как и в остальных, проявляется воля, но деятельность ее слепа».
Слепая, бессознательная воля к жизни, к продлению существования, по Шопенгауэру, движет и личинками, и электричеством, и растениями, и человеком. И только на самом высоком уровне, на уровне человека, у мировой воли появляется сознание, достигающее наибольшей остроты у мудреца и аскета. Воля, действуя вслепую, порождает сознание, и тогда уже появляется мир как представление. Воля – бессознательна. И так появилось понятие бессознательного. Его усвоил Гартман, а затем и Фрейд. И Фрейд ссылается на Гартмана в своей работе «Истолкование сновидений» (1900). Т.е. идея бессознательного пробила себе дорогу благодаря Шопенгауэру. Сам Шопенгауэр считал, что сознание выше бессознательного, разум выше инстинкта. Раз сознание у нас есть, надо быть как можно более сознательным. Шопенгауэр, таким образом, положил начало всей философии ХХ века: Шопенгауэр – Гартман – Фрейд (одна линия), Шопенгауэр – Ницше – Хайдеггер (вторая линия). И еще Шопенгауэр «разбудил Толстого». Потом, в советское время, Шопенгауэр был практически забыт в СССР (его называли «иррационалистом»).
В Шопенгауэре нас поражает его пессимизм, идея бессмысленности жизни. Хотя в основе лежит воля, которая чего-то хочет. Я солидарен с Гартманом, который все же хотел объединить Гегеля и Шопенгауэра. Разум и воля – это же нормально: между ними нет противоречия! Но у Шопенгауэра в основе воля, причем стихийная и абсолютно бессмысленная.
Шопенгауэр говорил, что он открывает новую страницу в истории европейской философии, сравнимую с той, которая была открыта в эпоху Возрождения, когда «вновь нашли» греческих философов. И вот Шопенгауэр говорит: они нашли греческую философию, а я нашел индийскую философию. Т.е. Шопенгауэр считал, что ему удалось переложить на философский язык характерное для индуизма представление о мире. Замысла в индуизме нет и смысла тоже нет. Мир возник непонятно откуда, уже бесконечно существует и будет бесконечно существовать. И что еще будет, какие этот мир еще примет формы – неизвестно. Никакого прогресса нет (потом у Ницше мы встретим идею вечного возвращения). Для Индии с ее колесом сансары и сменой юг это очень важно – отсутствие цели. То, о чем Августин когда-то говорил: «По кругу блуждают язычники».
А еврейский мир (ветхозаветный мир) имеет начало и конец. «В начале сотворил Бог небо и землю». И конец: когда Бог посетит народ Свой и Израиль будет царствовать над всеми народами. Любой еврей – оптимист. «Приди, Мессия, приди в наши дни!». «На будущий год в Иерусалиме!». Есть у евреев этот оптимистический настрой. И Шопенгауэр усмотрел это еврейское влияние в христианстве. По Шопенгауэру, необходимо «облагородить» христианство, оставить в нем только идею греха, страдания и аскезы, а главное, пессимизм, благодаря которому «христианство возобладало над иудаизмом и язычеством» (ибо иудеи и греко-римские язычники – оптимисты). По Шопенгауэру, никакого сознательно осуществляемого в мире Божьего провидения нет. Загробное существование души так же немыслимо, как и ее существование до появления человека на свет. Личного бессмертия нет. И в переселение душ Шопенгауэр не верит. Так что и индуизм Шопенгауэр до конца не принял. Шопенгауэр расточает комплименты в адрес Иисуса Христа и Франциска Ассизского, считая их благородными душами, которые поняли, что в этом мире нет ничего, кроме страдания, и терпеливо несли свой крест. В каком-то смысле Шопенгауэра можно назвать стоиком. Но это стоицизм Марка Аврелия, стоицизм дохристианский. Шопенгауэр пишет: «Мы должны всегда толковать образ Иисуса Христа в общем смысле как символ и воплощение отрицания воли к жизни... христианство, которое недавно забыло о его подлинном значении и деградировало до поверхностного оптимизма, нас не интересует». Т.е. Шопенгауэр и Марк Аврелий как бы сливаются воедино, и получается, что 1800 лет христианства как бы исчезают. Аверинцев когда-то говорил: мы потеряли целую эпоху от Вергилия до Моцарта. Она просто выключена из сознания современного европейца. Мы занимаемся изучением африканских культов, древнеиндийской философии – чего угодно – но только не той европейской культуры, которая существовала от Вергилия до Моцарта.
Когда Шопенгауэр цитирует Гомера или Упанишады, чувствуется, что это ему близко, этим он живет, в этой эпохе он чувствует себя комфортно. Когда ему надо что-то сказать о христианской эпохе, он неизменно вспоминает Джордано Бруно. Шопенгауэр не любит Католическую Церковь. Что же касается лютеранства и кальвинизма, то в них Шопенгауэру нравится только идея греховности человека и абсолютного предопределения.
Воля, по Шопенгауэру, каким-то странным образом порождает способность к представлению, т.е. сознание. Появляется глаз, который начинает видеть мир. А потом появляется сознание (внутренний глаз), которое начинает сознавать мир и самого себя. Это некая аксиома для Шопенгауэра, как для христиан аксиома – сотворение мира Богом. Т.е. спор идет об аксиомах. Аксиома Шопенгауэра: «В начале была бессознательная воля». Ее объясняющий потенциал огромен. Вот, допустим, в бизнесе. Разве нет этой воли побольше заработать? Опрокинуть своего конкурента? Я, как христианин, в ужасе, когда вижу, как ведет себя лиса в курятнике. Думаю, как же Бог создал ее такой жестокой? Она всех кур передушит, а съест, может быть, двух-трех. Она играет, понимаете? Хёйзинга говорил: homo ludens (человек играющий). А здесь vulpes ludens (лиса играющая). Она играет, ей нравится убивать кур. Христианину трудно это понять и объяснить. А Шопенгауэру – легко: мир полон жестокости. Сильная сторона философии Шопенгауэра – умение объяснить жестокость мира. А спасение от жестокости мира, по Шопенгауэру, в осознании бессмысленности и иллюзорности происходящего в нем. И еще в желании не быть. Гёте оказал, как известно, на Шопенгауэра огромное влияние. А Гёте как-то сказал (цитируя Софокла): «Самое лучшее для человека – это не родиться вовсе».
Шопенгауэр общался с Гёте в салоне своей матери в Веймаре. Мать Шопенгауэра была красивая женщина и писательница и вела активную светскую жизнь. Конечно, Гёте смотрел свысока на этих женщин-писательниц, но тем не менее она представила ему своего сына. В 1819 Шопенгауэр отправил Гёте экземпляр своей книги «Мир как воля и представление» (первое издание). Гёте обещал прочесть книгу и вроде бы даже начал ее читать. Так что можно сказать, что Гёте отечески потрепал Шопенгауэра по кудрям, как Державин Пушкина. «И, в гроб сходя, благословил». По крайней мере, на это постоянно намекает сам Шопенгауэр. Он всегда говорил о Гёте с пиететом.
Теперь об отношении Шопенгауэра к Канту. С точки зрения Шопенгауэра, на Канте кончилось христианство. Точнее, кончилось «еврейство», сокрытое в христианстве. В Канте впервые восторжествовал арийский дух. Т.е. Кант показал нам, что наш наивный реализм, который идет от Ветхого Завета, «еврейский реализм», утверждающий, что мир плотян, мир осязаем, потому что его создал Бог, не может устоять перед лицом вопрошающего разума. «Да будет свет, – сказал Бог. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош». Бытие – хорошо. Быть – хорошо. И так это понимали отцы церкви, и схоласты, и даже гуманисты эпохи Возрождения. И есть фраза Аристотеля, которую схоласты толковали в том смысле, что все, что существует на самом деле, причастно благу. Об этом же говорил и Платон. Впрочем, Шопенгауэр бросает упрек в «еврействе» даже Платону. Не случайно, мол, Климент Александрийский говорил, что Платон – это философствующий Моисей.
Т.е. надо очищать философию от еврейских напластований. И Кант, согласно Шопенгауэру, почти преуспел в решении этой задачи. Но все-таки не довел дело до конца. И Канта надо поправить. Но великое в Канте – это то, что он покончил со схоластической философией, влияние которой ощущалось и у Декарта, и у Лейбница. И никто до Канта (кроме Джордано Бруно и Спинозы) не осмелился отвергнуть ее полностью. Итак, только Кант нанес смертельный удар схоластической философии: философии оптимистической и реалистической. Кант впервые показал, что мир – это всего лишь наше представление. Нет вещей как таковых, а есть только мое представление о них. Философия Канта есть редкий случай, когда сознание достигает понимания того, что мир – это всего лишь представление. Шопенгауэр даже решился сравнить обретение человеком такого понимания с «религиозным обращением» по Лютеру. Привлекал примеры Августина и Лютера, чтобы показать, как он, Шопенгауэр, таким стал. Хотя мог остаться тупым скотом, как и все остальные. Но сумел все-таки подняться до этой аристократической идеи! И тут Шопенгауэру пригодилась лютеровско-кальвиновская идея предопределения. Мировая воля (а не воля Божия!) предопределила немногих людей к тому, чтобы они познали истинную философию.
Здесь тонкий момент. Шопенгауэр хочет понять, почему он постиг то, что другим недоступно. Почему Гегель не видит то, что внятно Шопенгауэру? И отвечает: потому что Гегель не пережил обращения. У Шопенгауэра есть понятие «философского обращения», которое он построил по аналогии «обращения» у протестантов. Вдруг человеку открывается иллюзорность мира и бессмысленность жизни. И Шопенгауэр говорит: большинство людей просто не может вместить эту мысль, они продолжают пребывать в плену у своих мифов, они воображают себе мир таким, каким хотят его видеть, потому что их так научили с детства и им так проще. А профессиональные философы – они зарабатывают, они на государственной службе, поэтому они реалисты и оптимисты по обязанности, по своему служебному положению. Такими рассуждениями Шопенгауэр уловляет читателя в паутину лести. Читателю внушается мысль, что если он понимает эти рассуждения Шопенгауэра, то он тоже принадлежит к числу избранных. Шопенгауэр даже ввел специальное понятие – «аристократизм духа (интеллекта)».
Шопенгауэр на самом деле – это Декарт XIX века. Т.е. от него пошла новейшая философия. Прежняя, гуманистическая философия кончилась. Кант любил людей и призывал относиться к человечеству как к цели, а не как к средству. Впрочем, Шопенгауэр тоже призывает не делать зла людям, ибо «причиняя зло другому, ты причиняешь зло самому себе» (этот этический принцип Шопенгауэр заимствовал из буддизма). Но это уже не гуманизм, ибо нет самого главного – веры в достоинство человека, которая царила от Пико делла Мирандолы до Фихте. У Шопенгауэра есть даже такая идея, что люди подобны дробям («большинство людей представляют собой лишь малую дробь от Идеи человечества»). Шопенгауэр говорит: есть такая вещь, как концерт из русских дудок. Русская дудка – это такая дудка, которая играет только одну ноту. И чтобы был концерт, надо чтобы было много дудок, и тогда получается мелодия. Так вот, большинство людей – это русские дудки. Но себя Шопенгауэр русской дудкой не считал: он – аристократ духа. Он пережил «обращение». Как Августин и Лютер. Благодать подействовала. Только Шопенгауэр понимает под благодатью прозрение. Для него главное, что человек понял. Понял обманчивость этого мира. Как Будда. Когда Будда пережил обращение? Когда увидел нищего. Можно сказать, что Будду осенила благодать. И Шопенгауэра тоже осенила благодать. Не та благодать, которая от Бога, а какая-то другая. И вот под действием этой «благодати» он из простого человека сделался аристократом духа.
Шопенгауэр неуязвим. Чтобы преодолеть Шопенгауэра, надо совершить огромный акт веры. Сказать себе: люди не дудки, а цельные личности. Толстой все же преодолел влияние Шопенгауэра. Толстой говорил, что поверить, что люди не равны, для него – то же самое, что для математика поверить в то, что единицы не равны. Для Толстого любой человек ценен. Кажется, что и Шопенгауэр иногда приближается к этой истине, когда пишет: «Он – это ты. Ближний – это ты сам». Но потом опять от нее отходит, когда пишет, что «по отношению к интеллекту природа чрезвычайно аристократична». Шопенгауэр писал: есть аристократы по рождению, есть аристократы по богатству и есть аристократы по интеллекту, т.е. аристократы духа. Три вида аристократии: родовая, финансовая и интеллектуальная. Но мы, как христиане, не должны так рассуждать. Для нас идеал – Иоанн Павел II, Мать Тереза, т.е. христианский гуманизм. Но при этом мы не можем закрывать глаза на то, что Мать Тереза – необычный человек, аристократка по благодати. Она исключение. Мои студенты в Физтехе могут удивляться Матери Терезе, но в целом им ближе и понятнее Шопенгауэр.
А почему? Его тезис о бессмысленности жизни, в справедливости которого (по их словам) они убеждаются на каждом шагу, жестокость, которую они видят повсюду, везде конкуренция, везде борьба, везде проявления слепой воли к жизни. В этой игре случая и инстинктов трудно увидеть провидение. Вспомните историю Иосифа, проданного братьями в Египет. Подводя итог своим бедствиям, он сказал своим братьям: «Вы хотели мне зла, а Бог обратил это в благо». А что бы сказал Шопенгауэр, окажись он на месте Иосифа? «Ну, вот, опять! Что и требовалось доказать. Ничтожные людишки продали в рабство хорошего человека, аристократа духа. И теперь я мучаюсь: ведь я такой чувствительный, не то, что эти скоты».
Если бы на этом все закончилось, если бы Шопенгауэра забыли, может быть, история Европы пошла бы по другому пути. Но произошел какой-то фазовый переход в европейском сознании. Появилась идея «ничто». Нигилизм пришел на смену гуманизму. У Шопенгауэра это главный мотив. Мы вышли из ничто и уходим в ничто. Ничто – начало всех вещей (как вода у Фалеса). Мудрый человек должен спокойно уйти в ничто. Нигилизм для христианина – это одно из искушений. До этого было искушение гуманизмом: поклонись человеку как Богу. Шопенгауэр отразил определенную эпоху в истории европейской мысли. Спорить с Шопенгауэром бесполезно. Вопрос здесь стоит об основаниях. С Шопенгауэром не надо дискутировать: надо просто иметь мужество быть христианином перед лицом торжествующего нигилизма. Шопенгауэр был в свое время непризнанным одиночкой, и он имел право говорить, что христиане захватили все кафедры философии. Но теперь всё по-другому. Теперь у нас, у христиан, есть свои мученики-философы, такие как о. Павел Флоренский – Джордано Бруно ХХ века.
Когда Шопенгауэр заболел воспалением легких и умер, он перестал философствовать. Самое таинственное происходит с философом, когда он перестает философствовать. Пока он «вещает», с ним всё в порядке. Настоящий Шопенгауэр – это его мысли перед смертью. Но это останется для нас тайной. Что чувствует человек, когда смерть смотрит ему в лицо? Искушение нигилизма – оно в воздухе ХIX века, его испытывали и великие святые, в т.ч. святая Тереза Младенца Иисуса. Может быть, средневековые люди даже и не знали таких искушений. И это, кстати, указывает на некое развитие (а не на вечное возвращение). Мы сейчас находимся на определенном, очень болезненном этапе. Кто знает, какой «арзамасский кошмар» нас еще ждет? Поэтому надо подготовиться заранее. И пусть эта лекция о Шопенгауэре послужит прививкой от «арзамасского кошмара».