После ужина лечебные приёмы и процедуры в больнице прекращались. Жара к этому времени спадала, уступая сменявшим её часам вечерней отрады. Наступало время покоя и тишины. Солнце заглядывало в больничные коридоры, там было пусто и тихо. Больные, которым позволяло их состояние, выходили на воздух, прохаживались тенистыми дорожками, отдыхали на скамьях. Николай Петрович тоже гулял в больничном саду.
Районная больница имела несколько отделений. Комплекс зданий располагался в берёзовой роще. На территории были разбиты цветники, клумбы, проложены асфальтовые дорожки. Весной здесь цвела сирень. В удобных местах были поставлены садовые скамьи
Больница строилась на окраине города, рощу при строительстве постарались сохранить, и весь больничный комплекс выглядел как приятное место отдыха.
Николай Петрович, в прошлом инженер конструкторского отдела, ныне пенсионер, в больнице оказался по случаю ишемической болезни сердца и гипертонического криза. Лечение давало неплохие результаты: улучшились сон, аппетит, настроение, пришло состояние бодрости, однако доктор не рекомендовал спешить с выпиской.
В больнице Николая Петровича навещали жена, дочь с зятем, два раза приходила внучка – студентка.
В свои семьдесят лет он производил впечатление вполне ещё крепкого человека – среднего роста, худощавый, конечно седой, лицо сухое, выражением располагающее к общению, а в общем – обыкновенный старик. Жизнью своей не то, чтобы доволен, но принимал её без критики и угрызений, довольствуясь тем, что она давала ему, не переживая, когда получал меньше того, что должен или мог бы получать. В семейных делах Николай Петрович полагался на жену, женщину простую, практичную, закончившую образование в средней школе. У неё простейшие запросы, усвоенные ею от родителей: в семье все должны быть сыты, одеты, в доме – чистота, порядок, покупки надо делать, где дешевле, в еде не ограничивать себя. Ещё от матери в сознании её укоренилось, что здоровье – это питание, которое должно быть не только хорошим по качеству, но и обильным. Убеждённость в этом утверждалась, прежде всего, на дочери, потом и на внучке с самого их рождения. Если случалось, что та или другая ничего не жевали, она спешила поднести пряник, пирожок, конфетку, и после того, как они бывали съедены, предлагала что-нибудь ещё. Наверное поэтому и дочка, и внучка имели заметно излишний вес, в детстве же были мало подвижны, не испытывали желания побегать, попрыгать, как это делают другие дети. Будучи матерью, перейдя потом в положение бабушки, Марья Ивановна не видела в этом ничего особенного. Николай Петрович понимал, что так не надо, но не противоречил жене. В совместной их жизни он всегда уступал, соглашался с тем, как она устраивала домашние дела. Правда, когда ему приходилось наблюдать игры других детей, – как они бегали, гонялись друг за другом, смеялись, в душе его усиливалось сожаление, что ни у дочери, ни у внучки не было обычных детских интересов и забав. Он, однако, легко смирялся с этим и, конечно, любил и дочь, и внучку, какими бы они ни были.
Работу Николай Петрович оставил три года назад и уже привык к жизни пенсионера, содержание которой составляли простые семейные радости, кое-какие дела по дому, по заданию жены, поход в магазин. Свободное время проводил возле телевизора – сериалы, всякие шоу, но также информационные передачи. В прежнее время Николай Петрович любил и почитать. Читал то, что читали другие – товарищи, друзья, что попадалось под руку, а больше – от случая к случаю. В школьные годы прочёл довольно много. Теперь читал газеты, всё больше интересуясь событиями текущей жизни, которые волновали его, а часто приводили в недоумение. Странно, что при такой размеренной, спокойной жизни он умудрился каким-то образом получить ишемическую болезнь, хотя особенно это не расстраивало – дела шли на поправку, болезнь, как он думал, ещё не была в угрожающей стадии. Теперь он старался побольше бывать на воздухе, вечера проводил в больничной роще.
На территории больничного сада Николай Петрович выбрал такой уголок, где почти всегда бывало безлюдно. На участке асфальтированной дороги он прохаживался туда и обратно – вдоль лужайки, мимо стоявших здесь берёз. По этой дороге, дальше от больничных корпусов, находились какие-то, видимо, хозяйственные строения, там появлялись изредка люди, может быть, там кто-то жил, Николай Петрович не заходил туда. Здесь, где он гулял, было спокойно и тихо. Лужайка пестрела скромными цветочками, набегающий ветерок, раскачивал опущенные ветви берёз. Здесь светило солнце, которого так мало видел он, постоянно занятый какими-то делами, возможно и ненужными совсем.
Но вот однажды, с той стороны, где, по-видимому, жили какие-то люди, промчалась на велосипедике девочка, отчаянно вращая педали, – в платьице цветом зрелого абрикоса, просторном, с какими-то хвостиками сзади, наверное модном. Живая, подвижная, с тёмными волосами короткой стрижки, загорелые лицо, руки и всё остальное. Она стала разъезжать по дороге взад и вперёд, каждый раз разгоняясь так быстро, как только это было возможно для неё. Какая, однако, вострушка, думал Николай Петрович, прикидывая в уме, сколько ей лет.
На другой день на дороге появились и двое других велосипедистов – мальчики. Один, чуть постарше девочки, ехал на том велосипеде, на котором она каталась прошлым вечером. Другой мальчик, лет двенадцати, катил на велосипеде по своему возрасту. Девочка, в своём абрикосовом платье, на этот раз ехала на самокате, ловко, энергично отталкиваясь ногой. Мальчики катались поодаль, девочка же вдруг остановилась возле Николая Петровича. Придерживая самокат, она смотрела на него бесхитростным детским взглядом, без смущения, как рассматривают дети что-то, заинтересовавшее их.
Девочка не собиралась уходить. Мальчики продолжали кататься неподалёку.
– Как тебя зовут? – спросила она, продолжая всё так же настойчиво смотреть на Николая Петровича.
– Меня?.. Дядя,.. – начал было Николай Петрович, но спохватился: какой же дядя? Дедушка…
– Дедушка Коля…
Девочка продолжала смотреть.
– А тебя как зовут? – спросил Николай Петрович.
Голос у неё был тихий, и Николай Петрович не расслышал.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Я лечусь в больнице.
– В этой? – показала она пальцем.
– Да, в этой.
– А где твоё окно?
– Оно с другой стороны, его отсюда не видно.
Девочка помолчала.
– Ты всегда гуляешь здесь? – спросила она.
– Да, каждый вечер.
Она опять помолчала.
– Сколько тебе лет? – спросил Николай Петрович.
Девочка выставила перед ним ручонку с растопыренными пальцами и ещё один палец на другой руке. Значит, шесть лет. На вид же, казалось, не более пяти.
– А когда ты пойдёшь в школу?
Она опять быстро показала растопыренные пальцы одной руки и два пальца другой.
В душе Николая Петровича встали вопросы: где она живёт? кто её родители? Однако расспрашивать наивного, доверчивого ребёнка он посчитал недопустимым.
– А в детский сад ты ходишь? – спросил он.
– Нет.
– Никогда не ходила?
– Ходила… В Узбекистане…
Так вот что, подумал Николай Петрович, родители, видно, гастарбайтеры – работают, наверное, при больнице, здесь же, конечно, и живут… Однако, хорошо говорит по-русски.
Солнце всё заметнее клонилось на запад. Мальчиков уже не было, они уехали. На дорогу ложилась тень старой берёзы. Здесь они оставались только двое.
– Что ж, – сказал Николай Петрович, – мне надо идти, больницу скоро закроют.
– А завтра ты придёшь? – спросила она, по-прежнему глядя ему в глаза твёрдо, упорно.
– Приду, – ответил он.
В четырёхместной палате Николай Петрович был один. Одно место оставалось незанятым, двое других больных отпросились на выходные дни домой.
Вечер тянулся нескончаемо долго. Николай Петрович пересмотрел лежавшие на столе старые газеты, попробовал разгадывать кроссворды, долго потом смотрел в окно. Облитые закатным золотом деревья ожидали прихода ночи. В тонкой вечерней позолоте голубело небо, ни один листок не шевелился в саду.
Долго не засыпая, он думал о девочке. Сейчас она целыми днями одна, ей не с кем общаться, братья живут своими интересами. А как живёт семья? Дай Бог, какая-нибудь комнатка, одна на всех. Что заставило их покинуть родину, приехать сюда? Конечно, работа, заработок – безусловно мизерный, но такой, какого дома они не имеют. Девочка же предоставлена самой себе. Но ведь опасно оставлять её так – одну, без присмотра. Здесь тихий уголок, но именно в таких местах совершаются самые страшные злодеяния. Ему подумалось рассказать жене, поделиться мыслями, своими опасениями, но он отказался от этой идеи. Он знал – жене неинтересно, когда говорят о других детях, особенно когда находят в них что-то привлекательное, похвальное. Ей это не нужно. Да ещё ведь и скажет что-нибудь…
Николай Петрович любил детей. Ему хотелось иметь своих, чтобы было хотя бы трое, но разные обстоятельства не позволили осуществиться желаниям.
Дети тоже каким-то необъяснимым чутьём видели в нём "своего". В гостях чужие, незнакомые дети забирались к нему на колени. Его окружали во дворе, на детской площадке. Когда дочь была ещё маленькой и он приходил за ней в детский сад, дети сразу же облепляли его, и он добродушно улыбался, гладил волосики, ощупывал тонкие их косточки. Они обнимали его за шею, заглядывали в глаза, а некоторые даже целовали. С годами эти чувства в нём стали проявляться сильнее, но именно маленьких детей любил он за их искренность, за то, что в них не было притворства, и когда видел, как они играли, умиление растеплялось у него в душе. Дома же, ни дочка, когда была маленькая, ни внучка не давали ему испытать этого чувства вполне. Они были слишком спокойны, слишком послушны, малоподвижны, их мало интересовали игрушки, книжки, развлечения. Они были скучны. Заботой жены было только то, чем бы ещё их покормить, во что бы получше одеть. Нет, про девочку ей будет неинтересно.
Вечером следующего дня Николай Петрович опять прогуливался в излюбленном уголке. Девочка была уже тут – одна, без самоката и велосипеда, братьев возле неё не было.
Они гуляли до закрытия больницы. Николай Петрович спрашивал, какие у неё игрушки, любит ли она книжки, а она перебегала с дороги на лужайку, срывала там цветок, отдавала его Николаю Петровичу.
– А у тебя есть дети? – спрашивала она.
И каждый раз, когда Николай Петрович отвечал на вопрос, девочка потом надолго умолкала, будто обдумывая то, что он сказал.
Перед сном Николай Петрович снова думал о девочке, думал он о детях вообще, о том, в каком жестоком, а часто и преступном, мире оказываются они. Как часто они голодают, у них нет крыши над головой, их некому защитить, и они уже алкоголики и наркоманы. И как часто у них нет родителей. И слишком часто язык не поворачивается назвать родителями тех, кто произвёл их на свет.
Он думал о детях, за которыми идёт настоящая охота педофилов, и что это неосторожно оставлять девочку одну, без присмотра, и ещё о том, что эти прогулки его с нею в уединённом месте могут показаться подозрительными, – люди ведь склонны видеть во всём прежде всего плохое. Надо подумать и о себе. Потому, может, лучше прекратить такие свидания?
На другой день погода испортилась. Подул довольно холодный ветер такого направления, что теперь гулять лучше было в другой стороне больничной территории. Погода, впрочем, была неровная: когда выглядывало солнце, становилось тепло, уютно, стоило, однако, ему спрятаться, при сильном порыве ветра было уже прохладно.
Ввиду изменения погоды Николай Петрович переменил место прогулки и был даже доволен, что появилась уважительная причина, позволяющая уклониться от встречи с девочкой, хотя ему хотелось этого.
Следующий день был такой же ветреный и прохладный, и опять он совершал вечернюю прогулку в стороне, где не ожидал встретить девочку.
Всё-таки он думал о ней и когда, уже на третий день, погода поправиласьс, придя на старое место и увидев, что её там нет, с облегчением, но и с, сожалением вздохнул.
Пройдясь в задумчивости привычной дорогой, он остановился возле старой берёзы, обратя взор к вершине дерева, легонько шелестевшего листвой. Задумавшись, постоял так минуту, две, три, и когда опустил глаза, то даже слегка вздрогнул – девочка стояла рядом с ним. Она опять смотрела ему в глаза – по-прежнему твёрдо, упорно.
– Почему ты не приходил? – спросила она.
– Я… это,.. – забормотал он, – немного болел…
– Я ждала тебя.
Ждала? – он улыбнулся, в душе его что-то дрогнуло.
На этот раз девочка была уже не в платье, а в короткой рубашечке наподобие спортивной футболки. Она полезла в карманчик штанишек, вынула оттуда карамельку в цветном фантике, протянула её Николаю Петровичу.
Николай Петрович почувствовал, как теплеет у него на глазах.
Кто-то укусил её под рубашечкой, она подняла её, почесала это место, продолжая при этом смотреть Николаю Петровичу в глаза. Он подумал:какое слабенькое, беззащитное тельце…
Они опять гуляли, и опять были всякие вопросы и у него, и у неё, и когда настало время проститься, она спросила:
– Ты придёшь завтра?
И он, согретый чувством почти что настоящего свидания, ответил, что обязательно придёт.
День заканчивался. Наступал вечер. В саду уже никого не было. Ветер утих. Берёзы чуть шевелили листвой.
В палате Николай Петрович снова оставался один. Соседи и на этот раз ночевали дома. Просматривая принесённую женой газету, он опять думал о девочке и долго смотрел в окно… Она ждала его! Это уже, как настоящее свидание!.. Подарила конфетку!.. Взволнованный он всё не мог уснуть.
Утром, в ординаторской, доктор замерил ему давление, прослушал сердце.
– Завтра мы вас выпишем, – сказал он, – Положение ваше стабилизировалось, будете принимать лекарства, которые мы вам рекомендуем. Лечение продолжайте, обязательно.
Значит, сегодня последнее свидание, усмехнулся Николай Петрович, выходя от доктора…
После обеда, во время "тихого часа", Николай Петрович отправился в магазин. Режим в больнице соблюдался не слишком строго. Магазин находился через дорогу от больничного сада. Движение на шоссе было значительное, но имелись светофор и "зебра" для пешеходов.
В магазине он долго ходил между стеллажами и полками. Купить шоколадку не составляло проблемы. Игрушки тоже были. Но что купить? Какую-нибудь зверюшку? Медвежонка? Зайчика? Может быть просто мячик? Хотелось как можно лучше угодить. Он долго присматривался, думал. Наконец, купил небольшую красивую куколку. Она всё-таки девочка, девочки любят играть в куклы.
Переходя дорогу от магазина к больничному саду, Николай Петрович углубился в мысли о том, как пройдёт последняя встреча. Он уже почти достиг тротуара, однако ещё не ступил на него, когда включился сигнал, запрещающий переход. В ту же минуту заскрежетали тормоза – перед Николаем Петровичем возник большой, сверкающий лаком и никелем, внедорожник. Кабина быстро открылась, из машины вывалился бритоголовый парень – в майке, с наколотыми руками от самых плеч. Играючи голливудской мускулатурой, он подошёл к Николаю Петровичу, который находился уже на тротуаре, и, не говоря ни слова, ударил его в лицо могучим кулаком. Лицо Николая Петровича залилось кровью, он упал. Пакет с куклой и шоколадкой выпал из рук. Бритоголовый в ярости отшвырнул его ногой. Через опущенное стекло внедорожника просунулась яркая искусственная блондинка:
– Врежь ему, Володя, старому козлу – чтоб знал!
Бритоголовый несколько раз ударил Николая Петровича под дых крепким своим ботинком, после чего, не спеша, по-деловому, оседлал могучего монстра и покатил по своим делам.
Девочка долго ждала старика. Она не могла понять, почему он не пришёл, и как это можно не выполнить обещание. Она ничего не знала о том страшном событии, которое произошло недалеко от неё. Не знала и того, что потом уже Николай Петрович находился совсем рядом. Ещё до конца вечера тело его подобрали и, установив факт смерти, поместили в том страшном доме, который является последней остановкой человека на земле, возле которого назначено было их свидание. Там лежал он на цинковом холодном ложе, покрытый простынёй – тихий, спокойный, каким и был в жизни. Но, если правда, что душа человека остаётся существовать после смерти, то, конечно, он пришёл к ней, он не обманул. Он окутал её теплом бессмертной души – она должна была почувствовать это.
Возможно, девочка быстро забыла бы его, но у неё было ещё слишком мало воспоминаний. Она ждала и на следующий день, и через неделю, и всё лето. У неё не было друзей и подруг. Братья не уделяли ей внимания, родители от раннего утра до позднего вечера были на работе. Она каждый день приходила к этим берёзам, на эту дорогу, развлекая себя тем, что смотрела на облака и цветы, и всё ждала старика, с которым ей было так интересно и так хорошо, который обещал, что обязательно придёт, но не пришёл…