К кабинету относился Мозгуй, как к строгому костюму и галстуку. Да, жмет! Да, давит! Но куда от этого денешься? Уже лет пять собирался поменять хотя бы мебель, однако пока довольствовался тем, что осталось от прежнего хозяина: два обшарпанных стола, рядок стульев, да шкафы с папками. Впрочем, и папок немного: устав, пачка инструкций, текст техрегламента, атлас автомобильных дорог - все прочее бумаготворчество оседало или в бухгалтерии или у секретарши Наденьки.
Был в кабинете еще и комп, почти новый, и вроде как крутым железом нашпигованный, но их отношения дальше пасьянса никак не продвигались. Да и застать Труфанова за рабочим столом случай редкостный, знающие люди в поисках генерального директора сразу топали в гаражи. Еще бы! Ими Мозгуй гордился и готов был экскурсии водить, демонстрируя образцовую чистоту и порядок в новых боксах.
– Надюша, договор с образованием тащи! – крикнул и забарабанил костяшками по деревянному перекрестию рам.
Как-то повелось, что не приживались у Мозгуя ни шторы, ни жалюзи. Периодически бухгалтер Светлана Аркадьевна, женщина обстоятельная и суровая, заставляла уборщицу наводить порядок и, понятно, шторы на окна вешала, но через месяц, дорогие портьеры превращались в жгут, и сперва сдвигались в угол, потом и вовсе исчезали, никто кроме Светланы Аркадьевны эту пропажу не замечал. А Мозгуй даже радовался – теперь ни что не загораживало привычный мир за окном – громады трех гаражей, мойку и беседку, спертую в бывшем детском саду. Летом в бетонных коробках торчать мужики смысла не видели, разве ремонт мог загнать на ямы. А так в пресменке и ожиданиях рейса теснились в дощатом сооружении, расписанном неправдоподобно яркими ромашками. Цветочки эти стараниями женской части коллектива: бухгалтера и диспетчеров подновлялись с маниакальным упорством. Мужики не бунтовали, понимая, что кроме этих злополучных ромашек, других цветов развести на базе у бабонек не выйдет. Тополя и те чахнут то ли от избытка ГСМ на малом пятачке земли, а то ли от крепкого мата, сдобренного доброй порцией табачного дыма.
Наденька аккуратно выложила на стол договор и пояснила:
– Я отксерила. А то оригинал опять в карман сунете и изомнете.
Мозгуй досадливо крякнул:
– Ясно.
Наденьке прощалось многое и за невероятную расторопность, и за то особое очарование свежей, нетронутой годами, житейскими передрягами и завзятыми сердцеедами, юности. Но о характере шефа она отлично помнила , оттого и смешалась разом, затараторила:
– Нет-нет, я не против, Светлана Аркадьевна ругается.
Но шеф уже не слушал, торопливо листал обстоятельный документ:
– Вот! – сообщил он скорее сам себе, чем кому-либо, – Я же сказал Гнатюку: по договору – условленный объем щебня, в срок до тридцатого июня. Какого хрена им надо? Там три машины позаглаза.
Наденька растерянно оглянулась, в поисках верного ответа:
– Может раньше хотят школу закончить?
– Естественно - хотят! Только я им два самосвала из рукава не вытащу. Все иди. Сейчас сюда глава припрется со свитой, сообрази чаек и чего пожрать.
– Коньяк брать?
– Рожа треснет. Чай и конфеты.
– Я тётю Катю отправлю, полы у вас протереть. Александр Федорович, вы галстук из кармана вытащите. Я завяжу.
И пока сновали у горла тонкие девичьи пальчики, Мозгую страшно хотелось не думать ни о договоре, ни о машинах, ни о бардаке с муниципальными заказами. Молчать, вдыхать запах волос, улыбаться, то и дело ныряя взглядом в вырез блузки. Да и пальцы не больно спешили, и бровки хмурились нарочито, и стояла Надюшка ближе, чем надо бы, неосознанно или осознанно затевая с шефом вечную игру. Ту самую, которая у слабого пола где-то в подкорке, и начинают они её, не думая, машинально, как щенок лайки, повинуясь зову крови, впервые берет след, сам еще не понимая, а зачем ему собственно это надо. И когда галстук был старательно завязан, Труфанов сам шаг назад сделал. Разные у них в этой игре категории и возрастные, и весовые.
Тот час же и засигналили за воротами требовательно. Две одинаково черных «Волги» вкатили во двор. Так надо понимать, что одна главы, другая – образования. Труфанова всегда забавляла эта манера ездить каждому на отдельной машине. Бензина казенного не жаль? Или статус не позволяет рядом с собой подчиненных терпеть?
– Ой! – растерялась Наденька, – Я сейчас…
Ловкие ладошки засновали по директорскому столу, сметая разбросанные бумаги.
– Уймись, – усмехнулся Труфанов, – Я после твоёй уборки опять концов не сыщу.
– Так сам глава же… – девушка прижала к щекам обе руки враз и глаза её налились неподдельным уважением и трепетом перед высокой властью.
Мозгуй только головой покачал, откуда берется в людях это заведомое желание пресмыкаться? Вот в ней, в соплячке, едва перешагнувшую порог совершеннолетия, и должной еще жить вольно, как птаха, откуда? Хотя… особенности нашенской демократии только такое отношение к власти и предполагают. Ты – начальник, я – дурак. Вот закавыка: это народ руководство портит извечным своим раболепием, или руководство в народе воспитывает вечное раболепие?
– Хочешь совет? – обернулся Труфанов к секретарше. И не ожидая согласия, продолжил, – Не гнись низко, а то лица не разглядят.
Девушка вспыхнула, приподняла старательно прорисованные брови в немом вопросе, не зная, как толковать высказывание, как пошлую директорскую шутку, которой следовало бы хихикнуть, как намек...или...
– Ладно, Надежда свет Петровна. – Мозгуй улыбнулся озадаченной девчонке. – Не суетись, уже поздно.
А машина за окном опять взорвалась резким гудком. Смысла в этом никакого. С хлебом-солью к главе района никто не выйдет. А если бы и рванул кто, Труфанов сам бы потом ноги вырвал.
Вышколенный водила еще раз даванул звукача, мол, встречайте гостя дорогого, выскочил, открывая дверцу. Высокое начальство выходить из машины не спешило. Минута, две, третья ... Шофер даже позы не сменил так и стоял, придерживая распахнутую дверцу новенькой «Волги»
– Собачья у мужика работка, – кивнул Мозгуй за окно.
– Наверное, платят хорошо, – ответила Надюшка и застучала каблучками по коридору, распорядиться насчет чая и конфет.
***
Не ждала Тамарка беды и не чаяла, и даже ворота распахнула сама. Знала бы кто за ними, заперла тяжелый засов и Трезорку с цепи спустила. Да ведь горе телеграмм не шлет.
Чужие люди по-хозяйски через двор прошли, только и спросили:
– Где найденный Вами ребенок?
Не ругались, не кричали, а спросили, как будто водой окатили и на мороз выбросили. И рада бы кинуться Томка, да ноги – тяжестью стопудовой. Незваные гости ответа не ждали, на крыльцо с хода, уже у дверей окликнули:
– Тамара Олеговна, пройдите в дом, соберите девочку.
Вот тогда закричала, себя не помня:
– В сироты?! Не отдам! Не отдам я!
Обернулись на неё удивленно, две дамочки и милиционер. Лиц не видела, так белые пятна, провалы глаз, да брови вскинутые:
– Господи, да зачем она вам?!
Кто из них спросил, не поняла и растерялась.Как это «зачем»? Это корову в дом ведут, чтоб молоко было, или машину берут, что кататься, а ребёнок… Зачем?
– Привыкла я уж к ней, – попыталась Тома объяснить и поняла: не о том говорит.
Надо бы, рассказать, что когда утром видит ребятишек, спящих еще, и Бориску разметавшегося по кровати, и Дениса вечно сосущего палец, и Настену, с её бровками-ниточками, на сердце как кто теплом плещет. Одно это дитя, хоть и трое их, разве ж можно оторвать? Это как по живому…
Но Томкины объяснения пришедшим, как прошлогодний снег . Заявление от граждан поступило, надо реагировать. Демократия не прощает равнодушия к сигналам народа. Глава района даже постановление подписал о работе с жалобами и обращениями. Но Томка, баба глупая от всего этого далека была, и всей важности происходящего в силу первобытных инстинктов не понимала. Она все вскидывала руки не то к небу, не то к лейтенантским звездочкам участкового, и судорожно выталкивала:
– Я и грудью, она же совсем худая была, а сейчас перевязочки на ручках, ножки крепенькие, не болеет, вон и Бориска любит, вы не подумайте, и деньги есть, не какие же мы бичи, да как же я отдам-то её?
Лейтенант с крыльца спустился и даже под руку взял.
– Вам не предъявят обвинения, – пообещал.
– Какого обвинения? – Тамара уставилась на него в упор, не выдержал, отвернулся.
И точно не Томке, а рвущемуся с цепи Трезору отчеканил:
– Статья сто двадцать шестая УКа, похищение человека, совершенное в отношении заведомо несовершеннолетнего.
– По-хи-щение? – голос женщины задрожал, но не от испуга, а от обидной напраслины, взвился до фальцета, – Похищени-и-йе?!!!
И рванул к низам, басовым, уверенным:
– Значит, украла я её, по-вашему?
– В управление социальной поддержки был сигнал о похищении, – все еще пытался чеканить слова страж порядка.
Уперла руки в бока и пошла на него, презрительно глаза сузив, неотвратимая, как грозовая туча:
– Как же я её похитила, если Настя и не нужна никому была? Я вон тогда и Трезорку похитила, его то ж под забор кинули, слепым еще.
– Про собаку нам ничего не известно, – выпалил лейтенант.
– Ну, так я говорю! Пиши давай, и в наручники меня! На! – протянула она к нему две худых руки, мозолями покрытые.
– Чего отворачиваешься, милиционер? Я ж когда вон к этим пришла. – ткнула мать указующим перстом в дамочек, сиротливо переминающимся на крылечке, – Они в коридор девочку мою хотели в заразке кинуть или на улицу! Сигнал был? Кому понадобилась, брошенка моя? Кому-у-у?!
И погрозила сухим кулаком обидчикам.
Лейтенант поспешно на крыльцо кинулся. Но Тамара шагала вслед неотступно. Гости теперь войти не спешили, подпирали спина-ми дверь…
– Послушайте, Тамара Олеговна, не усугубляйте свою вину, – взвизгнул почти по-бабьи милиционер.
– А в чем вину-то? В чем? Что не кинула? Что не позволила в заразку местную утащить, к сифилитикам? Ну, за что судить меня будут?
– Да никто вас судить и не собирался! – выступила вперед дамочка, спасая доблестную милицию и еще надеясь на остатки Томкиного разума.Но не было в тот момент в ней разума. Одна темная, шалая горячая глыба желания отстоять, спасти, укрыть. И будь Томка шерстяной на вроде собаки, то шерсть на загривке дыбом бы встала.
– Мы заберем девочку, обследуем, и попытаемся найти законную мать, чтоб оформить отказную по правилам!
– Вот оно что? Законную…значит. А Настя моя, хоть титьку у тойматери видела? Законная, её в машине бросила.
Вот тут из-за двери и донеслось звонкое, зовущее, в два голоса выводимое, высокое:
– А-а-а-а-а-а-а!
– Разбудили! – рявкнула мать, будто не государственные люди перед ней, а шпана подзаборная, вовсе не стоящая её внимания. Оттолкнула теток, и закрыла за собой дверь так споро, что молоденький участковый даже ноги просунуть не успел. А если бы и успел, отбила бы Томка чужую лапу, фамилии и звания не спрашивая.
– Гражданка Дьякова! Откройте. Я дверь выбью! – затарабанил милиционер.
– Мы все равно заберем девочку, – в голос подтявкнули дамочки.
Хрипловато зашелся Трезор.
И никто в этом гвалте не заметил, как приоткрылась калитка, на долю минуты всего и тут же поспешно захлопнулась, а худощавый мальчишка, припустил в сторону Труфановской базы со всей скоростью, на какую был способен.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2011/08/17/1375