Саша продолжал оставаться озорным, дерзким, ничего и никого не боящимся.
Однажды, явившись с опозданием на балет Дидло « Хензи и Тао», он прошел в партер, где стал громко рассказывать :
- Нет, вы представляете? Я только что из Царского Села, где произошел такой забавный случай. Медвежонок управляющего Царским Селом Захаржевского сорвался с цепи и убежал в дворцовый сад, где в это же самое время гулял император... Если бы царя о медвежонке не предупредил его Шарло – собачка, он бы неминуемо встретился с медведем… Но царь отделался испугом. - В его голосе прозвучало огорчение.- Нашелся один добрый человек, да и тот медведь….
На следующий день весь город повторял эти его слова.
Там же, в театре, он крикнул:«Теперь самое безопасное время:на Неве лед пошел!». Это разнеслось также с быстротой молнии.Все знали, что во время ледохода можно творить все, что угодно - в Петропавловскую крепость не попадешь!
В Петербурге в это время много говорили о Стурдзе, чиновнике Коллегии иностранных дел, которого Саша знал по службе. Это ему Александр I поручил проверить немецкие университеты и выяснить, каково там положение - императора сильно беспокоило брожение среди студенчества.
Стурдзе исполнил просьбу,даже, более того, в своем отчете написал, что университеты в Германии являются рассадниками революционной заразы и безбожия, и что все это надо срочно искоренять.
Царь собрал конгресс в Аахане, где раздал министрам специально растиражированные записки Стурдзе.Но на тайном совете в Иене немецкие студенты,которым стало об этом известно,решили: убить доносчика Стурдзу и его защитников - писателя Коцебу и немецкого профессора Шмольца. Орудиями мести они избрали кинжалы и они были торжественно вручены трем студентом - здесь же.
…Убить Коцебу в Мангейме выпало на долю студента Карла Занда. Шмольцу же удалось спастись. Стурдза остался жив, но еле унес ноги из Германии и теперь отсиживался в России...
Как мог Саша остаться в стороне!? Конечно же, он заклеймил Стурдзу, а заодно и того, кто его туда послал:
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
И смерти немца Коцебу...
Стихи распространились в списках - сразу.
События в это время накатывались друг за дружкой. С первых дней нового года общество опять всколыхнула новость: в Испании, которая больше всех сопротивлялась железной воле Наполеона, и теперь не захотела терпеть притеснений «законного» монарха - восставший народ принудил короля Фердинанда VII присягнуть конституции.
Когда Сашка, под впечатлением этого известия прибежал к нему, Николай Тургенев с ликованием пел,чуть ли не вприпрыжку меряя шагами библиотеку:
- Слава тебе, славная армия испанская! Слава тебе - испанский народ! Свобода да озарит Испанию своим благотворным светом.- Он весь сиял, хромая нога ему как будто сейчас никак не сопротивлялась.
Саша,глядя на ликование Николая, припомнил,как Чаадаев, по этому же самому поводу, задумчиво как-то произнес: «Это великое событие всколыхнет весь мир».
Саша сам воочию увидел - вольнодумцы в России встрепенулись...
…Теперь в городе говорили только о событиях в Испании. Из уст в уста передавали, как пьяный рядовой лейб–гвардии егерского полка кричал, что в Испании бунтуют мужики и простолюдины, и их можно унять, но, "если в России взбунтуется вся гвардия - она все подымет...". Потом-то его арестовали…
Не успели улечься «испанские страсти», как новое известие взбудоражило всех в Петербурге: в Париже какой-то человек оттолкнул камергера Герцога Беррийского - племянника французского короля Людовика XVIII, наследника на престол, ранил его смертельно в бок, и он умер через несколько дней...
Задержанный по этому делу Лувель признался, что он хотел «освободить Францию от злейших врагов ее»…
Революционная Испания, убийство герцога Беррийского в Париже, и подобные события натолкнули на мысль русского императора подозревать: существует какой-то распорядительный комитет, который,он полагал, распространяет из Парижа свою деятельность по всей Европе . Конечно - с целью низвергнуть существующие правительства...
От подобных известий у Александра I голова шла кругом, а Сашка в это время с упоением уже читал на заседании «Зеленой лампы» :
"Мне бой знаком — люблю я звук мечей;
От первых лет поклонник бранной славы,
Люблю войны кровавые забавы,
И смерти мысль мила душе моей.
Во цвете лет свободы верный воин,
Перед собой кто смерти не видал,
Тот полного веселья не вкушал
И милых жен лобзаний недостоин."
Мало того, он где-то раздобыл портрет Лувеля - убийцы герцога Беррийского, и на нем написал: «Урок царям». И показывал портрет в театре, расхаживая по рядам.
...Уже не отдельные стихи, а целые рукописные сборники его запретных творений ходили не только по Петербургу, но и по всей России. Он сознавал: даже вот этих строк хватило бы, чтобы ему очутиться в Сибири или в крепости:
"Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим..."
Человеком, который решил открыть глаза императору на эти вопиющие дела, творящихся в его владениях, стал публицист Каразин. Этот украинский дворянин, проживающий в Петербурге, когда-то пытался стать юному Александру I советником и написал ему письмо.А тот имел неосторожность ответить, после чего Каразин стал засыпать его неумными проектами и письмами по устройству государства.Но все это однажды так надоело царю, что он распорядился: «Посадите его за нелепые рассуждения о делах, которые никаким образом его не касаются, на гауптвахту - на восемь дней!»...
Каразин замолк на некоторое время, но вынырнул опять в Петербурге. Послушав, о чем живо говорят здесь люди, он решил - Россия неминуемо идет к революции. "Необходимо, пока не поздно, предотвратить пожар!».Он написал министру внутренних дел Кочубею донос, прикрытый пространными рассуждениями. В конце письма подчеркнул особо: «В самом лицее Царскосельском государь воспитывает себе и отечеству недоброжелателей. Это доказывают почти все вышедшие оттуда. Говорят, один из них, Пушкин, по высочайшему повелению секретно наказан... Но из воспитанников более или менее есть почти всякий Пушкин, и все они связаны каким-то подозрительным союзом, похожим на масонство… Кто сочинители карикатур или эпиграмм, каковы, например, на двуглавого орла,и ода на Стурдзу, в которой высочайшее лицо названо весьма непристойно и пр. Это лицейские питомцы!».
Его вопли все-таки донеслись до Государя.В начале апреля Каразин удостоился чести - его пригласили лично к графу Кочубею, в его собственный дом на Фонтанке.Он расположен недалеко от Летнего Сада. "Как и все самое лучшее, принадлежащее верхушке..." - поджал Каразин тонкие губы.
Министр не стал тянуть и сразу приступил к делу:
- Не могли бы вы, почтеннейший Василий Назарович, где-нибудь отыскать…, одним словом, представить упомянутые эпиграммы Пушкина и сии карикатуры? Государю желательно бы получить их...
- Нет! Увольте, ваше сиятельство. Я хочу спасти отечество от поганой армии вольнодумцев, но я – не шпион! – Каразин покраснел и вскочил.
- Ну, что ж… Хм-м-м…Раз вы так щепетильны, больше не задерживаю вас…- Его удивила реакция - доносы писать может,а настоящим делом заняться - слабо!
«Ну, что ж.Эпиграммами и карикатурами должна заниматься полиция, вернее, Особая канцелярия. Ну, и граф Милорадович…», - решил хитрый Кочубей.
Теперь Петербург открыто обсуждал новость, что Пушкина высекли в Особой канцелярии.
И не кто иной, как Николай Михайлович Карамзин внес и свою лепту в распространение этих нелепых слухов. Это он написал в Москву старинному своему другу Ивану Дмитриеву: «Над здешним поэтом Пушкиным если не туча, то по крайней мере облако, и громоносное (это между нами): служа под знаменами либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей, и проч. и проч. Это узнала полиция … Опасаются следствий»...
Он был прав. Петербургский генерал-губернатор граф Милорадович начал искать,чтобы доставить царю оду «Вольность» и несколько эпиграмм Саши.
Полицейские агенты заметались по городу. В ход ищеек шло все: хитрость, деньги. Им удалось раздобыть требуемое…
Но найденного оказалось недостаточно, чтобы последовало наказание.Поэтому было приказано захватить все его бумаги. И провернуть это нужно было быстро, застав его врасплох. Такое поручение получил сыщик Фогель - чиновник при департаменте полиции,где тот формально числился.На самом же деле он являлся тайным агентом и прославился своей опытностью и ловкостью. Ему всегда поручались особые дела правительства…
И вот именно этот человек пришел к нему домой и именно в то самое время, когда дома никого было… Встретил его только Никита, старый дядька.
Фогель,прикинувшись поклонником его хозяина, хитро попросил дать ему почитать бумаги барина. И,как бы невзначай, показал ему пятьдесят рублей:
- А это тебе.
Никита с достоинством отвернулся от денег и отказался дальше говорить с ним, с презрением сплюнув под ноги себе...Он с гневом решил:"Откуда может знать этот человек, похожий на лису, про благородство моего барина, который не задумываясь, вызвал на дуэль барона Корфа - за то, что тот меня побил, когда я, х-м-м!, - немного в подпитии, - пытался выяснить отношения с камердинером в передней у барона?! Если бы я тогда знал, что барчук вызовет барона на дуэль из-за меня, я бы ему тогда и не жаловался!». Никита вспомнил:"Барчук тогда, немедленно загоревшись, послал вызов Корфу - обидчику своего слуги!».
Потом только он подобрал скомканную бумажку, выкинутую его хозяином в сердцах и полюбопытствовал - подсмотрел, что ответил барон на тот вызов.В бумажке было написано: «Не принимаю Вашего вызова из-за такой безделицы не потому, что вы - Пушкин, а потому, что я - не Кюхельбекер…».
Тот человек, похожий на лису, давно ушел,а Никита все ворочался в постели,ожидая барина. «Но ведь я не могу заснуть, не предупредив его – носом чую опасность для него!»...
И, как только хозяин его переступил порог, сразу доложил о странном посетителе…
Тот слушал, сильно насупив брови, потом попросил:
- Огня…
Долго в эту ночь у него горели свечи, и жарко топился камин.
И хорошо, что сжег все - утром он был вызван к Милорадовичу - генерал-губернатору Петербурга.
Саша побежал к приятелю - Федору Глинке, который, как он знал, состоял у Милорадовича чиновником для особых поручений:
- Я пришел к вам посоветоваться... Слух о моих и не моих, то есть, их распространяют под моим именем, пьесах, разбежавшихся по рукам, дошел до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька рассказал, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему почитать моих сочинений, и уверял, что скоро принесет их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял да и сжег все мои бумаги... Теперь меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться. Вот я и пришел посоветоваться с вами...
-Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он, конечно же, не поэт, но в душе и рыцарских его выходках у него много романтизма и поэзии, за что его многие не понимают!.. Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности,– посоветовал ему Глинка.
Сашка так и сделал, не особо поверив приятелю. Он знал о генерале Милорадовиче, что тот по национальности серб, известный своими военными подвигами, но - и своим самодурством: "Говорят, что он занимает роскошную квартиру на Невском проспекте в доме Колержи, напротив Малой Морской…".
Именно туда он и заторопился, продолжая припоминать все, что еще слышал о Милорадовиче. «Ну, что, говорят, он - галантный рыцарь и невежда, кумир солдат и фанфарон, мот и благотворитель, способный на добрые дела.- Сашка усмехнулся: - А о похождениях этого серба говорят, что их с лихвой хватит на роман во вкусе моего любимого Вольтера - игривый и затейливый… Что еще? Да, еще говорят, что он прожил несколько состояний, и сейчас вечно в долгах, из которых его не раз выкупал царь…».
Войдя в квартиру генерал-губернатора, Сашка сразу увидел: у Милорадовича есть еще сильная страсть - предметы роскоши. Квартира напоминала мебельный магазин: диваны, бюро, кресла, столы и столики, два фортепьяно… А на стенах, как в музее, редчайшие картины. Кругом стоят статуи, фарфор, разбросаны трубки, янтарные чубуки... «Да-а-а…Беспорядок в сочетании с утонченным вкусом. Восток и Запад, Европа и Азия...».
Пока его проводили в кабинет вельможи, он успел заметить, что одна комната сплошь зеркальная. Другая сделана на турецкий манер и убрана одними диванами. Он в изумлении остановился на пороге библиотеки – здесь посередине помещался птичник.
Милорадович поразил его своей непосредственностью - тот принял его лежа на диване и укутанный шалями!
Сашка попытался скрыть свое изумление и поздоровался с генералом учтиво. Тот заговорил с ним по-французски.
- Я должен,- начал он, - забрать вас и все ваши бумаги. Но я решил сначала пригласить вас и поговорить с вами. Хм-м-м... я не люблю быть неделикатным. Но в любом случае мне необходимо получить от вас бумаги… Мне нравится, что вы так спокойны, что лик ваш светел. Вы мне внушаете доверие – я знаю, мы найдем общий язык.
Сашка быстро глянул на графа и сразу принялся объясняться:
- Граф! Все мои стихи сожжены! У меня вы ничего не найдете на квартире. Но если вам угодно - все найдется здесь, - он указал пальцем на свой лоб. - Прикажите подать бумаги и я напишу все, что когда-либо написано мною, разумеется, кроме печатного, с отметкой, что – мое, а что разошлось под моим именем.
Граф позвонил и потребовал бумагу. Саша писал, пока не исписал целую тетрадь.
Когда, утомленный долгой работой, он поднял глаза, Милорадович уже протягивал к нему смуглые руки, говоря:
- Завтра я отвезу ее государю.
Они расстались, плененные друг другом.
Возвращаясь от него, Саша думал: «Пусть Государь смотрит и думает, что в той тетради все мои «криминальные» стихи… А эпиграмм там он все равно не найдет!»