ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть первая.
3. В ДОМЕ ОРЛОВЫХ
А над миром продолжал плыть душный полдень. По степным дорогам дыбились темные столбы вихрей, уносясь неясной, расплывчатой вершиной до самого солнца. Вихри втягивали в сферу своего вращения все, что попадало им на пути и могло подняться: желтую и серую пыль, сухую траву, поблекшие и сморщенные листья, огромные рыжие шары перекати-поле.
Где-то на востоке лежали уральские и киргизо-кайсацкие степи. С их стороны, словно из гигантской раскаленной жаровни, веяли горячие ветры. За день по чистому лазурному небу не проплывало ни одного облака. Трава жухла, желтела, выгорала. Листья на деревьях будто кипятком сварило.
Когда дедушка Тихон принес внучку и поставил ее на ноги возле чурбака, на котором он сидел, отбивая косы, она ухватилась ему за портки и не отпускала. Он сел и долго курил. Работать было невозможно: внучка мешала.
После полудня из дома Орловых все громче и громче раздавались песни. В открытом окне белой птицей билась занавеска.
— Иван Семенович опять гуляет, — вслух сказал дедушка Тихон. — А пошто ему не гулять? Чать, не нам он чета, перекатной голи. Тут не знаешь, как концы с концами свести, а у него хватает достатков...
Мельниковы жили бедно. В избе хоть шаром покати. Деревянные кровати заправлялись старыми, вылинявшими дерюгами. Подушки тощие, наволочки с разводами заплат. В обиходе всего одна табуретка, и та расшатана, с выпиравшими из сиденья шляпками гвоздей. Тимка сколько раз вгонял их молотком, но они упрямо лезли наружу.
Своего хлеба у Мельниковых хватало только до весны. Потом дедушка Тихон шел по селу с мешком под мышкой занимать, а сын Прокопий отправлялся на заработки в город: он хорошо клал печи и чистил трубы. От него недели через две семья получала подмогу. Дедушка Тихон расплачивался с долгами.
Старик в летнее время справлялся с немудрящим хозяйством. Невестка помогала ему и пахать, и сеять, и хлеб убирать и, кроме того, выхаживала большой огород, обеспечивая семью овощами на всю зиму. В прошлом году дедушка Тихон рискнул и почти целую десятину засеял просом.
— Хоть кашу будем есть, коли не уродит пшеница.
Расчет его оправдался: почти на все яровые был неурожай, а просо, посеянное поздно и в теплую землю, вымахало по грудь. Собрал более восьми десятков пудов — такого урожая с одной десятины Мельниковы отродясь не собирали! Часть продал, чтобы покрыть некоторые расходы по дому и хозяйству, остальное ссыпал в закрома. Нагрузил воз — и на крупорушку. Пшено получилось отменное — крупное, мягкое, нежное.
— Варите кашу и ешьте, пока пуп не посинеет, — шутил он.
— Вот бы маслица в эту кашку, — мечтательно говорила невестка, Тимкина мать.
— Масло — погасло, одна вода осталась, — отзывался дедушка Тихон. — А с тыквой разве плохо? Как с медом. Когда я был в солдатах, так наш ротный командир, господин Титов, Сергей Лексеич, бывалыча, говаривал: «Хлеб — батюшка, водица — матушка, а пшенная каша — душа наша...»
Сейчас Мельниковых выручало пшено. Но его было мало, вряд ли до нового хватит. Приходилось экономить, растягивать, варить кулеш с картошкой или жиденькую кашу. Поешь — брюхо полное, а есть все хочется. Два раза в день ели, чтобы «червяка заморить». Хлеба не видели уже недели три. Даже вкус его забыли.
Дедушку Тихона так и подмывало пойти к Орловым: авось сытно накормят, да, может, Иван Семенович расщедрится и преподнесет чарку. Вот славно будет! Давно он не пил вина, и все из-за недостатков этих, будь они неладны. А какое же заделье* найти, чтобы сходить в Орловым? Ага, ему нужен буравчик, чтобы дыры провернуть в колодочках для граблей. У него есть буравчик, но тонок.
— Тимка, посиди с Апроськой. Я схожу за буравчиком.
Внук сопит и косо смотрит на деда: он еще помнит обиду.
Переступив порог орловского дома, дедушка Тихон размашисто перекрестился на передний угол.
— Хлеб-соль, добрые люди.
На кухне пахло жареным. За столом сидели Авдотья Андреевна, старшая сноха Матрена и младшие сыновья — Петька, Егорка, Максим. Пили чай. У Матрены на коленях лежал Семка, сучил ногами и забавлялся грудью.
— Не шали, — строго оказала Матрена и, увидев постороннего, отвернулась и прикрыла грудь кофтой.
— Милости просим, — мельком взглянув на дедушку Тихона и ставя на стол пустое блюдце, ответила Авдотья Андреевна.
Лицо ее раскраснелось, вспотело. Концами платка она вытерла лоб, щеки, нос.
Иван Семенович, уронив голову на руки, сладко похрапывал за столом. Перед ним стояла четверть, на донышке которой блестели остатки вина. Дедушка Тихон покосился на посудину и подумал: «Эх, малость опоздал! Спит. А сама разве поднесет?»
Авдотья Андреевна молчала, не поднимая глаз на гостя. Молчал и дедушка Тихон, переминаясь с ноги на ногу. «Эх, какие! Для приличия даже не пригласят чайку откушать». Нарушая молчание и сознавая, что он не вовремя пришел, дедушка Тихон пространно и не спеша изложил свою просьбу. Авдотья Андреевна тут же приказала:
— Петя, поди, сынок, в кладовку. У отца там, в струментах, буравчики есть. Принеси, какой дедушке нужон. Да скорей, а то дедушке недосуг ждать... Садитесь, Тихон Палыч.
— Премного благодарен.
Опять покосился на четверть, на Ивана Семеновича, задававшего храпака. Кивнул головой в сторону спящего.
— Не удержался, значит. Сызнова запил.
На это замечание Авдотья Андреевна ничего не ответила.
— А ты, Андреевна, держала бы его в ежовых рукавицах, — посоветовал дедушка Тихон и глазами пошарил по столу, примечая остатки пищи. Но ничего не находил. «Что же они ели? Так вкусно пахнет. Наверное, пироги или жареное мясо».
— Разве такого удержишь, — не стерпела Авдотья Андреевна. — Его в яму посади, он и там найдет, что выпить. Такой уж уродился...
— Да, пить — добро, а не пить — лучше того, — намекнул дедушка Тихон, но Авдотья Андреевна будто не поняла его и снова промолчала.
Было жарко. Орлова разомлела, притом ей не хотелось много разговаривать, так как она не уважала Тихона, считала его лодырем и большим хитрецом. По ее мнению, он приходил к ним только за тем, чтобы угодить под завтрак, обед или ужин.
— Не хочу слушать ваши байки, Андреевна, — затевал разговор Тихон. — Ежели вы, со своим карахтером, не удержите его, кто же тогда удержит? Кому он нужон?
Авдотья Андреевна махнула рукой.
— Можа, скорей сдохнет. Туда ему и дорога.
Несколько лет назад, когда дети были меньше, она так не говорила. А теперь, когда сыновья подросли, двое старших женились и дочь выдана замуж, она стала сурова к Ивану Семеновичу, не скрывала своего злобного отношения к нему.
— Эк, не дело баишь, Андреевна. Без хозяина дом сирота. Все мы грешны на этом свете.
— Авдотья Андреевна строго смотрела на мужа.
— Ишь, развалился как боров! Нашел место.
— Ты, Андреевна, не трогай его. Пусть проспится, — посоветовал Тихон.
Петька принес буравчик, но не тот, что нужен был, отправился за другим. Пока он ходил, пришла невестка Анна, маленькая, бойкая, весело поздоровалась с дедушкой Тихоном, пригласила его за стол.
Выдерживая фасон приличия, дедушка Тихон сперва отказался, потом, помолившись богу, сел за стол. Анна через всю булку отрезала ломоть и положила перед дедушкой. Налила чаю. Старик ел с аппетитом, подбирая каждую крошечку. После выпитых трех или четырех чашек узловатой пятерней вытер усы и бороду:
— Добрый байховый чаишка. Давненько я не пивал такого.
— Кушайте, дедушка, — угощала Анна.
— Спасибо. И так до поту начаевался. Премного благодарен. Пойду теперя косы отбивать. А то покос скоро...
— Вы бы и нам, дедушка, отбили, — попросила Анна.
— Можно. Почему добрым людям не уважить? И вы мне когда-нибудь в чем-нибудь уважите.
— Иван Семенович сам отобьет, — буркнула Авдотья Андреевна.— Протрезвится и отобьет. А то вона Варлаам сделает, он умеет.
— Я, конечное дело, не отказываюсь. Приносите, коли что, — переминаясь с ноги на ногу, поглядывал дедушка Тихон то на Авдотью Андреевну, то на невестку.
Когда Тихон ушел, Авдотья Андреевна недовольно взглянула на сноху:
— Ты не вмешивайся не в свое дело. Косы отбей.. Он раз стукнет молотком — тут же прибежит за мукой. Знаю я их... И опять же — не привечай и не накармливай. Мы не солнышко, всех не обогреем.
Эти слова укололи Анну. Она вспыхнула:
— Я не вмешиваюсь в чужие дела. К слову пришлось — и сказала. А что касается куска хлеба, так мы не обеднеем, ежели покормим голодного человека.
— Он всю жизнь голодный.
— Всю жизнь я не собираюсь его кормить. Хорошо, если вам так жалко куска, я не буду сегодня ужинать.
— Эк, выдумала! Да пошто тебе слова единого вымолвить нельзя? — удивилась свекровь. — Сразу и губы надуешь.
Анна не стала слушать ее и ушла в другую комнату. Это не понравилось Авдотье Андреевне, и она с сердцем сказала:
— Подумаешь, какая хозяйка нашлась. Такими кусками пробросаешься. Сами потом что будете жрать?
Свекровь не любила невестку и всякий раз искала повод упрекнуть ее. Между ними росла неприязнь. Анна часто плакала от выговоров и наставлений свекрови, понимала, что та изживает ее. Анна уговаривала Ивана отделиться, но он не соглашался: великим постом ему идти в солдаты и нет смысла уходить от родителей.
— Она при тебе грызет меня, а без тебя совсем заест. Не буду я жить с ней. Как только тебя возьмут в солдаты, уйду.
— Замолчи! Надоело мне слушать это, — сердился Иван.
Старшая невестка Матрена, жившая в доме Орловых уже третий год, по опыту знала: когда свекровь с кем-нибудь ссорится, лучше не вмешиваться; если даже свекровь не права, надо промолчать. И хотя она в глубине души сочувствовала Анне, никогда не заступалась за нее и не осуждала свекровь. Авдотья Андреевна, понимая позицию старшей снохи, с уважением относилась к Матрене и при каждом удобном случае подчеркивала, что Матрена — ее любимая сноха. И сейчас она обратилась к ней:
— Матренушка, матушка, вот посмотри, как она уважает мать. Хоть бы постыдилась так зубатиться со старшими.
Занятая своим сыном, Матрена ни слова не проронила. Переменив под Семкой пеленку, она положила голову мальчика на левую руку, собираясь кормить. Расстегнула кофту, и на розовую рубаху выплеснулась грудь. Семка губами поймал сосок-изюминку, сладко зачмокал и тут же закрыл глаза.
Дедушка Тихон застал Тимку за безобидным развлечением: он держал в руках глиняный черепок, обмакивал тоненькую соломинку в мыльный раствор и надувал радужные пузыри. Апроська хватала их руками, и они лопались. Дедушка возмутился:
— Ах ты, пакостник! Где взял мыло? У матери стащил? Мыла и так нет, а ты переводишь!
Он поймал внука за вихор и голову наклонил до самой земли. Просто было удивительно, что Тимка на этот раз не заревел.
Дедушка Тихон снова прошел под навес, где стоял у него верстак. Сел, покурил и взялся за грабли. Провертывая в колодочках дыры, вслух сам с собой разговаривал:
— А щами вот не накормили. Пожалели. Она еще недовольна своей жизнью. На мужика обижается. Дескать, пьет. А чего ему не пить?
На дворе скрипнула калитка. Агафья, Тимкина мать, пришла с поля. Положила тяпку на низкую плоскую крышу, подхватила на руки Апроську:
— Крошечка моя, чем же я тебя буду кормить? Тити-то у мамки пустые.
Голодная Апроська трясущимися ручонками обхватила вялую грудь, жадно припала к ней и зачмокала, но, когда убедилась, что молока нет, заревела.
— Я же говорила. Ну, давай покормлю тебя кашкой пшенной. Вот беда, даже молока коровьего нет. Тимка, сбегай к Лукерье, попроси у нее немного молока, скажи — для Апроськи.
— Не пойду. Мне уже стыдно к ним ходить. Все просим и просим, — теребя зубами рукав, ответил сын.
— Ну, тогда к Орловым сходи.
— Они не дадут.
— А ты у самой не проси. Попроси у кого-нибудь из снох, у Анны, например.
Тимке не хотелось идти к Орловым, и он за свою услугу выговорил возможность пойти на речку купаться.
Молока дала Анна. И не чайную чашку, как просили соседи, а пол крынки. И еще сунула кусок хлеба. Ладно, Авдотья Андреевна не видела, а то вновь бы вскипела перепалка.
Воспользовавшись свободной минутой, Тимка тотчас же убежал со двора. В узком проулке, направляясь к речке, он увидел Ваську, стоявшего на крыше старой избы и размахивавшего длинным шестом, на конце которого был привязан красный лоскут. Старший брат его, конопатый и рыжий Петька, карабкался по высокой лестнице с белым голубем в руке. Добравшись до чердака, он уперся одной ногой в водосточный желобок, встал, ухватился левой рукой за дверцу.
— Махай, махай! — приказывал он Ваське.
В небе метались голуби. Они то стремительно поднимались вверх, то камнем падали вниз, то делали плавные круги. Увидев Тимку, Васька замедлил взмахи и спросил товарища:
— Ты ко мне?
— Ага. Айда купаться, — пригласил Тимка.
— Махай шибче, поросенок ты этакий, — закричал Петька.
Васька снова с силой замахал и, приняв важный вид, сказал:
— Я делом занят. Видишь — голубей гоняю.
Вечером, когда по селу прощелкало копытами стадо, в доме Орловых снова раздалась песня:
То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит...
Это проснулся Иван Семенович. Посмотрел кругом — никого нет. А на сердце тоска смертная. В четверти еще есть водка. Пей! И он налил полную чашку, подтащил таракана за нитку и сказал: «Выпьем, кум! Давно мы с тобой не виделись».
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2011/08/08/78
*****
*Заделье - предлог к чему, повод, причина (по В. Далю).
*****