Вся правая рука до локтя была в бинтах и так замотана, что напоминала ровный цилиндрический свёрток. С этим «свёртком» Лида ходила уже почти год, и конца края её мучениям видно не было. Вот и сидела она в «большой» комнате и горюнилась. Было от чего. Вся привычная и такая славная жизнь летела к чёрту. (Это было и осталось потом на всю жизнь любимым и единственным допустимым для Лиды ругательством). Она обвела комнату взглядом, побрела в другую… Комнат и всего-то было две: детская или «маленькая» и главная – «большая». В главной жили родители, в «маленькой» - они с братом Лекой, а баб Глаша дневала и ночевала на кухне. В детской стояло две детских кровати и тумбочки, уродливые и противные, которые, вероятно, помнятся всему Лидиному поколению. Там лежали нехитрые ребячьи пожитки и немногочисленные книжки и игрушки.
У родителей стоял стол, единственный в доме, кроме кухонного. Родительская кровать с многочисленными шишечками из шариков-подшипников, сиявшими на солнце нестерпимой стальной яркостью, была просто «наказанием господним», как говоривала няня Глаша. При протирании от пыли, эти чёртовы шарики норовили отвинтиться и закатиться куда подальше. И, конечно, старенькой няньке приходилось собирать их «до кучи», кряхтя и что-то бубня себе под нос. А Лида просто обожала накручивать холодные, скользящие в руках, как живые, колобашечки , и она от души веселилась. Ещё в комнате находился большущий пузатый «шифоньер», как тогда называли платяные шкафы, буфет и пыльный фикус в углу.
Вот и сейчас, вернувшись в «большую» комнату, девочка так и не придумала, как её справиться с новой напастью. Взгляд её упал на «шифоньер». Она вспоминала прошедший год, когда ещё не ходила в школу и была для себя Лидкой.… Так славно было играть здесь, просторно… «Шифоньер»…
Он был самым притягательным и важным из всего родительского «добра». Потому что внизу этого чудища, в выдвижных ящиках валялись в большом количестве пули для «ТТ», который то появлялся, то исчезал после воплей матери. Отец клал его так же небрежно, как и пули – на дно шкафа, но отдельно от «боеприпасов». И Лида, и её сводный брат Лека, всегда знали, где, что лежит, и втихомолку играли оружием чуть не каждый день. Обычно, если они и отпихивали друг друга, то непривычно тихо. Брат шипел, что он старший и требовал пистолет себе.
- Отдай лучше по-хорошему, Лидка, - пыхтел он. – Я всё равно сильнее, потом не ябедничай своей любимой Глаше.
- А ну, ни с места, - подражая героям «Джульбарса», фильма про доблестных пограничников и шпионов, - сопротивлялась сестра. Старший! Во первых, всего на мааааленький годик, а потом, - Лиду осенило, - чего ж тогда я тебя за руку веду с улицы по вечерам, а, съел? Имей в виду, он заряжен.
- Что? Дура ты, дура и есть. Когда ты успела? Отдай, говорю, он же выстрелить может.
- Сам ты знаешь кто? Дурак, сто раз дурак, - Лидка напряглась и выдала:
Тысячу! Ты его сам ещё вчера зарядил.
Такие баталии происходили у них постоянно, и только чудом можно объяснить, что во время очередной потасовки никто из детей не был ранен и не погиб.
И вот сейчас Лида с грустью думала, когда же они смогут снова начать играть в пограничников, »войнушку» и шпионов.
- А всё банка, будь она неладна. И мать, конечно. Интересно, почему в самый разгар игры ей вечно «приспичит» куда-нибудь послать или заставить что-то делать именно их с братом? Никогда не сходит или не сделает это сама. Как будто игра – это совсем не важно. Вот и в случае с банкой. Ребята сидели себе тихо-мирно, пихаясь по обыкновению, чтобы выяснить, кому принадлежит красный карандаш. И тут раздалось:
- Лидия. Я хочу воды. Из крана течёт тёплая. Сходи во двор и набери из колонки, да спусти сначала.
Горестно вздохнув, Лидка (она тогда ещё не ходила в школу) потащилась на кухню за банкой, а потом по лестнице вниз и во двор. Налив воды, девочка стала подниматься на второй этаж. Литровая банка была не то, чтобы тяжёлой, но мокрой и скользкой, и нести её было нелегко. Проклятущая посудина то и дело норовила выскользнуть из рук. Лидка уже одолела расстояние до второго пролёта, когда появился Лека и начал её смешить. Лидка заколыхалась от смеха, банка «поехала» в её руках, вниз, вниз, вниз. Тогда она решила поставить банку на ступеньку. Ей казалось, что она так и сделала. На самом деле, Лидка просто разжала руки и банка полетела и разбилась прежде, чем девочка спохватилась. Предполагая опереться на поставленную банку,
она упала правой рукой прямо на острый неровный стеклянный край и дико завизжала, увидев фонтан крови, когда она перерезала себе вену. На её ор прибежала испуганная баб Глаша, которая гладила бельё, да так и выбежала в переднике и с прихваткой, ржавой от утюга. Из двери напротив показалась молоденькая соседка в файдешиновом платье, схваченном длинным, по тогдашней моде, до края подола, пояском из этой же ткани. Она тут же бросилась к ребёнку и туго перетянула руку файдешином чуть повыше фонтана. Но кровь не унималась. Обезумевшая нянька схватила забрызганную кровью с головы до пят Лидку на руки и поволокла вниз.
Там как раз выходил из шикарной «эмки» толстенький генерал. Он обалдел, но тут же нашёлся, наклонился к шофёру и коротко приказал:
- Ребёнка срочно в больницу!
В это же время он зашарил руками , пытаясь остановить баб Глашу. Поймал и распахнул дверцу:
- Садитесь скорее.
Баб Глаша вроде послушалась, но увидев ковры, которыми были застланы не только сидения, но даже «полы» автомобиля, вдруг прыснула в сторону и понеслась по улице к трамваю.
- Послушайте, - уговаривал генерал, труся с ней рядом. – Позвольте вам помочь… Он здорово задыхался.… Дайте, по крайней мере, ребёнка. Тяжело же…
Но баб Глаша вцепилась в Лидку мёртвой хваткой и не отдавала. Генерал схватился за сердце и начал отставать. Подошёл трамвай, и они поехали. Все глазели с таким острым любопытством, что даже перепуганную девочку проняло.
- Чего смотрят?
В больнице медсестра, только завидев их, сразу ахнула и унеслась за доктором. Он прибежал почти сразу.
- Это что такое, - как-то странно выдохнул врач, увидев ржавую тряпку, которой баб Глаша накрыла Лидкину руку. – Нет, - почти взвизгнул он, - это уже вообще ни на что не похоже.
И дальше коротко.
- Девочка пойдёт со мной. Ничего не делать! Ждать!
Рука оказалась разворочена ужасно. Из неё вынули стёкла, даже самые мелкие осколочки, а потом началось неприятное.
- Тебя как зовут?
- Лидка.
- И как тебя угораздило так порезаться?
Лидка начала было со всеми подробностями, а потом сказала коротко:
- Упала на разбитую банку.
- Ну и что же мне с тобой делать, Лидка, упавшая на разбитую банку, - пробормотал врач самому себе.
Потом Лидке что-то вкололи, и она уснула. Много позже она узнала, что вначале вопрос шёл об ампутации руки до локтя, но потом врач, прошедший войну, с кем-то там посоветовался, что-то почитал и решился. Рука осталась, но вопросов всё равно возникло множество. И очень долго Лида всё ещё вынуждена была расплачиваться за банку. Вот она и горюнилась, не зная, на что решиться.
Баб Глаша как-то рассказала девочке: - Ты, с мальства родилась левшой .- дохтор, когда узнал, опять заколебался, мол, рука рабочая останется. Я еле умолила. Чего ж девку портить, - говорю, – ей же замуж выходить. И, как только ты ложку-то осилила, - продолжала она, - ложку-то пришлось всё время отнимать –от-от, да перекладывать в другую, а ты не отдаёшь и в рёв.
Операция прошла успешно, руку велено было не мочить, не беспокоить и всё время наведываться строго по часам на осмотр. Забирали Лидку с помпой, все сбежались посмотреть, когда щегольская «эмка» с генералом приехала за ребёнком. Были, конечно, и родители, и даже баб Глаша, так и не снявшая своего передника. Лидка едва не лопнула от гордости, когда автомобиль подъехал к дому и въехал во двор. Ребятня так и застыла, а она за руку с нянькой пошла в подъезд, как героиня какая.
И вот теперь, когда она так быстро вспомнила, как работать левой, и уже писавшая этой рукой вполне прилично, взрослые почему-то пришли в полный ужас и начали её, Лидку мытарить. Время до школы ещё было, правая рука разрабатывалась трудно, но на левую был наложен запрет. У неё отнимали ручку и карандаши, девочка только и слышала: - Делай правой, переложи ложку в правую руку, - как будто всё делать левой рукой было неприлично.
- Моя рука, какой хочу, такой и буду. Мне больно правой. Мне очень больно.
Если бы не рука, которой даже сейчас, почти через год Лида писала гораздо хуже, чем левой, Можно было бы попросить Фёдор Фёдырыча перевести её в какой-нибудь не такой скучный класс. Если бы не рука, уж она б его уговорила. Показала бы, как она считает и читает, и уговорила бы. Она покрутила левой рукой, связанной за спиной по приказу матери. Видя, что девчонку не уговорить, ей уже с утра заводили левую руку назад и привязывали к спине так, что не трепыхнёшься! Рука затекла и начала пульсировать.
- Развяжи сейчас же, - накинулась она на перепуганную баб Глашу. – Всё доктору скажу, как вы мучаете ребёнка. Пристали… Чем левая хуже правой, а?
Баб Глаша не знала.
- Все пишут правой, и ты должна. Надо быть, как все. Ишь, удумала левой управляться.
А Лидка трудно опять привыкала к правой руке.
- Ну, была же уже два раза левшой, чего мучают? Не умерла же. Но и в школе её первая учительница, заметив, как ребёнок перекладывает исподтишка ручку в другую руку, начинала так истошно вопить, что Лиде делалось страшно. Ещё из школы выгонит…
Это так врезалось в память, что когда в свой черёд Лидин сын тоже родился левшой, и его начали третировать в школе и, идиоты от педагогики, даже стыдить, Лидия Константиновна, которой она стала, подошла к проблеме серьёзно. Она принесла учительнице ворох вырезок по данному вопросу и строго сказала:
- Будьте добры, прочитайте всё это, а потом поговорим.
Когда в следующий раз «бедная» училка увидела Лидию Константиновну, она только опустила голову и пролепетала:
Я всё поняла. Но сами понимаете..
- Ничего я не понимаю, - оборвала она говорившую. – И понимать не хочу. Я слишком дорого заплатила за право быть левшой в своё время, да так ею и не стала. Но я не дам калечить моего ребёнка.
И сухо добавила:
-Верните мне вырезки. Боюсь, - добавила она грустно, - что мне они ещё пригодятся.
Вырезки больше не понадобились, и Лидия Константиновна уже забыла эту историю. И только однажды старенький доктор напомнил ей о ней:
- Вижу, орудуете правой, но от меня, матушка, не скроешь. Левша вы от природы, левша.
25.07.-.03.08.2011, Карелия