кн. 8. Поликлиника. ч. 2, начало..

                Ч а с т ь 2.

                Г л а в а  1.

        Уйдя из больницы, где работа была на износ, Калерия очень оживилась. Бывало только придёт с ночной смены, примет душ, перекусит чего-нибудь, ляжет отдыхать до прихода сына из школы, как соседка – заклятая «подруга–сплетница», с удовольствием стучит к ней в дверь:
        - Реля, тебя к телефону, с работы твоей звонят, - голос нежный, как будто она говорит с первым своим возлюбленным. Но молодая женщина знала, что за этой мягкостью прячется зло. Вот, мол, труженица, ты устала, так, иди и поговори со своей неразумной начальницей.
        Калерия с трудом отрывала голову от подушки, взглядывала на часы и сердилась, выходя из комнаты: - Я вас предупреждала, Марья Яковлевна, что пришла с ночной смены, и просила не поднимать меня сегодня к телефону, даже если мне из Кремля будут звонить.
        - С работы твоей старшая медсестра звонит и плачет, наверное, опять работать некому. А ты хорошая, безотказная работница, - язвила та вслед Реле, сворачивая в кухню, откуда хорошо слышно, что говорят по телефону.
        - Разумеется, не такая как вы, ведь за меня муж спину не гнёт, - огрызалась Реля, возвращаясь и заходя в кухню, чтобы в трубке телефона не услышали о чём они говорят. - За то, что он работает за себя и за вас, вы и обзываете его, насмехаясь, импотентом.
        - А ты проверь, какой он. Уж Васька не раз к тебе подкатывался.
        - А чего мне проверять? У него любовница есть, чуть моложе вас. - Реля знала, что молва о любовнице бесит Марью Яковлевну. Может быть, поэтому старая дама открыто приводила домой молодых парней, и «за любовь» снабжала их деньгами на водку. -  А меня ваш муж зовёт «дочь», что очень правильно. Его дочь Лида моего возраста.
        - Что ты на мне злость срываешь? Иди уже к телефону, больше я тебя звать к нему не буду, если ты отдыхаешь после ночной смены.
        Калерия, пошатываясь от усталости, дошла до телефона, взяла трубку:
        - Алло! Кто это мне не дал отдохнуть после тяжёлой ночи? Вы, Марья Ивановна? Но вы же отлично знали с утра, если слушали, что говорили на пятиминутке, что ночь была тяжёлой, и я, дома, едва успела заснуть, как вы зовёте меня к телефону.
        - Вот-вот, - ворчала в кухне «заклятая подруга», - сорви злость на свою начальницу, а не на меня.
        - Реля, прости, сама знаю, как тяжело работать ночью, выйди сегодня на дежурство ещё во вторую ночь, все заболели, и работать некому.
        - Марья Ивановна, я уже год работаю, как кляча, и каждый раз вы мне говорите одни и те же слова. И каждый раз звоните, не дав мне отдохнуть. Вот вы сами подумайте, как я могу выйти ещё в ночную смену, если у меня потом будет третья ночь по графику.
        - Но я кого-нибудь поставлю в третью ночь – ты не беспокойся.
        - Ставили уже, в кавычках, Марья Ивановна – спасибо. Так можно человека загнать в могилу. И вот, чтоб приучить вас к мысли не звонить человеку, когда он отдыхает после тяжкой смены, я вам раз и навсегда отказываюсь подменять кого-то. У нас почти все, кроме меня и Люси Звонарёвой работают на одну ставку.
        - Но Люсе это в радость, она с врачами шуры-муры крутит, - вдруг сказала Марья Ивановна. - И никогда не отказывается от смен, где дежурят её Шурики-Мурики.
        - Но мне-то это зачем, Марья Ивановна? Я, если вышла в смену, то всё своё внимание предпочитают отдать детям. А в ночные смены – это же ужас – работаю иногда за двоих.
        - Знаю, Реля, что иногда не выходят старые медсёстры – то ребёнок заболел, то сама больная.
        - Ничего они не болеют! – возразила сердито Калерия. – Просто им хочется отдохнуть, а некоторые имеют знакомых врачей, которые им с удовольствием, за подарки, разумеется, дают больничные листы.
        - И это я знаю, Реля. Но живут в основном старые медсёстры вдали от Москвы – возможно, им ещё поездки надоедают. К тому же, по больничному листу они получают 100% оплату – так почему бы ни поболеть?
        - Они отдыхают по больничным листам, а я за них работаю как лошадь? И, кстати сказать, они почему-то получают больше чем я, в два раза.
        - Не в два раза, Реля, а чуть поменьше.
         Значит, в полтора раза больше чем я. Все имеют большие семьи, где взрослая дочь, может заменить мать, если, допустим, надо свести ребёнка в поликлинику. А когда ко мне не пришла ночная смена, во время, пришедшие ночные медсёстры никто не согласился принять моих больных. А у меня тогда тяжёлых больных не было – все как один выздоравливали.
        - Это когда дежурила студентка и опоздала на три часа? И принесла с собой бутылку водки и они – все те, кто отказался принять твоих больных, выпили с ней.
        - Я убежала к своему сыну, и не видела, как они пили. Видите, принять больных отказались. Хотя студентка, как я слышала потом, просила их принять её пост, за что и принесла выпивку. А пьянствовать на работе – они всегда готовы.
        - И это я услышала не от тебя, Реля. Это я застала утром бардак в отделении, и узнала, что они выпивали, а значит и к больным не подходили. И чтоб тебе сказать это на пятиминутке?
        - На следующий день я была выходная, и предпочла потратить свободное время на сына. Но теперь понимаете, Марья Ивановна, что я выручать больше никого не буду. Медсёстры мне свинью подстроили, не приняв моих больных, я волновалась три часа  за сына своего – это мне было хорошим уроком. Теперь никаких пьяниц, которые вдруг заболевают, подменять не буду. Тем более вы мне сегодня не дали отдохнуть, хотя я вас уже не раз просила не отрывать меня от сна, после ночной смены. Меня сын бы поднял, придя из школы, но я до этого ещё три-четыре часа могла отдыхать.
- Извини меня, но мне больше некому позвонить, потому что многие живут не в Москве.
- Всё, Марья Ивановна, до свидания. Прошу вас больше мне не звонить по поводу какой-то подмены. А если будете мне график переставлять, который заранее составлен, я как все уйду на одну смену. Хватит мне ишачить. Это же просто не продохнуть, как вы насели на меня. И лишние  посты принимать ночью не буду – платите вы всё равно за один.
- Реля, но у меня же бухгалтерия не пропустит, если я тебе буду больше платить, чем полторы ставки, как положено.
- Вот в том-то и загвоздка. Я теперь поняла, почему медсёстры могут работать на одну ставку. Я как-то увидела в ведомости, что получают они больше чем я. Значит вот тем, кто на одну ставку работает, вы можете платить за два поста, если они обслуживают их ночью или в выходные дни. А мне, если я, на полторы ставки ишачу как кляча, можно где-то и не доплатить, если я лишних больных на свою шею беру.
- Вот как ты, Реля, разобралась в моей бухгалтерии. Признаюсь, старым медсёстрам я доплачиваю. Мне жалко старушек, они скоро на пенсию пойдут.
- Да, на пенсию пойдут. Это же и пенсию платить больше будут. Значит, я на чью-то пенсию тяну лишних больных? Подозреваю, что у вас и «мёртвые души» есть.
- Как это «мёртвые души»? Я, знаешь ли, с семилеткой пришла в медицину – много не знаю, чего вы, молодёжь изучали в десятилетке.
- Это вовсе не по школе. «Мёртвые души», Марья Ивановна, это кто не работает в нашем отделении, а допустим, полставки получает. Возможно, с вами деньгами делится.
- Реля, не вздумай сказать это Елене Владимировне, она меня выгонит со старшинства, не дав до пенсии доработать. Или выгонит за мои проделки, сразу после получения пенсии. А у меня муж больной, ты сама знаешь. И дочь учится. Нам  на пенсию не прожить.
- «Муж скоро умрёт, лишив Марью Ивановну свой большой пенсии по инвалидности. Дочь сама зарабатывает уже – это мне многие говорили, возможно, в нашем же отделении, где-то числится как «мёртвая душа». Но деньги получает как живая. А пенсию Марья Ивановна, приписывая и себе какие-то деньги, не ею заработанные, будет получать хорошую», - подумала Реля, как бы видя всё вперёд.   
Подумала, вздохнула, но не сказала. Закончила их разговор такой выкладкой:
- Всё, Марья Ивановна, переводите меня на ставку. И тогда вы сможете мне оплачивать два ночных поста, как своим старым медсёстрам. Тем медсёстрам, которые чуть не загнали в гроб моего знакомого Сашу Фролова. А то кто-то у вас выпивает на работе, кто-то не следит за больными, а получают больше меня.
- Реля, ты меня убиваешь.
- Ничего, Марья Ивановна, выживете. Со следующего месяца, чтоб у меня в графике стояла ставка, а не полторы. Тогда, может быть, вы перестанете кататься как на лошадках, на тех медсёстрах, кто работает добросовестно, а их заработки приписывать другим людям. Не будет так, нам придётся поговорить втроём с Еленой Владимировной. И если она не поймёт бунтарку, как вы сейчас проворчали, придётся искать другую работу, где на мне не будут так кататься, как на Сивке Бурке, вещей Каурке, - Калерия рассердилась и повесила трубку.
Устав от разговора, шла досыпать, если заснёт теперь. Марья Яковлевна вышла из кухни:
 - Что ж ты, милая моя, работаешь так тяжело, и лишь через год высказала всё начальнице и то по телефону.
- Вы думаете, мы ей в глаза не говорим?
- Кто это мы?
- Дайте мне поспать – вы слышали, что я ещё не отдохнула, как следует. А потом я, может быть, изложу вам стихами все разговоры, которые происходят у нас, в больнице.
- Говорила мне твоя бывшая сотрудница, что ты стихи можешь сочинить в момент. Но мне, почему-то никогда их не декламировала.
- «Не читала я сплетнице, - вздохнула Реля. – Но когда мы с моей дорогой Валентиной – разведчицей и её мужем разбирали мои поэмы, не вы ли стояли возле дверей и подслушивали? Правда, не с вашим интеллектом понять, о чём мы говорили, И не всё можно понять у замочной скважины, но стихи немного Марья Яковлевна могла услышать».
- Дайте мне выспаться, - вздохнула она ещё раз, - и я не только о других буду вам читать стихи, но и о вас с дядей Васей напишу, как вы грызётесь каждый день.
- Ты же подсказала Ваське, что ко мне молодые любовники ходит. Вот муж меня и грызёт, что не хочет на бездельников работать.
- Вот это правильно. Хватит, что он вам пенсию зарабатывает.
- Уже заработал, - торжествующе сказала Марья Яковлевна, и тут же сбавила тон. - Но маленькую. Себе вот хочет заработать больше, потому что кроме работы на заводе, он взял мой участок и чистит его утром и по вечерам. Уже на себя «ишачит», как ты говоришь.
- Молодец ваш муж. При маленькой пенсии вам не захочется его травить, как вы раньше обещали. А при его большой пенсии вы станете с него пылинки сдувать и мечтать, чтоб прожил подольше.
- А может, я рано умру! – опять встала в позу соседка. – Скажи мне «ясновидящая», как тебя твой поляк нежно называл, сколько я проживу?
Реле бы послать толстую женщину куда подальше, но решила, раз уж её разбудили окончательно, то последнее слово будет за ней:
- Такие как вы, кто питается чужой кровью, живут долго. И кстати, дядя Вася, предвижу, тоже проживёт лет до восьмидесяти. А вы его на восемь лет старше.
- На восемь лет старше, а выгляжу моложе – так мне все говорят.
- Не верьте. Ваши подружки-сплетницы лгут. Например, Галина Ефимовна, с которой вы мне все кости перемывали, говорила, смеясь, что вы – коробок со спичками – надо понимать, квадратная, а дядя Вася спичка против вас. Каково сравнение?
- Иди, спи, а то и меня критиковать начнёшь, как свою начальницу. Я больше тебя будить не буду, когда ты отдыхаешь, даже если твой поляк позвонит тебе.
- Поляк может приехать из Варшавы в Москву, в командировку и позвонить. И как вы ему говорили раньше: - «Она моется в ванной», тем самым, разжигая у мужчины воображение. Так и сейчас говорите: - «Она отдыхает после тяжёлой ночной смены». Он поймёт и позвонит позже.
- А если я ему скажу, что у тебя другой мужчина завёлся?
- Скажите, пожалуйста. Я этого не боюсь – он мне не муж и даже любовником не был, как вы предполагали. Да и я в письме отписала, что у меня есть человек, с которым я также езжу по Золотому Кольцу Москвы.
- Да ещё спите вместе, чего с поляком ты себе не позволяла.
- Сейчас вы признали, что с поляком у нас была дружба, а что разносили по всем улицам и закоулкам в те годы? Что я встречаюсь с иностранцем.
- Кроме твоей сотрудницы и нашей соседки мы о поляке ни с кем не говорили.
- Ну да! Вы здесь в округе ни с кем не говорили, - молодая женщина насмешливо взмахнула руками, показывая окружность сплетен, разносимых соседкой. - А Галка в детском саду сидела, в рот воды набравши. Но только не выдерживала и шла сплетничать обо мне, хотя на самой Галине, а особенно её подруге – тоже Галине, да ещё одной гулящей, от мужа, бабёшке. Господи, даже мысль потеряла от гнева.  Так вот на всех трёх этих моих «заклятых» сплетницах креста негде было поставить, хотя и били их мужья и приходили к детскому саду ругались матом, - Калерия махнула рукой: - «С кем разговариваю?» - подумала в раскаянии и пошла в свою комнату.
- Ладно, Реля, иди, отдыхай. Я тоже пойду по магазинам. Отключить телефон?
- Не надо. А если из школы позвонят?
- А как ты узнаешь, что из школы Олежка позвонит?
- А мне сердце всегда подсказывает, кто звонит.
Так Реля научила Марью Ивановну не использовать её как Савраску из поэмы Некрасова: «Кому на Руси жить хорошо»: - «Ну, трогай, Саврасушка, трогай, натягивай крепче гужи». Не желала, разумеется, Реля быть тягловой кобылкой, а её взяли и запрягли. Пришлось фыркать и выпутываться из ярма. Она, действительно, взбунтовалась.
 И скоро в их отделение пришли две девочки-медсестры, окончившие училище, и заняли места «мёртвых душ». Ещё двух опытных сестриц им Бог послал. Любовь Савельевна оформилась на работу – женщина колоритная, интересная, с которой Калерия впоследствии подружилась.
Теперь сравнивая работу в больнице с работой в поликлинике, Калерия чувствовала, что во многом выиграла. Она могла ходить по улицам и показывать их своим товарищам по работе. Вдруг вспомнила о Пушкине то, что таила в душе многие годы. Сказки прадеда своего она детям рассказывала, а вот о самом поэте даже Юрию с Анной не могла говорить. И вдруг нашла людей, которые не только со вниманием слушают о Великом Поэте, но и требуют от Рели говорить ещё и ещё. Александра I – царя, которого Пушкин не только не любил, но и критиковал, заставили Релю рассмотреть как под лупой. Она открывала им Александра Первого, Реле открывали его. Вернее выуживали из глубин её памяти то, что она давно забыла. А вот о Долли – внучке Кутузова она хотела рассказать подробно, как вдруг её прервали, и будто забыли, что была в жизни Пушкина такая интересная женщина. Интересней чем сёстры Натальи Николаевны – жены Пушкина, о них спрашивали подробности, о которых Реля не хотела бы говорить. А о Долли слушать не желают.
Но молодая женщина ошибалась. Это в 60 школе, где был траур, по умершей девушке ей  дали отдохнуть.  Но едва они перешли в 124 школу, которая находилась возле их поликлиники, и куда они впервые отправились пешком, пересекая Большую Бронную. Только улицу перешли и остановились возле ворот школы, поджидая Тамару Александровну с мужем, как на Релю лавиной посыпались вопросы:
- Что-то ты нам не договорила ещё, - вдруг вспомнила Настасья, идя вслед за Релей.
- Конечно, - поддержала её Майя. – Ты нашла в окружении Пушкина какую-то интересную женщину, не похожую ни на Анну Керн, ни на жену Александра Сергеевича – Наталью.
- Кстати сказать, - подошла сбоку Зина, - начало рассказа о внучке Кутузова напомнило мне рассказ о Керн. Вот тут они сошлись характерами – обе тёрлись возле Александра Первого. Только Керн, по слухам, родила от него девочку – так думал и Пушкин. Не та ли это девочка, которая жила при царском дворе и умерла в десять лет? Не поэтому ли и Анна стала носиться по России, как женщина, потерявшая ориентир в жизни, ища себе развлечений?
- При этом вспомни ещё, - улыбнулась Майя, - что ездила Керн, ища приключений, будучи беременной. Вот интересно, Реля, ты говорила, что Дарья – так звали внучку Кутузова?
- После Италии её стали и в России звать Долли, - напомнила Калерия.
- А мне Дарья больше нравится. От слова «дар». Ещё ты намекала, что у внучки Кутузова был какой-то дар, за что её прозвали Сивиллой. А Сивилла, насколько я знаю, - ясновидящая или предсказательница. Почти как ты, Реля.
- Вот, опять меня сравнивают с внучкой Кутузова. Вспомните, она родилась от графа Тизенгаузена – первого мужа дочери Кутузова.
- Да, - вспомнила Зина, - он погиб как герой в сражении  1805 года. А Лев Толстой вставил его подвиг в «Войну и мир», отдав этот подвиг русскому графу Болконскому.
- Что, Реля, тебя опять донимают наши любопытные дамы? – подошла незаметно Тамара Александровна. – Давайте договоримся – сначала работа. А будет окно – милости просим к нам, если нас не распределят по разным комнатам и далеко друг от друга. Но ты Реля хотела что-то договорить? Говори здесь, потому что в этой школе нам могут не дать беседовать, как в прежних школах.
- Я займу минуту не больше. Тут, Тамара Александровна, меня опять сравнивают с внучкой Кутузова. Причём приписывают мне дар ясновидения, который был у Дарьи.
- Поддерживаю всех – у тебя этот дар есть. Я заметила, что ты рассказываешь гораздо больше, чем написано у Раевского или Юрия Тынянова, который описывает жизнь маленького Пушкина, вплоть до его лицейских годов. Я прочла эту книгу в воскресенье и нашла, что ты мне о Пушкинских юношеских годах рассказала намного больше, чем Тынянов. Вот будто ты жила в то время и видела юные годы нашего поэта своими глазами.
- Разве лишь во снах, - пошутила Калерия, открывая калитку, ведущую в небольшой двор школы. – Пошли, выдумщики мои. Потому что живи я в годы внучки Кутузова, или будь сама его внучкой, разве же я замечала бы только дворцы и палаты, ездила бы только по княжеским и королевским приёмам? Нет, я заглянула бы и в трущобы, где ютится самая униженная часть человечества, даже в прекрасной Италии. И возможно бы стала бороться, как декабристы. Но Долли не заметила бунта русских дворян, значит, к бедноте её мысли не были настроены. Зато, очень много говорили в её гостиной, когда она с послом мужем приехала в Петербург, о Польском восстании. Польша ей была близка, а декабристов она не заметила.
- Здравствуйте, - вышла им навстречу медсестра школы. – Вы на ходу историю изучаете? Вот бы наши ученики были так прилежны. Заходите.
- Здравствуйте, - смутилась Калерия, пропуская вперёд Тамару Александровну. – Мы изучаем историю в лицах. Говорим о том или ином историческом лице и как бы мы поступили, будучи на их месте.
- Это интересно. Войдёмте с вами вместе, чтоб я могла показать, где кто разместиться. Вот по этому коридору в конец его пойдём. – И когда все двинулись, опять обратилась к Калерии: - Мне медсестра из 20 школы шепнула, какие темы вы там проворачивали. Ей самой хотелось не отходить от вас и слушать, но работа заставляла её отлучаться раз за разом. Кстати, мне надо заказывать вам обеды? Они у нас, как и в 20 школе не дорогие, но очень вкусные.
- Конечно, заказывайте, - отозвался Владимир Иванович, - иногда приходится смотреть ваших детей долго – как же без обеда.
- Сейчас вас всех посажу на места и пойду, обрадую раздатчиков. У нас девочки молодые работают, они тоже хотят послушать, о чём вы говорите.
- Но мы не разговариваем с набитым ртом, - возразила Настасья. – А, насытившись, возвращаемся на места, потому что подростки то не хотят идти на осмотр, прячутся в туалете. А как только мы уходим, быстро прибегают – так было у нас в предыдущей школе.
- Ну, это 60 школа – там траур, можно простить, - возразила школьная медсестра. – Вот первый кабинет для глазного врача. Я вам таблицы все повесила – у нас, в школе они есть.
- Спасибо, - глазная врач с Зиной вошли в кабинет.
- Далее следует кабинет отоларинголога – проходите, пожалуйста.
- Спасибо. Как у вас всё хорошо, - врач с Майей отсеялись от группы.
- Вот хороший кабинет для невропатолога. Это вы, любитель покушать? Проходите.
- Спасибо. И закажите выпечку, если можно, для моей жены, - Владимир Иванович уединился в своём кабинете.
- Кто у нас жена? Это вы? – сразу обратилась к Тамаре Александровне.- Заботливый у вас муж, чуть завидно.
- Зависть нехорошее чувство, - ответила с достоинством та, стараясь не хромать.
- Вы не обижайтесь. Сказала без всякой задней мысли. Вот здесь расположится хирург, в этом большом зале. А на другой стороне зала терапевт. Всё правильно я сделала?
- Замечательно, - ответила Настасья. – Мы и в других школах рядом были. Хорошо, что тут много стульев. Парни или девушки – вы их группами запускайте к нам – раздевшись у меня, живо переходят к терапевту – не надо лишний раз раздеваться.
- Знаю. И в прошлые годы так устраивались. Правда, сегодня прохладно, так что если будут желающие одеться – вы их не отговаривайте, особенно девушек, будущих матерей.
- Не беспокойтесь, - отвечала Тамара Александровна. – Мы медики и давали клятву не навредить больному и здоровому.
- Спасибо, через десять минут пришлю к вам первую партию, а вы пока располагайтесь. В случае нужды, туалет у нас в другом конце этого коридора.
- Мужской или женский туалет?
- Для сотрудников. Не беспокойтесь – парней или девушек, курящих, вы там не встретите.


                Г л а в а  2.

В первое же «окно» все собрались как ранее в углу Тамара Александровны и Рели.
- Как вы тут? Не окоченели? У нас в комнатах, уже батареи топят.
- Зато парни тут скачут как футболисты, - засмеялась Настасья Ефремовна.
- А девушки?
- А девушки балет танцуют, - поддержала коллегу Тамара Александровна.
- Но знаете что, пошли в мой кабинет, вернее класс, - сказала отоларинголог. – Сядем за парты и поговорим. Реля, ты готова завести интересный разговор о своей любимой внучке Кутузова?
- Вы дождётесь, я её разлюблю, - пригрозила Калерия, идя за всеми. В кабинете лишь Тамара Александровна, со своей ногой, да пожилые врачи не смогли сесть за парты – уселись на стулья. Остальные с удовольствием сели за новые парты, очень удобные.
- Вспомним молодость, - засмеялась Зина. – Хотя, на собраниях в школе, я тоже сажусь за парту с удовольствием.
- А кто-нибудь на школьных собраниях сидит на полу? – пошутила Майя, пристраиваясь рядом с Релей: - Ты позволишь?  Я тебя не стесню?
- Вообще-то мест много. Сели бы по отдельности, - проворчала Настасья. – А Релю мы сейчас все будем спрашивать, а она отвечать, так пусть хоть сидит свободно.
- Калерия, я тебе мешаю?
- Сиди, пожалуйста. Будешь помогать мне, отбиваться от коллег, задающих нескромные вопросы.
- Вот! – подняла указательный палец правой руки Настасья. – Все эти дни я думала о внучке Кутузова. Реля говорила, что она рано вышла замуж за очень пожилого человека.
- И что из того? – возразила Майя. – Раньше и старились и умирали рано. А сейчас разве не выходят замуж за стариков, которые им могут обеспечить хорошее будущее?
- Калерия, а ты чего молчишь? Правда, что умирали рано?
- По тем временам да, - подтвердила Калерия. – Все знакомые нам дамы, о которых мы говорили, кроме Анны Керн, и старшей сестры Натальи Николаевны – Александры, умерли довольно рано. Это я к вопросу о раннем старении прежде.
- Ну да, старуха Керн, умерев, встретилась с памятником Пушкина через пятьдесят лет. А когда встречались молодыми, всё равно она была старше Пушкина. Так что где-то ей за 80 лет?
- Где-то около восьмидесяти пяти, - неуверенно сказала Реля. – Математик я плохой. Но в таком же возрасте упокоилась и Александра Николаевна, которая так активно вмешивалась в жизнь семьи Пушкиных, чем довела до дуэли поэта.
- А Наталья – жена Пушкина, в каком возрасте умерла? – вопрос заставил Калерию призадуматься.
- Кажется, лет пятидесяти двух, - выручила её Тамара Александровна, - от воспаления лёгких. Не было тогда пенициллина, да и уколы, кажется, не практиковали.   
- Но вернёмся к тому, что нас волнует больше ранних смертей, - проговорила Настасья. - Итак, шестнадцатилетняя внучка Кутузова вышла замуж за человека на двадцать семь лет её старше. Ты говорила, Реля, что она его любила. А детей скоро ли родила?
- Нет, у них не было детей четыре года. Первую и единственную девочку Дарья родила в двадцать лет.
- Так! Вот ты, девушка, и попалась мне!
- Что вас так взволновало, Настасья Ефремовна? – Калерия засмотрелась на причудливую причёску пожилой дамы: - «Интересно, сколько времени наша модница тратит, чтоб соорудить гнездо не известной птицы?»
Но Настасья не почувствовала о чём думает Реля. Она продолжала допрос:
- Займёмся воспоминаниями. В каком году Долли родилась? В 1804? Да?
- Кажется, да, - рассеянно отвечала Калерия, ожидая чего-то нехорошего.
- А в каком году ей было двадцать лет? В 1824 году. Правильно? А теперь вспомним, когда дочь Кутузова привезла дочек на поклон к Александру Первому? В 1823 году. Теперь считайте.
- Долли, кажется, родила в 1825 году, - подала голос Тамара Александровна.
- Вот спасибо, - Калерия благодарно улыбнулась помощи. – Точно. Раевский пишет, что родила Долли в 1825 году, значит, ей было уже двадцать один год.
- Ну, это вы мне не вертите. Мало ли что записал Раевский. Да и некоторые матери даты у своих детей записывают неправильно – крутят, вертят туда-сюда.
Калерия не знала, что сказать. Она вспомнила свою мать. Точно! Юлия Петровна с радостью убавляла себе года – так было даже в её паспорте. Но когда пришла пора получать пенсию, поехала на свою малую родину и живо восстановила свой возраст. Но матушка и Вере, а после войны сестра ещё носила имя Гера – так вот обоим – Гере и Вере возраст был убавлен. Как теперь будет получать пенсию любимица матери? Вера ещё хитрей матери – придумает.
К счастью мысли её прервала стайка школьников, заглянувшая в кабинет:
- Здесь, что ли, ведёт осмотр комиссия для Военкомата?
- А что? – спросила с юмором Тамара Александровна. – Вы, никак в армию захотели?
- Нет. Но нас погнали, сказали комиссию надо пройти.
- Расходимся. В следующее «окно» будем решать от кого родила девочку Долли.
- Не важно, Майя, от кого она родила, - подхватила Реля, - важно, что она у неё была.
Но, производя обмеры девичьих грудей, или грудей парней ставя их на весы, обговаривая с ними вес или недостаточный вдох-выдох, почему некоторые так сильно растут, а другие, наоборот, задерживаются в росте, она, всё же, в промежутках между обмерами, думала о Долли.
Могла Долли родить от Александра Первого, хотя их флирт представили платоническим? А потом уехала к мужу и он, с радостью, принял ребёнка от русского царя. Хотя мог и не знать, что он от такого человека. А год, который обозначил Раевский в своих исследованиях, мог быть ложным. Где-то он потом оговорился, что годы могли путаться. Или их, нарочно, путали, как мать Калерии путала годы себе и Вере. Однако в крёстных родителях дочери Долли были записаны Александр I и его жена Елизавета. Девочку и назвали Елизавета – Александра. Потом добавили ещё несколько имён, потому что католичке полагалось их несколько.
- «Самое интересное, - подумала Калерия, - что когда Александр Павлович отошёл от мирских дел, подстроив свою «смерть», то последующий император Николай I расправившись с декабристами, с удовольствием встречает посла Фикельмона с Долли в 1829 году. И жена его, императрица Александра Фёдоровна с радостью принимает внучку Кутузова, как родную: - «Долли – посольша!» - восклицает. Но как объяснить нежную дружбу императрицы к, казалось бы, совсем не русской женщине. Впрочем, как раз среди императриц русских женщин и не было. А Долли, не смотря на тёплый приём двора и прочей знати, всегда чувствовала себя плохо в Петербурге – у неё были сильные головные боли, и она мечтала уехать навсегда в солнечную Италию».
Калерия предчувствовала не зря. В следующий небольшой перерыв между осмотрами, с такими вопросами к ней и обратились. Причём как вывернули коллеги свои вопросы:
- Сивилла ты наша, вот я три дня назад выпросила книгу Раевского у моей соседки, - хитро обратилась к Реле Настасья, которая находилась всех ближе к ним и пользовалась каждой свободной минутой, что-то выведать у Рели. – Но как кто-то сказал – не помню кто – читать его очень тяжко. Он больше пишет о своих поездках и своих изысканиях. И в них можно запутаться и не найти того зерна, которое ты, я предполагаю, находишь сразу.
- Конечно, если я Сивилла, как вы назвали меня, то я многое замечаю на уровне интуиции, -  пошутила Калерия. На самом деле она, ещё в юности, прочла много книг о людях, которые сейчас всплывали в её памяти. А книга Раевского была лишь большой помощью.
- Тогда скажи нам с Тамарой Александровной, пока не набежали другие, как встретила будущая семья императора Николая посла Фикельмона с его прекрасной женой, которая не говорила на русском языке. Я читала, что Николай Первый и его жена ехали на лошадях, когда встретились с Долли. И царь снял шляпу и показал Долли свою красивую голову, при этом говоря: - «Разрешите вам показать свою внешность». Это не светской поклон, придворной даме, к которой бы тут же приревновала его жена, а почти иностранке. Но он будто не знал, что это внучка Кутузова, которого при дворе, кстати сказать, не очень любили, а родная им женщина, обласканная его братом Александром.
Калерия растерялась: - Боюсь, что если сейчас мне придётся начинать рассказ о Долли, то другие из нашего маленького, но дружного коллектива обидятся и придётся мне повторять то, что скажу сейчас. Или вас заставлю Настасья Ефремовна.
- А, - сказала Майя, которая шла с небольшой группой женщин-врачей, - вы тут, как я и подозревала, начинаете беседовать о внучке Кутузова без нас.
- Наоборот, - возразила Калерия, - ждём, пока вы все соберётесь. А вот и Владимир Иванович. Осталась Зина.
- Зина помчалась, сама догадайся куда. И хотя приказала без неё не начинать, всё же, будь добра, Калерия, говори о внучке Кутузова. Иначе мы никогда не уйдём от этой темы. Вот, начала говорить как школьники.
- А что, разговор о внучке Кутузова тебе уже надоел? – поинтересовался Владимир Иванович. – Замечательная, русская женщина.
- Какая русская? – возразила его жена. – Ты, будто не слышал, Володя, что была она иностранкой, приехав в холодный Петербург. На русском языке не говорила, не писала.
- Да что ты! А как же она переписывалась с русским царём, покойным Александром? О! Вспомнил. Русские цари, начиная с Екатерины II, а, пожалуй, и с Анны Ионовны на русском языке говорили плохо, а ещё хуже писали.
- Но старались говорить всё же на русском языке, потому что правили Россией, где не все из придворных знали французский или немецкий языки, - сказала подоспевшая Зина. – А вот внучка Кутузова до того любила иностранные языки, что неудивительно – ведь всю сознательную юность она провела в Европе. И посещая лишь Высший свет в Европейских столицах, обязана была говорить на тех языках, где они применялись. Русский язык забыла, потому что ей не с кем было говорить на родном языке.
- А как же Елизавета Михайловна – их матушка – неужели не разговаривала с дочерьми на родном языке? – возразила отоларинголог.
- А время у неё было? – отвечала Майя. – Она, из прежних наших раскопок, благодаря Реле, отдав дочерей Ревельской бабушке, сама искала себе жениха, пока не нашла Хитрово. И то не сразу забрала дочерей к себе, а лишь когда они поехали в Италию. А там девочки с немецкого, а может ещё эстонского языка перешли легко на итальянский и французский.
- Откуда знаешь, что внучки Кутузова говорили на эстонском языке? – удивился Владимир Иванович, поглядывая хитро на жену.
Да, Господи! – улыбнулась та. – Я не раз тебе говорила, Вова, город Ревель – теперь Таллинн – эстонская столица. Правда, когда там жила Долли, то в письмах к деду Кутузову, называла его маленьким городом. Таллинн и сейчас небольшой, уютный город – вспомни, мы были там. Реля, а ты, почему улыбаешься? Почему не рассказываешь нам о Долли? Все собрались.
- Я с удовольствием слушаю, что говорите вы. Особенно про Таллинн. Я там не бывала, Тамара Александровна, так что за вами рассказ о нём, но, наверное, когда мы окончим осматривать учеников и вернёмся в свой кабинет. Будем оформлять истории болезней подростков – там сейчас собралась большая стопка и разговаривать.
- Правильно, - поддержала Калерию хирург. – А сейчас продолжай рассказ о Долли. А то мы ходим вокруг и около, а никак не закончим рассказ об этой удивительной женщине, которая, подозреваю, встретилась в России не только с царской семьёй, но и с Пушкиным. И эта встреча могла её привести к изучению русского языка, на котором писал наш гений.
- Она встретилась с Пушкиным, но говорила с ним, подозреваю, на французском языке, хотя от матери – Елизаветы Михайловны – Долли прекрасно знала о великом поэте. Сама дочь Кутузова Пушкина обожала и даже любила, хотя была намного старше его. Она его так допекала письмами – писала на русском языке, но с ошибками, что Пушкин начал буквально прятаться от любвеобильной дамы.
- Сначала вопрос, - сказала Зина. – Поясни нам, Реля, когда Долли с мужем посланником и матерью и сестрой вернулась в Петербург, где прожила несколько лет, как я тоже вычитала у Раевского.
- Стыдно спрашивать, если читала Раевского, - строго сказала Настасья.
На её замечание Тамара Александровна переглянулись с Релей и улыбнулись. Несколько минут назад Настасья говорила, что Раевский и ей не даётся.
- Вы много хотите, Настасья Филипповна, - обиделась Зина. – Чтоб я с первого раза всё так поняла, как Реля – это надо не только Раевского читать и всё сопоставлять.
- А почему ты меня назвала Филипповной? Это, по-моему, у Достоевского есть такая дама? Реля, расскажешь нам когда-нибудь о Настасье Филипповне, не менее интересной, чем Долли.
- Во-первых, Долли, не выдуманный персонаж, а Достоевский своих дам придумывал.
- А может, кого-то и из жизни брал?
- Может быть, брал из жизни, - согласилась Калерия. – Но я не люблю у Достоевского ни женские, ни мужские образы.
- Если бы ты знала, как его за границей любят, - сказал Владимир Иванович.
- За границей пусть любят, а я не выношу его скучнейших книг, - стояла на своём мнении, Калерия. – Хотя, конечно, Настасья Филипповна у него сжигает деньги в печи. Вроде поступок, но у меня он не вызвал восхищения. Вот если бы эти деньги она заработала сама и отдала их в детский дом или нищим хотя бы. И Груша в «Братьях Карамазовых» тоже отличается какими-то выходками. Но не люблю я женщин, которые теряют детей, а потом мстят мужчинам за свою бездетность и за то, что те их считают вещью.
- За ребёнка надо держаться всей женской душой, - печально сказал Владимир Иванович, видимо вспомнив, как его любимая женщина расправилась с собой и дитём.
- Да, - продолжала протестовать Калерия, - по этой же причине не люблю Анну Каренину. Бросила ради любви детей и улеглась под поезд, на горе бедному машинисту. Ладно, оставим этих дам, которых я презираю, почти как сатанинских персонажей Булгакова, в том числе и Мастера и Маргариту, попавших не по своей воле на бал сатаны.
- Ну, Маргарита, допустим, мечтала летать нагишом, и ей дано было это Воландом, потому и на бал она попала не случайно, - возразила Настасья.
- Да у вас тут литературный диспут, - сказала, подкравшаяся к ним школьная медсестра и некоторое время слушавшая их. – Очень интересный разговор, должна сказать. Вам  бы, - обратилась к Реле, - не медсестрой работать, а учителем литературы.
- Уже ей предлагали в 20 школе, - улыбнулась Тамара Александровна. – Учителем истории, и географии заодно. А вы пришли сказать, что школьников мы посмотрели сегодня довольно?
- Нет, школьники ещё к вам придут. А я вас приглашаю в столовую, где вас накормят. Вы заказывали восемь обедов?
- Да, сколько человек, столько и обедов. А что? У вас не хватает?
- Наоборот, сегодня оказались лишние. Так что, кто у вас любит покушать, может просить добавки.
- Но откуда лишняя еда? – спросила отоларинголог, которая как заметила Реля, любила поесть, поднимаясь, чтоб идти за медсестрой в столовую. Поднялись и остальные.
- Как откуда? – Отвечала медсестра на ходу. - У нас же дети артистов учатся, а дом их рядом. Из вашей поликлиники хорошо дом можно разглядеть. Некоторым юношам надоедают школьные обеды, так они на большой перемене, выскочили домой и покушали, что там приготовили. Ещё и с собой в школу пирожков всяких приносят.
- Что-то я не заметила детей артистов? – сказала хирург, стараясь не отставать от Рели и Тамары Александровны, которые шли почти последними.
- Были они у вас, но носят другие фамилии, чтоб к ним не приставали. Но сейчас, после обеда, придут два парня, которые носят фамилии отцов.
- Кто же это?
- Сын Никулина – известен вам такой актёр?
- Это, который в цирке выступает? - быстро сказала Майя. – Забавный такой клоун.
- Ещё он играл в «Самогонщиках», - сказала Калерия, - колоритный такой актёр.
- Да. Если бы ему не подыграли Вицин и Смирнов – тоже из этой плеяды алкоголиков.
- Зато следующий фильм «Пёс Барбос и необычный кросс» веселили публику до умопомрачения, - сказала школьная медсестра, но не вздумайте юноше напоминать о пьяных проделках его отца. Спросите лучше о «Кавказкой пленнице» - вот этим он гордится.
- Да, в «Кавказкой пленнице» опять же тройка комиков играла, но уже Смирнова заменил Моргунов, - сказала Майя. – Но там ещё интересный персонаж играл – Демьяненко. Кто вспомнит, в какой картине ещё этот артист снимался?
- Александр Демьяненко и везде в комедиях он Шурика играет. В «Самогонщиках» он тоже снимался – гонял этих пьяниц. А в другой комедии, где Смирнова ему пригнали на стройку, чтоб исправить пьяницу, не помню, как называется.
- А другая комедия, Володя, называется «Напарник», - сказала Тамара Александровна. - И ты помнишь, наверное, как Шурик проучил Смирнова плёткой – «Надо, Федя, надо!» И что интересно, все эти смешные комедии снял знаменитый кинорежиссёр Чухрай.
- Вот  же талантливый дядька – все наши недостатки высмеивает. И это ему сходит с рук.
- Это до поры до времени, - сказала школьная медсестра. – Пока Хрущёв дал волю талантам. А вот уберут его – или уже убрали, как я слышала, даст ли Брежнев так развивать кино?
- Ну, допустим, Хрущёв и выставку импрессионистов под трактор пустил, - заметила Зина.
- Выставка стоила того, - сказала Настасья строго. – Но вот выпустит ли на волю Брежнев новый фильм Чухрая «Иван Васильевич меняет профессию»? Это от нелюбимого тобой Булгакова, Реля, но фильм, как я слышала, очень замечательный. Там вроде такая фабула – из нашего мира в век Ивана Грозного попадает скромный наш завхоз по имени Иван Васильевич. А Грозного Ивана Васильевича запускают в наш век, где он видит телефон, проигрыватели всякие.
- Вот, наверное, удивляется, - скромно сказала Майя.
- Ещё и как! Но представляете, как скромному завхозу играть грозного царя в веке, где нет ни телефонов, ни милиции, а лишь опричники. Но мы что-то увлеклись Никулиным. Кто второй юноша, который не скроет от нас своей фамилии? – Опомнилась Настасья.   
- А второго юношу вы меньше знаете. Его отец только недавно снялся в главной роли в фильме «Два капитана». Может, вы и читали книгу, но фильм вряд ли смотрели.
- Вы плохо нас знаете, - отозвалась Калерия. – Я с сыном ходила смотреть этот фильм в Доме Кино. Сын меня провёл туда, через какого-то своего одноклассника. Так что, кто играл там главную роль, я запомнила – Александр Михайлов. К сожалению, Санька Григорьев маленького роста по книге. А в фильме, наоборот, сделали его, чуть ли не выше всех.
- На самом деле Михайлов, который играет вашего Саньку Григорьева роста среднего. Как его сделала в фильме высоким – это уж их штучки-дрючки. Но сын его, наоборот, высокий красавец – куда только тянется? Но как я знаю, лётчики и должны быть небольшого роста – иначе в кабине самолёта им будет неудобно.
- Да, самолёт, который показывали в фильме, - вспомнила Реля, - явно не для высоких лётчиков. Но сын мне разъяснил, что сейчас летают уже такие самолёты, где и высокому лётчику будет несложно находиться.
- Какой у вас сын умный. Такие самолёты, действительно уже есть – на дальние расстояния летают.
- Почему? – возразила Калерия. – Когда мы летели из Киева с четырёхмесячным моим сыном на Ту–104, то это уже не маленький самолёт, хоть и летает на небольшие расстояния. Всего полтора часа лёту и мы в Москве.
- Вот, наверное, намучились с маленьким ребёнком на руках?
- К счастью была колыбелька, куда и положили моего малыша – он всю дорогу проспал. А намучились мы с его папкой как раз в предыдущем полёте, когда летели на маленьком самолёте из Херсона в Киев. Зато, когда я немного отошла, в маленьком самолёте, увидела голубые ленты рек и речушек, квадратные и треугольные поля, дороги с мчащимися машинами.
- Повезло вам, - сказала медсестра, открывая дверь в столовую. – Ну, вот мы и пришли.
Когда расселись за столы и им подали обед, Тамара Александровна сказала Калерии:
- Если мы сегодня закончим да трёх или четырёх часов, то можем зайти в поликлинику – кабинет наш будет свободен – и поработать там пару часов над картами, которыми как ты отметила, нас засыпала Филатовская поликлиника.
- Согласна, - сказала Калерия. – Конечно, надо нам немного их расформировывать, по крайней мере, когда кабинет вечерами свободен. Я, признаться, заходила иногда по вечерам, в нашу смену, выгоняла оттуда любвеобильных дамочек и мужчин, которые устраивали там свидания, проветривалась и по чуть-чуть отрабатывала карты. Иначе бы мы захлебнулись в них.
- Только, чур! – погрозила им пальцем от другого стола глазной врач. – Не говорите о внучке Кутузова. Тут все заинтересованы прослушать рассказы Рели до конца о ней.
- Честное пионерское! – отозвался Владимир Иванович, и честь отдал, как положено стоя. – Мы не будем говорить о Долли. У нас найдутся другие темы для разговоров.
- А вы тоже пойдёте в подростковый кабинет оформлять карты из Филатовской больницы? – спросила Зина, зная уже, что Владимир Иванович ходит за женой, как ниточка за иголочкой.
- Пойду помогать своей жене и Реле, чтоб они, действительно не утонули в картах подростков, которые им привозят из Филатовской больницы.
- Вот это любовь к жене! – поразилась Зина, начиная кушать.
- Это он в тебя влюбился, - шепнула Тамара Александровна Реле, страдая глазами.
Калерия глазами дала понять, чтоб не беспокоилась – она-то в её мужа не влюблена, значит, сумеет его тихо оттолкнуть от себя, как у неё получалось не раз с другими мужчинами. 

   
 
                Г л а в а  3.

С трудом удалось довести до конца эпопею с внучкой Кутузова лишь на второй день, когда они заканчивали осмотр в 124 школе. Подростков в этой школе оказалось совсем мало, два десятых класса и столько же девятых. Правда, классы были большие по тридцать с лишним человек. Но шли подростки на осмотр как-то неровно – то густо, то пусто и «Окна», когда медики могли поговорить, выпадали.
Калерии нравилось, что в комиссии не находилось человека, кто приставал бы к подросткам – начиная с 20 школы – выпытывая, а не такой-то ли актёр их папа, или не такая ли актриса мама? Попадались фамилии знаменитые даже Кремлёвских деятелей – никто не обращал внимания – дети как дети, только одеты немного шикарней других в импортные одежды и то одежды были под формой. А форма шилась или была из «Детского Мира» почти не отличалась друг от друга. Ну, вели себя эти потомки Кремлёвских деятелей немного раскованней, чем дети простых людей – так можно было, и осадить их.
Школьная медсестра ещё в 20 школе шепнула Реле, что правильно она сделала, отвлекая своих коллег от блатных детей рассказами о современниках Пушкина.
- Если бы ваши любопытные врачи стали расспрашивать их, как в прошлые годы, видимо от скуки было это, то иногда подростки резко отказываются от своих родителей-актёров, начиная высмеивать их. А самое интересное, высмеивают потом и любопытных медиков.
- Потому что родители – актёры – я имею в виду, мало занимаются своими детьми, откупаясь от них привезёными из-за границы модными вещами? – догадалась Калерия.
- Откуда вы эту кухню знаете?
- Встречалась с такими детьми в детском саду, и даже работая в Филатовской больнице.
- Вы наблюдательная женщина. И как я поняла, уводите любопытных людей от ненужных вопросов, увлекая их в мир Пушкина и его друзей. Что интересней намного, если бы ваши медики приставали с ненужными вопросами к школьникам. Они и так эти дети артистов, футболистов обижены судьбой - родители мало интересуются ими, откупаясь подарками. И когда их расспрашивают о родителях, иные просто грубят.
Знала бы эта школьная медсестра, что сначала целью Рели было отвести внимание медиков от Тамары Александровны, заставить всех смотреть на неё как на обычного человека, а потом все так увлеклись жизнью Пушкина и его знакомых, что забыли мучить школьников вопросами, от которых иные «сжимались, закрываясь в своих раковинах». Школьная медсестра хорошо объяснила Калерии, что личные вопросы в этих необычных школах неуместны.
И Реля так усердно уводила комиссию от ненужных вопросов, что они иногда забывали, что смотрят не совсем обычных отроков и девушек. Но в 124 школе медсестра, наоборот, взяла и напомнила. Реля опасалась, что после обеда все примутся вылавливать юношей и девушек с фамилиями артистов, но Максим Никулин прошёл лишь с небольшой задержкой у невропатолога и хирурга – оказалось, что мальчика в семилетнем возрасте папа, желая сделать его цирковым артистом, поставил на канат и сказал: - «Иди». Мальчик пошёл и упал. Случился разрыв почки. Теперь Максим никогда не будет цирковым артистом. Калерия, когда до них дошёл Максим, пыталась мысленно узнать, включив своё ясновидение, кем же станет в жизни этот юноша. Её ясновидение выдавало ей уже зрелого мужчину в цирке, только не артистом, а управляющим. Но сначала Максим сказал ей, что поступит на журналистский факультет.
- Что ж, будем читать твои репортажи, - отозвалась мягко Калерия.
И спустя много лет, она читала или видела по телевидению репортажи Максима.
Но и  её прогноз в дальнейшем оказался пророческим – Максим, после смерти отца, уже известным не только по цирку, но и забавными ролями в кино, стал директором цирка на Цветном бульваре. Продолжил дело отца – не дал цирку погибнуть даже в тяжёлые годы перестройки. Это всё будет в дальнейшем, а пока перед Релей стоял, и разговаривал с ней добрый юноша, совсем не заносчивый, напротив разговорчивый.
Максим, а затем и Саша Михайлов на некоторое время отвлекли всю комиссию. Потом Тамара Александровна и Реля ушли оформлять истории болезней в поликлинику. Владимира Ивановича жена отослала домой, чтоб не мешал им работать, а готовил ужин.
Но на следующий день уже никто не отвлекал комиссию от дел и желанию услышать продолжения жизни внучки Кутузова на её законной родине – в России.
Однако в Петербурге Долли тяжело переносила зимы – у неё сильно болела голова. Наверное, поэтому – Реле хотелось, хоть этим оправдать Долли – она не занималась своей дочерью. Доверила её воспитание гувернанткам.
- Плохая мать была твоя Долли, как и Анна Каренина, - прервала Релю Майя. – Светской жизнью она занималась вполне успешно. Ездила с царицей по балам-маскарадам, и никакой головной боли.
- Так вы, милые мои, - немного рассердилась Калерия, - лучше меня всё знаете, потому что все сразу нашли книгу Раевского и читаете. А я эту книгу читала год или два назад и много забыла. Давайте вы мне рассказывайте о внучке Кутузова.
- А чего рассказывать? – встрепенулась Настасья. – Твоя Долли мало занималась как приёмной дочерью, уезжая из Италии, оставила девочку Магдалину, которая, по словам Долли: - «Была первым ребёнком, которого я любила, потому что Елизавета ещё не родилась». Так вот она оставила приёмную дочь в монастыре. Правда потом эта Магдалина вышла замуж, за торговца, но прожила недолго.
- Видите, чего вы вычитали, а я про несчастную судьбу приёмной дочери почти не помню.
- Тогда и я напомню тебе, что Фикельмон – муж Долли, будучи посланником, в разных государствах Европы очень стремился стать посланником и в России. – Сказала Зина. И дополнила: - Кстати сказать, любил он Россию, был хорошим другом и даже книгу о ней написал.
- Вот видите, - пожаловалась Реля, - а я в погоне лишь за судьбой Долли не очень обращала внимание на её мужа.
Тут надо сказать, она лукавила: о муже Долли она читала очень внимательно. Но её слова подстегнули Зину: - Напрасно не обращала. Это был такой человек, что Долли, наверное, ни разу не пожалела, что вышла за него замуж. Как он заботился о ней и её матери – Елизавете Михайловне. Заболела жена, заболела тёща, Фикельмон берёт отпуск, хотя его начальство на это косо смотрят.  И везёт своих  дорогих женщин, лечиться на воды в Баден-Баден. Подлечив их и себя, вероятно, он везёт их дальше в Италию.
- В каком году это было? – заинтересовалась Настасья.
- В 1838 году. А в следующем году Фикельмону дают отставку, что даёт возможность Долли не возвращаться на родину, где ей плохо становится со здоровьем.
- Хорошо прочитала и запомнила, Зина, - похвалила Реля. – Нездоровье Долли даже не даёт ей проститься с матерью, которая умерла в 1839 году в пятьдесят шесть лет, вернувшись в Россию. Долли узнала об этом, лечась уже на французском курорте. Таким образом, длительная болезнь жены и смерть тёщи, выбивают посла с дипломатической работы. И, по-видимому, Фикельмону уже не восстановиться, в связи с его возрастом и болезнью молодой жены.
- А во сколько лет скончалась Долли, если её матушка умерла так рано? – спросила отоларинголог, которой самой было уже далеко, за шестьдесят пять лет. Дама приближалась к рубежу семидесяти. Но была подвижна и выглядела отлично, по мнению Рели.
- Ой, как быстро вы хотите похоронить внучку Кутузова. Но я вам не рассказала ещё самого главного – как она встретилась с Пушкиным.
- Про Пушкина потом. Ему мы простим любую шалость, потому что он рано умер. Но когда умер прекрасный муж Долли – это интересней. И когда скончалась она? – не унималась Зина.
- Хорошо. Если я не ошибаюсь, муж Долли прожил долго.
- Слава Богу, - Настасья даже перекрестилась: - Такие люди должны долго жить, потому что их доброта даёт жить другим.
- Он дожил, - продолжала Калерия, - до восьмидесяти лет. Скончался он в 1857 году. Дарья Фёдоровна, рано начавшая болеть, ненадолго пережила мужа. Она умерла в Вене, тоже в апреле, как и муж в 1863 году, 59 лет от роду.
- Но всё же прожила дольше, чем её мать.
- Да, но самое интересное, что в том же году умирает и Наталья Николаевна Пушкина.
- Ничего себе – обе в шестнадцать лет вышли замуж и в один год умерли. Значит, они были одногодки?
- Ну что вы! Наталья Николаевна вышла замуж в 1831 году. А Долли, я вам рассказывала, нашла свою судьбу  в 1821 году.
- Значит у них разница в десять лет?
- Наталья Николаевна скончалась в 51 год. Значит разница у них в восемь лет. А теперь посмотрим, как старше Натальи, и более опытная внучка Кутузова встретила свадьбу Пушкина и что она писала в своём дневнике потом о «прекрасной жене» Пушкина. «Прекрасной» - поэт сам так звал свою супругу.
Все помолчали, осознавая вероятно, как подумала Реля, что сделала «прекрасная», чтобы сократить жизнь великого поэта.
- Да, Дарья Фёдоровна вела дневник, - вывела всех из задумчивости Настасья. – Хоть и мало нашёл Раевский её записей, но что-то есть. Мне не понравилось, как она пишет о Наталье – жене Пушкина. Что и пустая Наташа женщина, падкая до поклонников и балов. Мне кажется, было совсем не так.
- Конечно, - подтвердила Калерия. – За шесть лет брака с Пушкиным, она родила четверых детей. Какие уж тут балы? Хотя, когда к ней перебрались жить старшие сёстры, то Наталья вывозила их в свет, даже беременная, за что на неё Пушкин сердился.
- А уж его ли это были дети – другой вопрос, - произнёс Владимир Иванович.
Калерия улыбнулась: - Первая дочь, которую назвали Александрой, точно его. Пушкин писал своему другу, что жена родила его маленькую копию.
- О последующих детях поэт так не восхищался. Считал, что они от Николая Первого. Растил их, скрипя зубами. А после его смерти Николай Первый списал все долги Пушкина, а вдове назначил приличную пенсию, - сказала отоларинголог. – Это ли не знак, что был причастен к их появлению на свет?
- «Неужели и я в старости стану говорить так зло о людях, далёких от  нас? – подумала Реля. – Наталья Николаевна, из-за своих ошибок, столько страдала, что не каждая женщина так может. Наши, совремённые вдовы не успеют похоронить, как тут же ищут себе новых мужей, даже если от покойных терпели большие обиды. Прямо не терпится им посадить себе на шею очередного пьяницу и драчуна. И как тут не вспомнить свою родную сестрицу Валю, которой я в далёкие голодные годы не дала умереть. Так теперь она почти каждый день ходит под страхом смерти от мужа - бездельника, с ангельским лицом. И много терпит обид от своего ангела».
И пока она так думала, Владимир Иванович что-то нашёптывал своей жене. Очевидно, подтверждал слова старой дамы, потому что Тамара Александровна произнесла:
- О, чего ты знаешь, Владимир, а мне хоть бы на ушко шепнул о такой обиде Пушкина.
- Что было, то было. Принял же Фикельмон дочь от Александра Первого. Цари раздавали своих детей направо и налево. И самое интересное, что дети эти потом не бедствовали и хорошо служили – это мужчины. А девушки прекрасно выходили замуж – с богатым приданным, не так как Наталья Николаевна – бесприданницей была. Тоже можно сказать и о внучке Кутузова.
- Нет бы, дома мне всё это рассказать, а он на люди вынес, - пожаловалась Тамара Александровна, моргая виновато глазами. – А что как кто-то пойдёт и доложит где-нибудь, что ты опошляешь память Пушкина. Да Пушкина – ладно. Он – бронзовый памятник – с кого Реля начала нам рассказывать – тебе простит. Но ты же и на царей тень наводишь.
- Да ладно, Тамара Александровна, всё ваш муж правильно говорит. – Вмешалась Настасья. - И дело прошлое – кому сейчас разбираться в этом? Лучше нам Реля пускай скажет, как же взрослая уже Долли, встретила Наталью – молодую жену Пушкина? Тут уже говорилось о дневнике Долли, но я думаю, этого мало.
Калерия поспешила сказать, чтоб не увели разговор от этой темы:
- Как вы все догадываетесь или уже прочли у Раевского, не очень приветливо. Сначала Долли, когда семья Пушкиных приехала в Петербург, возила Наталью по балам. Но так как молодая жена Пушкина быстро забеременела и отпала от «благодетельницы», то «Флорентийская Сивилла», - помните, Долли когда-то так называли, вдруг заметила, что Наталья не подходит великому поэту.
- А она хоть читала Пушкина в оригинале?
- Конечно, нет. Но она чувствовала, и люди ей говорили, насколько он блистательный поэт. Впрочем, Пушкин очаровывал людей и в разговорах. Долли за это очарование прозвала Пушкина – «Смесь льва с обезьяной».
- Ого, как она распустилась в России. За границей, наверное, таких прозвищ никому не давала. Александра своего любимого царя обзывала каким-то зверем? – обиделась Майя.
- Про царя не знаю, а вот у Пушкина её довольно меткое замечание вызвало любопытство.
- Ну, конечно, - это опять злился единственный среди них мужчина. – Кёрн переспала с Александром Первым – и вызвала страсть у Пушкина. Хоть он и не любил царя и всячески его хаял, но интересно же знать, каких женщин любил царь? А теперь Долли, которая, как пишет Раевский, всего лишь флиртовала с Александром, но потом появился ребёнок и опять у него любопытство – кто сильней в постели – царь или он?
- Володя, ты прямо заврался.
- А чего заврался, Тамара Александровна? – Возразила Зина. – Если я вчера читала, что лазил Пушкин в дом посла Фикельмона. Провёл там ночь, а потом Долли выводила его, трясясь от страха. Совсем как в  поэме «Пиковая дама» Лиза выводит Германа. Вот вам и любящая жена!
- Ого, куда Раевский забрался – в постель Долли, - удивилась Майя.
- Да, Пушкин потом описал в подробностях особняк австрийского посла в «Пиковой даме», - торопилась сказать Зина, боясь, что её перебьют.
- Когда это случилось? – заинтересовалась хирург и сама ответила. - Разумеется, когда Наталья была беременной. И после этого маленького «подвига» «милая посольша» стала осыпать жену Пушкина нелестными характеристиками. Ух, Реля, какой муравейник мы разворошили. Не удивляюсь, что после этого были у Пушкиных в доме скандалы. Да ещё сестрицы постарались Натальи Николаевны.
- Всё, люди, - возвестила Калерия, услышав шум приближающейся стайки школьников. – Я хотела вам рассказать о Долли больше хорошего, а вы перевели всё на встречи её с царём и Пушкиным. Вам были интересны даты свадеб, смертей – и всё это меня сбило с другого рассказа. Теперь забудем о Пушкине, Наталье Николаевне, её сестрицах и Долли, внучке Кутузова. Я буду рассказывать вам в следующий раз наизусть поэмы Некрасова о декабристках. Вот уж женщины, к которым не придерёшься, и они прекрасны.
- В твоём изложении, наверное, будут прекрасными, - вздохнула Настасья. – А я бы поговорила ещё о Пушкине и его женщинах.
- Эта тема закрыта, - твёрдо сказала Калерия. – Да и школ нам осталось совсем мало смотреть. Едва ли я вам успею о двух декабристках почитать поэмы Некрасова. А сейчас расходимся по своим местам – пришли юноши, жаждущие узнать о своём здоровье.
   

                Г л а в а  4.

Калерия, в самом деле, сильно рассердилась на своих коллег, которые не дали ей рассказать о Долли  так, как планировала она. Реля хотела представить внучку Кутузова более содержательной и необычной, по тому времени, женщиной, как «медицинские светила», с которыми она работала уже больше месяца, всё свели к постели. Сначала лёгкий флирт с Александром Первым, по их мнению, привёл к ребёнку, которого Дарья Фёдоровна родила якобы от императора. И как Реля не доказывала, что этого не может быть, твёрдо стояли на своём. Им легче было приписать стареющему, и уходящему из жизни на покой царю ещё одного ребёнка, рождённого не женой, а понравившейся ему дамой, чем признать, что Долли родила девочку от мужа. Ещё коллегам очень понравилось то, что Александр Первый не умер – вместо него похоронили солдата, похожего лицом и сложением на царя. А человек, привыкший к роскоши и повиновению, стал нищим и шёл с каторжанами в Сибирь. И там, в далёкой от столицы стороне, нашёл монастырь и жил там до восьмидесяти лет. К старцу шли со своим горестями отовсюду люди, приезжали, тайком, и из царской семьи – так писал Лев Толстой в «Записках старца». Это привело в восторг некоторых женщин из их маленького коллектива:
- Вот, и Александр изведал, что такое; розги, голод  и брань, со стороны сопровождающих каторжан. Вот он увидел нищету народа. Если бы он вернулся на трон, сделал бы что-нибудь для несчастных?
- Для народа кое-что делал Александр Второй, - отвечала Реля, - так на него покушались восемь раз, пока окончательно не убили.
- Да, но всё же Александр II дал волю народу, которой тот, с непривычки не пользовался.
Об обоих Александрах – царях  могли говорить с удовольствием. А Долли – внучка Кутузова – иностранка до мозга костей, приехавшая в Россию с мужем-послом не пользовалась успехом у совремённых дам. Чего нельзя сказать о поколении Долли. Так и не успела Калерия рассказать, что женщина была образованная – не по русскому обычаю – много читала и много знала, была интересной стареющему Вяземскому. Два года вела с ним переписку, которую хорошо отразил Раевский. Дружили домами, правда, странно. До тех пор пока Вяземский жил в Петербурге одиноко, Долли охотно приглашала его на свои обеды-ужины. Но когда приехала жена Вяземского с детьми, которых у него было много, свиданий поубавилось. Приглашать одного поэта, чтоб можно было поговорить о погоде, о литературе и светских разговорах, было неудобно. А рядом с женой разве поговоришь по душам? К тому же и у Долли были моменты, когда она приглашала Вяземского – когда он жил одиноко – но вдруг у мужа-посла намечалась срочная встреча австрийский подданных, на которой чужой человек был бы просто не нужен. И Долли приходилось посылать извинительное письмо и переносить ранее назначенную встречу на другие дни. Казалось бы, умный Вяземский мог понять сложившуюся ситуацию и не обижаться. Но обижался, о чём даже жаловался жене, которая то ли от ревности, то ли от обиды мужа была с Долли холодна.
– «Такой  холодной бывала со мною Анна, ревнуя своего влюбчивого мужа», - вспоминала и свою дружбу с поляками Калерия. И махала мысленно на себя руками – она думает о Долли.
Однако дружба с Вяземским, сложившаяся в два первых года жизни Долли в Петербурге, продлилась на два десятилетия. Даже когда разболевшаяся Долли уехала навсегда в Европу, переписывались изредка и даже встречались – Вяземский привозил свою семью в Италию или Чехию, где Долли находилась, на лечение его больных детей.
Другое дело знакомство Долли с Пушкиным, который хорошо говорил на французском языке – недаром в Лицее сочинял французские стихи, и его звали «Французом». Встреча с неженатым ещё Пушкиным тоже понравилась Долли. Находчивая жена посла охотно приглашала забавного, смешливого человека на маскарады с переодеванием и масками. Ездили «колядовать», переодетые до неузнаваемости. Но Пушкина и Елизавету Михайловну – матушку Долли – всегда узнавали. К тому же дочь Кутузова была влюблена в Пушкина, хотя и старше его на шестнадцать лет, преследовала его письмами, и поэту приходилось до свадьбы буквально прятаться от престарелой дамы. Знала ли Долли о безумной любви матери, приглашая поэта на забавные мероприятия? Возможно, догадывалась и старалась отвести от Елизаветы Михайловны насмешки общества. Правда потом старая дама смирилась, что предмет её страсти женится, и предлагала ему, для введения в светский круг молодой жены своих дочерей. Если бы сама взялась за это дело, что тогда и было в ведении женщин в возрасте, насмешки бы возросли в алгебраической прогрессии.  Впрочем, и Долли упрекала поэта, что, женившись, он переменит своё отношение к ней. В Пушкине она видела прекрасного собеседника, как, и в Вяземском, коего она на некоторое время отодвинула от себя или он сам уехал из Петербурга.
Но всему своё время, как не уговаривали друзья Пушкина не жениться, свадьба состоялась 18 февраля 1831 года.  Эту дату в процессе познавания Москвы и жизни Пушкина, Реля не раз говорила своим сослуживцам. И чтоб им поинтересоваться, как дальше протекала жизнь их любимого поэта с молодой женой? Как Пушкин познакомил свою Наталью с Долли? Как дальше протекала жизнь женщин, таких разных, но умерших в один год. Калерия бы рассказала, как встретились эти две прекрасные женщины. Даже бы процитировала, что писала Долли об этой встрече, в своём дневнике: «Пушкин приехал из Москвы и привёз свою жену, но не хочет её показывать в свете. Я видела её у маменьки – это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая – лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением. Глаза зелёно-карие, светлые и прозрачные, взгляд не то чтобы косящий, но неопределённый, - тонкие черты лица, красивые, чёрные волосы. Он очень в неё влюблён, рядом с ней его уродливость ещё более поразительна. Но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостаёт, чтобы быть красивым».
Но если почти полдюжины женщин отбросили эту тему о Пушкине и его жене, даже о Долли не захотели поговорить, то нашёлся человек, который желал, поговорит с Релей о её предке, даже не зная, кем Пушкин приходится его собеседнице. Он поймал Калерию, когда она выходила из 124 школы после осмотра школьников. Ждал, когда она распрощается со всеми, и ринулся через дорогу, чтоб пригласить её покушать в кафе «Чёрный Аист», находящийся возле поликлиники, где они работали.
Это был влюбленный в неё врач с «Неотложной помощи».
- Здравствуйте, моя радость. Куда же вы от меня скрылись? Как песне поётся: - «Я хожу, я вас ищу, а на сердце камень, может, кто-нибудь ещё повстречался с вами?»
- Здравствуйте, - улыбнулась его песне Калерия. – И давно ищете?
- Да как вы перестали собираться на крыльце поликлиники, так я вас и ищу. Хотелось бы услышать от вас ещё про Пушкина. Я не думал о нём в том плане, как вы рассказываете. А тут ещё в поликлинике ажиотаж поднялся. Кто-то же ещё слышал ваши рассказы, и знают, что дают книгу Раевского на макулатуру. Все ринулись собирать её и сдавать, но оказалось, что книгу на абонемент, который дают, не так легко достать. Но я достал, клянусь вам. Правда, не по макулатуре, а у спекулянта, наверное, здорово переплатив.
- Книга стоит, - сказала Калерия, - всего рубль семьдесят копеек.
- Видите. А я купил за десятку.
- Но к рублю семьдесят копеек надо прибавить время на сбор макулатуры, потом на сдачу – не сразу и сдашь.
- Да, я собрал и стоял – думал всё сделать как вы. Но через полчаса стояния в дикой очереди стали кричать, что абонементы на Раевского закончились, остались на других авторов. Я отдал свою макулатуру какому-то мальчишке, к его великой радости, и поехал к книжному магазину, а там полно спекулянтов. За десятку и купил.
- Правильно сделали, если у вас деньги есть. Кроме того, что достать абонемент на Раевского, надо ещё поездить по Москве и поискать книгу. А так как книжные дельцы все почти связаны со спекулянтами  - чтоб они провалились, - то потраченное время и поездки вылились у вас бы в ту же десятку.
- Я всё это так и понял. А чтоб вы не сердились на спекулянтов, предлагаю вам пойти сейчас в кафе, где мы посидим и поговорим. Правда, там курят, чего вы не выносите, полагаю.
- Правильно думаете. Но как я предполагаю, у вас сейчас поздний обед?
- Точно. Приглашаю вас покушать чего-то хорошего.
- Спасибо, я уже пообедала сегодня в школе. Сейчас иду в регистратуру, посмотреть, не завалила ли нас Филатовская поликлиника картами на подростков. А вы покушаете и вернётесь на работу?
- Да, у меня смена до семи часов вечера. Может придти вам помочь с картами, если не будет вызовов. Сейчас старики все на дачах, снимают урожай, мы, более-менее свободны.
- Не выдумывайте, помогать он мне будет. Вы, лучше отдежурьте и если свободны потом, приходите на Патриарший сквер, где можно походить и воздухом подышать.
- И поговорим с вами о Пушкине и внучке Кутузова – Дарье Фёдоровне. Отношусь к этой женщине со всем уважением. Вы, Долли, да Наталья Николаевна в душе моей, с тех пор, как я прочитал почти всего Раевского.
- Ну, Дарья Фёдоровна и Наталья Николаевна понятно – интересные женщины, жившие в век Пушкина. А я-то тут причём? – улыбнулась Калерия, идя рядом. Они шли в сторону кафе.
- У меня такое впечатление, что вы ничуть не хуже их, хотя они жили в холе и неге, их любили матери – каждая, по-своему. А вас – я слышал ваши стихи – дома держали за Золушку.
- Ну, вот мы у «Чёрного Аиста», вам сюда. А мне прямо по улице Малой Бронной, - Калерия от радости, что кто-то ещё интересуется Пушкиным, и его женой и ещё внучкой Кутузова забыла, что хотела зайти в поликлинику.
- Минуточку! Пожалуйте мне ваш телефон. А то мало ли что произойдёт, в вашей семье и вы не сможете придти на свидание со мной. Я, когда смена закончится, позвоню. Можно?
- Записывайте телефон. Впрочем, вот он у меня на бумажке.
- Что? Свой собственный телефон не помните?
- Хорошо помню и ещё телефонов десять моих подруг и друзей держу в голове, чтоб позвонить при случае. А на бумажке пишу для тех случаев, что вдруг кто-то спешит, а записать срочно надо.
- Спасибо за телефон. Я позвоню, когда буду идти на Патрики.
- Позвоните и в том случае, если у вас дома что случится, и вам надо будет спешить туда.
- Сегодня я свободен как ветер и жду встречу с красивой  и интересной женщиной. Более интересной, чем Долли - жена посла. И уж с женой Пушкина не сравнить. Она, разумеется, прекрасна. Но обросла детьми с молодых лет и билась с ними, бедняга – Пушкин ей мало помогал, лишь ревновал без меры.
- Наши мысли, как ни странно, сходятся. Поговорим вечером, на свежем воздухе.
Молодая женщина вспомнила о поликлинике, но заходить туда уже не хотелось. Пошла по магазинам, чтоб купить продуктов на вечер и приготовить хороший ужин своему потомку.
- «Приколдовал меня, что ли, этот  доктор? Не увидев его красивого лица три-четыре дня, скучать начала. Надо будет, когда он позвонит, сказать, что иду гулять с ним и с сыном. Поймёт ли, что не заслоняюсь от него сыном, а так у нас заведено – гуляем перед сном, если есть возможность».
Вернулась из магазинов в пять вечера – Олежка уже был дома – читал книгу.
- Что это ты – географию или историю изучаешь?
- Нет, мама, домашние задания я в школе сделал. А сейчас читаю Жюль Верна, про капитана Немо.
- Не рано ли тебе, дорогой мой, будущий лётчик под воду так глубоко забираться? Или ты решил подводником стать?
- Нет, мама, но всё равно интересно. Что ты принесла? Продукты?
- Сейчас буду тебе готовить ужин. А потом нам позвонит один мой сотрудник, по поликлинике, и мы с тобой и с ним пойдём на Патрики дышать воздухом. Ты, разумеется, сразу найдёшь себе друзей по школе, а я с этим мужчиной похожу по скверу, и мы поговорим о Пушкине и его друзьях. Тебе это будет неинтересно после Жюль Верна.
- То-то, я смотрю, ты взялась читать все книги о Пушкине. О нём говорите и на работе?
- Если выпадает свободных пять-десять минут – говорим. Вы же тоже в школе обсуждаете книги, которые читаете?
- Ещё как! И конечно все увлеклись Жюль Верном, как я им рассказал, про полёте на шаре.
- Вот и мои сотрудники увлеклись Пушкиным, даже стали макулатуру собирать, чтоб взять некоторые книги, в которых о Пушкине пишут. Выходит, мы с тобой являемся зачинщиками.
- Что есть «зачинщики»? – как говорят паны поляки.
- Зачинщики – это первооткрыватели. Мы не первыми открыли эти книги, но, своими рассказами, подтолкнули к ним.
-  Хорошо. Зачинай готовить ужин, а потом пойдём гулять. Я не стану мешать вам с дядей разговаривать на взрослые темы.

   
                Г л а в а   5.

С врачом с «неотложной помощи», которого звали Юрой или Георгием – по отчеству он себя запретил называть, Калерия в этот  вечер обговорила всё, что не смогла сделать с женским коллективом. И о Пушкине, и о его прекрасной жене, и о Долли – все те темы, что ей перекрывали старые и молодые дамы, поворачивая разговоры то в одну сторону, то в другую.
В их прогулке по скверу – не спеша, делали круги, следя за Олегом с его неожиданными товарищами, чтоб чего не случилось, разговор о Пушкине начал Георгий:
- Поскольку я прочёл Раевского недавно, а вы, полагаю, года два назад?
- Мне попалась книга Раевский – обтрёпанная и обшарпанная - ещё в детстве, можно сказать. Я выдернула книгу из костра, на Дальнем Востоке, тогда она называлась «Портреты заговорили».
- Так! Сколько же вам было лет?
- Лет одиннадцать с половиной. Но я так любила читать! А тут ещё огнём обиженная книга.
- Наверное, огнём и мальчишками?
- Ну да! Кто-то же её кинул в огонь. Но та полуобгоревшая книга, к моей радости, была с картинками. Там были и портреты жены Пушкина и «Три грации» на фотографии – знаете кто это?
- Конечно же, Елизавета Михайловна Кутузова с дочерьми – Екатериной и Дарьей. Кто вам больше понравился из дочерей её?
- Признаться, Екатерина мне показалась красивей. И читая потом, что она не вышла замуж – матушка ей помешала, я сердилась на дочь Кутузова. В той книге её почему-то не называли Хитрово – по фамилии её последнего мужа. И вообще таких труднопроизносимых фамилий там не было, как в последней книге.
- Все фамилии на месте, зато ни одного дагерротипа – так старые фотографии называются. Пусть бы книга была дороже, зато со старыми портретами или снимками.  Но неужели вам Долли не понравилась? - удивился мужчина.
- Почему нет? Она красива, но старшая сестра лучше получилась на той фотографии. Потом, читая, как их описывает Раевский, мне Долли тоже понравилась и недаром же она так нравилась окружающим. Видимо, в ней ещё было очарование не подвластное фотографии.
- Хорошо сказали, - похвалил Релю спутник, – обе внучки Кутузова были очаровательными. Но одна стала Фрейлиной и спряталась от общества, а Долли в любом обществе царила, даже в России не зная родного языка.
- К счастью для неё в свете говорили на французском, так же и писали. И к Пушкину она была расположена, потому что он на французский лад мог шутить и говорить.
- А вы не думаете, что она его немного полюбила? Не так как её матушка – безумно, но что-то было между ними? – хитрый Юрий пытался выведать  знает ли Реля о спальне Долли, где Пушкин, по рассказу его друзей, побывал. А друзья узнали от самого поэта, потому что он ещё описал будуар жены австрийского посла в своей «Пиковой даме».
Но Реле не хотелось говорить пока о спальне Долли. Она спросила: - Вы, вероятно, дошли уже до предсказаний «Флорентийской Сивиллы»?
- А как же! «Флорентийская Сивилла» с первого взгляда предсказала семье Пушкиных не очень хорошую жизнь. Предсказала, по глазам Натальи Николаевны, в которых пряталось горе. Самое интересное, что Пушкин с радостью возил жену по балам и радовался её успехам, потом загрустил. Как это он писал жене: - «Я завидую тем друзьям, у кого жёны не красавицы».
- «Знаешь русскую песню, - продолжала Пушкинское письмо Калерия. – Не дай Бог хорошей жены, хорошую жену часто в пир зовут».
- «А бедному мужу во чужом пиру похмелье, - продолжал её спутник, - да и в своём тошнит».
- Вот эту будущую жизнь и увидела «Флорентийская Сивилла» почти сразу и с каждой новой встречей лишь утверждалась, что Пушкину не надо было жениться, потому что его жена носит на своём челе печать страдания. Но Долли видела и как Пушкин страдает и что ждёт его нехорошее будущее.
- Но раннюю смерть Пушкину нагадали ещё раньше Долли. В тридцать семь лет смерть от белой головы и белой лошади.  Блондином был Дантес улан, ездил он, как полагаю, на лошади.
- Да, от своей судьбы не уйдёшь. И так Пушкина она спасала от смерти не один раз.
- Расскажите, как можно спастись от смерти?
- Для этого надо вспомнить одного коварного человека – Фёдора Толстого. Он был игрок и дуэлянт и убивал всякого, кого вызывал на дуэль. Его ещё Грибоедов нелестно описал в поэме «Горе от ума».
- Но вначале он не был таким драчливым, - вспомнил о Фёдоре Толстом и её спутник. - Я слышал, что ходил в поход с  Беллинсгаузеном. Да и там, на пароходе, затеял карточные игры и вообще вёл себя просто безобразно.
- Настолько безобразно, - подхватила Калерия, - что капитан высадил его на какой-то необитаемой земле или острове. И это в холодном океане. Но и там Фёдор не пропал. Правда он заболел и умер бы от всяких воспалений, если бы его не забрала в свой чум какая-то местная шаманка и выходила его.
- Везёт же людям.
- Фёдору повезло – он не умер. Зато шаманка хотела, чтоб он не уходил от неё, и заколдовала, что без неё у него никогда не будет счастья.
- Коварная женщина. Вот сейчас у нас некоторые Сивиллы, я бы сказал, лечат людей почти бесплатно. Это я намекаю на нашу маленькую зарплату, а особенно у медсестёр.
- Да уж, - улыбнулась Калерия. – Зарплаты нашей едва хватает, от получки до получки, и то если работаешь на полторы ставки. Но мы с вами говорили о проныре Фёдоре Толстом. Он убежал от колдуньи. Ещё и какой-то пароход взял его на борт и довёз до Большой земли. Фёдор добрался до Москвы и опять стал бесчинствовать. Выигрывал в карты, обирал людей страшно, а если они обвиняли его в шулерстве, ставил к барьеру и убивал. При этом он убивал человека, а его возлюбленная теряла ребёнка. Одиннадцать убийств, одиннадцать потерянных детей. Фёдор решил, что на двенадцатом кончатся его страдания.
- Он страдал из-за того, что у него умирали дети? – удивился Юрий.
- А как вы думаете! Всё же и у него было сердце. Тем более он любил свою цыганку.
- Не верится, что цыганка не сумела его отвернуть от наговора.
- Не все цыганки это могут. Но двенадцатым на пути у Фёдора стал Пушкин.
- Это он нашу гордость хотел убить?
- Представьте себе. Однако двадцатилетнего Пушкина ссылают на Юг.
- Прекрасно. Так поэт избежал дуэли и свои больные ноги полечил.
- Знаете о его больных ногах? Но ведь Пушкин, хоть и сердился на царя, за ссылку, а убежал от смерти. Правда, вы уже сказали об избежании Пушкиным смерти, - смутилась Реля.
- Или его Ангелы-Хранители уберегли от смерти в те годы, - сказал Юрий. – Но дали понять, что ему надо беречься дуэлей.
- В том-то и дело, что уберегли. И у Фёдора жизнь наладилась. Двенадцатого ребёнка его жена не лишилась. И больше он за карты не брался, и дуэлей не было.
- А Пушкина, значит, то, что его спасла судьба, ничему не научило?
- Получается, нет, - с огорчением сказала Калерия. – Сам он брюхатил чужих жён – простите за некрасивое слово. И домогался их, а когда самому надо было немного потерпеть – не смог.
- Вот мы и подошли к тому, что он побывал в спальне у Долли. Что это было, Сивилла? Он забрался туда сам, как Герман или Долли его поманила? А потом, трясясь, утром выводила из своего дворца.
- Если Долли и позвала к себе нашего поэта, то было немного и любви и ненависти к Наталье. Красавица «Флорентийская Сивилла» немного завидовала жене Пушкина, которая имела бешеный успех.
- Рожала почти каждый год, всё время ходила беременная и успех?
- Что же! И Дантес в неё влюбился, она уже беременной была. И пора нам заканчивать нашу интересную беседу. Я вижу, что сын на качелях накатался, набегался и наговорился и идёт к нам.
- Ты не можешь его уложить спать и выйти опять ко мне – посидим на лавочке, договорим.
- Нет! Я сама устала. И сейчас, нагулявшись, лягу тоже спать, лишь примем оба душ.
- Тогда и я пойду домой. Жаль, что не договорили. Когда ещё выберем время, чтоб вот так – один на один говорить обо всём, что тебя волнует.
- А с женой так нельзя поговорить?
- У меня жена равнодушная к жизни других людей, тем более жившим давно. Училась в школе плохо, в институте тоже не блистала.
- Зачем же вы женились на ней?
- А потому, что не встретил такую, как ты. Ты, «Сивилла» - редкое явление. Быть может, один раз в сто лет родятся такие как Долли, как ты. И эти загадочные женщины проходят мимо нас, почти не замечая. Вот ты сегодня со мною встретилась и поговорила как Долли с Пушкиным. А уж в спальню твою мне хода нет.
- Конечно, нет, - Калерия улыбнулась. – Потому что у меня не дворец, а комната в коммуналке, с сыном на двоих.
- О чём это вы говорите? – подошёл Олег.
- Да так, о смысле жизни, - сказал печально Юрий. – Хорошая у тебя мама, ты береги её.
- А что я делаю? Только и стерегу, чтоб какой коршун не утащил мою дорогую.
- До свидания, - сказал Юрий. – Или я вас доведу до подъезда?
- А вам в какую сторону?
- Мне, сынок, к Высотке на площади Восстания. Я там живу.
- Хороший у вас дом, - проговорил Олег, - красивый, загадочный, как мне один дядя рассказывал. Мама, помнишь, мы ехали за школьной формой, когда я в первый класс пошёл?
- Да, дорогой, но нам некогда заниматься воспоминаниями. Прощайся с дядей Юрой.
– До свидания.
- До свидания, сынок. Интересно было пообщаться с тобой и твоей мамой.
Они распрощались и пошли к своему дому. По пути, Олег рассказывал ей, кого он повстречал на детской площадке, где должны скоро поставить  памятник Крылову.
- Там, мам, какие-то дяденьки уже подошву ему ставят. Загородились все от малышни забором деревянным. Но я-то и через забор увидел, поговорил с ними. Спросил, долго ли нам ещё ждать?
- Действительно, - возмутилась Калерия, - сколько лет уже ждём. – Ты ещё маленьким был, когда мы тебя сфотографировали на камне, где было написано, что «Здесь будет поставлен памятник Крылову И. А.»
- И где эта фотография?
- Не знаю. Лариска ли взяла, когда уходила от нас в общежитие. Или кто другой. Но этой фотографии у нас нет.
- Конечно тётя Лариса. Мало ей, что твой костюм и красивый шарф увела с собой, ей ещё моё фото понадобилось.
- Ладно. Простим ей фото, если она взяла. Главное, что памятник Крылову, всё же строят.
- Мне ещё знаешь, что дядя архитектор сказал?  Что посадят на эту подошву большую самого Крылова, а он не маленький был, а толстый, а вокруг, наверное, как у Гоголя, который сидит во дворе дома в конце Тверского бульвара, персонажи его басен будут.
- Ой, - простонала Калерия. – Зачем же так? Не лучше ли было не совсем занимать детскою площадку, а разместить персонажи басен, вдоль аллеи, где мы, обычно, гуляем. Тогда и детям и взрослым будет хорошо.
- Ты не представляешь, я так и сказал этому строителю. Он засмеялся и говорит, что он там не главный, а идея хорошая. Он подскажет главному архитектору, что дети не хотят, чтоб полностью занимали их площадку. Ещё анекдот мне рассказал.
- Да что ты! Сумеешь повторить? – Калерия спрашивала и боялась, что вдруг анекдот будет с такими подробностями, которые её всезнайке ещё рано знать.
- Ты не бойся, мама, он почти детский. Идёт, значит, Крылов по улице – такой толстый, важный. А какой-то шутник и говорит: - «Вот идёт аквариум с рыбками. Или это булькающее озеро?» А Крылов отвечает: - «Озеро, вон и лягушки квакают».
Они рассмеялись: - Видишь, Крылов умел за себя заступиться, - сказала Калерия.
- Как и Гоголь, да?
- А что Гоголь, что-то не помню, как он за себя заступался?
- Ага, не рассказывай мне сказки, что ты не помнишь, как я заупрямился, когда мы с Лариской же на Москву-реку ездили. Идём к  Арбатскому метро, и вдруг Лариса посмеялась над моей внешностью, что-то обидное сказала – я уж не помню.
- И я не запомнила, - призналась Калерия. – Правда я впереди вас шла, и о чём вы беседовали, не слышала. Только вдруг оглянулась, стоит мой сын как ослик упрямый и не с места ногой. Даже, кажется, хотел идти назад домой.
- И ушёл бы, если бы ты не вернулась и не рассказала мне про Гоголя.
- Теперь вспоминаю. Ты сказал Ларисе, что у тебя, как и у меня, горбинка на носу, а она сказала, что это не совсем красивый нос – Бог семерым нёс, а одному достался.
- И ты сказала, что Лариска ошибается, это очень красивый нос. Что за тобой при таком носе с тринадцати лет ухаживали самые красивые парни – тебе даже тётя Вера завидовала.
- Это правда. Ещё я сказала, что если для девочки этот нос подходит, то для парня он вообще красота. И добавила, что у Гоголя был нос не красивый – так он очень длинный и тонкий.
- И ты завела нас в тот двор, чтобы показать нос Гоголя. И то Гоголь не страдал по поводу своего носа. Он входил в класс со словами: - «Впустите меня и мой нос». И Лариске было стыдно за свои слова. И вообще она  - Лариска-киска – маленькая и ехидная. Потому что, как говорит тётка Машка: - «Хоть и красивая девушка, но до сих пор не может выйти замуж».
- А тётя Маша хоть тоже маленькая, к тому же очень толстая, всегда находит себе мужей.
- Ага! Таких тоненьких, как дядя Вася, которые за неё работают.
- Откуда ты знаешь, что за Марью Яковлевну работает дядя Вася?
- А он мне сам говорил, когда очень был пьяный. – «Вот, - плакал на кухне, - работаю за неё, и за себя – деньги все приношу. А пищу, которую она готовит, есть от неё не могу – боюсь, отравит. Слышал, как она кричит на всю квартиру, что отравит меня?» Мама, мне за дядю Васю страшно становится.
- Не беспокойся. Я такое сказала тёте Маше, что она больше не будет так кричать.
- Даже не буду спрашивать, что ты сказала. Ты умеешь так сказать, что тебя даже пьяные дядьки боятся. Ну, вот мы и дома. Я придержу дверь вестибюля, заходи.
- Рыцарь ты мой! Дверь тяжёлая у нас. Бывало с тобой, маленьким, когда шла гулять, мне обязательно кто-нибудь её придерживал, пока я проскальзывала с тобой.
- А если никого не было? – Они уже зашли в вестибюль.
- Тогда, представь, как я мучилась, - Калерия поёжилась. – До сих пор руки болят.
- Руки твои болят уже и от больных детей. А в твоей второй палате такие дяденьки лежали. Их же тоже приходилось перекладывать с качалки на кровать после операции.
- Страшно вспомнить какие тяжкие иной раз смены были.
- Это хорошо, что ты перешла в поликлинику. И работа намного легче и люди интересные, с кем ты можешь поговорить.
- Да. Но давай помолчим, когда в квартиру входим. А то тётя Маша уже, наверное, подслушивает. Чтоб потом такое сочинить про нас, как ни Гоголь, ни даже Крылов не писали.
- Самое интересное, что в сочинениях Гоголя, которые ты недавно принесла, я нашел его повесть про «Нос». Но читать её не стал – не очень интересно пишет.
- Тебе придётся прочитать некоторые произведения Гоголя, когда будешь в старших классах  - поэтому я не пожалела денег на полное собрание его сочинений.
- Когда станут задавать по программе, тогда почитаю – не расстраивайся.
- Хорошо. А сейчас поедим немного. Потом в душ по очереди и спать.
- Кажется, никого нет в квартире. Тогда и душ раньше нас не займут. А давай так. Пока ты разогреваешь, я пойду в душ. Я моюсь, ты кушаешь и готовишься зайти в ванну, после меня.
- Хорошо придумал. Значит, я разогреваю наш лёгкий ужин – ты идёшь в душ. Потом меняемся. Получится быстрее, чем, если мы вместе ели, а в это время тётя Маша может, назло нам, занять ванную. И станет стирать, хотя у неё целый день свободный - ведь не работает.
Всё они сделали быстро и уже лёжа в своей кровати, Олег сказал матери:
- А красивый дядя с тобой гулял по скверу. Это девчонка из пятого «Б» сказала мне. Она говорит, что будь она старше, отбила бы его у тебя.
- Да что ты! Такие распущенные девочки в пятых классах учатся?
- Ха! Наша Кулакова, ты не видела разве? Вдела колёса себе в уши, и пошла с парнем из девятого класса, гулять. И знаешь куда? В парк Филатовской больницы.
- А ты откуда знаешь?
- Так ребята из нашего класса проследили наших гуляк, и чем они там занимаются.
- Господи! Чем же? – испугалась Калерия, предчувствуя самое скверное.
- Они там выпивают и курят. А подсматривающие мальчишки в кустах зашевелились и захихикали – их прогнали.
- Скажи своим товарищам, чтоб больше не подсматривали – их могут побить. И за другими подсматривать нельзя.
- А и не интересно на это смотреть – я говорил уже им.
- Ты-то сам не подсматривал?
- Нет, мама, но видел с третьего этажа твоей больницы, что там шастают девушки постарше наших пятиклассниц.
Калерия ещё долго не спала, после этого разговора: - «Как быстро взрослеют девочки,  особенно в больших городах. Я полюбила в первый раз старше себя парня в седьмом классе – будущего учителя, так мы боялись за руки взяться. За исключением того раза, когда меня нарядили в красивый костюм, и мне надо было изображать взрослую девушку. И то мы с Павлом даже не целовались. А тут дети ещё с пятого-шестого класса начинают по кустам ползать. Что говорить о старшеклассницах, которые давно уже живут половой жизнью, за редким исключением. Недаром Настасья говорит, что их пора уже смотреть и гинекологу. Запахи от некоторых – дай Боже. Наверное, после ночи не успевают в душ сходить как их папы или мамы сажают в машины и в школу везут. Родители запахов не чувствуют, потому что девушки пахнут хорошими духами. Но когда они у нас раздеваются – вот бы родителей пригласить. На вдох-выдох поставить хоть на пять минут – сознание бы теряли. Курят их чада – не видят. А зубы чистят хорошими пастами, но когда-то же и пасты не помогут. У многих москвичек к тридцати годам на зубы смотреть неприятно – будто с фронта вернулись. Помню, у папы были такие жёлтые от никотина зубы».
   Молодая женщина почти заснула, как со стороны кровати сына раздалось бормотание:
- Дядя этот, что ли, любит тебя...? И ты его станешь любить...? А как же дядя Домас? А я?
Калерия приподняла голову и посмотрела на спящего сына. Луна, заглянувшая к ним в окно, что было большой редкостью в их дворе-колодце, хорошо освещала угол, где спал Олег. Он ворочался, боролся с подушкой, как с невидимым врагом, но уже молча. Прошло  пару минут и луну, видимо, заслонила тучка, и мальчишка затих, стал дышать ровно.
Опустила голову на подушку и Реля, с болью в сердце; - «Что ты, родной, приревновал меня почти к чужому человеку? Уж маме и походить по скверу нельзя, побеседовать приятно? Но если ты против такого времяпровождения, то не волнуйся. Завтра пойдём в бассейн, наплаваемся там, послезавтра поедем с тобой в Коломенское – давно собирались. Ты мне, возможно, грибов там наберёшь, как в прошлом году. Спи, дорогой мой, луна осветила тебе что-то в головушке и ушла. Завтра расскажешь, что тебе снилось».
 

                Г л а в а 6.
 
Утром Реля спросила, ставя завтрак перед сыном: - Что тебе снилось сегодня?
- А я не помню. Нет, подожди. Во сне мы с тобой купались в бассейне, а какая-то тётенька меня выгоняла. – «Мама, - говорит, - пусть купается, а у тебя скоро бассейн в школе откроют».
- И что же! Ты послушно ушёл?
- Сейчас вот! Сказал этой распорядительнице, что когда построят, тогда я и перестану плавать по будням! – Олег поднял руку с вилкой. – Но мама, всё равно сюда будет ходить, а по выходным и я купаться буду с ней.
- Молодец! Конечно, ты будешь сопровождать меня в бассейн «Москва» и купаться вместе со мной. Школьный бассейн – это хорошо, но туда такая очередь выстроится желающих, из других школ, что, пожалуй, и вашим ученикам дозировано будет отпускаться школьный бассейн. Кстати, из той школы, мимо которой мы с тобой ходили в детский сад на Большой Грузинской улице, тоже будут ходить ученики к вам плавать.
- Мама, это школа на улице Красина, а не на Большой Грузинской – вот ты запуталась, ездя по разным школам.
- Я не запуталась, а заговариваться начала. Конечно, я имела в виду школу на улице Красина. Но ты мне не дал договорить, дорогой мой. Из той школы ты можешь встретить много твоих друзей по детскому саду, которые будут ходить в ваш бассейн.
- Вот! Вспомним, как мы ходили в маленький бассейн – лягушатник. Это же ты, мама, нас водила, поэтому они тебя и признали?
- Ты не забыл, что я не только вас водила в бассейн, - спасибо Татьяне Семёновне – она меня отпускала в рабочее время группы сопровождать, потому что свободного у меня не было.
- Конечно, ты же ещё и училась по вечерам, в то время.
- Спасибо, что напомнил, но я не договорила. В 122 школе я встретила не только тех детей, которые в мою группу ходили. Мои-то малыши учатся во втором классе, так что вряд ли их поведут в бассейн. Но я же подрабатывала, и в «средней» группе, и в «старшей», и даже в вашей.
- Мам, ты подрабатывала в средней группе, когда я там находился, и в «старшей» и даже в «подготовительной», а кому бы ещё доверили? Все остальные воспитательницы только детей пасли на площадках. А приходила ты и устраивала такие игры, что дети из сада не хотели уходить. От других воспитателей бегом бежали.
- Спасибо, что напомнил. Вот эти дети, с которыми я играла в разные игры, и признали меня. Разумеется, и те вспомнили, с которыми ходила в бассейн и даже на каток, на нашем пруду. Но самое главное, что они все до одного помнят и тебя. Приветы тебе передавали.
- Спасибо, ты мне их забыла передать. Зато сегодня обрадовала. Значит, я встречу в нашей школе друзей по детскому саду? В бассейне! Как здорово!
- Не знаю, узнаете ли вы друг друга? Это взрослые не меняются, а вы, ребятушки очень.
- Значит, узнавали тебя и подходили сами поздороваться?
- Не только поздороваться, но мы и разговаривали, воспоминаниями занимались. Но мы с тобой тоже увлеклись. Позавтракали, и собирайся в школу, а я на работу пойду, лишь посуду помою.
- Но как же я узнаю тех моих друзей, которые, ты говоришь, сильно изменились. Придётся тебе, мама, в школу приходить, чтоб они через тебя, меня узнали.
- Не знаю, как это у нас получится, но обещаю, свести старых друзей. - Пошутила Калерия, собирая посуду, и унося её на кухню. Поставила большой чайник греться – в кране не было горячей воды – и вернулась в комнату, где сын почти был готов идти на учёбу.
- Проведёшь меня, мама, до выхода? Есть у тебя чуток времени?
- Самые замечательные минутки, когда мама провожает почти взрослого сына до дверей. Давай и портфель твой понесу.
- Вот ещё! Как будто ты не наносилась меня маленьким. Расскажи мне ещё про тех, с кем ты встретилась в школе на улице Красина?
- Вечером поговорим, ладно. Я хотела позже тебе это рассказать, когда приду в вашу школу с комиссией.
- А когда вы придёте? У меня уже наша медсестра спрашивала.
- У вашей медсестры есть наш график. А вообще передавай Валентине Михайловне мой привет и скажи, чтобы готовилась – на следующей неделе придём.
- Тебе ещё привет передавал Борис Григорьевич – наш директор. – «Где, - говорит, - твоя мама – моя спасительница? Что-то я её не вижу. Ходит она на родительские собрания?»
- А ты что сказал?
- Я ответил, что родительские собрания мама не пропускает.
- Молодец! Ну, иди, а то я могу опоздать на работу. Меня уже ждут наши врачи возле 125 школы. Это районная школа, куда ты, по советским законам, должен был ходить.
- Ну, нет! Ты определила меня в 112 школу, и я никогда бы не согласился ходить в 125. Там, мне жаловался Павел Рудой, учиться было три года очень тяжело, пока возле школы и возле твоей поликлиники велось строительство. И если уж считать по законам, то и кремлёвские дети и внуки, которые живут недалеко от нас, тоже должны были ходить в ту школу. Но они учатся там, где хотят, значит и мне можно учиться, где я хочу.
- Совершенно верно, бунтарь ты мой.
- А ты не бунтарь, если взяла мои документы из 20 школы и перенесла в 112 , за что тебе большое спасибо. Да, и наша любимая первая учительница тоже хочет с тобой увидеться?
- Галина Николаевна? Она же теперь не учительствует, а на заведование пошла. Уж с нею я точно встречусь в первый же день. Она мне даже в сновидениях часто снится. Ну, всё! Дай мама тебя поцелует и шагай.
Калерия быстро перемыла посуду и помчалась в 125 школу, где у крыльца её ждали почти все врачи и медсёстры, кроме Настасьи.
Калерию встретили шутками: - Что, любительница Некрасова, будешь нам рассказывать о Декабристках, которые поехали за мужьями в Сибирь?
- Только стихами – другими словами, говорить о прекрасных жёнах и матерях не могу.
- Спасибо надо сказать Некрасову, что писал поэмы об их жизни, - внесла свою лепту, запыхавшаяся Настасья, которая, наверное, очень спешила. – Вот, Реля, появилась ты в нашем коллективе и прекратилась стройка, которая лет пять донимала нас всех, что в поликлинике, что в этой школе. Бывало сюда, как на каторгу шли, на осмотр, да и на работу, признаться. А сейчас тишь и покой.
- Если вам нравится тишина, тогда заходите, - вышла их встречать школьная медсестра или фельдшер – Екатерина Никитична – женщина очень колоритная тем, что красила свои волосы в очень чёрный цвет, как грузинка или армянка. Да и похожа она были на южную женщину, начальственного типа, которой все подчиняются беспрекословно. – Проведу вас по нашей маленькой школе, покажу зооуголок и витрину воинов из этой школы, кто сражался в войну, и многие не вернулись. «Боевой уголок» - вы не увидите не в одной школе.
Все покорно прошли за ней. В зооуголке поинтересовались, как зверушки перенесли шум строительства? Екатерина Никитична печально покачала головой:
- Звери – не люди – многие скончались от инфаркта или инсульта, как я не старалась их спасать. Некоторые преподаватели и я, в том числе, брала зверушек домой, так и без детского внимания некоторые тосковали. А когда вернули обратно – их стал пугать детский восторг. Вот и судите, стоит ли зверей вытаскивать из их обычной среды и, на потеху, везти в зоопарки или даже в школу.
Слова Екатерины Никитичны перекликались с мыслями Рели. Она тоже ходила с Олежкой в зоопарк с тоской, думая, как неуютно некоторым зверям в клетках и даже свободных вольерах. 
«Уголок воинской славы» всех поразил, но долго разглядывать лица героев последней войны им было некогда. Екатерина Никитична быстро их развела по местам, и школьники почти сразу пошли на осмотр. Что удивило всех – почти военная дисциплина. Чья это заслуга – директора маленькой школы, или военрука, а, может, самой медсестры – выяснять не стали. Что хорошо, то хорошо. Оказывается в небольшой школе, недавно пережившей строительство красивых домов, как затяжной вой, скрип и шум, юноши и девушки, готовые выскочить их стен школы вели себя примерно как дети после тяжёлой войны. Малыши тоже не особенно шалили. Калерия помнила ещё свои послевоенные годы и могла сравнить. Красивые дома, в которых поселились артисты и кремлёвские наследники, дети больших чиновников достались этой школе и работникам поликлиники нелегко.
- « Поэтому, - думала далее Калерия, - все с удовольствием слушают мои рассказы о Пушкине и людях, с которыми он встречался по жизни, как новинку. Они за шумом немного оглохли и атрофировались у них чувства к прошлому – они мечтали выжить сами в эти  беспокойные годы. И вдруг им является рассказчица прошлого и напоминает, что не только им было плохо в жизни – люди страдают всегда».
В первое же «окно» все сошлись тихо возле неё и Тамары Александровны:
- Рассказывай нам, Калерия, про русских женщин, которые ехали за своими мужьями на каторгу, в Сибирь.
- Давно мечтаю восстановить в своей памяти поэмы Некрасова. Но если что позабыла, будет небольшое молчание и некое пояснение своими словами.
- Мы не против – начинай.
- Первая поехала к мужу княгиня Трубецкая – с неё и начнём:
                Покоен, прочен и легок
                На диво сложенный возок;
                Сам граф-отец не раз, не два
                Его попробовал сперва.

                Шесть лошадей в него впрягли,
                Фонарь внутри него зажгли.
                Сам граф подушки поправлял,
                Медвежью полость в ноги клал,

                Творя молитву, образок
                Повесил в правый уголок
                И зарыдал… Княгиня-дочь…
                Куда-то едет в эту ночь…
- А теперь представьте, как рвётся сердце у отца, как в слезах они прощаются, прося друг у друга прощения. Надежды на встречу нет. Но как прощается княгиня с родным городом, я скажу в стихах:   Прости и ты, мой край родной,
    Прости, несчастный край!
    И ты… о город роковой,
    Гнездо царей…прощай!

    Кто видел Лондон и Париж,
    Венецию и Рим,
   Того ты блеском не прельстишь,
    Но был ты мной любим.
- Да, Калерия, большая разница между Декабристками и внучкой Кутузова, которая не знала родного языка. А княгиня Трубецкая хоть знала его? – спросила Майя.
- Если и не знала, то пришлось выучить – ведь в Сибири говорили только на русском. По крайней мере, там, где проезжала княгиня, - ответил за Релю Владимир Иванович.
- Поехали дальше, - проговорила Реля: - Покоен, прочен и легок
                Катится городом возок.
                Вся в чёрном, мертвенно бледна,
                Княгиня едет в нём одна.

                А секретарь отца в крестах,
                Чтоб наводить дорогой страх,
                С прислугой скачет впереди…
                Свища бичом, крича: «пади»!

                Ямщик столицу миновал…
                Далёк княгине путь лежал.
                Была суровая зима…
                На каждой станции  сама

                Выходит путница: - «Скорей
                Перепрягайте лошадей!»   
                И сыплет щедрою рукой
                Червонцы челяди ямской.

                Но труден путь! В двадцатый день
                Едва приехали в Тюмень
                Ещё скакали десять дней;
                «Увидим скоро Енисей, -
                Сказал княгине секретарь –
                Не ездит так и государь!»
- Да, Реля, ты в детстве ездила на Дальний Восток, - сказала Тамара Александровна, которой её медсестра рассказывала о той поездке: - Так ли тяжело было?
- Да что вы! На поезде, где и туалет есть, и покушать можно сходить в вагон-ресторан или в самом вагоне, но разве сравнить с  мучениями княгини? К тому же мы ехали летом, в тепле, рассматривали красивые станции, мелькающие посёлки, маленькие города. Множество мостов, акведуки, тоннели, построенные, правда, сталинскими политическими заключёнными. Боль я испытывала лишь когда поняла, как эта красота вся была выстроена на костях людей, живших рабской жизнью, не по своей воле.
- Так ты и до политики дойдёшь. Рассказывай дальше о княжеской тоске, пока не подошли толпы юношей или девушек, - остановила её, испугавшись, Тамара Александровна, которая была коммунисткой.
- Правильно, - поддержал её муж. – Говори наша сказочница лучше о княгине.
- Да. Но не всегда княгиня грустила в пути. Иногда ей будто снилось её счастливое детство: как её любили, как одевали как куклу, какие цветы выращивали ради неё, и как водили в поля, где она видела дикие цветы.
- Да уж! В такой длиной дороге, о чём только не подумаешь.
- Наконец детство прошло перед глазами и скрылось – княгиня видит себя с милым другом, как они посещают Европу, Юг, вечный Рим – развалины, храмы, Ватикан, море, всякие кушанья. На этом и остановимся. Я просто кожей чувствую, как к нам ползут узники строительства.
- Да, это не как в прежних школах – шумно и толпой. Вот дети пережили – долго будут помнить. Но, кажется, прошли мимо. Рассказывай, Реля, дальше о княгине, о её снах.
- Однако княгиня Трубецкая – это не внучка Кутузова. Она видит и другие сны.
                Исчезли радостные сны,
                Пред нею ряд картин
                Забытой Богом старины:
                Суровый господин
                И жалкий труженик-мужик
                С понурой головой…
                Как первый властвовать привык,
                Как рабствует второй!
                Ей снятся группы бедняков
                На нивах, на лугах,
                Ей снятся стоны бурлаков
                На волжских берегах…
                Наивным ужасом полна,
                Она не ест, не спит.
                Засыпать спутника она
                Вопросами спешит:
                «Скажи, ужель весь край таков?
                Довольства тени нет?»
                - Ты в царстве нищих и рабов! –
                Короткий был ответ»
- Всё, Реля, теперь уж точно пришли и стоят, слушают тебя.
- Да неужели? Вам интересно слушать Некрасова, юноши? – спросила Калерия, стесняясь, что не услышала их шагов.         
- Можно мы ещё послушаем?
- Нет, дорогие, если вам интересно, то книгу Некрасова в руки и читайте сами, а то читать разучитесь, - сказала отоларинголог, уходя в свой кабинет и забрав часть юношей. – Остальные могут пройти глазного врача, потом ко мне и дальше по этапу.
Слово «этап» подросткам понравилось – впервые Реля услышала смех.
Екатерина Никитична пришла с партией девушек, смущённая:
- Мне позвонили из 110 школы и сказали, что вы обеды у них заказывали. Но я не знала и ничего для вас не заказала.
- Пустяки, - отозвался Владимир Иванович, - мы в следующее «окно» выйдем и в «Чёрном Аисте» поедим. Хоть какое-то разнообразие от школьных обедов.
- Но я могу ещё позвонить и ещё заказать, если хотите.
- Конечно, хотим, - отозвалась Тамара Александровна, которой с её ногой переходить улицу Малую Бронную, по которой слишком резво несутся машины, кремлёвских взрослых детей, было не по силам. – К тому же, Володя, ты забыл, что нам больше времени останется на прослушивание поэмы Некрасова. Мне очень интересно. Я Некрасова раньше не любила, но оказывается, поэм его вовсе не читала.
- А как же «Мороз – красный нос»?
- Это по школьной программе? Но ты не забыл – школу я почти не посещала.
- Ладно, вон уже юноши приближаются к моему кабинету, пойду их смотреть.
В следующее «окно», которое случилось перед обедом, все быстро поели и ещё немного послушали о путешествие графини Трубецкой.
- Не надо вам говорить, как труден был путь княгини по морозной и тёмной Руси, но вот:
                Пропали горы; началась равнина без конца.
                Ещё мертвей! Не встретит глаз живого деревца.
                - «А вот и тундра!» - говорит ямщик, бурят степной.
                Княгиня пристально глядит и думает с тоской:
                «Сюда-то жадный человек за золотом идёт!
                Оно лежит по руслам рек, оно на дне болот.
                Трудна добыча на реке, болота страшны в зной.
                Но хуже, хуже в руднике, глубоко под землёй!
                Там гробовая тишина, там безрассветный мрак.
                Зачем, проклятая страна, нашёл тебя Ермак?»
- Вот, - отозвался Владимир Иванович. - А Ермак думал, что Россия Сибирью богатеть будет.
Тут пришла Екатерина Никитична и объявила, что больше сегодня подростков не будет – зато завтра придётся посмотреть полуторную норму.
- Хорошо, мы уходим, - все радостно поднялись и вышли из маленькой школы. А поскольку время у них оставалось свободным, то, не сговариваясь, нашли в соседнем дворе две лавочки и расселись на них, продолжая разговор.


                Г л а в а  7.

- Так на чём мы остановились? – спросила отоларинголог, глядя на Релю.
- Мой муж сказал, - с гордостью сказала Тамара Александровна, - что Россия Сибирью богатеть будет. Это, правда, слова Ермака, но Володя их точно повторил.
- Так и богатела, - отозвалась Настасья. – Но кто-то умирает, доставая золото, а кто-то его носит и умирает за него.  Реля, прости, что мы тебя перебиваем.
- Хорошо перебили. Дальше я не помню в стихах, но суть их такова – княгине опять видится восстание на Сенатской площади. И весь ужас расстрела его, по приказу Николая Первого. Это и читать страшно, а рассказывать в стихах может лишь Некрасов.
- Но я, наберусь мужества, и сегодня вечером почитаю, - сказала Майя. – Тем более что Некрасова у нас полное собрание сочинений.
- Тогда и расскажешь нам завтра конец путешествий графини, а то Реля устала.
- Не обещаю. Я не могу так красиво, как Реля говорить. Да и разве можно запомнить хотя бы четверостишие с первого раза?   
- Не спорьте, - отозвалась Реля. – Я вам завтра подробно расскажу, как графиня доехала до рудников. Правда не совсем доехала – это остаётся, как сказали бы сейчас, за кадром. Но следом за ней поехала за мужем в Сибирь Марья Волконская. Вот эта дама интересней – пусть простят меня родственники Трубецкой. Но Машенька Волконская, с которой, когда она была ещё девочкой, встретился в южной ссылке Пушкин и много посвятил ей стихов, уже не как Керн, которая вырвала из рук поэта не ей предназначенные стихи. Машеньке Пушкин писал от всего сердца.
- Это девушка, которой он предсказал в стихах, которые ты случайно прочла нам когда-то, что жизнь её будет очень тяжёлой? – обрадовалась, что вспомнила Тамара Александровна.
- Честно говоря, Маша сама себе предсказала, а Пушкин лишь воплотил в стихи. Но мне бы хотелось, чтоб прежде, чем мы дойдём в наших воспоминаниях о Марье Волконской, девичья фамилия её была Раевская, чтоб вы вспомнили об её отце – генерале Раевском, участнике войны 1812 года. Какой подвиг он совершил, чтоб поднять уставших солдат в атаку.
- Взял своих младших детей за руки и вывел под пули – тогда и солдаты пошли в атаку.
- Правильно. Но был у генерала Раевского старший сын – Александр, которого тоже описал Пушкин в своей поэме Евгений Онегин. Правда, Онегин – собирательный образ, но что-то было в нём и от Александра Раевского.
- Конечно. В него влюбилась будущая Татьяна Ларина, но Раевский её отверг и потом, когда Елизавета Ксаверьевна вышла замуж за хорошего человека – графа Воронцова, кидался опять ей под ноги, выпрашивая любовь.
Елизавета Ксаверьевна – точно была немного в собирательном же образе Татьяны Лариной, - не совсем удачно сказала Калерия, но её поняли.
- Господи! Со скольких же женщин слепил Пушкин столь очаровательный образ, что им до сих пор зачитываются девушки?
- Быть может, я вам ещё пару женщин найду позднее, кто тоже подходит под образ Тани. Одна из них, кстати сказать, поехала за мужем в Сибирь.
- Да, Реля, говори нам о декабристках, а то времени нам быть с тобой осталось совсем немного. Осталась эта маленькая школа и 112 – та большая.
- А в той большой школе учится мой сын, - напомнила Калерия. – И строится бассейн. Так что я, наверное, буду силой воли подталкивать строителей строить его быстрыми темпами, что спортсменам 112 школы и других школ, было, где плавать.
- Похоже, в 112 школе ты нас покинешь? То есть, каждую свободную минуту станешь бежать то к сыну, то к строителям?
- Сына я посещать не стану – он у меня человек самостоятельный. Но 112 школа меня волнует больше всех других. Поэтому вашим образованием я заниматься прекращу в стенах 112 школы. Разве в субботу-воскресенье вырвемся на экскурсию по Золотому Кольцу Москвы.
- О, Реля, поездка с тобой будет нам в удовольствие, - сказала Настасья. – Вот даже денег не жалко, чтоб ты нам про интересные события рассказывала.
- Будете слушать, дорогие мои, экскурсовода. А я уж в антрактах, между её речами, если смогу, что-то добавлю.
- Реля, но не все же могут поехать в такую экскурсию, - сказала печально Зина. – У нас дети, а они то болеют, то в школе отстают по занятиям – в воскресенье мы их с мужем стараемся подтянуть по некоторым предметам. Например, у меня дочь по астрономии совсем не понимает.
- Разве их не водят по этому предмету в Планетарий? – спросил Владимир Иванович.
- Водили от школы несколько раз. Но она ещё больше путается. Только и счастья, что учиться дальше, будет не по этому предмету, но тройка в Аттестате ей обеспечена.
Калерия вздохнула: - Может это нескромно, но я в школе знала астрономию лучше самой учительницы. А всё равно у меня в Аттестате она выставила тройку и ещё парочку по своим предметам – она вела у нас алгебру и геометрию.
- За что, Калерия, если ты знала её предметы лучше неё? – всё ёщё грустила Зина.
- За алгебру и геометрию не ручаюсь, что знала на пятёрки – хотя до этой учительницы мне в другой школе учителя троек не ставили.
- За что же она тебя так наказала?
- Приехали в то село, где я школу заканчивала электрики – проводить свет. И кинулись все на десятиклассниц – девушки красивые выросли в том селе. А эта учительница, мягко сказать, была девушка некрасивая да перезрелая, и тоже влюбилась в одного электрика.
- Поэтому ревновала всех девушек и всем тройки выставила по своим предметам?
- Не знаю. Не спрашивала – меня в украинских школах «Дикаркою» звали. К тому же мама отказалась меня учить дальше – в Институте или Университете и я, как только получила паспорт, ушла из дома и уехала на строительство в Крым.
- Ну и матушка у тебя – гадина, - сказала сквозь зубы отоларинголог. – Я помню, ты говорила, что она лишь нагулянную свою доченьку учила. Думаю, что эта твоя сестра до сих пор с матери деньги тянет. Живут они, предполагаю, как кошка с собакой. Потому что все эти избалованные девочки, так  жизнь строят, что матери им должны. У меня такая хищница.
- Не расстраивайтесь, - улыбнулась Калерия. – Моя мама, так же, страдает теперь со старшей дочерью. Но и ко мне не повернулась лицом, хотя я, в первый же отпуск кинулась наводить с ней мосты, чтоб потом ребёнка к ней привозить. Я знала, что сына рожу в 1961 году.
Калерия испугалась, что после такого откровенного заявления ей зададут вопросы, на которые она не может ответить – слишком много заняло бы объяснение времени. Да и как сказать, что Олежку ей предсказал сначала Пушкин – не во сне, а наяву – когда явился  в поезд, к пятилетней девочке, шокированной матерью, которая убивала ранее своей любимицы Веры, родившихся мальчиков. Напуганной до такой степени, что Реле хотелось умереть и не жить более на этом свете. Уйти из безрадостной, голодной, послевоенной жизни, где её никто не любит, вслед за своими братиками. Но Пушкин, которому разрешил Космос однажды явиться перед правнучкой наяву, читал ей свои сказки, кормил Релю, не принимавшую пищу, до его появления, много часов, чем, возможно, и спас от смерти.  И шепнул внучке, что одного из мальчиков, отправленных её матерью, на тот свет, возродит она. – «Душа братика, - говорил  её ещё неопознанный Дед, - жива, и витает над тобой, как над спасительницей». А одного из мальчиков уже родила другая женщина и Реля когда-то повстречает его в жизни. Пусть не пугается, если встретит его в последний день его жизни на земле. И Реля встретила этого своего старшего брата, который, умирая, признал в ней сестрёнку. Это была горькая встреча, но доказавшая Реле, что хорошие люди не уходят в никуда, как Пушкин. Души их отправляются в Космос, чтоб когда-то возродиться в новом облике.
Как сказать, что Реле не один раз говорили о братике, которого она должна возродить к жизни. Уже почти девушке – тоже в поезде произошёл контакт у неё с возрождённым Степаном. Он подтвердил слова Пушкина и даже назначил время, когда Реля родит своего долгожданного сына. Интересно, что в шестнадцать лет, через сон под Новый год, когда Реля гадала на «суженного» ей приснился не только будущий муж, но и золотой малыш – смуглый и с белыми волосиками. Так что Реля знала  облик своего сына и от кого родит – ей сон показал, чтоб не заблудилась и не вышла случайно замуж за того же Артёма-капитана. От моряка она, быть может, родила бы совсем другого. А, возможно, спутав судьбе карты, прожила бы свои годы бездетной. Ей был показан мальчик и его отец. И хотя Реля знала – по сну же – что с Николаем у неё не сложится жизнь, всё равно должна была родить от него. И счастье, что родила в любви. Не сложилась дальше любовь с Николаем, зато сын её любит: - «Так, как не один сын не любит свою мать, - сказала Галина Николаевна, учительница первая Олега, в откровении Реле. – За двадцать пять лет моего стажа, я  не встречала такого обожания матери сыновьями или дочерьми. Сейчас растут – «сделай да дай» - по своим детям сужу – а ваш готов всё ради мамы отдать». – «И я ради него готова жизнью пожертвовать». – « Не говорите таких слов, - возразила Галина Николаевна. – Живите как можно дольше, ради Олега же. Пусть он долго будет счастлив возле такой матери».
Но никто не заметил случайных слов Калерии, о том, что она знала, когда родится её сын. Или люди уже привыкли к её «эскападам», или, что более вероятно, женщин более волновала своя судьба и судьба их детей.
- Навела мосты? – заинтересовалась Майя, возвращая её мысли назад. – Неужели твоя мать почувствовала, что ты самая хорошая её дочь?
- Думаю, да. Тем более что маму напугал во сне «чёрный человек», как я его называла. Это как раз тот человек, от которого мама дочь свою любимую родила.
- И что же он не захотел свою доченьку растить или женатый был?
- Он всю жизнь не связывал себя узами брака. Хотя, как я потом узнала, женщина возле него, вроде домработницы всегда была, но обязательно безродная. А тех женщин, которые от него рожали, он пугал, как и мою матушку, чтоб не вздумали аборт делать. А детей его воспитывали другие мужчины – вроде моего безвольного отца. Но я думаю, что все женщины, родившие от Дьявола – так я этого мужчину называю, любили только его детей, иначе он им грозил ранней смертью.
- Вот, Реля, ты чего узнала. Это твоё ясновидение  так работало?
- Наверное, поэтому не сердилась на маму, что она так гадко себя вела по отношению ко мне. Были и младшие сёстры, которые родились после войны. И их мама, как и меня, когда-то хотела, чтоб умерли. Но я выходила младших сестрёнок – довольно простые они получились; льнули к дочери Дьявола, чтоб она им свои платья отдавала на переделку.
- А тебе, Реля, не доставалось носить платьев от старшей сестры?
- И от старшей сестры, и от мамы, но они мне отдавали свои вещи, когда уже самим носить стыдно было. А младшим сестрёнкам доставались Верины платья, чуть ли не новыми. Потому что она училась и каждый год «обновляла гардероб». А  когда я, уехала из дома, в одном платье и без копейки денег от мамы, старшая сестра стала задабривать малышек, перетягивать их на свою сторону.
- Задабривала, чтоб тебе насолить? Чтоб малышки её любили, не тебя?
- Так и получилось в дальнейшем – за что я тоже на сестрёнок не сержусь – каждый живёт, как может. Но я вам о маме закончу. Так вот, на следующий год после моего отъезда из дома, весной маме снится сон, что её бывший возлюбленный тянет её в Пекло. Вроде как они контракт заключили, что в сорок восемь лет – хотя это были не истинные года нашей родительницы -  он отправит мать своей дочери в Ад.
- Только за одну тебя, её туда стоило отправить, - заметила Тамара Александровна.
- Про меня речи не было, - усмехнулась Калерия. – Но я подключилась к этому сну и стала спасать матушку мою, не помня зла. В сновидениях – вот что интересно – иногда делаешь поступки, которые, в действительности, не подумаешь делать.
- Значит, в жизни ты бы мать не спасала, а во сне спасла. Но как это у тебя получилось? Кинуться против Дьявола. Думаю, что он, к тому же, не маленький был?
- Нет. Мама любила мужчин, как на картине Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Так вот на ней Репин нарисовал в центре такого мощного мужчину, играющего мышцами, полураздетого.
- Это наш, москвич, Гиляровский. Ты, Реля не читала его книгу «О Москве и москвичах»?
- Нет, но я слышала о ней и когда-нибудь прочту. Однако закончу вам о маме и нам пора расставаться.
- Итак, ты её выручила, - подстегнула Настасья. – Она то хоть знала об этом?
- Знала. Когда я поехала в первый свой отпуск, чтоб наводить мосты для будущего сына, чтоб он мог к бабушке летом приезжать, мама меня встретила на вокзале, в Херсоне, хотя я в письме написала, что доберусь сама.
- Но мать твоя хотела пожаловаться тебе, что её весной чуть Дьявол не уволок в Пекло? – предположила Настасья так, как будто и её тащили когда-то в Ад.
- Точно. Причём Вере мама никогда не рассказывала об её отце и не знакомила их, хотя он жил в Херсоне, а я его видела первый раз, во сне, ещё девочкой и, открещивалась от него.
- А Чёрт, как известно, креста боится.
- Да, Настасья, но не перебивайте, пожалуйста, - попросил Владимир Иванович.
- И с тех пор, как я его перекрестила, он стал бояться и меня, - улыбнулась Реля. – И в мамином, страшном сне, я с ним справилась, едва подняв руку, чтобы повторить то, что я делала в детстве. Моментально исчез. И вот, через некоторое время, мы сидим с мамой в Херсоне, дожидаясь автобуса, сидим вот как мы с вами сейчас на скамейке, в тени и мама мне рассказывает сон, и как я ей помогла избавиться от Дьявола – так мама его и назвала. Самое интересное, что в ту же ночь он маме явился ещё раз, и опять я вклинилась в тот сон. Но был он уже не страшный, и мне не пришлось спасать маму.
- Они о чём-то договаривались? Уж не тебя ли извести со света?
- Этот Дьявол догадался, что до меня ему не добраться. Если уж маленькую, во время войны не мог погубить, хотя старался, то когда я в силу вошла… Или Ангелы у меня хорошие – всё время на страже, за исключением нескольких случаев, когда я жестоко калечилась, - Калерия пожалела, что сказала об Ангелах и о своих травмах, но уставшие её собеседники не заметили последней её фразы. Или им больше нравилось о Дьяволе, чем об Ангелах.
- И как? Мать испуганная страшным сном пошла тебе навстречу – «навела» ты мосты? – продолжала допытывать Релю Настасья.
- Подождите. Я же вам продолжение маминого сна не рассказала. Не сумев утащить в Ад бывшую возлюбленную – так будем говорить – Дьявол смирился. Наоборот, договорился с матерью, что проживёт она ещё долго – чуть ли не восьмидесяти пяти лет, как я ранее маме и предсказывала. Но моим словам, судя по всему, мама не верила, а Дьяволу очень поверила.
- Вот матушка твоя, наверное, обрадовалась? Но Дьявол этот что-то потребовал за это?
- Наверное, да. Я во сне не расслышала, потому что они шептались. Но когда ехала в поезде ещё к маме, встречаю там моряка, который оказался племянником тёмного человека. Я этого моряка встречала примерно чуть пораньше, чем его дядьку, малышкой перекрестила, когда он залез в мой детский сон.
- Моряк-то такой же, как его дядюшка – душою тёмный? – заинтересовалась Майя.
- Нет. Чистый человек. И когда я встретила его маленькой девочкой, он принял меня за цыганку и спросил, когда он станет капитаном. Я ему и нагадала, что в 33 года, в возрасте Христа. Но Христа распяли в эти годы, - я это знала - а он станет капитаном, и будет долго плавать по морям.
- Ого, Реля, какие у тебя встречи были, даже девочкой.
- Наверное, мне везёт. В противовес маме и старшей сестре на пути моём попадались люди, которые мне и помогали, и спасали. И в детстве, будущий капитан привёз мне платье из-за границы, которое я носила несколько лет, и оно не линяло и не изнашивалось. И вот через десять лет опять встречаюсь в поезде с моряком. Я его узнала, он меня нет.
- Разумеется, - опять Настасья. – Дети, вырастая, меняются, а взрослые нет.
- Только когда я назвалась, он удивился, - продолжала, кивнув головой, Калерия. - И шутя, упрекает меня;  - «Что же ты, «Сивилла», говорила, что в возрасте Христа, я буду капитаном? Я ему ответила, что похоронит свою мать – Артём как раз ехал на похороны, и пароход будет в его руках. Он не очень поверил, но мы разговорились и выяснили, что моя сестра Вера – его кузина, через дядьку его. Дядя его – чёрный человек – это Артём давно знал, такая же, как он прямо сказал, выросла его дочь, моя сестра. Выяснив всё это, мы удивляемся, что попали в один поезд, в один вагон и места у нас рядом. Пошли в ресторан покушать, немного выпили шампанского и нам приходят мысли, что всё это не зря. Мы встречаемся, влюбляемся, и будто нас кто свёл. И у меня и у Артёма приходит одна и та же мысль, что нас подлавливают. И кто? Конечно его тёмный дядька. Но для чего ему это нужно? Тогда я Артёму рассказываю, как я его чёрного родственника перекрестила. А это у чёрных людей как метка – они, обязательно, должны поймать того человека и заставить подчиниться Бесу. А поскольку и Артём дяде тоже досаждал в детстве, то ему двойная выгода свести двух чистых людей и подчинить их себе. Как это он мог, спрашиваете вы? Да поженить нас – это уже ему будет в его ведомстве награда. Потому что нас, попавших в его капкан, можно потом ломать и сломать нам жизни.
- Да, возможно он бы мог над вами поиздеваться. Артёма бы, как- то лишил моря. Вас, потом, развести или тебя, Реля сделать вдовой, - сказала Настасья.
- Почувствовав это, мы с Артёмом, хоть и трудно было, но решили не поддаваться. Приехали в Херсон, а там, на перроне, стоят рядышком дядя Артёма и моя матушка, хотя, я вам говорила, что мать встречать меня не звала. Увидев нас с Артёмом, как бы отпрянули друг от друга, но нас, двоих умников, было не провести.
- Ну, Реля, у тебя и жизнь. На сколько тяжёлая, но на столько же и интересная. Стал хоть твой Артём капитаном?
- Похоронил мать – такую же тёмную даму, как и моя матушка – он получил телеграмму, что капитан их, которого они везли из-за границы уже больного, скончался. И Артёма срочно вызвали в Одессу принимать пароход. Но он успел заехать к моей матери и отдать ей деньги и адрес его светлой тётушки, чтоб я поехала в этот светлый город и посмотрела его.
- А почему не тебе деньги отдал?
- Я в это время, узнав, что приезжает из Одессы же Вера, уехала в Новую Каховку,  к своей подруге. Вернувшись, еле эти деньги из лап Веры выцарапала и Одессу Артёма посмотрела.
- Калерия, - строго сказала Анастасия. – Тебе надо книги писать. Правда, если ты сейчас напишешь о чёрных людях, которых тебе довелось встретить в своей жизни, тебя могут в психушку посадить. В Советском Союзе таких людей нет, по мнению коммунистов. Правда, если ты вместо тёмного человека напишешь, что он был предателем, а потом спасался от петли за тёмные дела, может, и напечатают.
- А кем, вы думаете, этот человек был? Но сумел после войны ордена себе добыть и работал не где-нибудь, а в Обкоме Партии. Всё, мне надо ещё зайти в поликлинику, проведать сколько карт нам там привезли от Нинель Адамовны, да занести их в свой кабинет – потом оклеить карты подростков, чтоб их не путали со взрослыми.
- Подожди, Реля, - взмолилась Майя. - Ну не убегут от тебя твои карты – будет время, всё сделаешь, ещё и скучать придётся. Хотя ты такой человек, что ни кому, в том числе и себе, скучать не даёшь. Но хоть скажи, с матерью-то мосты навела, говоришь, а надолго ли?
- Сумела четыре месяца поводиться у неё с маленьким моим сыном – он рос на свежем воздухе и хорошем моём молоке как богатырь. Приехали в Москву с полугодовалым мальчишкой, а все ему меньше года не давали, - Калерии не хотелось говорить, что гостила она у матери после тяжёлой болезни Олежки.
- Разве он и ходил?
- Нет. Но выглядел не на полгода, а на год. Поехали мы с сыном купить ему в «Детском Мире» пальтишко, а увидела я комбинезон – они тогда только появлялись, и буквально влюбилась в это чудо. Продавщица приняла сына моего за годовалого ребёнка, и уговорила, купить эту новинку. Мы потом на Красной площади сфотографировались в таком наряде.
- Продавщица, за новинку, с тебя лишнюю денежку сорвала? - хмурилась Майя.
- Ни копейки не взяла. Ещё мне шапочку-шлем продала из-под прилавка – тоже по своей цене, хотя могла бы «загнать», как говорится, эти новые и красивые вещи в три цены. А теперь, до свидание, дорогие мои. Всем нам надо бежать к детям.
- Не говори за всех, - отозвалась отоларинголог.
- Прошу прощения! Я не имела в виду тех, кто детей уже вырастил.
Калерия виновато посмотрела на Тамару Александровну – ей слова Рели, наверное, как ножом по сердцу, но та, вставая со скамьи, махнула успокаивающе рукой. Она не особенно страдала, что нет у них с мужем детей. Это Владимир Иванович мучился, что потерял когда-то любимую женщину и ребёнка.               
 

                Г л а в а  8

- Уже два месяца почти бессменно день и ночь в пути. На диво сложенный возок, но всё ж конец пути далёк. Княгинин спутник так устал, что под Иркутском захворал, - читала Зина вторую часть поэмы Некрасова по книге. Но читала так, как будто это не стихи, а повесть.
Калерия остановилась поражённая. Зина так же, как и она окончила десятилетку, потом медицинский техникум. К тому же Зина имеет почти взрослую дочь и сына. Неужели она им никогда не читала сказки Пушкина, чтоб приобрести к таким стихам напевность? Потом Калерия успокоила себя: - «И в школе я поражалась, что некоторые люди совсем глухи к поэзии. Но чтоб до такой степени!»
Заметив, что подошла Калерия, Настасья остановила чтение: - Зина, ты читаешь как Петрушка, в комедии Грибоедова «Горе от ума».
- А как Петрушка читал? Я что-то не помню не одного слова, которое он вымолвил. Реля, ты помнишь, как читал Петрушка в названной Настасьей комедии? – Обиделась Зина.
- Петрушкиных слов не помню, - улыбнулась Реля. – А вот монолог Фамусова немного знаю:        - Петрушка, вечно ты с обновкой, с разодранным локтём.
       Достань-ка календарь, читай не так как пономарь,
       А с чувством, с толком, с расстановкой.
- Теперь понимаю, Настасью Ефремовну. Ей не понравился моё чтение.
- Подожди, Зина, не обижайся. Реля, почитай, как там дальше, в этом монологе. Мне он очень нравится.
- Хорошо. Пока не все собрались, буду читать монолог Фамусова. Тем более что школьники все на уроках и не будут нам мешать. Итак, Фамусов говорит своему слуге:
       - Достань-ка календарь, читай не так как пономарь,
       А с чувством, с толком, с расстановкой.
       Постой-ка, на листе черкни, на записном, против будущей недели,
       К Прасковье Фёдоровне в дом, во вторник зван я на форели.
       Куда как чудно скроен свет. Пофилософствуй, ум вскружится;
       То бережёшься, то обед. Ешь три часа, а в три дня не сварится.
       Ещё пиши – быть может в пятницу, а может и в четверг я должен у кумы,
       у вдовушки крестить. Она не родила, но по расчёту, по-моему, должна родить, - Калерия развела руками. – Кажется, я не всё правильно прочла, но давно не брала в руки этой прекрасной поэмы. У кого есть эта поэма дома, принесите, ради Бога, на пару дней мне.
- У нас есть, - сказала незаметно подошедшая Тамара Александровна с мужем. – Могу даже подарить тебе эту книгу, если так любишь Грибоедова.
- Подарите. У меня как раз недавно был день рождения.
- Что же ты не сказала, голубушка, - обиделась Настасья. – Мы бы тебе много книг подарили. У меня лично есть лишнее собрание сочинений Дрюона «Проклятые короли». Муж всё порывался их продать, но лучше я подарю тебе.
- Да продал муж твоих «Проклятых королей» - я видела, как он их в книжный отдел относил, на Проспекте Калинина, - огорчила дарительницу отоларинголог.
- Вот гад. Прости, меня, Реля. Но я тебе второй экземпляр отдам, если он и этот не загнал.
- Хотя бы почитать дайте. Там сколько книг в этих сочинениях? – взмолилась Калерия.
- Семь или восемь, но читаются легко. И тебе будет очень интересно. Это интересней будет, чем «Три мушкетёра» со всеми их продолжениями.
- Не скажите! – возразил Владимир Иванович. – «Три мушкетёра» мне больше нравятся.
- А ты разве читал Дрюона? – заинтересовалась жена.
- Читал. Ещё в институте мне кто-то давал, - смутился Владимир Иванович. - Но не пора ли нам идти на работу? Кого-то нет ещё? Майи? Что с девушкой? Никак ребёнок заболел?
- Если Майя задерживается, я без неё могу начать приём, - сказала отоларинголог и все пошли к крыльцу школы, где их и догнала, запыхавшаяся молодая женщина.
- Никого не забыли? – спросила, едва отдышавшись. – А если бы я совсем не пришла?
- Первый раз, что ли, я одна работаю, - проворчала врач.
- Простите меня все, но как-то неудачно сложилось утро.
- Бывает, - снисходительно сказала хирург, которая вообще работала одна. Но медсестре там и делать было нечего. Другое дело в поликлинике, на приёме больных.            
 В этот день у них почти не было перерывов. Юноши и девушки, сменяя друг друга, шли потоком. Екатерина Никитична хорошо организовала осмотр, тем более что принять они должны были полторы нормы. Едва успели сходить пообедать, как их уже ждали. Калерия ещё накануне заметила, что в этой школе все юноши и девушки относились по месту проживания к их поликлинике. А значит, с юношами ей придётся ещё не раз встречаться по поводу их походов в Военкомат. И она уже заранее присматривалась к ним. Кто настроен, если не поступит учиться, идти на военную службу? Или с некоторыми придётся проводить работу, чтоб не забывали по повестке идти на военную комиссию. Иные подростки недоумевали: - «Зачем? Вы же нас смотрите? А, ладно. Лишний раз занятия прогуляем». Эти ребята – районного масштаба – не очень стремились учиться. Или строительство двух больших домов им так мозги замутило, что они с удовольствием готовы были ехать служить в маленькие города. Или мир хотелось посмотреть? Калерия знала, живя в Симферополе, - ей рассказывал Николай, будучи её парнем, что солдат возили на экскурсии  к морю и достопримечательности они рассматривали в Ялте, не говоря о легендарном Севастополе. И если парни попадут служить в Украину или в Крым, то узнают много – будет потом что вспомнить. Это с хорошей памятью. У будущего мужа Рели памяти почти не было.  Девушка интересовалась, что он видел в Крыму, до того как они встретились, мог лишь назвать города, куда их возили. Но ничего о тех местах рассказать толком не мог. Память у её будущего мужа была плохая – много пил перед тем, как его забрали в армию. И о Москве, когда приехали, тоже ничего интересного сказать не мог. А если Реле, в первый же их вечер прогулки по центру Москвы, рассказывал о Москве интересный старик и книгу подарил, муж скрипел зубами – ревновал. А Реля, наоборот, обрадовалась умному, знающему Москву человеку – будто его из Космоса ей послали, чтоб она не очень разочаровывалась в москвичах.
Когда всех посмотрели, коллектив медиков опять (хотя время было вечернее) разместился на двух скамейках во дворе, и Релю заставили рассказать об окончании злополучного путешествия Трубецкой. Она бы могла пошутить и заставить их почитать самих – книгу же принесла Зина. Но ей обещали подарить поэму Грибоедова, ещё, если муж Настасьи не пропил собрание сочинений Дрюона, то почитает и эти интересные книги. Пришлось отрабатывать как бы вперёд.
Вначале Калерия хотела рассказать своими словами о злоключениях княгини Трубецкой. И если бы не было книги, которую принесла Зина, то можно было бы отговориться, что плохо помнит стихи. И после такого приёма в маленькой школе, когда на них буквально жали юноши, которые почему-то не хотела проходить осмотр накануне. Екатерина Никитична пригрозила десятиклассникам, что если не пройдут осмотр,  то не видать им формы для поступления в институт как своих ушей. А если захотят её иметь, то придётся идти в поликлинику и проходить всё в порядке общей очереди, среди стонущих стариков и кашляющих туберкулёзников.
Туберкулёзников за всю свою жизнь в Москве Калерия видела мало. Один желтый, маленького роста мужчина жил у них в подвале, где даже разводил кроликов. Но полная жена его и дети были розовощёки, улыбчивы и когда им предложили квартиру где-то в дальнем районе, не хотели выезжать – где ещё они могут содержать клетки с кроликами, мясом которых они питались. Чуть ли не с милицией их выселяли. И свято место пусто не бывает. Большущий подвал тут же присмотрел художник. Уж как он там наводил порядок в царстве мышей, тараканов и блох, но вся эта живность там водилась. Правда, на мышей тут же нашлись приблудные кошки и ловили их. Но от разведшихся кошек завелись блохи. «Милосердная» Марья Яковлевна вначале ходила подкармливать котят, но однажды вернулась вся в красных пятнах на ногах, от блошиных укусов и не только прекратила кормить кошек, но и вызвала санитаров из эпидемической службы.
Как боролся со всеми этими приживалами «художник» история умалчивает, но он в подвале расположился довольно смело. Даже стал водить туда девушек – видимо натурщиц, но в основном по ночам. Какие были там пиры-застолья, Калерия, устав от  дневной или ночной работы, знала лишь по рассказам соседки, которая возмущалась, что шумы мешают ей спать. Но однажды и Калерия испытала шок от шума, который произвела один из мужей «натурщиц», ночью. Окна в подвале были и даже зарешёченные как у всех на первом этаже. Но окна подвала находились как бы в вырытом блиндаже. Они находились под землёй и единственный свет, который мог туда проникнуть ночью, это свет от близстоящих фонарей. Но если светила лампа в подвале и окна были не закрыты никакими занавесями – как у прежде живущей там семьи, то всё, что там находилось или происходило, можно было рассмотреть. И вот какой-то супруг среди находящейся там толпы друзей художника и натурщиц рассмотрел свою изменщицу. Как он рвался в подвальную дверь, которую, по-видимому, забаррикадировали от  него – услышала и Реля. Каким матом крыл он всю загулявшуюся компанию, слышали многие живущие в домах колодца-двора. Потом этот «богатырь» сорвал решётку с одного из окон подвального помещения и разбил окно. Хотел, наверное, протиснуться туда, но все находящиеся в подвале сумели открыть дверь и разбежались. И тут приехала милиция. Как уж они вынимали рогатого лося, застрявшего в узкой щели между каменной прокладкой и разбитым окном – это Калерия не слышала. Она было рада, что ревнивый муж не разбудил своими воплями Олежку, легла и сама уснула. Утром её соседка сказала: - «Скажи спасибо, что этот ревнивец не поджёг их всех, как грозился, мы бы тоже могли дыму наглотаться».
Вот что вспомнила Калерия, когда услышала, чем грозит Екатерина Никитична – школьная медсестра – своим воспитанникам. Разумеется, если юноши и девушки стесняются проходить осмотр в школе, когда все специалисты пришли сюда, то им придётся идти в поликлинику, где их без очереди уже не пропустят. Старики в поликлинике и так ворчат, что сняли с приёмов специалистов и направили их в школы. И если некоторых детей – кто болел во время осмотра в их школе, Реля сможет провести без очереди – не желающих идти сейчас, не захочет. Если люди не чувствуют, что им лучше – чтоб посмотрели за короткое время, то пусть почувствуют, что такое целый день провести в поликлинике, не среди своих сверстников, а среди не очень здоровых людей. Так и сказала, отказывающимся от осмотра, поддерживая Екатерину Никитичну.
И, разумеется, прошли осмотр все, кому положено. Но врачи и медсёстры из комиссии устали изрядно. И, тем не менее, потянули Калерию в укромный уголок, чтоб договорила им про княгиню Трубецкую.
- Реля, уж не обижай эту прекрасную женщину. Начала, так договаривай.
- И, правда. Не хорошо останавливаться на середине. Хотя осталось совсем немного, и я вам не буду путаться в стихах, как запуталась утром в монологе Фамусова. Зина, ты дашь мне книгу, я прочитаю. Устала, признаться, и сейчас вспоминать нет сил.
- На книгу, - протянула ей Зина. И, усмехаясь, укусила немного: - Только не читай, как Петрушка, с порванным локтём, а «с чувством, с толком, с расстановкой».
- Об этом не беспокойся. Я, школьницей, читала со сцены, на праздниках, поэму Симонова «Сын артиллериста». Так старалась, что женщины, мужчины, бывшие фронтовики, плакали. Но вас, измученных наплывом юношей и девушек сегодня, я не стану доводить до слёз. Посочувствуйте женщине, когда-то изнеженной и ездившей с мужем по южным краям, как Долли – внучка Кутузова, и вдруг судьба её забрасывает в жуткую Сибирь – без железных дорог, к которым мы все привыкли, без элементарных удобств, мчит бедная княгиня Трубецкая к своему мужу.
- Да, Реля, мы с тобой дошли до того, как её спутник в дороге захворал.
- Это вы с Зиной дошли до того, как спутник княгини заболел. Слушайте далее:
               
                Два дня прождав его, она
                Помчалась далее одна.
                Её в Иркутске встретил сам
                Начальник городской;
                Как мощи сух, как палка прям,
                Высокий и седой.
                Сползла с плеча его доха,
                Под ней кресты, мундир,
                На шляпе перья петуха.
                Почтенный бригадир.
                Ругнув за что-то ямщика.
                Поспешно подскочил
                И дверцы пышного возка
                Княгине отворил…
- Ну, уж этот рыцарь её домчит до рудников быстро, - сказала Зина, успокоенная чтением Рели.
- А ты разве не заглядывала дома в эту книгу?
- Где там! Варка, стирка, глажение – весь вечер кручусь как в колесе.
- Зина, у тебя же почти взрослая дочь. У меня сын, с первого класса стирает себе носки, когда вечером принимает душ. Там же майки прополоснёт, трусы, плавки, если они не белые. Зимой чистит себе и мне обувь. Я уж не говорю о глажке брюк, которые я не могу гладить – не привыкла – слишком мало с мужем прожила. Так я купила себе зимние брючки – тоже ребёнок мой гладит – такие стрелочки наводит.
- А у тебя, Зина, дочь, - вступила в разговор отоларинголог. – И, кроме того, что перечислила Реля, делает её сын, она бы могла тебе помогать готовить и стирать.
- Реля, сколько лет твоему сыну? – заинтересовалась ревниво Зина, будто она не видела Олега, когда ездили в экскурсию по Пушкинским местам.
- В пятый класс он ходит, а делает всё это, как я отметила, с первого класса.
- Вот подожди, начнут над ним смеяться одноклассники – а 112 школа тоже не обижена блатными детьми, он живо всё это прекратит. Или влюбится в девочку и начнёт тебе в бельевую корзину кидать и носки, и трусы, а ты, мама, стирай.
- Нет, Зина, это не я его заставляла так делать, он сам выбрал такой путь помощи маме и, думаю, не изменится никогда. Потому что в человеке заложено с детства никаким смехом не изменишь. Наоборот, в школе учителя его ставят в пример за внешний вид, - иногда и за учёбу - так к нему подходят с расспросами как это моему труженику удаётся. И, думаю, сын не скрывает, что большинство делается его руками.
- А если сам решил за собой ухаживать, то будет это делать, пока не женится. А там, если попадётся глупая жена и станет сама стирать ему, подчёркивая, что это не мужская работа, может и отвыкнет, - сказала Тамара Александровна, у которой муж делал всё по дому – и стирал, и гладил, и супы варил.
- Реля, я очень рада, что у тебя такой сын, - улыбнулась Настасья грустно. – Как я говорила ранее у меня ни дети, ни внуки далеко не такие - знают лишь слово «дай». Никогда не поинтересуются, что надо мне. Но давайте, от грустных тем, перейдём к трагичной. Как, всё же княгиня добралась до Нерчинских рудников, куда были сосланы Декабристы?
- Печальная тема. Мне даже не хочется читать её разговор с «Начальником городским», он длился неделю. Губернатор её запугивал, что дальше дорога более опасна и трудна. И есть бумага от самого царя, чтобы вернуть княгиню обратно. И что князь – её отец, который собственноручно отправил дочь в Сибирь, теперь заболел и может умереть.
- Наверное, болезнь отца могут вернуть княгиню? – проговорила неуверенно Зина, пряча глаза. Реля была уверена, что она знает продолжение поэмы, но не решается это открыть.
- Нет, княгиня настаивает на дальнейшем пути. И вот тут я вам прочту, чем её ещё пугал губернатор:                Но хорошо ль известно вам,
                Что ожидает вас?
                Бесплодна наша сторона,
                А та ещё бедней.
                Короче нашей там весна,
                Зима ещё длинней.
                Да-с, восемь месяцев зима
                Так знаете ли вы?
                Там люди редки без клейма
                И те душой черствы;
                На воле рыскают кругом
                Там только варнаки;
                Ужасен там тюремный дом,
                Глубоки родники.
                Вам не придётся с мужем быть
                Минуты глаз на глаз.
                В казарме общей надо жить,
                А пища – хлеб да квас.
- Да Долли бы и до Иркутска не доехала, а с такими запугиваниями, живо бы назад помчалась, - сказала Майя.
- Долли бы по дороге ещё скончалась от климата, - заметила Калерия. – Не забывайте, она выросла в солнечных краях, и даже мрачный Петербург был ей тяжек. Но Трубецкую, она тоже была не очень крепкого здоровья, не мог запугать зловредный старик, хотя рисовал ей ужасы день ото дня тяжелей и тяжелей. Ещё говорил о муже нелицеприятные слова.
- Я читала, - вдруг призналась Зина. – Поэтому почитай и ты, Реля, те слова, что дед говорил княгине о муже.
- Не хочешь, сама прочесть? – протянула ей книгу Реля.
- Давай, - Зина, будто рассердилась, но прочла с «чувством, толком, расстановкой»:
                Достались вы ему
                С богатством, с именем, с умом,
                С доверчивой душой,
                А он, не думая о том,
                Что станется с женой,
                Увлёкся призраком пустым,
                И вот – его судьба!
                И что ж! Бежите вы за ним
                Как жалкая раба!  - вот и я устала, - Зина протянула книгу Калерии. – Что ответила княгиня Трубецкая своему мучителю, продолжай ты.
- Я скажу своими словами, - сказала Реля, - а то мы до тёмной ночи будем здесь читать.
- Говори, как хочешь, - согласились все.
- Самое страшное, по мнению губернатора, что княгиня, должна подписать бумагу, что лишается всех прав и становится тоже заключённой, а потому в Нерчинск должна идти закованной в кандалы, по этапу. Княгиня соглашается и на это. Тогда её предупреждают, что идти надо прикованной цепью к ворам, разбойникам. – «С закатом дня – ночлег. А ураган в степи застал, закапывайся в снег». Но и это не самое страшное: из пятисот человек доходят лишь треть.
- Вот издевался, - заметила Настасья. – Я бы не выдержала этого – повесилась бы на глазах у этого старикана. А что княгиня?
Она на седьмой день упрашиваний вскричала:
                Но вы,  но вы… злодей!
                Неделя целая прошла…
                Нет сердца у людей!
                Зачем бы разом не сказать?
                Уж шла бы я давно…
                Велите партию созвать –
                Иду! Мне всё равно!..
- И после этого, - сказала Зина, - губернатор дал княгине лошадей, которые её в три дня домчат до Нерчинска. Но перед этим ещё оправдывался, что делал это по приказу, и пусть его накажут, он не может препятствовать такой женщине.
- А теперь расходимся, - сказала Калерия.
- Ты завтра, в 112 школе покинешь нас, и будешь летать по ней?
- Подумав, я решила не делать этого. Если нам покажут недостроенный бассейн – буду рада. Но напрашиваться не стану. Это только мешать людям.
- Правильно. Но в класс, к своему сыну, ты заглянешь?
- Он уже не в начальных классах учится, где они были привязаны к одному помещению, а во многих, как студенты расхаживают по школе – и где его искать? Сам может заглянуть, а я, как бы мне не хотелось, мешать ему и учителям не стану.
- Вот спасибо тебе. А это значит, что если появятся «окна», ты нам расскажешь о Марье Волконской – твоей любимице. Ведь она тоже ехала к мужу в Сибирь?
- Волконская, а девичья её фамилия Раевская – она не только моя любовь. Её обожал Пушкин. Я, кажется, вам говорила уже об этом?
- Говорила, да что в наших старческих головах держится? – пожаловалась отоларинголог. – Вот, Реля, ты в юности была нелюбима матерью и вместо того, чтоб считать себя глупой, и прятаться от людей, или резать себе вены от горя, придумала читать книги и тем развивалась, лучше, чем мы, городские девушки. Тебя не война не остановила, ни голод.
- Ни то, что пришлось двух маленьких сестрёнок от смерти спасать, - добавила Майя.
- Я смотрю, вы хорошо знаете мою жизнь.
- А для чего нам головы даны? – отозвался Владимир Иванович. – Ты вот рассказываешь о чужих жизнях, но где-то прорывается и твоя жизнь. Хотя дамы прошлого века и ты – большая разница, но и в них можно найти с тобой сравнение. Долли – «Сивилла» и ты тоже ведунья – можешь не отрицать. Вот княгиня Трубецкая едет в Сибирь, за мужем. Уверен, ты бы тоже помчалась, и все преграды были бы прорваны, как фронт под городом Сталинградом.
- Ну, у тебя и сравнения, муж мой, - последней с лавочки поднялась Тамара Александровна.
- А что! – пошутила Калерия. – Я, с малых лет, так сильно желала окончания войны, что, может, мои мысли тоже помогали нашим воинам. Или мои Ангелы, услышав мои мысли, летали спасать наших воинов, а старшая сестра, воспользовавшись их отсутствием, чуть не отправила меня на тот свет. Видите, что бывает, если «Сивилла» от себя Ангелов отрывает. Но хватит шутить.  До завтра. Побегу своему будущему защитнику Родины готовить ужин. Хоть их в школах хорошо кормят – в чём мы убедились – но ужинает мой сын как маленький крокодильчик, как будто с утра ничего не ел.
- Бегает много, в футбол играет, - сказала Майя, очевидно зная всё это по своему сыну.
- А как же! Обуви не напасёшься. К тому же растёт. Скоро выше меня будет. До свидания, до свидания, а то мы никогда не распрощаемся, - все вышли на Малую Бронную улицу и разошлись в разные стороны.
 
            
                Г л а в а  9

Но как не хотелось Калерии  остаться незамеченной в 112 школе, ей это не удалось. Едва переступили порог её любимейшей школы, которую она обожала уже более четырёх лет, на них шёл Борис Григорьевич – директор этой школы.
- Что за люди к нам пожаловали? – спросил этот маленький, всегда озабоченный человек, ведь на нём кроме устройства учёбы учеников висело ещё строительство бассейна.
- Мы пришли проверять ваших старшеклассников, - выступил вперёд, как единственный мужчина Владимир Иванович.
- А, комиссия! Мне что-то говорила медсестра вчера. Добро пожаловать! – и тут он увидел Релю. – И вы здесь, моя спасительница? А то я вас лишь первые три года видел, когда Олег учился в начальной школе. И то каждый раз предупреждал Галину Николаевну, чтоб вы зашли ко мне. А она через раз забывала.
- Как не забывать, Борис Григорьевич! – появилась и Галина Николаевна, как всегда одетая красиво и по моде. – Ведь когда я вела первый класс, где учился сын Калерии Олеговны, меня фрамугой стукнуло по голове и рассекло кожу на голове.
- Помню, вас на «Скорой помощи» увезли, и вы несколько дней были на больничном.
- Я бы больше болела, если бы не Калерия Олеговна. Я вам не говорила, Борис Григорьевич, но мне же в институте нейрохирургии зашили рассечённую кожу на голове, да так зашили, что в рану попал волос.
- Когда в рану попадает инородное тело, к которому можно отнести и волос, - сказала Настасья Ефремовна, как хирург, - то это очень больно и может нагноиться.
- Вот, от боли и от нагноения меня спасла Калерия Олеговна, - со слезами на глазах сказала Галина Николаевна, подходя к Реле, обнимая и целуя её. – Если бы не вы, быть может, как сказал мне потом лечащий врач, нагноение было бы сильное и, как правило, на голове, это грозит инвалидностью.
- Так, Галина Николаевна, - сказал Борис Григорьевич, - вы об этом подробно должны мне, при случае, рассказать. А сейчас я бегу, чтоб подогнать строителей. Любят, знаете ли, перекуры устраивать. А вы, что же, голубушка вы наша, - остановил он школьную медсестру, - не встречаете ваших коллег?
- Так искала помещение, где можно их разместить. У нас же школа такая – вчера договорилась, а сегодня раз – одно помещение заняли.
- Вот закончится строиться бассейн, всех построю по струнке, как раньше было. Видят, что директор занят день и ночь, так распустились.
- Говорю вам, как медик, Борис Григорьевич, чтоб вы не оставались тут на ночь. Построите бассейн, и придётся вас в больницу укладывать на лечение.
- А что? И полежу. Хоть отосплюсь. А вы, Калерия Олеговна не хотите пройти со мной, чтоб своими волшебными глазами – уж простите старика за комплимент – подстегнуть их в работе?
- А как я потом найду своих товарищей? – вырвалось у Калерии. Она хотела пойти с Борисом Григорьевичем, но боялась, что её осудят за это коллеги.
- Не волнуйтесь, Реля, - сказала школьная медсестра, с которой они были уже коротко знакомы. - Поднимайтесь потом на третий этаж, и вам каждый школьник покажет, где заседает комиссия.
- Иди, Реля, - разрешила ей Тамара Александровна. – Пока до нас с тобой дойдут подростки, ты уже будешь на месте.
- Обещаю вам не задерживать эту волшебницу, - отозвался Борис Григорьевич, увлекая Релю за собой. – Как я рад вас видеть – вы не представляете. Когда сплю спокойно, и меня не мучают боли в ногах – мне снитесь вы. Даже жена ревновать стала меня к этим снам.
- Хорошенькое дело, - пошутила Калерия. – Значит, мне нельзя думать о вас, о вашем бассейне, чтоб помочь вам в его постройке – иначе попадаю в ваш сон. Но вот я вижу рабочих, трудящихся как пчёлы.
- Это они почувствовали, что сюда придёт женщина с волшебными глазами.
- Хотела бы я, чтоб глаза мои помогли вам не болеть. Вы немного болеете, Борис Григорьевич, и эти боли уже не подвластны мне.
- Старость, дорогая моя волшебница. И болею я не немного, как вы сказали, а много. Вот выстрою памятник себе – этот бассейн – и умру спокойно.
Калерия вздрогнула: она почувствовала, что в словах этого немолодого уже человека таится истина. И что ей пожелать? Чтоб этот бассейн строился вечно, а школьный директор болел и страдал, но жил? Или пусть он построит бассейн, на радость детям, и успокоится в радости? Есть же такая церковь в Москве «Скорбящим в радости». Возможно, туда пойдут ставить свечи за Бориса Григорьевича, благодарные ему люди.
- Спасибо, что показали мне строительство бассейна. Сейчас мне пора присоединяться к моему врачу. Она не сможет и выслушивать внутренние органы подростков и измерять их антропологические данные.         
- Идите. Я рад, что одним присутствием вы подогнали строителей. Ишь, как работают! Да скажите медсестре, чтоб заказала вам обеды.
- Спасибо, я вчера уже просила Валентину Михайловну сделать это. – Калерия ушла и быстро нашла, где расположилась комиссия.
Первые три врача уже осматривали школьников, а хирурга и терапевта, как и в других школах, поместили в одной просторной комнате, в разных углах, лишь разделив их большими ширмами.
Настасья Ефремовна встретила Калерию вопросом:
- Как смогла ты так подлечить первую учительницу своего сына, что она не стала инвалидом? И, смотри-ка, работает ещё в школе, заведует. Сказала нам, что тот выпуск, где был твой сын, оказался у неё самым замечательным, и она не стала брать другой, чтоб не испортить впечатления от последнего выпуска.
- Потом расскажу, как я подлечила Галину Николаевну. А сейчас вон партия отроков следует за мной по пятам. Вы их недолго задерживайте, потому что на очереди красивейшие девушки этой школы.
- Твой сын тут учится, так тебе все красивыми кажутся?
- Вхожу в эту школу, как в Планетарий, на новую лекцию. Каждый раз всё так меняется не сопоставимо. Всё движется вперёд, благодаря директору этой школы, - Калерия видела, что подростки – довольно большие парни – слышат её и обязательно отзовутся на её слова.
- Да, наш Борис Григорьевич – мировой старик!
- Скажешь тоже – бегает он как молодой.
- Только больной, как определил мой отец. А он знаменитый кардиолог.
- Что же твой знаменитый кардиолог не подлечит Бориса Григорьевича?
- Не раз предлагал лечь в его больницу, да разве его уговоришь.
Выслушав эти, тревожащие её душу слова, Калерия пошла в другой угол, где Тамара Александровна разразилась целой речью:
- Приятно, что тебя так любят в этой школе? Даже больше, чем в 122, но там лишь одна учительница, и бывшие детсадовские деточки. А тут и директор расцвёл, как увидел Калерию Олеговну. А уж что завуч прослезилась и поцеловала в благодарность за спасение её. Откроешь, как можно влюбить в себя учительский коллектив, где учится твой сын?
- Наверное, вы хотите знать, как я спасла Галину Николаевну от инвалидности? Но этого же хочет и Настасья Ефремовна. Возможно, Зина и Майя захотят послушать. Но тихо! Уже первые парни несутся к нам, неся в руках одежду. Вот закалённые.
- Сегодня не холодно. И, как не странно, у них спортзал, куда нас пристроили, находится на солнечной стороне.
- Это не спортзал. Здесь занимаются танцами и пением. Видите рояль, накрытый чехлом?
- Вот ты глазастая. А я, удивляюсь, что спортзал с солнечной стороны. Ведь дети потеют, когда хорошо занимаются. Давайте, ребята, кладите свою одежду на стулья и трое подходите ко мне, а трое к Калерии Олеговне – она вам будет измерять грудную клетку и рост.
- А можно всем к Калерии Олеговне? Мы в очередь построимся, и будем тихо стоять.
- Хорошо, - неожиданно согласилась Тамара Александровна. – А потом, не одеваясь, ко мне. Вот на этот стул. Реля, давай мне карточки этих богатырей и называй фамилию каждого и их параметры, я запишу.
- Возьмите две первые карты, а потом парни придут к вам, остальных я сама стану записывать, как в прежних школах. Ведь мы уже отработали этот метод – так быстрее.
Юноши, которые слышали, как Реля хвалила их директора школы, смотрели на неё влюблёнными глазами. Послушно поворачивали головы в стороны, чтоб дыханием не оскорблять её, как сказал первый. Конечно, они курили – это Калерия почувствовала ещё, находясь рядом с хирургом. И сейчас берегли её и Тамару Александровну – выдыхая отравленный никотином воздух подальше от медиков. Говорили мало и старались в разговоре показать свою учёность.
Девушки тоже показались им настроенными на хорошее отношение к комиссии. По крайней мере, были вежливы, никто не пытался говорить о красивом враче, сидящем в предыдущем кабинете. Наверное, школьная медсестра запретила им обсуждать вслух кого-либо. И красивое нижнее бельё никто не пытался повесить на стул Тамары Александровны. Или, действительно, в 112 школе ученики были более тактичны, чем в других?
Впрочем, и в предыдущих двух школах – в 124 и 125 оглушённые бывшим строительством подростки и младшие дети вели себя довольно скромно. И Реля всё списывала на строительство. Но в 112 школе в самой велось строительство – правда, в соседнем корпусе – и почти не тревожило учеников. А многолетнее строительство на Малой и Большой Бронной улицах не достигало сюда. Или школьники ждали большого праздника – открытие бассейна – поэтому были так настроены? Ведь им же ещё принимать гостей – школьников из других школ, которые будут ходить в бассейн – нельзя же показывать себя недоучками и балбесами.
Олег знал, что сегодня мать будет в их школе смотреть старшеклассников, но не показывался до большой перемены. И то заскочил, чтоб сказать всем медикам, которые собрались как раз возле Рели и Тамары Александровны:
- Здравствуйте! Как тут наши старшеклассники не обижают вас?
- Здравствуй, Олег! – воскликнула Майя, которая ближе всех знала сына Рели, потому что ходили вместе в кинотеатр.
Но и другие дамы ездили с Олегом на экскурсию «По следам Пушкина». Поэтому тоже приветствовали его: - Как живёшь? Как учишься? А знаешь, что ты на Пушкина похож, только что белобрыс?
На что Олег отвечал шутливо: - Живу – хлеб жую! Учусь – особо не мучусь! А что похож, на Пушкина – так все мы в мире похожи на кого-нибудь. Кстати, и Пушкин был в детстве белобрыс – это вы видели в его музее. А я ещё похож на свою маму. А затем прощаюсь, на экскурсию в столовую нашу собираюсь.
- Иди, покушай, - сказала своему шутнику Калерия.
- Ну, Реля, у тебя и сын! – восхитился Владимир Иванович. – Я ещё на экскурсии заметил, что он острослов, но чтоб вот так отвечать. Острить так быстро лишь одесситы могут.
- Ага! Одесситы, - обиделась Майя. – Мой Саша тоже приносит из школы такие перлы.
- Неужели анекдоты?
- Анекдоты безобидные – о Чапаеве, Петьке и Анке. Но конечно бывают с подтекстом, которого я думаю, они сами не понимают.
- Рассказывай детские анекдоты с подтекстом.
- Вот, например: - «Василий Иванович, Анка к белякам побежала». – Не беспокойся, Петька, с ней побежали и все наши вши.
Посмеялись, и потребовали от Майи ещё анекдот.
- Василий Иванович, накажи Анку, она меня обманула. – «Как, Петька?» - Иду я это спокойно, а она мне из бани голой рукой машет. Захожу, раздеваюсь, а там комсомольское собрание. Вот негодяйка, а?
- Ладно уж, и я расскажу – мне внук из школы принес, - решилась отоларинголог: - Василий Иванович, Анка двойню родила. – «Иди ты!» - Иди ты, а я своего дитя уже взял.
Опять похихикали, да и устали от детских анекдотов. Вспомнили, что Реля обещала им чего-то рассказать. А чего сами забыли.
- Ну, если забыли, идите по своим местам. Я вижу, к нам партия отроков двигается, - обрадовалась Калерия. После детских анекдотов не хотелось говорить на взрослые темы.
- Хорошо. А вспомним, расскажешь.
- Я уже вспомнила, - сказала Настасья. – И Реля мне сейчас расскажет, пока вы осматриваете подростков, как она спасла от инвалидности первую учительницу своего сына. Я – хирург и мне это интересно.
- Не хитри, Анастасия, нам всем интересно, - отозвалась глазной врач. – Калерия, не рассказывай без нас твой рассказ. Видишь, в рифму сказала.
- Хорошо, - обещала Реля. – Но приготовьтесь к длинной повести – иначе не получится.
- Я чувствую, что это будет повесть, подобная той, как ты спасала в детстве своего литовца от смерти, - заметила Тамара Александровна, когда все ушли.
- Неужели я и об этом рассказывала уже? Успокойте меня, скажите, что только вам.
- Интересно, что ты так много знаешь, а о чём говорила прежде, забываешь. Опять рифма. С тобой, милая моя, мы все поэтами станем.
- Так, когда я говорила о литовце?
- А пришла ты как-то сонная – снились тебе плохие сны о твоём милом. И ты даже стихи нам читала, которые той бессонной ночью сложила.
- За четыре года наших редких с ним встреч, любовь пошла на убыль. А в ту ночь или вечером мне позвонил брат Домаса и сказал, что он попал в аварию, по вине своей больной дочери – эту предстоящую беду, я, кстати сказать, почувствовала ещё при первом знакомстве с литовцем.
- Когда лечила его в пещере?
- Ну что вы! Маленькая девочка лечит, ещё и предчувствует. Это он, больной, сказал мне, что мы ещё встретимся. И встретились, благодаря Олежке – я, как-нибудь расскажу вам об этой встрече, если захотите.
- Это потом. Дети, вернее подростки, уже у кабинета Володи толпятся. Говори коротко о Домасе.
- В тот вечер, когда мне позвонили и сказала, что Домас лежит в реанимации и если он встанет на ноги, то родные не против, чтоб он ехал в Москву и жил с нами, что меня рассердило.
- Конечно. Пока он был здоровым, они не пускали его к тебе, а больного готовы спихнуть. Не вздумай взять! Такие больные на голову, как говорят в народе, становятся бурными. Тебе может так достаться, что не обрадуешься. А ещё хуже, если Олежка под его бурную руку попадёт.
- Я видела таких больных в институте Бурденко, где мы практику проходили, - сказала печально Калерия. – Но вот к нам сейчас придут девушки, которые нас развеселят.
Девушки, действительно, вернули Калерии хорошее настроение. Это были скромницы, или притворялись такими, но всё равно было приятно, что не раздражали пошлыми воспоминаниями, как они, например, провели прошлое воскресенье, что случалось в других школах. Там иногда мелькали рестораны, тёплые компании с ночёвками в палатках на двоих – парень и девушка. Реля знала, что для многих таких любительниц спать с парнем на чистом воздухе, да ещё выпив, заканчивались абортами или рождением ребёнка, если родители настаивали. Но потом молодые леди поступали в институт, а родители возились с внуком или внучкой и хорошо, если ребёнок, зачатый в пьяном состоянии, был здоров. Калерия уже знала, по своему бывшему мужу и другим родителям, дети которых лежали в больницах, какие болезни могут настигнуть малышей, если они зачаты в пьяном состоянии родителей. Хуже было, если девушки делали первый аборт. Не могли родить потом долгие годы, если совсем не оставались безродными.
Но, делая обмеры юношам и девушкам, которые не наводили Калерию на плохие мысли, она так развеялась, что готова была, при очередном «окне» рассказать новым сотрудникам, как она спасала голову Галины Николаевны от инвалидности.

               
                Г л а в а 10

Когда все собрались и расселись возле Калерии, она не стала их мучить:
- Но сначала небольшое предисловие, - сказала она. – Когда я училась, и нас гоняли по всяким больницам, по всей Москве, как и студентов, будущих врачей, вероятно?
- Можешь не сомневаться, - отозвался Владимир Иванович, - нас тоже гоняли, по лечебным учреждениям, многие и с Москвой по больницам знакомились.
- «Ну, вас не только по больницам с Москвой знакомили. Могли от института возить и на экскурсии, - подумала Калерия и тут же вспомнила, что Владимир Иванович рано хотел быть отцом, но не смог сказать этого беременной девушке, пошутил, намекая на аборт, а она возьми и наложи на себя руки: - Разумеется, после смерти девушки и его мотаний по следователям, ему было не до Москвы».
- В больницах, на практике, - продолжала Реля, забыв свои не совсем хорошие мысли в отношении мужа Тамары Александровны, - я старалась больше делать уколов и ставить капельницы научилась.
- Первейшее занятие для медсестры, - поддержала её Настасья, взбивая рукой причёску.
- А когда пришла работать в хирургическое отделение Филатовской больницы – урологию – то это моё умение очень мне пригодилось.
- Но там же ещё, если я не ошибаюсь, надо промывать катетеры у больных и делать перевязки, - показала, что она разбирается в хирургии Настасья.
- У меня редко лежали больные с катетерами, а перевязки сейчас не делают. Придумали клеол, и наклеивают наклейки на раны – это очень удобно.
- Клеол – это такой специальный, медицинский клей? – спросила Майя.
- Совершенно верно. Он хорош тем, что не надо делать нелепые повязки, через всё туловище бинтами, чтоб перевязать оперируемое место. А сделать наклейку и человек чувствует себя намного свободней. И я вскоре научилась делать эти наклейки, если, допустим, больной сорвёт наклейку, находясь ещё под наркозом.
- А руки вы им не привязывали? – поинтересовалась отоларинголог, у неё родственник лежал после операции, и она ходила его проведывать.
- Ещё как привязываем, но и руки развязывают и наклейки срывают, пока мы с другой медсестрой носимся по операционным – то туда везём больного, то оттуда забираем оперированного.
- Но есть хоть кому последить за больными в то время, пока  вы отсутствуете?
- Разумеется. Старшая медсестра и перевязочная – она же и уколы делала среди дня, и капельницы ставила.
- Так что вас немного разгружали?
- Днём – да, но в ночную смену мы оставались с больными один на один.
- А дежурные врачи? – спросила небрежно Настасья, давая понять, что и она когда-то работала в больницах.
- Дежурные врачи с нами, если нет ночных операций, но травму привозили круглосуточно, так что врачей по ночам мы видели редко.
- Они или оперируют или находят пятый угол с согласными поблудить медицинскими дамами, - продолжала какую-то свою тайную мысль Настасья, улыбаясь.
Калерия посмотрела на неё удивлённо: да, были такие «дамы» среди медсестёр и врачей, готовые блудить по ночам, оставив больных. Больным этим приходилось и уколы делать и трубки промывать добросовестным медсёстрам – не оставлять же детей на мучение. Но продолжать эту тему не стала. Вспомнила лишь свои протесты, высказанные Марье Ивановне, чтоб она не ставила её в одну смены с «прости Господи». Та разводила руками – других нет, такие уродились.
- Итак, - подвела итог Калерия, - через две недели, работы в больнице, я могла делать не только уколы и ставить капельницы, но и наклейки, если они отклеивались или больные срывали их сами, могла водворить на место. И как раз, когда я во всё это вгрызалась, как говорят, в октябре месяце, приходит из школы мой первоклассник – растерянный и удручённый. И говорит, что Галине Николаевне – их учительнице фрамуга разбила голову, и её увезли в больницу. А им поставили воспитательницу, которая занималась ими на продлёнке. За это время, учительнице, в больнице, наложили швы и отправили домой. Она мучилась долго дома и не выдержала, позвонила в школу, чтоб я пришла и посмотрела – правильная ли у неё повязка?
- Но ты же не врач! – воскликнула Настасья. – Могли её родные вызвать из поликлиники хирурга, если сомневалась в правильности действий больничных врачей.
- Оказывается, вызывали, приезжали врачи на скорой, сказали всё правильно сделано, повязку не стали трогать, сделали обезболивающий укол и уехали.
- Господи! Когда у нас со вниманием начнут к больным относиться? – простонала Зина.
- Ты стонешь, а я растерялась. Всего без году неделю работаю в больнице. И не во взрослой, а в детской больнице. Да ещё в урологии, а не в нейрохирургии. Правильно я назвала?
- Правильно, - сказали вместе хирург и невропатолог.
- Но раз просят помощи – надо помогать, тем более первой, любимой учительнице своего сына. По счастью у меня был выходной день. Но я соображаю, что идти с пустыми руками – ничего не сделаешь. Бегу в любимую больницу, к которой тоже успела привязаться. Там рассказываю старшей медсестре, что случилось. Она даёт мне флакон с перекисью, чтоб промыть слипшиеся волосы и оторвать наклейку, если она есть. Ножницы маленькие, хирургические, чтоб выстричь волосы возле раны. Пару готовых наклеек в гигиенических пакетах и клеол. Что-то еще – не помню. Короче снабдила она меня, как на поле боя.
- Ты ещё шутишь, Реля.
- А что делать? Бегу с этим драгоценным набором к Галине Николаевне – она живёт на улице Готвальда, в хорошем, комфортабельном доме, с консьержем. Куда меня тотчас пропускают, потому что муж Галины Николаевны, убегая от стонущей жены, дал такое распоряжение.
- Вот оставил больную жену!
- Не только муж, но и сын взрослый убежал, вроде по своим делам.
- А мать хоть сдохни – вот какие у нас мужчины вырастают у учителей.
- Дверь мне открыла сама Галина Николаевна. Вижу, на голове её давящая повязка, которую, как я понимаю, не должны держать больше двух часов.
- Не должны, - подтвердила хирург. – У неё мозг сдавлен – вот ей и больно было.
- Снимаю я эту повязку – Галине Николаевне чуть полегчало. Я вижу, что волосы под этой повязкой слиплись от крови – они тоже создают ей боль. Предлагаю размыть ей волосы от крови и мы, накинув на неё накидку, как в парикмахерских надевают, идём в ванную комнату.
- Боялись испачкать коридор или кухню. Там, наверное, всё блестит и искрится.
- Да, - подтвердила Калерия. – В большом коридоре богатой квартиры можно сказать картинная галерея. Ещё шкаф с хрусталём, который дарили Галине Николаевне, но мне некогда было это разглядывать. В ванной комнате тоже просторно – всё в зеркалах. Посадила я Галину Николаевну на стул и начала размывать волосы, которые склеились вокруг раны.
- А наклейка хоть на ране была? – затревожилась Настасья.
- Была, но её наклеили так нелепо, прямо на подстриженные волосы, торчащие как солома.
- Вот почему у бедной женщины болела голова. Нелепая наклейка, а чтоб она не слетала, придавили повязкой, - пожалела Галину Николаевну Зина.
- И мою я волосы, - продолжала Калерия, - освобождаю от спёкшейся крови, потом тихонечко их обстригаю, потому что, чувствую, придётся мне свежую наклейку делать.
- Вот тебе досталось. Мало работы с тяжёлыми больными, так ещё учительницу обихаживать. Хоть она тебя, за твой труд тяжкий, чаем напоила?
- Подожди, Зина. Когда я сняла наклейку – вернее она сама отлетела, я стала отмывать клеол, чтоб новую наклейку сделать. И что я вижу? Галине Николаевне в рану зашили волос с её головы. А у неё волосы крашенные. И вот этот  химический волосик буквально там воспалил всё.
- Реля, я бы вызвала «скорую помощь» на твоём месте.
- Зачем? Я уже видела, как удаляют инородные предметы из ран. И предупредив Галину Николаевну, что будет немного больно, стала потихонечку этот волосок вытаскивать. Вот вспомнила – мне пинцет такой маленький старшая сестра дала – вот он и пригодился.
- Вытащила? Да ты герой! Если бы даже забрали твою учительницу в больницу, накололи бы обезболивающими, а волос заметили бы только, когда рана бы загноилась.
- Короче, дорогие мои, волос я вынула, обезвредила рану, наклеечку наклеила и Галина Николаевна ожила. Даже чаем меня напоила каким-то необычным.
- Подарила бы тебе пачку такого чая, который они достают по блату.
- Она предлагала мне вазу хрустальную, их у неё много, но я попросила маленького белого Пушкина, из гипса, сделанного сидящим возле круглого столика и пишущим гусиным пером.
- Видела я такую скульптурку. Она, разумеется, раз в десять дешевле хрусталя, но, как я догадываюсь, этот подарок тебе был дороже?
- Правильно, Тамара Александровна. Вы мою натуру знаете, - пошутила Калерия, взяв последнюю фразу из какого-то детского фильма.
- Ну, Реля! Ты, оказывается, не только сестрёнок своих спасала от смерти в голодные годы, а потом и своего малыша – сына отбивала от неё же, - сказала Тамара Александровна, - выдавая то, что медсестра ей рассказывала, когда они сидели и оклеивали карты подростков.
- Ещё Домаса своего спасала совсем девчонкой, - вспомнила окулист.
- Ну, если начать с детства, то мне не было ещё пяти лет, я летала так же, как к Домасу, к своему отцу, в лазарет, где ему должны были ампутировать ногу.
- И что? Отец вернулся с войны с двумя ногами?
- Да, я ему массировала, и кровь потекла по чёрной ноге. Вернее она стала тёплая и пришедший утром профессор, со свитой других врачей, которые всю ночь оперировали, очень обрадовались, что отца не надо лишать ноги, но лечили его еще полгода даже после победы.
- Хоть был тебе благодарен отец. Знал же, наверное, что ты к нему прилетала.
- Не только знал, но мы с ним и разговаривали. И девять месяцев после его возвращения, он меня очень любил. Но потом родилась девочка, которую мама хотела с голоду уморить. А меня просила не выхаживать её, потому что ей хотелось родить отцу сына. Но я предупредила мать, что, делая в юности аборты – сама говорила, что мальчиков лишилась – больше ей мальчиков не родить. А девочек, сколько родит, я всех выхожу, хотя самой потом приходилось голодать из-за них.
- Вот за это мать тебя и не любила – ты всегда шла ей поперёк. И не кормила, я думаю, чтоб ты сама умерла от голода.
- «Да я сама их кормила», - вспомнилось Реле, как в Литве, на хуторе, она со старшей сестрой, под предводительством литовских своих друзей, сначала собирали ягоды, которые Юлия Петровна с соседкой литовкой носили на рынок в Вильнюс, там продавали и приносили взамен крупы, масло и молоко, сметану. А потом Калерия умудрилась отнести часть своих ягод старикам литовцам, которые жили по соседству и в лес не могли ходить из-за того, что выращивали свиней для своих городских родственников. – «Или для бандитов, - ворчала мать, - которых по лесам сейчас прячется немало. Боюсь, и до нас доберутся». Но для кого выращивали свиней старики, Реле не было дела – она поделилась ягодой, а взамен соседи её дали сала и мяса немного. Это на первый раз. Мать, узнав, что Реля часть ягод отдала, хотела сначала отлупить её. Но когда увидела сало и мясо – глаза у неё разгорелись: - «Носи им ещё! – воскликнула. – У них же ещё и коза есть и коровка. А это молоко, сливки, масло. Не надо мне и на рынок ягоды ваши носить – видишь, опять беременная – уже тяжело мне. А вот рожу мальчика – молочко ему знаешь, как пригодится». Дочь хотела возразить, и напомнить матери, что мальчика она уже не родит – по предсказаниям самой Рели. Но не стала расстраивать родительницу. Родилась вторая девочка, и Релю не пустили в школу, хотя учительница, знакомая ей еще по их жизни в Вильнюсе, не поленилась придти на хутор, чтоб записать «умную», по её мнению девочку в первый класс: - «Реля умеет уже читать и считать», - убеждала она мать. Но сердитая Юлия Петровна – она ещё ревновала незамужнюю девушку к своему мужу – ответила: - «Зачем вам умные – вы учите тех, кто ничего не умеет. А Реле ещё нет семи лет, и она прекрасно посидит с малышом, которого я рожу. Да и с сестрой, которая только благодаря Реле, научилась ходить». – Мать не стала тогда уточнять, что приносимое Релей от соседей молоко, сметана и творог, сало и мясо поставили Валю на ноги. Да и вся семья кормилась благодаря дружбе маленькой девочки с суровыми литовцами. Уйди, действительно Реля в школу, куда надо было ходить четыре километра – туда и обратно – мать, которая раньше надменно относилась к литовцам, как к врагам, не смогла бы удержать с ними хорошие отношения. Но в 1948 году пришлось всё же отдать Калерию в школу, иначе отца бы задёргали на работе – почему девочка не учится? – «Вы её с волками и медведями учите жить? – пошутил однажды доктор, вызванный к заболевшей Вале. Вопрос об учёбе Рели был решён. Но она, вернувшись из школы, иногда тёмным вечером шла к соседям, чтобы чем-то им помочь – за что получала, разумеется, помощь, но уже не такую как раньше. Старики её готовы были кормить и поить, но Юлию успели разлюбить, поняв, что к Реле мать относится плохо: - «Эта гадина, - как шептала, по-литовски, старушка, - кормит лишь свою Геру-толстушку. А я хочу, чтоб ты больше ела, и поправилась, а не худела».
Калерия вспомнила этот волнующий её эпизод из жизни, но говорить не стала – это такой пласт её жизни в Литве, что сначала пришлось бы рассказывать, как их занесло в это маленькую, по меркам России, республику. Пришлось бы говорить и о том, как они бежали из Литвы, под покровом ночи, как их провожали, сочувствующие литовцы. Иначе бы их семью, живущую на хуторе, убили те же бандиты, что проживали в лесах, как дома. Возможно, дед с бабушкой и для них выращивали свиней, возможно бандиты знали, что маленькая девочка из русской семьи, скрашивает старость их кормильцев, поэтому дали их семье спокойно уехать. Перед глазами Калерии прокрутилось эти воспоминания в деталях, но они не дали её забыть, о чём говорили.
- Сказать по правде, - вздохнула молодая женщина, отбрасывая воспоминания, - мама и меня хотела убить ещё до войны – это я узнала от старшей сестры. И когда мы эвакуировались с санитарным поездом – потому что у матери отнялась нога, они тоже со старшей сестрой всё хотели меня выбросить в окно, но кто-то им мешал.
- Наверное, твои Ангелы, Реля, были довольно сильные?
- Наверное. Но вон идут Ангелы, которых мы посмотрим сейчас и отправимся в столовую – время обедать и нам.
- Верно, - подтвердила школьная медсестра, которая шла с юношами. – Это последние отроки, перед вашим обедом. И поторопитесь, если хотите получить горячее. И вы, ребята, после осмотра живо в столовую. Из вашего класса уже все поели. Где вас носило, потом будете разбираться с классным руководителем. Ходили вы помогать строителям бассейна или курили?
- Ну, зачем же так запугивать ребят? – сказала глазной врач, уведя некоторых в свой кабинет. – А остальные проверять ухо-горло-нос. И потом по остальным врачам.
Задержавшаяся Настасья продолжала допрашивать Калерию:
- Ну, ладно мать твоя могла не любить тебя, что ты ей девок сохранила, а отец за что?
- За это же самое. Ему, наверное, тоже хотелось, чтоб жена мальчика родила. И ему думалось, что мои громкие предсказания работают. Но, не любовь матери кроется в гораздо более глубоких причинах.
- Ах да! Ты же нам намекнула о чёрном человеке, от которого мать твоя нагуляла первую дочь. Прости меня, что я тебя терзаю. Мне хочется, знать, может я, вроде твоей матери, себя вела. Что-то делала плохо одному ребёнку, а другого возвеличивала незаслуженно? Чем я провинилась, перед своими потомками, вроде ровно относилась ко всем? Но они лишь мой кошелёк уважают.
- Поздно узнавать, Настасья, - прервала её Тамара Александровна. – Да и идут к вам юноши. Пожалуйста, не задерживайте их – очень кушать хочется.


                Г л а в а   11

Но, идя на обед, Настасья всё же придержала Калерию – они шли сзади всех:
- Вот ты такая добрая – всех лечишь – даже незнакомых тебе людей.
- В детстве лечила во снах, Настасья Ефремовна. А в них не разбираешься – знакомый или нет тебе человек. Вообще-то бабушка моя, которая по снам же силу мне лечебную передала, ещё совсем маленькой – я даже понять этого не успела. Но потом, когда я поняла, что могу немного лечить людей, бабушка эта – её Домной звали…
- Странное имя.
- Не перебивайте, пожалуйста! Так вот когда я что-то стала понимать, Домна являлась мне в сновидениях и говорила, чтоб плохих людей не лечила, а то и сама буду страдать.
- Вот как! Но в больнице, особенно в хирургических отделениях не будешь рассматривать, хороший человек или плохой. Бросаешься помогать любому, кому плохо.
- Это верно. Поэтому я и пошла сначала в детскую больницу. Всё же среди детей меньше плохих людей, особенно когда они страдают.
- Вот как! А я тебе хотела попросить воздействовать на моего сына, чтоб он больше думал о старой матери и больше внимания уделял. Я бы вас познакомила – вроде случайно.
- Вот этого не могу. Я бы лучше воздействовала на своего любимого литовца, зная вперёд, что погибнет он от ненормальной своей дочери – шизофренички. Но как видите, даже ни слова не сказала ему о быстрой кончине – не имею права этого говорить.
- К тому же, если бы он переехал жить к тебе тогда, когда он был здоров, его родные бы тебя прокляли.
- Это точно.
- Но как можно, Реля, любить человека, знать, что он раньше времени погибнет и не сказать ему – а вдруг бы он спасся?
- Я – фаталист, как Печорин, в повести Лермонтова – «Герой нашего времени». Чему быть, того не миновать.
- А свою судьбу видишь?
- Ни в свою судьбу, ни в сынову, не заглядываю, если мне только во сне что наснится. Мою судьбу, может, мне и покажут перед смертью. Впрочем, это совсем не обязательно. Лучше всего умереть в постели – заснуть и не проснуться. Но это не раньше, чем мне исполнится 84 года или 90 лет.
- Значит, всё же, возраст свой знаешь?
- Это я шучу. А вот и столовая. Руки будем мыть или нет? – говорила она, идя к мойке.
- Реля, присаживайся к нам, - указала ей на свободный стул Тамара Александровна, когда Калерия вымыла руки, и осматривалась, где ей место оставили.
Хирург, вымывшая руки после Рели, проворчала в сторону терапевта, проходя мимо:
 - Уж и поговорить нельзя с вашей медсестрой.
- Да мы её все заговорили уже, - поддержал жену Владимир Иванович, который уже не с такой охотой поглощал школьные обеды, как в первый день осмотров.
Но обеды надо было брать самим – так делали и школьники. Калерия подошла к раздатчице и ахнула: - Тётя Люба! Вы, что ли, будете меня сегодня кормить?
- Реля, радость ты наша. Встреться ты мне на улице, не узнала бы – до того похорошела. Что же мне не сказал твой сын, что ты в комиссии состоишь?
- Наверное, хотел вас обрадовать неожиданностью. Как здесь ведёт себя мой мальчишка? Не слишком ли задаёт вам хлопот?
- Все бы такие были, как твой Олег. Аккуратный парнишка. Тарелку с супом несёт, ни капельки на пол или стол не разольёт. Но шутник. То одну, то другую девочку рассмешит. А вот  они, смеясь, плескают повсюду. Раненько он, наверное, у тебя, Калерия, женится.
- Пусть хоть до десятого класса доучится, тогда и будем толковать о свадьбе, - пошутила Реля, и, подхватив поднос с тарелками, едва не уронила его.
- Никак устала или ночь не спала? Давай я тебе донесу твой обед, - Любовь Давыдовна взяла поднос и принесла за стол Реле.
- Какой сервис! – удивилась Тамара Александровна.
- Ну, как не помочь спасительнице моего племянника? Если бы не Реля, едва ли бы наш Сашка выжил. А так не только выжил, но и в армию его забрали.
- Да что вы, тётя Люба! После такой страшной операции?
- Взяли, Реля. Не посмотрели, что отец на инвалидности уже, да и мать тоже не очень здорова. Сказали, у вас ещё сын есть.
Калерия расстроилась и не садилась:
- А это ничего, что приёмный сын, ради квартиры избил Сашку до полусмерти? – Сказав, Реля оглянулась – не слышит ли её кто из школьников? К счастью, в столовой были лишь медики.
- Садись, ешь, девочка. А вечером я тебе позвоню и всю расскажу по телефону.
- Позвоните, тётя Люба.
- Я-то не забуду. А ты потом позвони Василисе, она тоже тебе поплачется – ей легче станет. Может, ты поспособствуешь, чтоб Сашку перевели в Подмосковье служить – всё родителям будет легче.
- А куда его загнали? – Калерия села, но за еду не принималась.
- Ты не поверишь! В Хабаровском крае служит. Ну, я пошла. Сейчас учителя придут обедать. Ты уж не забывай нас.
- Могли бы с Олегом передать, что Сашу так далеко послали служить от больных родителей.
- Олег всегда со своими шутками-прибаутками, так я не стала загружать мальчишку.
Калерия ела с трудом. От одной мысли, что после тяжёлой операции, когда пятнадцатилетнего Сашу еле выходили, его через три с половиной года посылают служить, было не по себе. Разве в Военкомате не видели его шрам через весь живот? Но Елена Владимировна при выписке написала, что был прооперирован, но ничего не найдено во внутренних органах. Всё! А что лежал в реанимации и в него влили чуть ли не три литра крови, не считая всех дорогих лекарств, которые отец Саши, служа в Четвёртом управлении, доставал через свою больницу, иначе бы парнишка не выжил, ничего этого не было в выписке. Но ругать Елену Владимировну Калерия не могла. Та сама, после непонятной ей операции, легла в больницу, чтоб ей прооперировали раковую грудь. Полтора месяца лежала в онкологическом отделении на лечении. Потом её послали в специальный санаторий для окончательной реабилитации. Послали на два месяца, откуда их заведующая сбежала через две недели. И не сразу, но взялась оперировать больных.
Однажды Калерия приехала, на их старинной каталке с парнем практикантом за больным, которого оперировала Елена Владимировна. Операция заканчивалась, и заведующая, доверив, чтоб зашили шов ассистенты, вышла в коридор «на чистый воздух». Парня, влюблённого в Калерию – об этом знало всё их отделение – отослала понаблюдать, как заканчивают операцию, что будущий хирург исполнил с удовольствием. Реля увидев, как устала на несложной операции их заведующая, только хотела сказать ей что-то утешительное, как увидела из-под зелёной кофточки, в которой Елена Владимировна оперировала, показался протез груди:
- Говорила же вам, - заплакала Реля, - чтоб не ходили на эту операцию. Горошинку, которая была у вас, можно было вылечить травами. А онкологи взяли и всю грудь отрезали.
- Ой, родная моя, - ты не знаешь этих коновалов. Мне обещали, что маленькая будет операция, а как дали наркоз, сделали всё по-своему. А ты бы не пошла на операцию, если бы тебе сказали, что через год умрёшь?
- Да фигу бы я им показала! Простите меня, Елена Владимировна. Я, как лягушка, которая шевелила лапками и взбила молоко до масла, и выбралась из него. Я бы не дала делать себе такую операцию. А как кошка нашла бы травы или цветы, которыми можно полечить себе грудь, - говоря так, Калерия и представить, не могла, что предсказывает свое излечение такого же заболевания как у их заведующей. Она, через четырнадцать лет, вылечила себя сама.
- Милая моя, - Елена Владимировна тоже заплакала, - вот ты ершишься, не понимая, насколько мы не вправе командовать другими врачами. Но, может, где-то ты права, если знаешь толк в травах. Я тоже, по совету одного онколога пила разные сборы, что в аптеках продаются. Но, говорят, что надо знать, когда, какую траву собирать. А аптечные травы собирают, как попало, и не бабушки-травницы, как раньше бывало.
Вот что вспомнилось Калерии, пока она ела школьный обед. И не до конца доев, поднялась вместе со всеми, чтобы идти, проверять далее школьников. Теперь к ней  пристала Зина с вопросами:
- Я тоже работала в больнице почти десять лет. Но знаешь, никто мне не встречается и не говорит, что кому-то я жизнь спасла, кому-то помогла.
- А ты где работала? В терапии? – спросила Тамара Александровна и, увидев утвердительный кивок, продолжала: - Ты в тихой гавани нашла приют, а Реля, как я понимаю, всегда рвётся на передний фланг, как на фронте.
- Ничего себе «тихая гавань», - возмутилась Зина, – да у нас больные и умирали, и в тяжёлом состоянии были.
- Но ты хоть кого от смерти вытащила или из тяжёлого перевела в лёгкое состояние?
- А что я! Нам, что врачи напишут, то мы и выполняем – они и в ответе, если больные умирают.
- Да хватит тебе, Зина, Калерию мучить. Лучше пусть она расскажет, как парнишку спасла от смерти? – сказала Мая. – Да так спасла, что его в армию забрали – считай здоров.
- Не травите душу, - отозвалась Калерия. – Если я доберусь до того Военкомата, который Сашу в армию забрал, то выскажусь, что я о них думаю. Блатных детей не берут, а юношу, который чуть не умер, но его спасли, пожалуйста, да ещё подальше от дома, от больных стариков.
- У него, что такие старые родители?
- Вот, мы и пришли и желающих на осмотр что-то не видно. Пошли как обычно к нам, и я вам расскажу об этом воине. Все расселись? Что-то я не вижу Тамары Александровны и ещё двух врачей.
- Идём, - отозвалась Настасья и окулист. – А твоя врач засела в туалете, но просила подождать, если вдруг ты чего-то станешь рассказывать.
- Ей, может быть, не интересно будет. Это как мне удалось спасти мальчишку, о котором говорили в столовой.
- Как это не интересно? – ещё с лестницы протестовала Тамара Александровна. Голос её, как эхо, отразился в большом зале. Она села рядом с мужем.
- Не хотелось бы мне вспоминать об этой истории, но раз вы настаиваете. Итак, родители Саши жили, как говорят, душа в душу, но долго не имели детей. А сестра отца Саши жила без мужа, но рожала детей исправно, разумеется, от разных мужчин. Но кто-то из них платил алименты, а кто нет, поэтому жизнь этой многодетной женщины была не сахар.
- Наверное, и пила? - отметила Наталья. – Сейчас лишь пьяницы рожают много.
- Не без этого. Поэтому, наверное, мои знакомые боялись брать у неё детей на воспитание. Наконец решились, когда она сказала им, что оставит ребёнка в больнице. Взяли и выкормили из рожка, потому что мать даже не желала кормить грудью последнего сына.
- И хорошо, что пьяная мать не кормила грудью, мог вырасти больной, и к вину пристрастный.
- Вырос мальчик здоровый и к вину ещё не тянулся, когда Василиса – приёмная мать – забеременела. Их приёмному сыну было уже пятнадцать лет. И звал он родителей мамой и папой, а женщину, родившую его, тёткой.
- И, наверное, этот кукушонок был против второго, уже родного ребёнка? – задал вопрос Владимир Иванович.
- Вот тут ничего не могу сказать, потому что меня ещё тогда не было в Москве. И даже когда приехала, то старшему сыну – кукушонку, как его правильно назвали, было уже лет двадцать пять, или чуть больше. И мне соседка приносила новости, что, где, на каком этаже у нас происходит.
- И ты слушала её сплетни?
- Как ни странно сплетни она потом начала сочинять обо мне. А о соседях она говорила на кухне другим, и если я там находилась, то вольно или невольно приходилось слушать. И соседям моя ненавистница не могла соврать, потому что в доме об одном подъезде, все про всех знали.
- Плохо же тебя встретила Москва – рассказами о людях, живущих в доме.
- Отчего же плохо? - возразила Тамара Александровна своему мужу, который как будто дразнил Калерию.- Знать о людях, которые живут в твоём доме очень даже желательно.
- Тем более, - сказала грустно Реля, - что на третий день или ночь моего пребывания в доме, кто-то зарезал в лифте девушку. Она, бедная, не кричала, а лишь металась от стенки к стенке, и весь лифт был в крови. Так что знать о соседях лучше, чтобы предвидеть, что от них ожидать. Но у меня сначала были распри со свекровью, где меня тоже чуть не убили, стукнув дверью по голове так, что вся моя предыдущая жизнь прокрутилась в мозгу так, как в последний миг. Почти в беспамятстве увозили меня в больницу, но я сумела настоять, чтоб сына взяли.
- Конечно, ты же его грудью кормила. Но вон к нам топают девицы и, похоже, мы теперь долго не сможем разговаривать. - Сказала глазной врач, двигаясь к своему кабинету.
За ней отоларинголог, попросив Калерию: - Запомни, на чём мы остановились!
- Это вы запоминайте, если хотите услышать дальше историю, - сказала им вслед Тамара Александровна. – А ты чего сидишь, Володя? Иди в свой кабинет и возьми треть девушек, потом направь их к глазному и отоларингологу. Будете меняться подростками, так скорей дело пойдёт.
И как ни странно это ускорило прохождение девушек у трёх врачей. Задерживались они лишь у терапевта – было интересно узнать вес и рост, как будто они не ходили через день в медицинский кабинет взвешиваться. Ещё спрашивали о болезнях, которые им написали другие врачи. Тамара Александровна советовала им спрашивать во время у тех врачей, кто написал.
Но, наконец, опять сошлись в углу Тамары Александровны и Рели.
- Так, - отметила Настасья, глядя на часы. – Где-то нам ещё полчаса осталось работать. Думаю, что не придут уже юноши или девушки, но надо всё равно сидеть. И Реля будет продолжать нам печальный свой рассказ, как её отметили новые родственники по голове, и ей пришлось поехать на скорой помощи в больницу.
- Но что Бог не делает, всё к лучшему, - повеселела Калерия. – Спекулянты мои разбежались, я с ребёнком осталась в этой комнате и началась моя новая жизнь. Правда, ещё пришлось полежать с моим Бэби в больнице, но уже в детской, в Филатовской, но я вас не стану тревожить моими старыми страданиями.
- Зато страдания твоих соседей нас заинтересуют.
- Да, вспомним о бедной Василисе, которая выкормила кукушонка, а когда ей было под сорок лет, родила родного сына. Вначале я услышала рассказы о них, что кукушонок вырос и хочет жениться. Причём жениться на очень нехорошей девушке, которая так безобразно себя вела и могла бы развратить маленького Сашу. Поэтому кукушонку купили однокомнатную квартиру, чтоб только он не привёл безобразную жену в их двухкомнатную квартирку – очень маленькую, к тому же находящуюся в коммунальной, многонаселённой квартире.
- Ещё и квартиру ему купили. Богатые, наверное?
- Как ты не понимаешь, Настасья. Тут и денег займёшь, лишь бы пришедшая невестка не развратила младшего сына. Правильно я думаю, Калерия?
- Думаю, что так и было, - подтвердила Реля слова глазного врача. – Но этот кукушонок – его, кстати сказать, Егором зовут, всё равно был недоволен. Работать он устроился в вагон-ресторан, ездил по всей стране и привозил из своих поездок много деликатесов.
- Наверное, воровал в том же вагоне-ресторане? – встрепенулась Зина. – И сам разъелся, и семью свою, с этой девкой, кормил. Мог бы и маме с папой чего-то подкинуть.
- Насчёт «разъелся», это ты здорово заметила, - подтвердила Калерия. – Но к тому времени как Саша попал, с тяжёлой травмой, в больницу, – пятнадцатилетнем парнем, – кукушонку было тридцать лет. А Саша попал в больницу ровно через две недели, как они с матерью и отцом получили новую трёхкомнатную квартиру на улице Готвальда, в хорошем доме.
- На троих трёхкомнатную квартиру – наверное, кто-то из родителей был уже сильно болен? Но всё равно, кукушонок, наверное, бесился?
- В точку попала, Зина. Этот боров со своими дружками, которых он поил и кормил, возвращаясь из поездок, встретил пятнадцатилетнего брата возле ресторана «Пекин» и так его избили, что он и попал в больницу.
- Но что делал Саша возле Пекина?
- Всего-навсего возвращался из секции «Самбо».
- Занимался самбо и дал себя избить?
- А ты не знаешь, Зина, что против лома нет приёма, - возразила Калерия. – Кроме того, их было целое стадо против довольно тщедушного мальчишки. Били его шлангом по шее, чтоб следов не было. Заметили, что он сознание потерял, бить перестали. А когда очнулся, сказал ему брат-боров, что если скажет кто бил, то и мать и отец окажутся в могиле и не нужна, будет им новая квартира.
- Вот гад, а? Из-за площади. Ну, покупай себе такую же, награбил, наверное, в поездах катаясь. Ты знаешь, Реля, что сейчас в поездах грабят? Конечно не бедных людей, а кто с мошной, например с Севера едет.
- Ха! – Калерия улыбнулась. – Меня и не очень богатую, ограбили при посадке на поезд в Херсоне. Как? А создали панику, что в Днепре холера. Народ, отдыхающий там, бросились покупать билеты, чтоб быстрее уехать, дальше от  холеры. И билеты давали во все вагоны – плацкартные, купейные, простые билеты, вроде как чтоб увезти побольше народу.
- Но ведь не увезёшь в том же купейном больше, чем шесть человек.
- Вот-вот, а мне как раз билеты в купейный вагон попались. И лезли по головам буквально. А воры тем временем стояли возле каждого вагона и грабили людей. Потом бригадир говорил, что по всему составу набралось человек сто ограбленных. Видно для воров и создали такую панику. И в расстроенном чувстве, - пошутила Калерия, - я больше не могу говорить о плохих людях. Да и домой пора, я думаю. Больше уж к нам никого не пришлют, - она стала собирать свои вещи в сумочку, когда её остановил вопрос:
- Когда же ты расскажешь нам, как спасала Сашу?


                Г л а в а   12.

Калерия растерялась. Зря, конечно, она так рано засобиралась. Условный знак, что все подростки, назначенные на сегодня, прошли осмотр, им должна подать школьная медсестра. А пока они обязаны, как и в прежних школах сидеть или ходить – что кому нравится – но ждать пока их отсюда попросят. Или, культурно говоря, разрешат уйти. Калерия перестала собираться домой и села на прежнее место, а вокруг её уселись врачи и медсёстры, как прежде:
- Давайте коротко. Прихожу я утром на смену в больницу – да ещё пораньше пришла на полчаса, как чувствовала, а в палате, где у меня лежали большие мальчишки, сидит на горшке знакомый парень. Увидел меня и так жалостно улыбается, бледный, будто в нём крови уже нет. Я его поднимаю с горшка, а там полно крови. А мне ребята говорят, что всю ночь мой знакомый бегал в туалет. Только перед приходом врачей его ночная медсестра усадила на горшок, чтоб следы крови не оставлял в коридоре. Я Сашу положила в кровать, а сама за горшок и влетела в ординаторскую, куда только начали сходиться на пятиминутку врачи. Тут же все помчались в палату, мальчишку на каталку и в операционную. Там взяли анализ крови, и оказалось, что осталось 20 %. Приди я в своё время, а не раньше, возможно парнишкам на горшке и умер.
- А что же ночная медсестра? Не могла дежурных вызвать – Сашу твоего надо было ночью оперировать, - сказала гневно Настасья.
- Ночная медсестра – женщина в возрасте – сбежала, когда увидела, что я с горшком в ординаторскую понеслась. Но мы ей потом – молодые медсёстры – такой нагоняй дали, что долго будет помнить.
- И не приди ты раньше времени, Калерия, мальчишка бы умер?
- Вот  что значит коротко рассказывать, - покаялась Калерия. – Вы думаете, что я в ущерб своему сыну, с которым мы обычно вместе выходили из дома – он в школу, а я на работу, бежала, в больницу, раньше времени? Нет! Мне ночью позвонила мать этого Саши и сказала, что положили мальчишку в мою палату. Вот я и оторвала от общения с сыном полчаса и бежала в больницу как сумасшедшая. Но хватит рвать нервы от воспоминаний. Лучше отпустите меня домой – меня там, наверное, уже мой сын ждёт. Я сказала, что раньше уйду сегодня – надо ещё в магазин зайти, продуктов купить, чтоб ужин приготовить.
- Иди, Реля, - вдруг нежно сказала Настасья. – После твоих рассказов я верю, что ты в детстве летала и кого-то лечила в пещерах.
- А ещё отца своего неблагодарного, - добавила Тамара Александровна, - которого ты спасала в условиях полевого лазарета. Артёма-капитана ты спасала, тот хоть отблагодарил тебя, показав свой прекрасный город Одессу и дав пожить с его светлой тётушкой. Про литовца не говорю – любовь у вас случилась, а это прекрасное чувство – хоть на год, хоть на два.
Не скажи она этих слов, Калерия, может быть, ушла, попросив Майю или Зину измерять за неё антропологические данные, если придут пять или шесть подростков. Но слова о любви почему-то приковали её к стулу.
- Реля, - будто поняла её настроение отоларинголог, - ты о литовце намекнула нам немного, а об Артёме-капитане не рассказывала.
- Господи! – взмолилась Калерия. – А откуда же вы знаете о нём? И хватит об моих поклонниках! Завтра, если будут «окна», я вам рассказываю о своей любимой Марье Волконской. И попрошу вас вспомнить или немного почитать о ней в книге, чтоб не было так, что я рассказываю, а вы тут же забываете.
- Чего забываем? – возмутилась Настасья. – Ты разбуди меня ночью, я тебе о твоём любимом архитекторе Григорьеве сразу расскажу, как он жил в доме Жилярди, сначала крепостным мальчиком, а потом его помещик – вот забыла его фамилию – дал вольную. Но и свободным Афанасий себя не чувствовал, потому что его проекты мог подписывать Иван Жилярди, а потом возвратившийся из Италии его сын Дементий.
- Прекрасно, - расцвела Калерия. – Будем надеяться, что за подписи, под чужими проектами, они деньги отдавали Григорьеву, потому что мечтой его было выкупить из неволи сестру.
- Вот архитектор Трезини с Афанасием расплачивался, наверное, честно, - добавила Зина.- Я до сих пор, когда еду мимо института Склифосовского, любуюсь на это чудное здание.
- А я до сих пор, Реля не могу забыть, как ты нам рассказывала о строительстве храма Климента, - сказала Майя. -   Помню, что задумал строить его хитрый  придворный Бестужев, чтоб угодить  Елизавете. Но когда Елизавета скончалась, при Екатерине строительство вести было неудобно. Передали его какому-то совсем бедному человеку Матвееву и закончили при нём, потому что и Бестужев, к тому времени скончался.
Все будто сговорились остановить рассказчицу ещё на несколько минут. Цепляли её за самое сокровенное, которое она им уже открыла. И Реля рада была, что они помнят.
- А строился храм Климента, - закончила она – с большими перерывами, почти сорок лет. Когда закончили его строить, и родился Афанасий Григорьев. Как видите, строения как люди или зависят от причуд людских. Надеюсь, вы ещё помните, что построил Афанасий Григорьев?
- Конечно. Храм Большого Вознесения, где венчался Пушкин. Ещё мы видели дворец, где теперь помещается «Музей Пушкина». И не забыть экскурсию, которую мы провели все вместе, - неожиданно подал голос Владимир Иванович.
- Да, прекрасная была поездка, - согласилась Калерия. – Но кто запомнил, что было написано на фронтоне Пушкинского музея.
- А что? Что строил его Афанасий Григорьев.
- Там было написано не Афанасий, а Аполлон – вот такая ещё ошибочка. Аполлон Григорьев жил совсем в другом веке и никогда не был архитектором, он был поэтом. Но что написано пером, то не вырубишь топором. Как Сальери никогда не травил Моцарта, так и поэт Аполлон Григорьев не мог построить такое красивое здание. Это я сказала не к тому, чтоб вы заинтересовались Аполлоном Григорьевым, просто удивляюсь, какие могут в жизни происходить ошибки.
- Нет, Реля, про Моцарта и Сальери ты нам должна рассказать. Ведь эту драму описал твой любимый Пушкин.
- Увольте, Настасья Ефремовна. - Я не очень люблю чистую музыку, которую не сопровождают слова песни. Поэтому и музыканты мне не очень интересны, - Калерия немного лукавила. Ей были интересны все замечательные люди – в детстве и юности она зачитывалась и описаниями музыкантов, и учёных – вроде Циолковского и Жуковского. Читала даже о Николо Паганини и об испанском живописце Гойя. Ещё о революционерах, если не чувствовала в рассказах о них лжи. О Спартаке читала совсем маленькой девочкой.
- Тебе интересны лишь архитекторы, построившие красивые дома, или больные, которые вылечились, благодаря тебе?
- Ты угадала, Зина. Красивые дома, для меня музыка в камне. Особенно если в этой красоте жили интересные люди. А вылечившиеся больные, не обязательно только мной – музыка моей души. К сожалению, такая музыка звучит не часто – медицина наша бедна и бессильна вылечивать некоторых больных.
- Например, рак, бластому и саркому?
- Это ты завернула, Настасья. Спустись на землю. Инфаркт, инсульт ещё упускаем. Я уж не говорю о более непонятных заболеваниях, с которыми часто встречаются в больницах.
- Вот, настоящие медики – говорят лишь о медицине, - прервала их спор школьная медсестра, поднимаясь по лестнице.
- С чем пришли, Валентина Михайловна? – спросила её Реля, давно знакомая со всеми школьными медсёстрами, ещё до начала осмотров школьников.
Но имена некоторых она забыла, а здесь учился её школьник. И это Валентина Михайловна направила как-то Олега в Филатовскую больницу, когда ему, на уроке труда отскочил гвоздь прямо в глаз. И ещё какой-то старшеклассник покалечился на уроке физкультуры – у того была рассечена бровь. И вот одному с глазом, а второму с рассеченной бровью вызвала Валентина Михайловна скорую помощь. До Филатовской больницы  их довезли и оказали помощь. Её будущему лётчику проверили зрение, закапали что-то в глаз и выписали рецёпт, по которому Калерия должна была взять лекарство в аптеке и капать три раза в день. При этом Олег должен был лежать в постели и не очень шевелить головой, так как у него было сотрясение глаза. А старшекласснику зашили бровь, и даже не наклеив наклейки, лишь помазав зелёным раствором - бриллиантином, – который, как наклейка защищал бровь от внешних воздействий. И отправили двух мальчишек домой, наказав старшему, чтоб он довёл домой младшего. И рассказал родителям, как надо ухаживать за покалеченным глазом.
Калерия была в тот день выходная, и её почему-то Валентина Михайловна не вызвала, чтоб она сопровождала сына в больницу. Наверное, думала, что мать на работе, а подвернулась быстро «скорая помощь» или кто-то из родителей отвёз мальчишек – история умалчивает. Но когда позвонили в дверь – она гладила белье в коридоре – гладильная доска находилась совсем близко. Калерия открыла дверь и буквально онемела. Перед нею стоял её сын, виновато моргая глазами, вроде и слёзы текли, а рядом с ним взрослый юноша, с рассечённой бровью. Подумать о том, что и с сыном произошла неприятная история, Калерия не успела. Олежка вроде был цел, а юноша с рассечённой бровью явно пришёл с баловником, чтоб предъявить ей претензию. Но вдруг подросток стал говорить:
- Вы не волнуйтесь. У вашего сына лишь ушиб в глаз. Врач сказал, что ещё сотрясение. Он должен лежать в постели и стараться не крутить ни головой, ни глазами. Нельзя читать и писать три дня. И эти три дня вы ему должны закапывать глаз вот этими каплями, - парнишка протянул Реле рецепт. - Но их ещё надо выкупить в аптеке.
С одной стороны у Рели отлегло от сердца, что это не её сын покалечил бровь высокому мальчику, а с другой стороны поселилась тревога. Она сразу уложила сына в постель, осторожно расспрашивая, каким концом гвоздь попал её дорогому в глаз. Но Олег ничего сказать не мог и она, взяв с него слово, лежать спокойно, не крутить головой и не включать телевизор. На всякий случай, вынула вилку из розетки, пошла в аптеку. Вернулась быстро и, позвонив на работу, что её не будет три дня, а то и больше – заболел ребёнок. И как это получится – задала вопрос Марье Ивановне – три или пять дней у неё пойдут за переработку или брать больничный? На что старшая медсестра заверила её, что поскольку Реля почти никогда не отказывается поработать за заболевших, то уж коли у неё беда, пусть те отдают ей свои долги. А рабочие дни она Реле поставит, чтоб она не потеряла и рубля из их нищенских заработков.

                Г л а в а  13

Калерия просидела с будущим лётчиком пять дней – сюда вошёл и один её выходной. Она закапывала ему глаз, кормила как маленького ребёнка с ложечки, ещё читала книги – учебники по истории, географии и просто художественную литературу. Принимала пришедших проведать сына одноклассников, немного давала им пощебетать, поила чаем и провожала до дверей. Однажды устроила им всем литературную викторину:
- Итак, ребятушки, давайте пройдёмся по книгам, которые вы читали, не по школьной программе, а просто так. «Муму», «Белый пудель», «Письмо Ваньки Жукова», «Филиппок» - можно не называть. Всё это, наверное, вы проходили ещё с Галиной Николаевной.
- А «Каштанку»?
- Да, чудную собачку «Каштанку» вы тоже в начальной школе прошли. Ещё и мультфильм замечательный посмотрели.
- Да, - сказал Миша Болихин, самый любимый в их классе девочками, - мне жалко, что Каштанка от хорошей, сытной еды, от успеха, который она имела в цирке, вдруг покинула его и ушла к своим бедным хозяевам, которым и сами голодали.
- Хорош ты, Миша, - отозвалась староста класса – девочка строгая и справедливая, - а как же дружба между собачкой, мальчиком и дедом, у которых она прежде жила? Она ушла от хорошей жизни в бедную, но свободную, где её не понукали, не заставляли ходить на задних лапках, перед избалованной публикой.
- Будто ты не любишь разные трюки, которые исполняют в цирке кошки, собаки, кони и даже верблюды, - отозвался Володя – друг Олега – и сосед их по переулку. – Тетя Реля, скажите, вы же тоже любите цирк?
Калерия поёжилась, но не могла обманывать: - Не очень. Переживаю за зверей, которые могут покалечиться. Страдаю за людей, которые исполняют номера под куполом цирка – будто кожей и сердцем чувствую, что они могут упасть и разбиться.
Через много лет она узнала, что и падали и разбивались и умирали, но об этом тогда скрывали – не говорили народу. Как и о падении самолётов, крушении поездов, о маньяков, садистов, убивающих, терзающих людей. Не говорили, но Калерия чувствовала, что это происходит во всём мире. Однако детям говорить этого было нельзя.
- А помните, был фильм «Тигр Акбар»,  - выручил её кто-то из мальчиков, -  там зверюга растерзал свою укротительницу.
- А сейчас снимают фильм «Укротительница тигров», где актриса Касаткина как раз этих тигром делает почти людьми – это мой папа так сказал.
Калерия покивала головой: она забыла, что в элитных школах учатся дети артистов, кинорежиссёров, футболистов, Кремлёвские отроки. Но если дети Кремлёвских деятелей держат рот на замке, как им дома приказывают, то все остальные как раз могут сказать что-то тайное.
Но Реле не нужны были тайны кино, ей хотелось поговорить о книгах.
- Так, - сказала она, - забудем пока о цирке. Лучше вспомните, кто из вас читал «Три толстяка» или «Два капитана» или что-нибудь из Пушкина, которого вы будете проходить в старших классах, - Калерия назвала книги, которые уже прочёл её сын.
- Ну, фильм «Три толстяка» уже готовится к выпуску, не помню, в какой киностудии. В том числе будет и мультфильм, - сказал мальчик явно знающий кинематограф. - Пушкина тоже скоро экранизируют, если уже не выпустили фильм «Метель», где невеста спутала женихов и венчалась не со своим Владимиром, а с совсем другим человеком. Правда потом она стала женой того человека, когда Владимир погиб на фронте. Такая путаница, которая хорошо завершилась.
- Ты считаешь, что хорошо, если погиб настоящий жених невесты? - обиделась староста класса. - Спасибо, что ты так сумбурно передал нам сюжет произведения Пушкина. Сейчас приду домой и стану читать «Метель». Завтра всем расскажу на большой перемене, что там, в самом деле, происходило.
- Ага, - засмеялся Миша, который явно читал пушкинские произведения; - ещё почитай «Выстрел», но самое интересное из повестей Пушкина – это «Дубровский».
- Какой умный. Раз ты читал эти повести, то ты про них и расскажешь.
- Про них рассказать доверяю Владимиру Богатыренко. Ты как новенький у нас, Володя, расстарайся и прочти эти две небольшие повести.
- Я прочту их ради тёти Рели, которая я вижу очень заинтересована, чтоб  мы побольше читали литературы, даже вне того, что нам задают. Но всем рассказывать не буду.
- Да, Володя, буду тебе очень благодарна, если прочтёшь, - Калерия улыбнулась. – А рассказать можешь мне. Мы с тобой даже свидание назначим на Патриках и погуляем там вместе с Олегом, когда ему можно будет вставать и двигаться.
- Да, Володя, я с удовольствием послушаю твои рассказы об этих повестях, - отозвался Олег. - Сам, признаться, читал, но невнимательно.
- Тогда назначьте и мне свидание, тётя Реля. – Сказал обиженно Миша. – Я прочту самую большую повесть Пушкина – «Капитанская дочь». И приду с мамой и буду вам обоим рассказывать.
- А мы с Олегом сядем по углам скамейки, и тоже будем слушать, - сказал Володя.
- Но как бы нам так устроить эти рассказы, чтоб весь класс прослушал повести Пушкина. А то слушать все любят, а читать их не заставишь, - засуетилась староста класса.
- Ещё как заставишь, - сказал Володя. – Если ты на большой перемене расскажешь «Метель». А потом кому-то предложишь прочесть «Дубровского» и тоже рассказать – так и пойдёт по кругу. Разумеется, это будет без Калерии Олеговны, которая всегда может поправить, но тоже интересно. Берёмся читать Пушкина в прозе, а затем, под руководством Оксаны, как старосты класса, перейдём к романам в стихах, что тоже интересно.
Все посмеялись над этим предложением и разошлись:
- Ну, Релия, - сказал матери Олег, - как ты подняла всех на чтение литературы. А то я думал лишь я читаю всё подряд. Хотя у нас многие читали уже Дюма «Три мушкетёра», а ты их, раз, и перебросила на Пушкина – на нашу историю. Но раз уж ты всех так направила, а мне читать нельзя, то не почитаешь ли мне «Евгения Онегина»?
- Мне и самой его хочется перечитать. С удовольствием почитаю тебе.
Калерия читала сыну с большим удовольствием. Особенно письмо Татьяны к Онегину.
- Представь себе, у самой меня случилась такая же история. Я диковатая росла в своей семье. Меня и звали в школах, куда мы переезжали каждый год «Дикаркой».
- Но когда ты переезжала в другую школу, кто же тебя мог назвать тоже «Дикаркой»?
- А в Украине мы ездили из села в село, недалеко друг от  друга. И люди как-то встречались – может родственники, может на общих базарах – обменивались мнениями. И что я дикая расту, тянулось из села в село. Но вот, когда мне стало четырнадцать лет, мы перебрались жить в большое село, под названием Качкаровка. Я уже училась в восьмом классе. И в сентябре нас забросили убирать кукурузу.
- Ты мне говорила, что когда-то, тоже со школой убирала и виноград.
- Это в предыдущем селе, маленьком, но очень интересном. – «Там же я и влюбилась впервые, - Калерия вздохнула. – И если бы в Качкаровке, после проводов моей любимой учительницы на пенсию я не заболела, и мне в больнице хороший человек не выбил из памяти Павла, то Славу бы я считала первой своей любовью».
- Ну, хорошо, убирали вы кукурузу, и там ты познакомилась с первой своей любовью? - Олег будто считал последние слова её мыслей.
- Было совсем не так. После кукурузы я заболела.
- И в больнице встретилась с этим парнем?
- И куда ты спешишь? Совсем не так. Когда я вернулась в школу, то первым долгом меня мои одноклассницы повели на танцы. Обещали показать всеобщую любовь, который пока я болела, приехал учиться в Качкаровскую школу, из другого села.
- Вот, и Онегин приехал в гости к Татьяне из другого имения. Но он совсем не влюбился в неё – вот что удивительно. Его даже на минутку завлекла Ольга – невеста друга его. Это он назло Ленскому сделал?
- Как ты хорошо понял, прочитанное мной. Но Слава, в отличие от Онегина замечал только меня. Как увидел меня, девчонками окружённою, так устремился ко мне. И больше никогда на танцах, где бывала я, никого не приглашал.
- Почему же вы не поженились?
- Такие молодые не женятся.
- А Ромео и Джульетта хотели пожениться.
- Это было другое время, другие нравы и южная страна – где женились рано. А нам со Славой надо было учиться дальше. Нам предстояло разъехаться. И вот, предчувствуя  разлуку,  я и читала письмо Татьяны к Онегину, на концерте, с большой болью, как сейчас прочту тебе.
Когда Калерия прочла письмо с чувством, сын спросил:
- Но вы разъехались, учились в разных заведениях, но могли переписываться, а потом встретиться. И чтобы тогда тебе Слава сказал? Не ползал ли бы на коленях, как Онегин?
- Мы не могли встретиться, потому что жизнь такая сложная – мы не знали, где, кто пребывает. А в шестнадцать лет, я нагадала себе твоего папку и знала, что лишь от него рожу сына, которого ждала давно.
- Ты меня дано ждала, только не знала от кого родишь. Обрадовалась, увидев моего отца?
- Конечно, обрадовалась. И мы с ним любили друг друга.
- Любили, но не знали, что когда я рожусь, вы разведётесь?
- Я знала – это мне приснился вещий сон – а твой папа нет. Поэтому он переживал больше, когда мы разводились. Мне хоть и горько было, но я вроде как подготовилась, что нам с ним не быть вместе. - Калерия понимала, что говорит сумбурно. Но было стыдно даже сейчас, что развелись столь глупо, хотя она уже давно не любила своего первого мужчину.
- А какой тебя сон приснился, мама?
- Сложный. Большая река – это жизнь, как я сразу поняла, во сне. Но я никак не могу взойти на мост. И вот какой-то парень берёт меня на руки и возносит. И мы, взявшись за руки, идём с ним по мосту. Вдруг вижу, что он плывёт по грязной воде и всё оглядывается на меня, даже вроде просит помощи. Мне хочется помочь ему выбраться из грязи, но я не могу прыгнуть за ним – меня кто-то крепко держит за руку.
- И это был я?
- Да, дорогой. И дальше мы идём с тобой по мосту. И где-то на середине моста я смотрюсь в чистую воду и вижу, что вместо моих больших кудрей на голове у меня седой одуванчик.
- И ты заплакала, да?
- Заплакала. Но ты – уже выше меня ростом, обнимаешь меня и говоришь: - «Не плачь, мы с тобой поменялись цветом волос».
- Значит, когда я буду выше тебя ростом, мы поменяемся цветом волос? Но у тебя уже есть седые пряди и это очень красиво – так все говорят, даже Галина Николаевна. Пусть, мама, будут всегда такие, а не одуванчик.
- Твои бы слова да дошли до небес. Я не против носить волосы с прядями седыми хоть до старости.
- А ты у меня никогда старой не будешь. Всегда, даже если тебе будет много лет, всё равно красивой. Такие, как ты, которые любят детей и людей – не стареют.
- Всех любить нельзя. Среди людей бывают хулиганы и воры, бандиты. Они же учат своих и чужих детей такими быть. Мне один врач говорил, что такими люди рождаются даже, казалось бы, в хороших семьях. Какие-то оборотни. И ты не должен подходить к незнакомым людям, как к добрым. Сначала присмотрись. Плохих людей ты должен узнавать, как и я. Я могла бы не вырасти и тебя не родить, если бы не уходила от  плохих людей, а приходила к хорошим.
- Но у нас бабушка Юля не очень хороший человек. Как ты смогла с ней прожить до семнадцати лет. Ты вынужденная была?
- Да, но от бабушки твоей меня спасали добрые люди. Потом я от бабушки и тёти твоей Веры спасала Валю и Лариску – они их хотели загубить.
- Только от тёти Вали и Ларисы ты добра потом не видела.
- Что же я их спасла, а дальше они как хотят, так и живут. Кстати сказать, их испортили мама с Верой, мне назло. Видишь, мол, что из твоих «выкормышей» - так они Валю и Ларису называли - получилось. Умеют лишь под себя рвать из рук сестры, которая им умереть не дала. Ну да Бог с ними. Мне сейчас главное, чтоб ты был жив и здоров, потому что это тебе ещё поступать в лётное училище.
- А ты меня пустишь, мама, если я пройду лётную комиссию?
- Можешь не сомневаться. Хотя каждой матери трудно отпускать своего сокола в небо.
- Ты меня спасаешь этими словами. Я думал, что как подойдёт срок, ты пойдёшь на попятный.
- Никогда не пячусь раком. И никогда не стану подрезать твои крылья.
Такие разговоры быстро вылечили Олега. И глаз вылечился. Когда пошли на проверку, врач в поликлинике удивилась:
- Вроде ничего и не было. Вы волшебница. У меня племянник, когда на улице ему что-то твёрдое попало в глаз – хоть мать его тоже усердно лечила – стал немного косить. А второй мой больной вообще потерял глаз – он у него вытек.
- Пожалуйста, не рассказывайте мне страшных историй, - сказала Калерия, благо Олежку отправили сидеть в коридоре. – Я сама вам могу таких страхов наговорить, что вы ночь спать не будете. Я осталась, чтоб вы мне дали рекомендации, как лечить мальчика дальше.
- Вы его уже вылечили – об этом я вам уже сказала. А не желаете слушать, что может случиться, то до свидания. Будьте здоровы.
- И вы не болейте. А случится с моим сыном подобного больше не должно. Надеюсь, он запомнит этот случай.
- Много они запоминают. Наивная вы мать. Позовите мне следующего.

Вот что вспомнилось Калерии, когда она увидела Валентину Михайловну. Они виделись после того случая не раз, и никогда Реля не упрекнула старше себя женщину, что не сообразила позвонить домой, когда у Олежки случилась та неприятность с глазом. Возможно, Валентина Михайловна сделала всё, чтобы быстрей отправить двух травмированных в больницу, где им оказали помощь и пешком – благо недалеко – отпустили идти своими ногами. А если бы с ними по дороге ещё что произошло – об этом Калерия подумала лишь сейчас. – «Но видно Бог уберёг».
- С чем пришла? – повторила её вопрос Валентина Михайловна. – А идите-ка вы домой, потому что больше никого не будет. Да и время, кажется, ваше закончилось?
- Давно закончилось. Но мы с Калерией не скучаем. Она нам так интересно об истории Москвы и её строителей рассказывает. Или вот вспомнила о больном, которого спасала от смерти.
- Это, наверное, племянник нашей раздатчицы в столовой – Саша Фролов. Он и в нашей школе учился, когда жил недалеко.
- Видите, как всё сходится. В вашей школе её и директор встретил, как родную. И завуч ваша, оказывается, когда-то учила сына Калерии.
- Конечно. Ещё в первом классе учился Олежка, когда Галина Николаевна голову себе фрамугой рассекла. Уж не ты ли, Реля, ей ходила, промывала голову? Тоже ведь спасла от нагноения. А что такое нагноение головы? Это инвалидность. Только вот моему сыну ничем не помогли – он у меня инвалид. Но если бы знала я о такой волшебнице раньше, может, ты и моему сыну помощь оказала.
- А когда получил инвалидность ваш сын? – заинтересовалась Калерия.
- Двадцать лет назад.
- Увы! Меня двадцать лет назад и в Москве не было. Но я зайду к вам завтра в кабинет, а лучше, когда закончим осмотр подростков, и вы мне расскажете о трагедии с вашим сыном.
- Лучше потом поговорим, когда времени будет больше. И я вижу, что вы все готовы на выход. Пойдёмте, я вас проведу. Не встретила, зато хоть проведу. Завтра если придёте, и меня не будет, то врач наша распорядится насчёт осмотра. Списки учеников у нас в кабинете есть.
- У вас есть врач? – удивился кто-то из женщин, спускаясь по лестнице.
- Врач есть – школа большая, но врач работает через день. Вот откроют бассейн, будет работать полный день. Вот и провела я вас мимо строительных материалов, чтоб не испачкались цементом или алебастром. До свидания.
 
 
                Г л а в а   14

Калерии казалось, что, придя в самую любимую ей школу, она отдохнёт душой в ней. Но оказалось, что в помещении, где заканчивается строительство бассейна, царит строгий контроль: сюда не ходи, это не смотри, в классы, не дай тебе Бог заглядывать. Разумеется, для Калерии, и это утвердил с первого дня Борис Григорьевич – директор школы и начальник стройки, открыто должно быть всё. Но чтобы куда-то пойти в свободное время – «окно», как они называли, Реле прелагали взять проводника, кого-нибудь из старшеклассников. Иначе она запутается в лежащих в некоторых коридорах проводах или испачкается об мешки с цементом. Да и врачи с медсёстрами, которые она увлекла своими рассказами об улицах Москвы, красивых домах и их архитекторах, сомневались, что она пойдёт по школе и вернётся к назначенному времени, когда придут на осмотр подростки. Таким образом, Реле дали понять, что они не желают её отпускать. Все хотели слушать её рассказы. Калерия согласилась – да она так и планировала с первого дня – не мешать строительству, не заглядывать к Олежке в классы, да и где найти его класс, если они путешествуют по разным «аудиториям», как сказал ей её «студент». Только иногда она видела из окна актового зала, где они теперь находились, как школьники – и младшие, и старшие классы убирают двор. Однажды увидела Олега в толпе одноклассников. Её сын работал старательно, но его постоянно отвлекали, то девочки, то мальчики. Рядом с Олегом немного лениво трудился его давний друг Алеша Тарасов – познакомились ещё до школы, в зоопарке, когда мальчишки были шестилетками. Ещё тогда Настя – мать Алёши, жаловалась, что её сын не хочет ни учить буквы – Олег уже читал, к их первой встрече – сам выучился. А Алеша не только не стремился что-то узнать из книг, не желал трудиться в саду или огороде – у Тарасовых была дача недалеко от Москвы. Возить с матерью выращенную продукцию в Москву тоже не желал, особенно летом.
Настя жаловалась при встрече с Калерией:
- Лежит мой сын на даче, на диване, руки за голову закинул и думает о том, чтоб я ему купила магнитофон. Я и не против того, коплю деньги на это чудо, но говорю сыну – ты хоть немного поработай, чтоб я тебе такую дорогую игрушку купила. Помоги мне картошку, морковь и свеклу – самые нужные продукты свезти в Москву. Отвечает, ты только подумай, Реля, какие ответы находит: - «Ты хочешь, чтоб меня в электричке задавили?» Это такого великана – он выше меня на полголовы, а что толще, то это в два или три раза. И попробуй его кто толкни, он так двинет, что у людей синяки остаются – мне приходится извиняться. Или отвечает, что меня просто с ног валит: - «Что я в твоей Москве не видел?» Получается, я его зову Москву посмотреть, а не помочь матери, овощи отвести, который нас всю зиму кормить будет. И ведь морковь, свекла, картошка отборные, не такие, как в магазине. Твой Олег вон в магазин за всем этим ходит, так разве такую продукцию из колхозов приносит?
- Я тебе говорила, Настя, когда мы познакомились, что твоего Алёшу надо развивать, не тем, что ты его на дачу каждое лето возишь, где он в огороде не трудится, даже на соседнее озеро не ходит с ребятами купаться.
- А дачу сестре подарить, - возражала Настя, -  у которой и своя есть, но она и за мою ухватиться. Дочь скоро замуж выдаёт, так они на мою дачу очень глазами косят.
- Да Бог с ней, с этой дачей, Настя, если ты так на ней надрываешься, а у тебя сердце больное. Кроме того, ни мать твоя, которая с тобой живёт, ни Алёшка тебе не помогают.
- А как мне надо было растить Алёшу, чтоб он был как твой Олег? Мне кажется, что тебе с твоим сыном легко живётся.
- Чтоб тебе с Алёшей так же легко жилось как мне, надо было забыть о даче, которая как рабу тебя себе подчинила, а мальчишку развивать так, чтоб он тебя понимал, как Олег меня.
- Но как, Реля, как, если отец нас бросил нас, Алёшке и трёх лет не было. Мама сидела с ним, а я как лошадь работала, чтоб поднять его на ноги.
- Почему в детский сад не отдала? Где дети друг от друга набираются хороших манер.
- Это вам так повезло. А Алёшка попал в совершенно иной детский сад – там лишь плохого поднабрался.
- Не надо ничего сворачивать на детский сад или на школу. Сами родители должны детей развивать. Я тебе говорила, когда мы встретились, когда нашим детям было, лет по пять, что Москва большая и интересная и надо с ребёнком по ней ходить и её изучать. Ещё ездить по Подмосковью и если даже дети мало обращают внимания на сельские пейзажи или маленькие города, всё равно их зацепит за сердце и когда-то они, став подростками, будут уже ходить по родному краю с рюкзаками, возможно, и всё изучать.
Настя почти не обратила внимания на последнюю фразу Калерии. И ей хотелось доказать, что всё же школа имеет влияние на детей. Или школа виновата, что некоторые дети плохо всё воспринимают:
- Но, ты же сама, в первом и втором классах водила весь шумный коллектив – я бы так не смогла -    в Третьяковскую галерею. Так Олег много мне о ней рассказывал – и о картинах и об обслуживающем персонале, а Алёшка как бирюк – слова не мог сказать. А ведь одни и те же экскурсоводы их водили, одни и те же картины видели. Или в театры ходят, на детские спектакли – ничего не может мне рассказать, что полчаса назад смотрел. Ну да! По Москве я с ним до школы и сейчас не хожу и не о чём таком рассказать ему не могу, как ты, например, когда мы вместе гуляем. Видно мой сын, как и я, хоть оба родились в Москве, а о ней ничего не знаем.
- Зато ты знаешь дачу, как выращивать морковь и свеклу, как тащить мешки домой.
- Зато Алёшка у меня на свежем воздухе. Правда, ему лень даже на велосипеде доехать до пруда, где ребята купаются.
- А там комары да мошки, цветы и картошка – это я по поводу твоей дачи. Мой Олег, в этом году два месяца пробыл на Москве реке. Один месяц я с ним ездила, ещё несколько друзей мальчишек с нашего двора возила – это в свой отпуск. Затем я выбрала юношу семнадцати лет – Мишу, который  живёт от нас недалеко –  доверила своего сына возить на Москву реку. Они ещё месяц ездили купаться. А в мрачные дни забирались в бассейн «Москва» - там купались. А если солнце выглядывало из-за туч, то и загорали в укромных уголках. 
- Ой, я бы побоялась в Москву реку посылать мальчишку одного, а тем более в бассейн. Да Алёшка мой и плавать не умеет.
- Вот для этого я тебе и говорила о развитии не только духовном, но и физическом. С четырёх лет возила группу от детского сада в «лягушатник» - это маленький бассейн во Дворце пионеров. Потом они из лягушатника перепрыгнули в большой бассейн, где такие упражнения выделывали, что я перестала бояться за своего малыша – он был как рыбка в воде.
- А потом ты мне рассказывала, как вы ходили вместе в бассейн «Москва», где ты опять отдала его тренеру?
- В таком большом бассейне без тренера тоже нельзя. Это был платный тренер. Но денег не жалко, лишь бы твой ребёнок везде не растерялся, а чувствовал себя в любом месте уютно. Кстати, лишь полгода занимался с тренером, и вот уже несколько лет купаемся с ним вместе.
- Да, я многое потеряла с этой дачей. Конечно, хорошо иметь свои выращенные тобой овощи, а не стоять за всякой дрянью в магазине – прости, Реля, что так говорю.
- Что в магазине не такие овощи как у тебя – подтверждаю. Но зато мы с сыном более свободные люди – можем и в кафе, и в столовой на Филях, где купались в Москве-реке, покушать. Кстати, готовят на этой фабрике-кухне чудно и благодаря тому, что мы там обедали можно целый день провести на реке и в зелёной зоне.
- Тебя можно заслушаться. Но почему мы в Москве не могли вырасти такие свободные, как ты и Олежка. Ведь вы не только Москву хорошо знаете, а как путешественники – есть свободное время, есть немного денег, вы срываетесь и едете куда-нибудь.
- Конечно. И не надо нам не ковров, ни хрусталя. А вот книги – очень нужны. Как только стали их выдавать по макулатуре, мы с Олегом уже почти библиотеку набрали интереснейших книг. Конечно, и так немного покупаем.
- Немного, говоришь. Не у вас ли я видела собрания сочинений Пушкина, Некрасова, двух Толстых, и обоих Алексеями зовут.
- Зато отчества разные, - улыбнулась Калерия. – И родились и жили в разных веках, те же времена и описывали.
- И всё это ты прочитала? А Олежка?
- А Олег пока детские книги читает, да фантастику. Про сказки Пушкина не говорю – их он слышал в моём исполнении ещё маленьким и, наверное, выучил наизусть.
- Вот  завидую вам, что вы такие свободные, а мы как рабы у своих дач – ничего же не видим, кроме них. Поэтому и Алёшка такой бирюк растёт. Завидую, но обратно уже не отыграешь, - печалилась Настя, и они расходились, каждая при своём мнении.
И вот оно подтверждение их разговоров; красивый, откормленный Настин сын почти не работает во дворе со всеми. Подвижные девочки-активистки пытаются им руководить, но мало проку от их стараний. А Олежка работает как заведённый. Какой-то мальчик из их класса – по фамилии Сендык, бегает вокруг работяг, снимает их «для истории», как он однажды Реле сказал, на кинокамеру. Оказывается, и в первых классах снимал его отец и есть интересные виды, которые он раздарит своим одноклассникам лишь по окончании школы, чтоб смотрели, какими они были и смеялись над собой, или гордились своими успехами. Калерия надеялась, что и она увидит когда-то своего Олега в учении, в работе, в театре, в музее, на выставках.
- Что-то ты, Реля, засмотрелась во двор? Неужели сына увидела? – Оторвали её от окна коллеги. Калерия вздохнула – как в интересном фильме вдруг прервётся лента, и жди, пока её склеят. Так случалось, разумеется, когда Реля жила в Украине. В Москве ни разу ещё не прервали фильм по этой причине.
- Как ни странно, но видела. Сейчас они удалились, наверное, другие выйдут очищать двор и зелёную зону от мусора и опавших листьев, а класс моего сына забрали на учёбу.
- И хорошо, - сказала Тамара Александровна. – Может, мы продолжим про Марью Волконскую? Ты так заинтересовала нас этой женщиной, которая оставила маленького сына и поехала за мужем. Причём её не как Трубецкую провожал отец и родня, а наоборот, делали ей всяческие препятствия.
- А мне особенно нравится, - вставила Зина, - как бабушка Марья Волконская, пишет в записках, что она завещает своим внукам. Можно я почитаю?
- Читай, - согласились все.
- Я им завещаю альбом – и цветы,
С могилы сестры Муравьёвой.
Коллекцию бабочек, флору Читы
И виды страны той суровой.
Я им завещаю железный браслет…
Пускай берегут его свято:
В подарок жене его выковал дед
Из собственной цепи когда-то… - Зина закончила и посмотрела на всех: - Как я прочла?
- Почти как Реля. Красиво, - сказал Владимир Иванович. – Читай ещё.
- Ну, про то, где родилась и в какой семье воспитывалась Марья Раевская, Калерия уже говорила нам. Это семья прославленного генерала, который во время Бородинского сражения, видя, что солдаты побоялись, идти в атаку, взял младших сыновей и вывел их на поле боя, чем укрепил дух солдат.
- Раевский и под Лейпцигом сражался, с пулей в груди, - как пишет о нём Некрасов, - сказала Тамара Александровна и заглянув в книгу: - «Защитник Смоленска» всегда впереди опасного дела являлся», - вот как ты, Калерия увлекла нас семьёй Раевского. Но с этой семьёй  был знаком и Пушкин? Ты много нам об этом рассказывала.
- Я много вам рассказывала о Пушкине в связи с другими женщинами. Вспомните, хотя бы об одной. Каждая женщина по одной, и мы дойдём до Марьи Раевской, в замужестве Волконской.
- Ты шутишь, Реля! - хотела возразить Настасья, но вдруг припомнила. - Елизавета Воронцова в Одессе родила ему ребёнка. Но граф Воронцов не отдал жену Пушкину, с его приплодом, да и Елизавета, наверное, не очень хотела соединиться с нищим по тем временам, поэтом. Уплыла от него на прогулочной яхте. Пушкин, насколько я помню, очень переживал. Но он был на юге в ссылке, и что он мог поделать?
- Прекрасно помните всё Настасья Ефремовна.
- Ещё небольшой штрих, который я вычитала недавно в подпольном журнале. Ты нам рассказывала, Реля, что Пушкин был, как бы завязан уже ссорой, что грозило дуэлью с графом Фёдором  Толстым. И этот скверный дуэлянт должен был убить Пушкина двенадцатым – на этом заканчивался цикл его проклятий. А граф Толстой никогда не упускал свою жертву – убивал. Но ссылка Пушкина на Юг, как бы отложила эту опасную дуэль для нашего великого поэта.
- Да, и спасла графу Толстому его последнюю, двенадцатую дочь – до этого, после каждого убитого, у Толстого умирали дети, - добавил Владимир Иванович.
- Подожди, Володя, - остановила его жена. – Вот вы зацепились за Толстого. Конечно, хорошо, что смертельная дуэль Пушкина была отложена, а у графа, наконец, перестали умирать дети. Но Пушкин-то ещё в ссылке. И, думаю, не без участи графа Воронцова его отправляют в имение его матери Михайловское. Вот там он ещё покуролесил с дамами.
- Конечно. Стоит лишь вспомнить помещицу Осипову – довольно в возрасте особу, потому что у неё был взрослый сын, - напомнила глазной врач, у которой были труднопроизносимые имя и отчество, отчего она не любила, когда их называли. – И шуры-муры Пушкина с матерью взрослого сына, чуть тоже не привели к дуэли.
- Но тут к помещице Осиповой в гости приезжает, как писали красавица Керн. Но я видела её на портрете, ну вовсе не красивая дама, - вмешалась Майя. – И как она вырвала у Пушкина стихи: «Я помню чудное мгновение», ей не предназначенные – мы тоже слышали от Рели.
- Итак, три дамы уже названы, - подытожила Калерия. – И давайте закончим на этом разминку. А между этими дамами, ещё на Юге, Пушкину встречались особы скромного характера – и это были три сестры Раевского.
- Генерала Раевского – героя многих войн, в том числе Отечественной войны 1812 года, когда он с сыновьями поднял солдат на атаку! – воскликнул Владимир Иванович.
- Единственный мужчина и говорит лишь о героях войны, - усмехнулась отоларинголог, - а, между тем, Реля, как я догадываюсь, говорила о сыне его – Александре Раевском, который был одним из прототипов «Евгения Онегина». Правильно я говорю, Реля?
- Совершенно верно.
- Тогда продолжу об Александре Раевском. Он не только был прототипом «Евгения Онегина», но и соперником Пушкина при Елизавете Воронцовой. Ведь часть от графини Пушкин вывел в Татьяне Лариной.
- Интересные размышления. Неужели я так говорила? – удивилась Калерия. – Но давайте забудем об Александре Раевском, а вспомним об его трёх сёстрах, в которых по очереди влюблялся Пушкин.
- И они, у него на глазах по очереди выходили замуж, -  заметила Зина. – А моя любимая Марья Раевская вышла замуж, когда Пушкин отбывал ссылку в Михайловском. И ухаживал за легкомысленной Керн. Правильно я говорю, Калерия?
- Возможно. Но вспомни лучше, что говорила Марья – будучи ещё девушкой, о своём замужестве.
- Ну, где мне до тебя! Ты ещё стихи читала, которые тогда сочинил Пушкин этой девушке. Но суть её слов в том, что, забравшись с Пушкиным на  неудобную гору, где даже не было тропинок, Марья сказала, указывая на каменистое, засыпанное камнями ущелье, что это её дорога. А теперь вернёмся к сочинению Некрасова, где он пишет, что досталось Марье, когда она ехала в Сибирь, за своим мужем.
- Подожди, Зина, потом нам почитаешь свои любимые места в поэме. А теперь к нам рота будущих солдатиков спешит. Разойдёмся и будем их постепенно готовить к армии, чтоб защищали нашу страну так, как это делал генерал Раевский. Реля, когда ты уже окончишь о жёнах декабристов и расскажешь нам о той войне?
- О жёнах декабристов – в частности о Марье Раевской-Волконской вам прочтёт по книге Зина. Я вижу, что она влюбилась в Марью, и не уступит её мне. Да я и устала уже рассказывать. А о войне 1812 года мы, в свободное время, сядем на автобус 107 и поедем прямо к Бородинской панораме, где нам о той великой битве расскажут экскурсоводы.
- Ой, Реля, ну ты и затейница, - сказала, уходя, глазной врач. – Кто бы нас расшевелил на такой подвиг, как поехать в Панораме и походить там за экскурсоводом.
- Но в Панораму большие очереди – мало кто может их выстоять, - вздохнула Зина, уходя вслед за врачом.
- Я сделаю так, что очередь будет совсем маленькая, или совсем её не будет, - пошутила Калерия.
- Тогда ты волшебница, - тоже пошутила Настасья, прячась за своей ширмой.
- Я могу провести с моей ногой небольшую нашу группу, без очереди, - шепнула Тамара Александровна, - это на тот случай, если у тебя ничего не получится.

           продолжение >>>  http://proza.ru/2011/08/07/554