Около месяца после исчезновения Бориса Иннокентьевича мы, охранники поликлиники, снова работали вчетвером. Недели две выдерживали более-менее требуемый режим: дежурили днём вдвоём, а после закрытия поликлиники, нарушая распорядок, оставался один. Потом накопившаяся усталость подвигнула нас на ещё большее нарушение: уходить домой одному из дежурных не после закрытия учреждения, а сразу после отбытия главврача и большинства остального руководства. И, наконец, на выходные дни на работу стал являться лишь один охранник, а второй, смеялись мы, оставался дежурить дома у телефона: благо, что жили мы все в пяти минутах ходьбы от работы. Из-за последнего обстоятельства мы и подбирали себе сотрудников.
Долго, как нетрудно догадаться, такое продолжаться не могло. Накануне майских праздников, в субботу выпало дежурить мне, и уже с утра всё пошло наперекосяк. Доложив по телефону оперативному дежурному, что заступили двое таких-то, я занялся приготовлением завтрака, поскольку разницы не видел, где лучше кушать, но зато дома можно подольше не вставать с постели.
В поликлинике у нас была небольшая комнатка с отдельным помещением с унитазом и раковиной. Сами обзавелись тремя шкафами, двумя столами, стульями, телевизором, холодильником, мягким диваном и современным электрочайником. Некоторые работники поликлиники тоже пользовались нашим уютом и были признательны. И мы не злоупотребляли: днём заглядывали в комнату только периодически на двадцать-тридцать минут, чтоб покушать, руки помыть, по телефону, спаренному с регистратурой, позвонить. Формально, для различных инспекционных ведомств, у охраны такого помещения не значилось, а был только стол на посту около лифтов..
В общем, доложившись, я собрался позавтракать. Включив телевизор и чайник, пошёл ополоснуть свою кружку. Открывая кран с горячей водой, я сорвал его. Побежал в коридор перекрывать стояк. Вентиль стояка оказался без вертушки. Возвращаясь в комнату за пассатижами, услышал, что кто-то звонит в ещё закрытую дверь поликлиники. Выглянул на улицу: кого там черти принесли за сорок минут до открытия? Гаврилыч, дворник, таинственно машет, мол, подойди ближе, важное что-то скажу. Подхожу.
– Подозрительный тип какой-то уже на второй круг по периметру пошёл. Привезла его «Волга»-пикап с красным крестом под ветровым стеклом. Машина уехала, а он стал чего-то на окна заглядывать, в папочку свою слазил, по мобиле куда-то звонил. Линейный контроль, наверное.
– Спасибо, Гаврилыч, – говорю, и бегу к посту взять табличку с указателем, указывающим какой из двух входов в поликлинику будет открыт. (В будни открыты оба входа, а в выходные и праздничные дни у нас было принято открывать лишь один.) Беру указатель и несусь его вывешивать. Вывешиваю, а сам оглядываю окрестности: где этот подозрительный тип? А он тут как тут, и спрашивает.
– С другой стороны открываете?
– Да, – говорю, – с детской.
– Во сколько?
– Как придёт регистратор или дежурный врач, так и откроем.
– А когда они приходят?
– Как правило, без четверти девять. Извините, у нас тут небольшая проблема.
Бегу в комнату, а оттуда навстречу мне ползут потоки горячей воды: слив раковины не справился с напором из сорванного крана, да, к тому же, помимо гусака хлестали веером изрядные струи. Пулей проношусь к столу, из ящика выдёргиваю пассатижи, несусь в коридор к стояку, перекрываю вентиль и вновь слышу трели звонка. Раз так рано, думаю, то – сама Трифоновна, старшая над регистраторами обоих отделений поликлиники, а, следовательно, как имеющая собственный ключ к своему рабочему месту, к нам за ключом заходить не будет. Выглядываю: так и есть – она. Поэтому, закрываю дверь своей комнаты, чтоб ни она, ни тип из линейного контроля, не увидели потопа, приключившегося у нас, и только потом иду открывать вход в поликлинику.
Иду, промокшие штиблеты чавкают, за мной по сухому асфальту тянутся чёткие следы, и думаю с ужасом: сейчас Трифоновна, не обращая внимания на переминающегося с ноги на ногу у неё за спиной мужчину, ляпнет что-нибудь мне такое, что насторожит проверяющего. Так и есть, ляпнула.
– Всё спим? Или уже на горшке сидел: погляжу – мокрый весь.
Прикладываю палец к губам и шиплю на неё.
– Тс-с, сзади тебя «линейка».
Слава Богу, линейный не въехал в сарказм Трифоновны и проводил её к месту работы, словно тут же забыв обо мне. А я юркнул в нашу комнату к телефону звонить бригадиру.
– Геннадий Николаевич, у нас двойное «ч. п.»: линейный контроль и потоп.
– Какой ещё линейный потоп?
– Мигом лети сюда и захвати с собой газовый или разводной ключ. Линейному, если будет спрашивать тебя, я скажу, что ты пошёл домой за инструментом. Пока он тобой ещё не интересовался, но если дежурный врач будет задерживаться, то у него от нечего делать проявится интерес к охране. Да, да он уже здесь, его Трифоновна пока развлекает.
Бригадир у нас иногда выказывает чувство юмора, но его юмор понимаем только мы с Борисом Иннокентьевичем. Остальных сотрудников Геннадий Николаевич своими шутками только пугает и сердит, поскольку чаще всего они от него слышат либо бурчание, либо грубые отповеди. Естественно, что напуганные или рассерженные тоже не отвечают нашему бригадиру шутками и обычно избегают общения с ним, но и нам с Борисом, вынужденным регулярно с ним контачить, тоже почему-то не хочется острить при нём. Единственная попытка Бориса была пресечена приговором бригадира, что Иннокентьевич не обладает чувством юмора.
Это было за год до меня. Первого апреля Борис в магазине встретил своего соседа и затащил его к себе домой под предлогом сыграть в шахматы. Владимир Фёдорович всю жизнь проработал на Мосфильме водителем и в шестьдесят решительно ушёл на пенсию, хотя мог ещё работать и работать. Ещё бы ему было не уйти: старшая дочь удачно, работая в представительстве крупной немецкой фирмы, вышла замуж за одного из её руководителей, владевшего в Баварии солиднейшим особняком. И вот уже три года Владимир Фёдорович ежегодно месяца по три проводит за границей. Руководство Мосфильма с почестями проводило его на пенсию и наградило шахматной доской с вмонтированной компьютерной программой. Наградило, полагая, что их многолетний шашечный чемпион не меньший мастер и в шахматах. Пришлось ему искать учителя этой мудрой игры.
И однажды, гуляя по лесопарку недалеко от дома, он натолкнулся на целую дюжину шахматистов, среди которых оказалось и знакомое лицо. Вот только как того зовут, Владимир Фёдорович не знал. Когда же он уловил, что соседа здесь многие знали, и вскоре кто-то обратился к нему по имени, отважился непременно поближе познакомиться с ним. Пронаблюдал за игроками, до самых сумерек, переходя от одной доски к другой и на всех не понимая ровным счётом ничего. Устал, словно целый день отработал, но дождался, когда все игроки засобирались по домам, и составил компанию Борису, дескать, им по пути.
С тех пор Владимир Фёдорович и зачастил в поликлинику скрасить соседу дежурства, поскольку охрана свой режим тогда не так строго выдерживала, и Борис Иннокентьевич позволял себе сгонять партейку-другую с гостем. Когда к ЧОПам повысили требования, практику шахматной учёбы в поликлинике друзья временно свернули, но встреч не прекратили.
Иногда, спонтанно встретившись на улице, заходили к Борису, но чаще Владимир Фёдорович навещал соседа на службе, а для обоснования своего визита приносил с собой свежий номер своей любимой патриотической просталинской газеты «Дуэль». Борис газету принимал, но в перебранку с приятелем не вступал, предпочитая просто высказать свой взгляд на волновавшую того тему.
Купив трёхсотграммовую плошку коньяка (Владимир ничего более из спиртного не пил), Борис пригласил его к себе не столько поиграть в шахматы и разговеться выпивкой, сколько разыграть бригадира, дежурившего в тот день в поликлинике. Накануне приезжал начальник ЧОПа и велел всем своим сотрудникам сдать в отдел кадров новые медицинские справки. И в дополнение к этому распоряжению Борис придумал хохму: прислать телефонограмму от имени этого отдела, что бригадирам поручается предоставить в трёхдневный срок сведения о размере головных уборов всех охранников, иначе, мол, форменные береты придётся покупать за свой счёт. Выпивку Борис затеял по важному для него поводу: помянуть старшего брата Эдуарда, умершего в этот день пятнадцать лет назад.
– Прости, Володя, но первую выпьем не чокаясь, за помин души моего братьки. Того, о котором я говорил тебе, что он армейскую службу свою начинал в той же сержантской учебке, что и ты, но годом раньше.
Выпили, конфетами закусили. Борис достал со шкафа шахматы, высыпал фигуры на стол, попросив гостя расставить их, а сам взялся за сочинение телефонограммы. Написав текст, набрал номер телефона поликлиники и сунул трубку с листом бумажки Владимиру.
– Продиктуй, что здесь написано, не торопясь, чтоб там успели записать, а в конце спроси – кто принял.
– Брагин какой-то, – доложил Владимир, кладя трубку.
– Это бригадир наш. Было б весело, если бы не печаль моя, выпавшая на этот день. Приходи завтра ко мне на дежурство, я расскажу – сработало, или – нет.
А назавтра Борис, принимая смену у бригадира, упредил его вопрос и поинтересовался сам.
– Всех обзвонил? А мне? И сейчас не спрашиваешь.
– О чём?
– О размере головного убора…
– А, это ты? Не очень-то и поверил: юмор у тебя фельдфебельский.
– Зато – свой, не заёмный.
Шила в мешке не утаишь. Дежуривший в паре с Борисом Серафим пришёл немного с запозданием и первым делом поинтересовался у него размером головного убора. Борис спросил, деланно удивляясь: зачем это ему?
– А Брагин тебе разве не звонил? – удивился в свою очередь Серафим. – Телефонограмма же пришла из отдела кадров …
– Серёж, – прервал Борис напарника, почему-то стыдящегося своего имени, – первоапрельская шутка. Брагин разыграл тебя.
– Брагин? Скорее всего, это его разыграли, а он – купился. Интересно – кто?
Вот и сейчас бригадир принял мой звонок как розыгрыш. Пришёл через полчаса, злющий, с огромным газовым ключом, хотя знал, что сгодился бы и меньшего номера. Естественно, что чиновник из линейного контроля, проверив готовность поликлиники к работе в праздничные дни, уже отбыл восвояси. Охрана его не очень-то и интересовала: отметил для себя, что один на месте, в форме, обходителен и трезв, а остальное не важно. Николаевич же не поверил вести о его визите и пошёл к Трифоновне с расспросами. Удостоверившись же, сделал мне выговор, что я не перезвонил ему и не дал отбой тревоге. Мне пришлось отбивать его атаку.
– Я же тебе говорил, что у нас тут был потоп. Видишь, что в нашем кабинете творится? Хорошо, что основная часть воды сама нашла дырочку в полу и утекла куда-то в подвал, а под столами её ещё полно. Помоги хотя бы столы выдвинуть, а уж воду вытру я сам. Заодно и весь хлам выгребу.
Ах, как я, наивный, надеялся, что он постыдится и не ограничится только этими столами. Увы, грязь, копившуюся ещё задолго до моего прихода сюда, выворачивать мне пришлось одному. Зато, когда я уже заканчивал уборку, судьба вначале благостно улыбнулась мне, а потом злорадно ухмыльнулась бригадиру.
Разбираясь в огромном ворохе макулатуры из старых газет, журналов и рабочих тетрадей охраны, я выкопал затёртую жёлтую картонную папочку с какими-то рукописями. Признаюсь, они меня весьма заинтриговали: уж очень напоминали писательские черновики, виденные мной в Ясной Поляне, куда однажды мы с женой возили сына на экскурсию. Отложив папку на стол, остальную бумагу в три захода вынес к дворницкой. Из последнего захода возвращался в поликлинику позади какой-то миловидной женщины с подозрительно деловым кейсом в руке.
Намерение перекурить отложил и проводил посетительницу внутрь охраняемого мной объекта. И – не зря. Дамочка медленно прошлась по всему пустому коридору на первом этаже, выжидательно вглядываясь во все ответвления, и, наконец, позади себя обнаружила меня. Здороваясь, съязвила.
– Добрый день. Я уж думала, что и здесь охрану придётся искать на других этажах. Давайте знакомиться: я Тамара Сергеевна Вежина, инспектор лицензионно-разрешительной службы управления внутренних дел. – Она назвала район и спросила меня, склонившись к моему бэйджику и пытаясь прочесть, – а вас зовут … Юрий Алек…, Аким …
– Акиндинович, – помог я ей.
– Простите, Юрий Акустинович, покажите мне вашу лицензию…
– Мою, или нашего ЧОПа?
– И ту, и другую, но вначале вашу личную, и график дежурства.
– У меня, видите ли, Тамара Сергеевна, ещё нет лицензии: я новичок. Пока хожу на курсы, экзамены назначили на двенадцатое мая. Обещали: к июню получу.
– Боюсь, что она вам к тому времени уже вряд ли понадобится.
– Это – почему? – ёкнуло у меня в груди.
– Может и понадобится, если вы сможете после этой встречи со мной трудоустроиться в другой ЧОП. График – будьте добры?
– Минуточку, – хлоп себя по карману, а ключей там нет. Бегу в нашу секретную комнату, беру их из стола и пулей возвращаюсь к посту, на котором в тумбочке под замком с недавних пор лежит вся наша документация. Открываю наш «сейф» и выкладываю перед строгой инспекторшей все охранные сокровища, а сверху пачку графиков дежурств в прозрачном файле. Вытаскиваю за текущий месяц и вручаю его контролёру уставов, а та уже истомилась в выжидании времени, когда ей можно будет сечь меня обоснованно и уже по настоящему.
– Так, на объекте, вижу, два поста. А где второй охранник? У него-то, надеюсь есть лицензия?
– У него есть, и он наш бригадир, но он сам только что ушёл домой переобуться. У нас, – вру я на ходу и сам себе удивляюсь, что умею так, – тут авария случилась: в боксе для пациентов, ожидающих прибытия скорой помощи, в туалете прорвало канализацию. Пока мы с бригадиром отыскали ключи от этого бокса, пока перекрывали подачу воды, её столько набежало, что…
– Это разве входит в вашу задачу?
– Если ждать аварийные службы, то пришлось бы прерывать работу поликлиники. Что можем, то мы и сделали: перекрыли стояк подачи воды, а остальное завтра сделают сантехники. Я-то предпочёл тут бегать босиком, а Геннадий Николаевич у нас в возрасте, забрёл в этот туалет прямо в ботинках.
– И далеко его дом? – с открытой ехидцей посочувствовала инспекторша.
– Юра, – пришла мне на выручку Трифоновна, не видевшая из-за своей перегородки с кем я говорю, – непонятливых отсылай ко мне в регистратуру…
– Александра Трифоновна, – отвечаю я ей, – это к нам из лицензионно-разрешительной службы пришли проверять работу охраны. Утром вас проверяли, а теперь и к нам пожаловали.
– Ну, что ж, звоните своему бригадиру, – смягчается было проверяльщица, но тут же намекает, что неприятностей нам всё равно не избежать. – Имейте только в виду, что я не девочка, и лапшу вешать мне на уши не надо. Позвольте, я присяду на ваш стул.
Она села за стол охраны и принялась просматривать нашу документацию. Я как неприкаянный грешник молча стоял перед ней и молил Бога, чтобы у Брагина не хватило ума уйти куда-нибудь, да, хотя бы – в магазин.
– Чего стоите? – оторвалась от бумаг инспектор, – звоните.
Я встряхиваюсь и бегу к телефону, по которому получаю благодатную весть от Розы Степановны, жены бригадира, что он уже предупреждён Трифоновной и бежит в поликлинику. Ах, думаю, какая молодчина Трифоновна: не только не забыла о нашем уговоре взаимовыручки в подобных ситуациях, но и сообразила позвонить Брагину без малейшего напоминания с моей стороны. И выхожу встречать и предупредить бригадира, что по легенде он ходил домой переобуваться после устранения утреннего прорыва канализации.
Удивление проверяющей, что никто ей лапшу на уши не вешал, было неподдельным, а, увидев такого серьёзного и солидного старшего охранника, пришла в благодушнейшее настроение. В общем, вновь мы с Брагиным дёшево отделались, а я так вообще наслаждался, глядя после ухода инспекторши на приходящего в себя бригадира. Проводив незваного гостя, мы зашли в нашу комнату, вылизанную мной. Достав носовой платок, он вытер взмокшие шею и лоб и плюхнулся на диван.
– Ну, и денёк выдался! – заключил бригадир, – лучше бы я здесь сидел, а ты бы побегал. Я зачем-то ещё в магазин ходил, пришёл и только-только бинты с ног размотал, как – звонок. Трифоновна кричит, чтоб пулей летел сюда, проверка охраны пришла. Я бинты в карман и в дверь. Роза у лифта догнала, галстук в руки сунула. Придралась бы, я её знаю: в прошлом году перед Рождеством припёрлась, а тут Иннокентьевич без галстука, сидит в регистратуре, сочинения пишет, а Серёга якобы обход делает. Она походила, походила, подошла к регистраторше и говорит, передайте, мол, охране, чтоб прислали своего начальника десятого января в ОВД в лицензинно-разрешительную службу. Борис вылетел к ней в коридор, стал ублажать: без толку. Пришлось десятого нашему начальнику ехать и чем-то умасливать её. Нам же сказал, что повторное посещение этой службы может закончиться лишением ЧОПа лицензии.
– Ну, что ж, давай, будем сидеть до закрытия поликлиники.
– На хрен мне это надо? Платили бы нормально, ещё бы можно было, а за эти гроши буду я себя мутолить. Мне уж восьмой десяток пошёл, можно и на одной пенсии посидеть. Здоровье от пробежек типа сегодняшней на эти деньги не поддержишь. Передам дела Иннокентьевичу …
– А он вернётся? Что-то совсем пропал. И жене его уж как-то неудобно звонить: вдруг, там беда, а мы со своим ерундовым задельем к ней лезем. Вот если бы она жила в нашем микрорайоне, то как-нибудь при встрече можно было бы полюбопытствовать. А так – не ехать же из-за этого в Метрогородок?
– Сколько времени его нету?
– Пожалуй, уж месяц прошёл. Так, сейчас уточним, – я встал и пошёл на пост за графиками дежурств. Вернувшись, подтвердил. – Да, завтра будет тридцать дней, как мы с ним последний раз отдежурили. Через день он должен был заступить в паре с тобой, но не вышел, и не позвонил.
– Да, я тогда сам, – вспомнил и Брагин, – позвонил ему домой сюда, а потом его жене на квартиру в Метрогородке. Она плачет, и говорит, что сама уж испереживалась. Собиралась обзванивать милицию, больницы, морги. Обещала сообщить нам, когда ей будет что-нибудь известно. И не сообщила. Позвони сам, сейчас. Ты, как-никак, с ним ближе нас сошёлся.
– Попытка – не пытка, – соглашаюсь я и набираю номер дальней квартиры Бориса Иннокентьевича.
Года три назад бездетная тётка Анны Григорьевны, жены моего напарника, умерла, завещав их сыну свою однокомнатную квартирку в пятиэтажной «хрущобе», ныне предназначенной на снос. Два года до этого Анна и Борис, по сути, жили там, ухаживая за тяжелобольной тёткой, изредка заезжая в квартиру, где остался жить их сын Станислав, поскольку работал рядом в медицинском университете. Борис, когда ему предстояло утром заступать на дежурство в нашу поликлинику, вечером приезжал и оставался у него ночевать. Бывало, задерживался ещё на денёк, чтоб починить что-нибудь или пообщаться с сыном. Пока же тот был на работе, Борис шёл скоротать время в лесопарке за игрой в шахматы со старыми своими знакомцами.
На мой звонок никто не откликался. Тогда я позвонил в ближнюю квартиру. И там никто не брал трубку. Бригадир, тяжело потягиваясь, поднялся с дивана.
– Ну, ладно, пойду. Если дозвонишься, брякни и мне: может пора уже подыскивать замену Иннокентьевичу. До встречи.
Он пожал мою руку и поковылял домой, а я принялся изучать найденную папку с рукописями. И, честно говоря, прибалдел: мне открылся источник многоумия моего напарника. Борис Иннокентьевич детально описывал свою встречу с любопытной, даже невероятной личностью, от которой, как я понял, он и почерпнул все те умозрительные выкладки, что день за днём всё больше и больше поражали меня, неискушённого ни в науках, ни в философии, ни в жизни.
Странно, но сам Борис при этом не потерял уважения в моих глазах, а, наоборот, ещё больше возвысился. Мне невольно стали вспоминаться его умозаключения, едва что-то похожее мелькало в прочитанных записях Бориса. Сравнивал и находил, что он в беседах со мной не повторял узнанное от той личности, не столько перелагал её, сколько развивал, примеряясь с нашей действительностью, с общеизвестными фактами жизни нашей страны или всего человечества. Одновременно мне стали припоминаться биографические детали из жизни самого Бориса, и я вдруг обнаружил, что Борис сам вполне мог додуматься до тех соображений, которые ему поведал кто-то другой, описываемый в найденных мной сочинениях. С мысли о таком пассаже меня сбило лёгкое постукивание в открытую дверь нашей комнаты.
– Да, – откликнулся я и вышел на стук.
В коридоре меня ждал высокий молодой человек лет тридцати в лёгкой кожаной куртке с чёрной, из кожзаменителя, папкой в левой руке. Правой рукой он предъявил мне удостоверение, которое я не успел прочитать. Парень представился.
– Следователь Бауманской прокуратуры Тургенев. Вы – Юрий Акиндинович?
– Да. Чем обязан?
– Мы проводим следственные мероприятия по заявлению Вихрасовой Анны Григорьевны о пропаже её мужа Бориса Иннокентьевича Вихрасова, который вечером первого апреля нынешнего года ушёл с работы, но домой не вернулся. Он в тот день, как мы выяснили, дежурил с вами. Он вам не говорил, куда направляется?
– Да, я немного в курсе. К нему пришёл его приятель Владимир Фёдорович Ушаков, и они пошли вместе на квартиру сына Бориса Иннокентьевича. Там они собирались взять простые шахматы и шахматы модифицированные …
– Как понимать – модифицированные?
– Станислав Вихрасов, их сын, изобрёл логически усовершенствованные шахматы для игры на трёх партнёров, а Борис изготовил доску новой формы и дополнительные фигуры, и в тот день собрался с Ушаковым сходить в зону отдыха опробовать эту новую игру. Там раньше собирались заядлые шахматисты, но последние два года, по слухам, они перебрались куда-то в другое место. Вот Борис Иннокентьевич и Владимир Фёдорович и собрались найти новое место сбора игроков. Поехали они туда, или – нет, я не знаю, но план поиска они обсуждали при мне. И погода в тот день благоприятствовала.
– Судя по всему, они поехали, поскольку, по словам супруги, Вихрасов звонил ей на работу. Позвонил, чтоб предупредить, что домой прибудет поздно. Сказал, что едет с Ушаковым сначала в какой-то парк, название которого она не запомнила, а потом, если там не найдут шахматистов, – в Сокольники, куда он однажды ходил вместе с ней, и был удивлён, что там выставлены для игроков десятка два столов на открытой площадке. Утром следующего дня она созвонилась с женой Ушакова и выяснила, что тот также пропал, и они одновременно пошли в милицию. Вихрасова – в Сокольническое отделение, а Ушакова – в Тёплом Стане. Оба отделения результатов поиска не достигли. Обоих пропавших нашли Чертановские, которые в отработку одной версии недавно передали дело нам. Поэтому такая известная вам деталь, как дополнительные, я понимаю – особые фигуры, которые Вихрасов изготовил сам, нам может пригодиться. Да и сама доска – важный вещдок. Поэтому, позвоните к нам, когда сможете придти, и вы нам уточните эти детали. Договорились?
– Да-да, завтра же …
– Завтра и у нас праздник. После праздников в первый же свободный от дежурства день мы ждём вашего звонка. До встречи.
– До свидания. Э …, простите, они – в порядке?
– Да, чуть не забыл, – следователь открыл свою папку, из одного кармашка достал визитку, а из другого кипу фотографий. Передав всё это мне, уточнил. – Супруга Ушакова третью неделю находится в Германии, и поэтому мы не можем уточнить: его ли нашли в районе того парка. Вы не поможете?
Зрелище жуткое, у меня аж в голове загудело. С трудом, но я распознал два снимка: с Владимиром Фёдоровичем, один глаз которого был проломлен заодно с височной костью, и – с бородатым Борисом Иннокентьевичем, голова которого была неестественно запрокинута, а глаза и рот – широко раскрыты.
– Звоните лучше с утра, чтоб ещё до обеда вы успели и подъехать к нам, и дело завершить.
Следователь ещё раз пожал мне руку и молча пошёл к выходу.
Я сел на постовой стул и отупело уставился перед собой. Голова шумела, как оголтелая толпа на митинге негодования, и разобрать в этом шуме что-либо внятное не было никаких сил. Захотелось заплакать, и я завыл.
– Суки! Су-у-уки!!!
– Юра! – всполошилась за своей перегородкой Трифоновна и прибежала ко мне. – Юра, что с тобой? На кого это ты? Ещё кто-то с проверкой приходил?
– С вестью приходили, Александра Трифоновна, с очень плохой вестью.
– С какой?
– Бориса нашли мёртвым в Битцевском парке.
У Трифоновны натурально подкосились ноги, и она ухватилась обеими руками за край столешницы.
– Что это такое говоришь? Кто нашёл?
– Милиция. Извини, но подробностей ещё не знаю, но чую их. Слышала о Битцевском маньяке, который охотится на пожилых? Похоже, и Борис под него угодил.
– Да какой же Борис пожилой? Ему чуть за пятьдесят.
– Это – неважно, что возрастом не вышел. В общем, Трифоновна, пока одно могу сказать: мы ещё не знаем – кого потеряли…
– Сам же говоришь – Бориса …
– Ладно, Трифоновна, просто я…, просто у меня крыша едет. Пойду, покурю.
Вышел под навес на крыльцо, обнесённое решёткой, аляповато слепленной из арматурных прутьев. Закурил и опёрся обеими руками в эту решётку. Небо прохудилось, но я это заметил только, когда сверху ветром швырнуло каплю на сигарету, сжатую указательным и средним пальцами. Стрельнул окурок в жидкую стену дождя и вернулся в здание. Зашёл в нашу комнату и позвонил бригадиру.
– Приходи опять: пришёл следователь с известием о Борисе Иннокентьевиче. Да, твоё присутствие необходимо.
И снова вышел на воздух, перевести дух и докурить. Толпа мыслей в голове притихла, поскольку выдвинулся лидер, и он взял слово. Надо, перво-наперво, созвониться с женой или сыном Бориса, отыскать адрес второй их квартиры, помочь с похоронами и вернуть найденную папку его рукописей. Попросить у них ещё что-нибудь из его сочинений почитать и обдумать всю его философию. Расспросить их, что он им ещё рассказывал о той удивительной встрече на его родине, хотя бы о том, когда она состоялась. Поинтересоваться у сына его: как он собирается распорядиться отцовским творчеством. Нельзя допустить, чтобы оно, а вслед за ним и вся жизнь Бориса, оказалось бросовым, почти что напрасным.
Брагину о папке лучше ничего не говорить. Он столько гадостей плёл, обсуждая с другими Борисово писание на посту охраны. Выпить с ним за упокой души товарища по службе ещё можно, но молча, ибо хороших слов о погибшем он не найдёт. А выпить я хочу как можно скорее, иначе голова лопнет от неразберихи, вызванной в ней этой жуткой вестью. Который час? Ага, половина шестого, полчаса до закрытия поликлиники. Пора докладывать оперативному. Впрочем, пусть Брагин доложит, а я слётаю в магазин. Ну, где же он? Неужели не придёт? Ну, и хрен с ним. Доложусь, закрою поликлинику и схожу за водкой, бросив здесь всё. И выпью без него, это будет даже лучше, но уж затем держись Брагин: позвоню и вывалю тебе столько, что ночами вообще спать не сможешь. Ага, идёшь? – совсем утих я, увидев, как из-за угла вывернула узнаваемая фигура хромоватого гренадёра.
– Юр, – услышал сзади себя голос Трифоновны, уходящей домой, – я так и не поняла: именно Бориса нашли?
– Правда: следователь показал десяток фотографий найденных трупов, чтоб я подтвердил, что на одной из них запечатлён Борис. На другой я узнал бывшего соседа Бориса, с которым он в тот день при мне договаривался поискать новое место сбора любителей шахмат. Я-то поначалу думал, что Борис из-за своей астмы попал в больницу, поэтому и пропал, а то, что его соседа давно не вижу, отнёс на счёт отъезда того заграницу, в Германию. Ну, ты, наверное, в курсе, что у дочери Ушакова в Германии свой дом? То, что Борис нам не звонит, я объяснял себе тем, что он в тяжёлом состоянии лежит в пульмонологической больнице в Звенигороде, откуда не так-то просто дозвониться. Но по прошествии трёх недель, дольше которых больных там не держат, я уже стал волноваться, и буквально сегодня пытался связаться по телефону с женой Бориса. Не удалось, а тут и следователь с худым известием подоспел.
– Где он? – громыхнул Брагин, тяжело поднимаясь по ступенькам крыльца.
– Ушёл. Я, в общем-то, ему всё достаточно ясно обрисовал, и он про тебя вторично не спросил, а я ему не напомнил.
– Перезвонил бы.
– А тебе не интересно узнать, что он про Бориса рассказал?
– Мог бы и по телефону передать.
– Ну, ладно, – вставила слово Трифоновна, приметив, как я закипаю, – я пошла. До свидания. Вы тут не ругайтесь сильно-то.
– Пока. – Как можно спокойнее ответил я, замкнув за ней замок на калитке обрешётки крыльца. Брагин что-то буркнул на прощание, а мне хотел нетерпеливо заметить.
– Чего закрываешь? Говори, да и я пойду. Загонял ты меня сегодня.
– Вот, посиди, отдохни, доложи оперативному о порядке, а я на десять минут домой сбегаю: сахар кончился, а без чаю тут до утра время долгим покажется.
Заскочив в нашу комнату, я быстро сменил китель на цивильную безрукавку, и побежал в магазин, закрыв бригадира на замок, а ключи унёс с собой.
Когда вернулся с выпивкой, хлебом и закуской, упакованными в пакет, Брагин мерил хромыми шагами крыльцо по периметру и накинулся на меня.
– Совсем охренел? Десять минут! Уволок ключи, а я тут полчаса думай: послать тебя на х…, или х…в натолкать? Что за дела?
– Слушай, Николаевич, ты чего такой злой? Будь терпимее к людям, глядишь, они с лихвой компенсируют тебе трату нервных клеток. С Борисом такое несчастье, а ты тут слюной брызжешь.
– Что с ним? Довыступался?
– Хочешь – понимай так, но он умер.
– Фью-у! – присвистнул Брагин. – Где и как?
– Пойдём, – указал я ему на вход в поликлинику, – я с твоего позволения принёс тут помянуть его …
– С моего позволения? …
– Да ладно тебе дуться – не время. Выпьем немного и поговорим, а то меня от этой вести колотит, и в ушах от нервов звенит.
Я быстро ополоснул посуду, пучок черемши, нарезал хлеба, колбасы, открыл банку огурцов, банку шпрот, на клочок писчей бумажки насыпал соли. Бригадир всё это время изучал пирамидальную бутылку, принесённую мной, и этикетку на ней, а когда я хотел забрать её у него из рук, сам распечатал посудину.
– С Иннокентьевичем мы однажды распили такую, – признался он, – но темно было, я и не видел, чем он меня угощал.
– Здесь пили? – спросил я.
– Нет. Зарплату тогда привезли уже затемно, мы с Иннокентьевичем были выходные. Домой шли вместе, а он и говорит, мол, у него день рождения, пригласил к себе. Я сказал, коли погода стояла хорошая для осени, посидим, мол, в уличном кафешке. Помнишь, на углу у выезда на проспект стояла распивочная? Там и посидели. Давно это было. Сколько же ему тогда исполнилось? Э-э, да – полтинник и исполнился. Странно он его отметил: целый день дома просидел, а на ночь глядя я ему подвернулся, чтоб не совсем всухую юбилей прошёл. Вот помню, я свои пятьдесят…
– Тс-с! Не о тебе речь, а о Борисе. Царствие ему небесное. – Прервал я неуместную тираду Брагина, поднял стопку и залпом выпил.
– И земля ему пухом, – выпив, добавил бригадир и спросил. – Где его нашли? Что с ним случилось?
Я пересказал, что знал и налил по второй.
– Какая-то каша в голове, – признался я, когда мы выпили по второй, – а как её переваривать – ума не приложу. Мешает чувство какой-то недосказанности, недоваренности. Вот был он рядом, я слушал его, но не покидало ощущение, что всё это ненадолго и скоро прекратится. Было в нём что-то уже предопределено, и не в хорошую сторону. А вот сейчас думаю – зачем-то же он вот так раскладывался передо мной. Тебе, Серафиму, Николаю и всем другим он не раскрывался так, а мне как будто спешил выложить всё, что имел за душой. Чтоб, наверное, вот сейчас я помучался.
– Почему? – вставил Брагин. – Мне он тоже пытался однажды свой астральный бзик навязать. Три года назад у меня сын умер. Сам понимаешь, как это непереносимо. Иннокентьевич стал меня успокаивать, мол, всё не так трагично, Там, – Брагин указал пальцем в потолок, – сейчас мой сын будто бы пребывает в безвременье и готовится к предстоящей, якобы, ему роли Адама в новой Вселенной. Я, конечно, сорвался и послал его куда подальше, а он и говорит, мол, кто знает, для чего нас судьба свела, но не исключено, что и для того, чтоб я поразмышлял о такой вот роли каждого из нас в посмертной жизни. И если бы он не умолк тогда после этих слов, то, честное слово, я бы вмазал ему по морде.
– Знаешь, он и замолк тогда и больше не пытался при тебе размышлять, поскольку увидел: не способен ты это понять. Полагал, что твоя трагедия открыла тебе эти вечные вопросы, но – увы. Прости, что я груб сейчас. Поэтому давай выпьем за смягчение всех нас, кто не въезжает в открывающиеся порой смыслы жизни.
Сказал это, а у самого мелькнула мысль: я теперь понял, почему Борис был откровенен предо мной. Я должен закрепить эти смыслы в широко открытом положении. И к удивлению бригадира принялся убирать выпивку и закуску со стола.
– Налей ещё по одной, – не выдержал моего решительного поведения Брагин, – на посошок.
Сопротивляться я не стал, разлил остатки, а получилось как-то со значением: ему полную рюмку, а себе и половины не нацедил. Бригадир поднялся, стоя выпил и молча, подав мне руку на прощание, направился к выходу. Я, также не проронив ни слова, проводил его и закрыл поликлинику.
Вернувшись в комнату, не стал завершать уборку поминального стола, а сразу взялся за найденную ещё поутру папку и приступил к детальному перечитыванию того, что при первом беглом просматривании пронзило меня как током. Нет, первое впечатление меня не обмануло: текст действительно взрывал и переворачивал наизнанку все мои представления, как о моём пропавшем напарнике, так и о мире в целом. Отложив в сторону рукопись, лёг на диван и погрузился в воспоминания о Борисе и о беседах с ним.
Засыпая, решил для себя окончательно, что мне следует записать эти воспоминания, причём, не упуская ни одной детали, поскольку даже оговорки Бориса играют значимую роль в его несколько будоражащей философии.
Продолжение здесь - http://www.proza.ru/2011/07/30/1004