Какая хитрая штука – память! Сколько же хранит она в себе лишнего милого вздора, который на поверку оказывается самым ценным из того, что подарила человеку жизнь. И так прочно и подробно сидит в тебе ощущение уже сбывшегося и бывшего, что проснёшься и первые несколько секунд пытаешься осмыслить: кто ты и где находишься, потому что в разных ячейках одного сайта–мозга, записано всё, что с тобой происходило, как бы, в одном контексте. Тут ты и младенец агукающий, и ученик, и человек молодой, - смотря до какого рубежа на сегодняшний сон ты дожил. А с какого дня эта самая память начинается? Говорят, у всех по-своему. Доводилось читать о человеке, который помнил события с полугодовалого возраста. И, как кормилица держала его на руках, одетая в ярко-голубое платье с оборками, и, что дело было на паперти какого-то там собора, - помнил.
А вот для Лиды началом памяти было возвращение отца с фронта. Никогда «папкой» он ей так и не стал. Не успел. Просто запомнилось, как однажды, в мае 1945 года у их домика остановился среднего роста рыжеватый, давно не бритый человек, погладил её по голове, пристально поглядел и зашагал по дорожке, ведущей к крыльцу. Лида играла почти у самого забора. Всего-то и было у неё ведёрко, совочек, одна «формочка» и три с половиной года жизни на этой земле.
В доме раздался радостный вскрик матери, потом к нему присоединился украинский говорок бабушки, из ближайших хаток начали выглядывать соседки.
И понеслось, перебегая от дома к дому, по улице:
- Костя вернулся! Только раненый сильно.… Значит и наши скоро…главное, живые!
На Лиду и так обращали не очень много внимания – два дня, как они с матерью приехали из другого города, нужно обустроиться, вещи разложить, дел по горло. Малышка уже и не помнила тот другой город. Был он другой и всё. С другими домами, широкими улицами, а тут сплошь крошечные домики, как в сказке. И сейчас, когда и вовсе стало не до неё, она не очень скучала. В сказке она никогда не жила, и ей было интересно. И девочка всё никак не могла наглядеться на белёную хатку с крошечными окошечками и соломенной крышей, похожую на игрушечную, и на яркие фиолетово-розовые высокие цветы, обрамлявшие дорожку к хатке с обеих сторон. Цветы были выше Лиды. Они стояли широкими рядами, нарядные и волшебные. В сказке так и должно быть, правда, же?
-Бабушка, а как они называются? – не утерпела Лида.
-Оно тебе надо? – встряла мать, - иди себе играй, не путайся под ногами.
- Бис из разбэрэ, якить мальвы, провожая девочку из летней кухни, которая по совместительству была и баней, и прачечной, - успела ответить бабушка.
Летняя кухня -ещё одна хатка, только поменьше. Бабушка и мама хотели побыстрее начать готовить обед для дорогого гостя. Отец отдыхал. До самого позднего вечера Лиде было запрещено даже подходить к дому. Ей хотелось есть, спать и поговорить хоть с кем-нибудь об этом волшебном городе, о том, что вот папа с фронта вернулся, а она, Лида, его ещё толком и не видела. Да, мало ли о чём можно поговорить…. Да только с кем? Соседи некоторое время выжидательно смотрели на их дом, а потом начали расходиться по своим делам. Какая-то женщина вдруг заплакала и быстро-быстро побежала от калитки. Лида слышала, как грудастая молодка, повысив голос, зашумела:
-Нэ журысь, бабы, скильки тама осталося? Трохи…
Бабы завздыхали, закивали и подались по домам.
От нечего делать девочка забрела в сад поглубже, забралась на низкую скамеечку и начала есть вишни, а потом абрикосы. Фрукты были спелые и тёплые. Вишни ей не понравились, уж очень кисло – и она быстренько перетащила скамейку к абрикосине. Солнце сквозь листву светило так мягко и убаюкивающее, что глаза сами собой стали слипаться, уставшие и тяжёлые. Сквозь сон она слышала, как бабушка подняла её, что-то ласково приговаривая, и понесла Лиду в дом.
Прошло несколько дней. Лида отца почти не видела. Он всё время спал или тихо о чём-то разговаривал с матерью. Только один раз, когда полил совсем уж вселенский дождь, и играть во дворике стало невозможно, ей дали коричневый карандаш, листок и велели сидеть тихо. Она долго рассматривала, как отец лежит, вытянувшись, с закрытыми глазами и иногда морщится. Только раз девочка оторвалась от рисунка и увидела, что отец не спит и смотрит на неё. Смотрит молча и даже не улыбнётся. Лиде стало не по себе.
Через несколько дней отец уехал. Возникло в разговорах с соседками слово «операция». Лида пыталась спрашивать у взрослых, что это такое, но мать, как всегда, заладила:
- Оно тебе надо? Иди, играй.
В доме повисла напряжённая тишина ожидания. Это чувствовалось во всём: в разговорах матери и бабушки, в той неохоте, с которой они говорили с ней, Лидой, в особых намёках при коротких встречах с проходившими мимо людьми – здесь все знали друг о друге всё.
Время застыло. Сколько бы потом Лида не пыталась вспомнить это время, ничего не получалось. Застыло и всё. Нет, она, конечно, ела и спала, но делала-то что? Стёрлось из памяти.
Когда отец вернулся из этой своей «операции»? Ночью, наверное. Потому, что опять началось:
- Не ходи, не бегай, не кричи…
Однажды девочка видела, как средь бела дня к их калитке направился сильно подвыпивший парень. Его пытались остановить, а он орал:
- Имеем право, мать, мы теперь всегда имеем право, отвоевались, Победа! Мне нужно с Котькой выпить! Котя! - шумел он и всё норовил вырваться из цепких рук какой-то женщины. Она начала парню что-то втолковывать довольно громко, но, завидев Лиду, перешла на шёпот. Девочка расслышала только два слова: «совсем плохой».
Она тут же понеслась к бабушке.
-Бабушка, скажи, что, мой папа совсем плохой человек? - обмирая, спросила она.
- Что ты, донечка, - замахала руками бабушка. С чего ты взяла?
- А как же, тётка сказала? Я сама слышала…
- А что там она сказала?
- Она сказала «совсем плохой» и не велела к папе идти парню какому-то.
Лида ждала, что бабушка скажет: папа очень хороший, и она успокоится, и всё будет, как было… А бабушка вдруг заплакала обречённо так, будто уже давно этим занималась, а сейчас после перерыва опять начала. И всё прижимала к груди Лидину голову, а сверху в волосы падали бабушкины слезинки. Девочка не знала, что ей делать, только сердце сжималось маленьким комочком и хотелось убежать куда-то далеко, где нет бабушкиных слёз и не стоит такая гнетущая тишина.
Легли, как обычно – мать с отцом в одной комнате, Лида с бабушкой – в другой. Вдруг раздался страшный крик матери, один, второй, ещё, ещё… Девочка хотела прижаться к бабушке, но той уже не было – теперь из соседней комнаты раздавались уже плач и крики двух женщин. Лида не могла больше это слышать. Она тихонько открыла дверь и пошла к знакомым ей деревьям. Села и затаилась. Вопли были слышны и сюда, но значительно тише.
Потом набежали соседи, многие тоже рыдали, другие вытирали слёзы, дом наполнился людьми
до отказа. Прибежала ещё одна соседка и стала искать Лиду.
- Сказились, чи шо? – что-то непонятное сказала она Лиде, - пидем да мэнэ,- и, видя, что девочка не понимает, повторила - пойдём ко мне, я тебя покормлю, донечка. Соседка дала ей каши и грустно сказала:
- Видишь, как бывает? И Победу справили, и остался живой, да только смерть его догнала. Умер твой папка, донечка. Понимаешь? А сегодня ещё Победа, вторая, радоваться бы, песни петь… Он у тебя хороший был, ни пил , ни курил, на фортепьяне играл –заслушаешься, а мать твою любил непонятно, как королеву какую… Бывало бабушку навестить приедет, так все цветы соберёт, всё для неё, для королевы. Эх, кабы не война…. Да ты ешь, ешь, не до тебя сейчас, когда ещё покормят…
Тут за ней пришла женщина, её родная тётка, сестра умершего отца, которую Лида никогда раньше не видела, и повела опять в горе. В первое в её жизни горе, которое она пока осмыслить не могла. У тёти были очень заплаканные глаза и несчастный вид, но сейчас она не плакала.
-Хорошо хоть эта не воет, - отметила девочка.
Ей было жутко. Поискала маму или бабушку – их нигде не было. Спросила у тётки.
- Они папу твоего обмывают.
- Как это?
- Тебя же моют, вот и его тоже.
- А он совсем-совсем ничего не видит и не слышит? Нисколечко?
- Он же мёртвый.
- А потом?
- А потом похоронят. Выроют яму, положат туда Костин гроб и закопают. – По лицу тётки потекли слёзы. – Схоронят нашего Котю, как есть схоронят…
Лида хотела спросить, зачем же мыть, если потом положат в грязную землю, но не решилась. Вдруг, как и тётка начнёт выть.
Ночевала она у соседки, вернувшейся с работы. Наутро возле их домика выросла целая толпа. И эта толпа переминалась в ожидании. Вдруг грянула музыка, такая заунывная и рвущая душу, что девочке немедленно захотелось плакать. Под руки вывели какую-то женщину в линялом сером платье с чёрной накидкой на голове. Оказалось, это её мать, такая старая и опухшая, что узнать её было просто невозможно.
Наконец тронулись. Впереди военная машина с оркестром, потом открытый грузовик, тоже военный, с гробом и близкими родственниками. За гробом шли солдаты и несли отцовские ордена и медали, каждый орден на отдельной подушечке приколот, а медали рядами. Много позже Лида часто рассматривала награды отца – два ордена Красной Звезды и медали. Одна была за Болгарию, где отец и закончил войну, иностранная какая-то. Были и другие, которых она не запомнила. Но сейчас солдаты несли их так, как будто эти кусочки металла могли что-то изменить, исправить, вернуть…. Да, только что-то изменить в смерти уже невозможно.
На кладбище было всё готово. Яма вырыта, солдаты стояли поодаль, готовые отдать последние воинские почести, оркестр продолжал играть. Эта яма девочку напугала больше, чем лицо мёртвого отца, которое она волей-неволей видела, когда сидела в грузовике.
-Меня тоже похоронят в такой яме? – спросила она свою тётку с ужасом.
-Когда-нибудь нас всех похоронят в такой яме, - не думая, с кем говорит, сообщила тётка, и тут ребёнок не выдержал.
-Не хочу в яму, - захлёбываясь криком, кричала Лида, - никогда не хочу! А-аааа...аа.
Её унесли. Отговорила короткая панихида. Прозвучал нестройный залп…
Что было дальше, Лида не помнила. Ведь память хранит нашу жизнь не подряд, день за днём, а событие за событием. Следующее, что запомнилось, было уже не здесь, не в этом городе, но это совсем другая история. А в память легло, как шрам: смерть приходит и после Победы.
06.10.08.2011.