Число пи

 
 Сегодня я хочу рассказать вам о своей бабушке. Иногда, не слишком часто, я прихожу на ее могилу. С простого белого памятника на меня смотрит родное красивое лицо, на бабушкиных губах бродит улыбка. В вышине над кладбищем шумят стройные лужские сосны, кажется, будто они разгоняют тучи на небе. Вечный дождь сухих иголок падает бесшумно в тишине, и я вспоминаю, вспоминаю…

                ***

   Эта история закончилась жарким летом 1970 года, когда я поступал в институт. Сдавали устную математику.

   Вытолкнутый очередью из узкого темного коридора в аудиторию, я на мгновение замер. Там, в коридоре, отчаянно галдели, переживая, абитуриенты, а здесь была тишина. Сквозь огромные, от потолка до пола, окна било в глаза яркое солнце. На несколько секунд я ослеп, а когда глаза привыкли, увидел напротив себя экзаменатора. Смуглый молодой человек с азиатским разрезом глаз устало  глядел на меня и ждал.

-Давайте документы, берите билет, -спокойно сказал он.
Прочтя основной вопрос, я даже не удивился. Конечно, иначе и быть не могло.
-Длина окружности. Число пи, -сказал я вслух.
Преподаватель, заметив мою улыбку, посмотрел на меня с интересом.
-Все в порядке? -спросил он. –Ну идите, готовьтесь.- И я пошел к доске.

   И пока я рисую многочисленные треугольники, вписываю в них круг, беру пределы и готовлюсь к ответу, я расскажу вам о своей бабушке. И о числе пи тоже.

                ***

   Моя бабушка была не такая как все. Бабушки были почти у всех моих друзей, и я точно знал, какие они должны быть. Обычно бабушки бывают большие, полные, в длинных юбках до пола. На голове у них платочек, круглые очки. Живут они в городе, в семье, или одни, в деревне, и к ним ездят летом на каникулы. Говорят они красивым простым распевным языком, по-другому чем наши учителя . Днем они забирают внучат из школы, а пока ждут их на стульчиках у гардероба в своих теплых кофтах, ведут между собой долгие разговоры о том, кто что купил, почем, кто чем болеет и как лечится. Зовут их просто и надежно- Дарья Петровна, Ольга Семеновна. И фамилии у них такие же простые, как у моих друзей- Ивановы, Серебряковы, Никитины…

   Моя бабушка была совсем другая.
   Во-первых, ее звали, вы только послушайте: Дебора! Самойловна!! Вальт!!!
Не каждый такое выговорит!
   Во-вторых, бабушка была худая, стройная, подтянутая.Всегда в строгом городском платье, на голове уложены седые локоны.
   И, в-третьих, разговаривала бабушка тоже по-другому, не так, как другие бабушки. Но об этом позже.

   Жила бабушка далеко от нас, в Луге, и ехать туда из Ленинграда надо было три часа на поезде.
   Я любил ездить к бабушке. Три часа пролетали незаметно. За окном быстро мелькали леса, озера, станции. На длинных перегонах я высовывал голову из окна, паровоз обдавал меня дымом, мама оттирала мне лицо от копоти, мы оба смеялись. За Толмачево поезд шел по высокому мосту над Лугой, изгибы реки вдруг открывались глазу, я бегал от окна к окну смотреть, дух захватывало от высоты и ощущения полета.

   Наш дом стоял на окраине Луги недалеко от леса. Одним боком он выходил на Лесную улицу, другим на  Сосновую. За нашим домом обе улицы сливались вместе и взмывали на пригорок над речкой. Внизу сонно петляла Луга, там колеса моего велосипеда тормозили у сосен над чистым песчаным берегом.

   Напротив дома стоял огромный белый вяз. Порыв ветра с реки налетал иногда и уносился дальше, а вяз шелестел листвой еще полчаса, шумел и шуршал в вышине, где  шевелились лениво белые тучки.

   Рано утром коровы шумно сопели под окном, терлись об забор, пастух окликал их и гнал дальше, пастись на реку. Я просыпался и снова засыпал, счастливый. Вечером, часов в шесть, пастух гнал коров обратно. Огромное стадо появлялось на пригорке, во всю его ширину, и, мыча и поднимая пыль, двумя рукавами растекалось по улицам. Люди опасливо прятались за заборами, хозяйки разбирали своих любимиц, гладили, уводили к себе.

   Бабушка стояла у калитки, смотрела…
Это было ее любимое место, она часто стояла здесь и смотрела вдоль улицы.

-Самойловна! Это к тебе заходил? -окликала  бабушку соседка тетя Даша.
-Одна знакомая дама, она здесь в Луге дачу имэет, -с достоинством отвечала бабушка.
Всех знакомых женщин она уважительно называла дамами, и никак иначе.

В те годы вся небогатая питерская интеллигенция снимала здесь дачи-учителя, инженеры, врачи. Летом для бабушки наступало раздолье, знакомые дамы то и дело забегали к ней в гости поболтать. Другим  болтать было некогда, они возились в огороде или по дому. Наша бабушка это не слишком любила. Закончив работать в саду, она через полчаса выходила из комнаты одетая по-городскому и торжественно объявляла:
 -Я пошла в библиотэку!

 Это означало, что бабушке нужно пройти пару кварталов по нашим заречным улицам, где  вдоль леса стоят деревянные дачные домики, и спуститься с горки на узкий мостик через Лугу. Здесь бабушка могла повернуть направо, к рынку, в районную библиотеку, или пойти налево, в железнодорожную. Бабушка была записана в обеих.

 Библиотекарши ее обожали. Читала бабушка очень много, запоем, и вела с дамами в библиотеке долгие уважительные разговоры. Мне, мальчишке, давали в руки какой-нибудь цветной «Огонек», чтобы не мешал, я листал его в удобном кожаном кресле, слушая одним ухом бабушкины разговоры.

 Говорила бабушка тоже не так как все.
 Дело в том, что бабушка была родом из Бессарабии. Там она закончила царскую гимназию, а потом была война, и Бессарабия стала румынской. А потом пришли наши  и вернули Бесcарабию, а потом опять была война, с немцами, а после войны бабушка жила в Луге.

 От старой жизни у нее навсегда остался акцент и необычная манера строить фразы.
 -Женщина, женщина, а что Вы с этими баклажанами делаете? –спрашивали бабушку у рынка, куда мы заходили по дороге.. В те времена никто  этих баклажанов не брал, и смотрели люди на них с опаской.

 -Понимаете, дама, -кокетливо отвечала бабушка, держа в одной руке авоську с баклажанами, в другой -мою руку. –Это у нас на юге любят, мы такие специальные рецепты имэем, здесь так готовить не умеют…
 Готовила бабушка изумительно. А покормив всех, снова занимала свое командирское место у калитки.

 Каждый день мимо наших окон проходила колонна из пионерлагеря. Ребята шли на речку или в лес, строем, все в пионерских галстуках. Впереди гордо шел вожатый в белой рубашке, с мячом в руках, на шее у него висел свисток. Дети разбредались по улице, вожатый свистом сбивал их в строй.
 -Пионэров ведут! –торжественно объявляла бабушка.
Очень ехидно, насмешливо у нее это получалось. Или это ее акцент был виноват.
 
-Самойловна! Дело есть! –окликал бабушку печник Костя с соседней улицы, подходя к калитке нетвердой походкой.
 -Деньги нужны, дай три рубля до получки, -говорил он внушительно, глядя прямо на бабушку ясными голубыми глазами.
 -Че-г-т  дер-ри! –Это было самое страшное бабушкино ругательство. –Нашел Ротшильда! А почем ты знаешь, у меня деньги есть?
 -Да у евреев всегда деньги есть, вы ж не пьете,- с раздражением отвечал Костя.
 -На, только верни. Помнишь, какая у меня пенсия, -просила бабушка, протягивая деньги.
 -Верну, ты же меня знаешь,- отвечал Костя примирительно, и действительно долги возвращал.

 Что до пенсии, то ее у бабушки вообще не было, это я знал точно из подслушанных взрослых разговоров. Родители посылали ей деньги каждый месяц. Жила бабушка очень скромно, но всегда покупала для меня в городе мороженое. Себе тоже покупала, она его очень любила.

   -Опять к тебе пришел этот босяк! –возмущенно всплескивала руками бабушка. Это соседский Вовка, из местных, прибегал к нам поиграть. Сопливый, гундосый, с хитрым щербатым ртом, он знал все и всех кругом, каждый двор и каждый лужский закоулок.

 -В тот двор? А вот тебе, а-на-ны-ы –тянул он в нос, растягивая по-псковски слова.
 -Туда нельзя, оне собаку на ночь спускают. Сегодня к Леонтьевны слазаем!

 Своих яблок некуда было девать, но слазать в соседский сад было делом чести. Бабушка, конечно, про все это знала, но смотрела на наши игры сквозь пальцы.

                ***

 Бабушка вообще была «своя», с очень правильными понятиями о том, что хорошо и что плохо. В то лето нам всем  было двенадцать, и мы  учились курить.

  Это был целый ритуал. Сначала нужно было поймать у магазина взрослого парня и упросить его купить нам, пацанам, пачку сигарет. Потом  вся команда на велосипедах мчалась в лес, там пробовали курить и учили друг друга как это делать. Потом сигареты прятали в надежном месте, подальше от взрослых. Если честно, это была скорее новая игра, достаточно, впрочем, опасная.

   В тот день я возился во дворе с велосипедом, прикручивал к нему очередную блестящую
штуковину. Бабушка стояла на своем любимом месте у калитки, смотрела вдоль улицы.
Тут подкатили мои приятели, трое парней на велосипедах, я выскочил к ним за калитку побеседовать. День был прохладный, вяз шелестел не переставая, ветер гонял пыль вдоль улицы, раскачивал вверх-вниз придорожную сирень. Ребята были в пестрых свитерах, я в одной футболке и весь продрог, но не уходил, разговор был очень интересный. Тут кто-то сзади тронул меня за руку, я обернулся, это бабушка принесла  мою курточку. Я обомлел, но было уже поздно.
Ох уж эти бабушки с их вечной заботой!

   Я протянул руку за курткой, в ту же секунду из кармана выпали сигареты, полная пачка, и коробок спичек. Моих друзей как ветром сдуло, только спицы засверкали. Две яркие коробочки лежали в траве у калитки, бабушка внимательно их разглядывала. Я молчал,  думая с тоской о неизбежном скандале.

 -Сигареты, -задумчиво произнесла бабушка. –Ну-ка дай попробовать.
Бабушка со вкусом затянулась и встала на свое обычное место у калитки.
 -Крепкие, че-г-т  дер-ри! –с удовольствием  сказала она.

   Так я узнал, что бабушка умеет курить. Кстати, сигареты были самые дешевые,  кубинские «Лигерос», взрослые мужики их не брали, предпочитая более мягкий «Беломор». А бабушка курила  их с удовольствием.

  …Родителям она тогда ничего не сказала. А я не курю до сих пор, дурная игра прошла как ветрянка, как корь.

                ***

Бывали у нас  и более серьезные приключения.

Как-то раз мы с бабушкой возвращались из гостей. Это означало, что мы заходили к очередной бабушкиной даме, принесли ей в подарок луковицы прекрасных бабушкиных тюльпанов, получили в ответ какие-то редкие семена, а сейчас, обсудив все новости и наигравшись с соседской собакой, возвращались домой.

 Только начинало темнеть. Солнце уже зашло, но было еще светло, в теплом нагретом воздухе роем вилось мошки. Мы уже подходили к дому, когда из-за угла прямо на нас вывернул незнакомый пьяный мужик с поллитрой в руке. Не старый еще, лет сорока, и не испитой до остатка, он откровенно страдал сейчас, постанывал, разговаривал сам с собой, иногда прикладываясь к горлышку. Что-то, похоже, его сильно зацепило сегодня, он старался запить свою тоску, его мутило, качало, белая рубашка пузырями свисала из брюк, симпатичное в общем лицо свело гримасой.
 Боже, как ему было плохо!

Он бормотал:
 -Сволочи…Все сволочи…Что со страной сделали...Сталина на вас нет…Навел бы порядок сразу…
Он говорил глухо, с надрывом, вроде бы про себя, на самом деле ища сочувствия у нас своим горьким мыслям.

 Но сегодня ему не повезло. Услышав его, бабушка выпрямилась как струна.
 -Помним мы вашего Сталина, хорошо помним…Столько горя людям принес…Память многое имэет…-Глаза ее горели. Мужик изумленно отступил на шаг.

 -Да что вам Сталин сделал? Сталин войну выиграл, при нем люди как хорошо жили, -хрипел он.
 -Да…Знаем мы…Столько невинных людей погубил! Злодей!!

Мужик отступил еще на шаг. Одной рукой он держался за деревянный фонарный столб, чтобы не упасть, другую руку с бутылкой запрокинул к голове и сделал большой глоток. Потом оторвался от горлышка и внимательно исподлобья посмотрел на нас. Он тяжело дышал от злости.

 Мужик понял с тоской, что и здесь его сегодня обидели. В ответ на свою горькую тоску он столкнулся с иной правдой, такой же твердой и выстраданной, и понимал, что  ему ни за что не уступят.

 …Евреи…-медленно заговорил он, меняя тему. –Вечно лезете, суетесь…Все евреи-сволочи!
 -А все русские-пьяницы! –жестко ответила бабушка.
 -Неправда, не все! –задохнулся с негодованием мужик.
 -Так и евреи тоже,- ответила бабушка, -разницу между собой имэют, один плохой, другой хороший.

 Мужик простонал что-то в ответ, сказать ему было нечего, тоска накатывала на него волной, в следующий миг он резко хряснул бутылкой об столб, только осколки зазвенели, в руке у него осталась «розочка»-бутылочное горлышко с острыми рваными краями. Он зло и  выжидательно смотрел на бабушку. Я крепко держал ее за руку.

 Ему очень хотелось скандала, или хотя бы нашего испуга и бегства. Но бабушка стояла не шелохнувшись и даже, кажется, усмехалась. Так они простояли целую вечность, глядя в глаза друг другу. Потом мужик развернулся и со стоном побрел обратно, медленно растворяясь в лужских сумерках. Белое пятно его рубашки еще светлело, он уносил вдоль улицы свою злость  и острую «розочку» в руке.

 -Иди, иди отсюда, -тихо и твердо проговорила бабушка ему вслед. –Подумаешь, и не такое видали…

 Может быть, с тех пор я в этой жизни ничего не боюсь? 

                ***

  Преподаватель подошел ко мне и стал смотреть из-за спины на мои формулы. Почему-то я почувствовал себя увереннее. Так часто делал мой отец- подходил сзади и смотрел как я занимаюсь.

  Мой отец был человеком дела. Как правило, дома его не было допоздна, он работал. Если все же он был дома, то сидел за своим письменным столом и опять работал, писал своим мелким быстрым почерком бесконечные белые листы; желтый круг лампы над столом, его крупная голова со спины- вот и все, что я видел. Отвлекать его от работы было нельзя. Иногда он сам отрывался- посмотреть по телевизору новости. Изредка, наткнувшись вместо новостей на какой-нибудь «Кабачок 13 стульев», он минут пять сосредоточенно глядел на экран. Потом лицо его искажалось недовольной гримасой, он обиженно восклицал:
 -Ну разве же это интересно? –и опять уходил работать.

 Встречались мы за едой, у нас в семье было принято есть вместе. Здесь решались главные семейные дела, здесь его можно было о чем-то расспросить.
 Помню, однажды мы обедали с ним вдвоем. В тот год советские танки стояли в Праге, и все так или иначе это обсуждали.

  Я спросил, кто такие диссиденты и почему мы постоянно с ними боремся.

 Отец оторвался от тарелки и взглянул на меня. Его небольшие, глубоко посаженные глаза в момент просканировали меня насквозь, мгновенно просчитав просчитав до донышка все мое существо.  Очевидно, анализ показал, что время для серьезных разговоров еще не настало. Опуская глаза к тарелке, отец сказал ворчливо:
 -Ты стал большой и задаешь сложные вопросы. На которые, впрочем, сам зачастую знаешь ответ.

И добавил, искусно меняя тему:
 -Постоянно... Это у вас там в математике всякие постоянные величины, а в жизни все сложнее... Так что начни лучше со школы. Например, что такое число пи знаешь?

 -Конечно, -ответил я не задумываясь. –Трансцендентное число, бесконечная непериодическая дробь, равная отношению длины окружности к диаметру.
Я мог бы выпалить это без заминки, разбуди меня ночью. В нашей физико-математической школе хорошо учили.

  Отец еще раз взглянул на меня, очень быстро, и снова уткнулся в тарелку. Мне показалось, на четверть секунды его лицо прояснилось, потом оно снова стало привычным, замкнутым, думающим о чем-то  своем.
  Еще я запомнил тот день, потому что вечером приехала бабушка.

  Когда долгие зимние ночи, надоевшие вконец печки и снег, снег одолевали южную бабушкину душу, она закрывала дом, собирала в небольшой старинный саквояж самые необходимые вещи и через три часа объявлялась у нас. Обычно это случалось без предупреждения.

 Вот и в этот раз, едва мы сели ужинать, раздался звонок, и в дверях появилась бабушка, раскрасневшаяся с мороза. Мать радостно ахала, я взял у бабушки ее старенький саквояж, помог раздеться. Потертое черное пальто, матерчатые ботики. Даже отец слегка улыбался нашей суете.

    Вообще, надо сказать, он относился к бабушке с уважением,  которого я тогда не понимал.
 Для отца  в жизни был  один критерий, которым он мерил людей – крепкое знание своего дела. Бабушка вроде бы под это мерило никак не подходила – скромная любительница книг и долгих разговоров о жизни. 

И  все же отец почему-то относился к ней с явным уважением, слегка пряча его за легкой иронией. Изредка он даже спорил с бабушкой о жизни, как всегда очень серьезно. Не все удостаивались от него такой чести, я, например, никогда.
 Но я отвлекся.

  За ужином выяснилось, что завтра некому идти со мной в театр. В тот год Оперный театр работал последний сезон и закрывался на долгий ремонт. Отец всеми правдами и неправдами раздобыл пару хороших билетов.
  Спектакль был завтра, балет «Спящая красавица». Отец пойти не мог, ему нужно было работать, а мать попросили подежурить в больнице. Пойти со мной могла только бабушка.

 Мама загорелась:
 -Иди, конечно, ты там никогда не была, такой театр, ложи, люстры, -убеждала она бабушку. Бабушка отнекивалась. Далеко, тяжело, не в чем идти…

  Отец молча слушал и ел. Задача формулировалась так: все хотят, чтобы бабушка пошла в театр, значит именно так  все и должно  произойти. Значит, нужно найти такие слова, чтобы вопрос решился именно так и не иначе. На обдумывание ситуации и поиск единственно верного решения ему потребовалось четверть секунды, не более.

  Он оторвался на миг от тарелки и с чувством произнес:
  -Вы! Бабушка!! Уделяете мало внимания воспитанию внука!!!
  В следующую секунду он уже с шумом втягивал в себя горячий суп.

  -Кто? Я? –подскочила на стуле бабушка.
   Это был сильный ход- упрекнуть нашу бабушку, с ее понятиями о жизни, именно в этом. Вопрос был решен в тот же момент.

  Вечером мама с бабушкой заперлись в спальне. Городское платье нашлось в бабушкином саквояже, нехитрые украшения и туфли дала ей мама, у них был один размер.

  Когда я увидел бабушку в театральном наряде, я застыл, открыв рот. Передо мной стояла пожилая дама, именно дама, прямая как струна, элегантная, стройная, в длинном платье старого фасона и строгих очках. Почему-то все это очень бабушке шло, как будто она не из Луги приехала, а со светского раута, так естественно сидел на ней  нехитрый наряд.

  Эту естественность поведения я вполне прочувствовал назавтра в театре.  Я-то предвкушал, как буду показывать бабушке роскошные залы и фойе Оперного театра, иностранцев в вечерних нарядах, а бабушка будет ахать и восхищаться. Не тут-то было!

  То есть театр был, и сверкал своим обычным блеском, иностранцы тоже были, смотрели на нашу публику, гуляющую  друг за другом кругами по фойе, изумленно улыбались. А бабушка была среди этого всего абсолютно своей, будто вчера была здесь последний раз.

   Она с любопытством и достоинством исходила все уголки; наши люди, я заметил, с опаской сторонились ее. Действительно, она напоминала скорее небогатую пожилую иностранку, нежели пенсионерку из Ленобласти. Дело было даже  не в одежде, а в той свободе, непонятно откуда взявшейся, с которой она себя  вела.

  В антракте бабушка бойко разобралась с буфетом, и, когда мы уже сидели в креслах, ожидая второго акта, с гордостью вытащила из сумки и протянула мне большую шоколадку.

  -Ну  не могу я шуршать шоколадом во время представления, -взмолился я.
  -Вздор! –перебила меня бабушка. –У нас в Романовке кавалер покупал даме коробку конфет перед началом спектакля, а к антракту она уже была пустая.
  -У вас в Романовке был свой театр? –удивился я.
  -Конечно, -возмутилась бабушка. –Постоянной труппы не было, но к нам все время кто-нибудь приезжал, разные артисты знаменитые приезжали.
  -Ну кто, например?
  -Например, Вертинский.

  Вертинский…Что-то очень давнее, дореволюционное вертелось в голове, желтый балахон Пьеро, картавый голос. Как могла бабушка видеть его в Румынии? Не путает она?

  -Ну а кто еще из знаменитых людей к вам приезжал?
  -Ну, например, Жаботинский.
  -Жаботинский?

В то время я знал только одного Жаботинского –известного советского штангиста.
  -Ну да, Жаботинский, знаменитый сионист.

Я покосился кругом. Антракт затягивался. Люди вокруг нас листали программки, рассматривали зал в бинокль, переговаривались. Никто, кажется, нас не слушал. Напомню, дело происходило в конце семидесятых, слова «еврей», «сионист» были почти запретными.

  -Ну и что говорил Жаботинский?
  -Говорил, что все евреи должны уезжать в Палестину…А потом пришел один молдаванин и стал жаловаться, один еврей его здесь обманул, другой там, тоже мне избранный народ…
  -И что ответил Жаботинский?
  -Он сказал, что, если уж давать евреям все права, то  надо дать им право и на собственных подлецов…

 Черт возьми, почему-то бабушкина логика всегда оказывалась сложнее, чем представлялось сначала, всегда было над чем подумать и еще почему-то  всегда   было не так, как нас учили в школе…

 Вечером, обложившись энциклопедиями, я узнал, что Вертинский после революции действительно жил в Румынии, а перед войной объездил с потрясающим успехом всю Бессарабию, где все знали русский язык…

  Бабушка в соседней комнате беседовала по телефону со знакомой дамой.
  -Я так устала…Представляете, три часа немая сцена…Нет, это был не Мюзик Комеди, это был Марэинский театр…

  Бабушка…Летом, когда ветер гоняет тучи в вышине, шумит, шумит белый вяз, клонятся вверх-вниз густые кисти сирени, мне кажется, вот сейчас из-за угла покажется стройная фигурка вся в  черном, в шляпке и с зонтиком, и бабушка медленно пойдет по тропинке к нашему дому.
  Я стою, стою у калитки на бабушкином месте и все жду чего-то…

                ***

  Я обернулся и посмотрел на преподавателя.
  -Ответ готов, -сказал я.

Тот подошел поближе и стал с интересом меня слушать. На середине моего уверенного  ответа, он мягко остановил меня, предложил нарисовать пару  графиков. Я тут же, не раздумывая, изобразил требуемые кривые на доске.
Преподаватель удовлетворенно кивнул и подошел к столу. Яркое летнее солнце слепило глаза сквозь стекло, я почему-то опять вспомнил нашу дачу.

  Мы быстро росли. Соседский Вовка вытянулся, остепенился. Он уже учился в ПТУ на механизатора. Теперь он точно знал, как починить мопед, у кого есть последние записи Высоцкого и кто с кем встречается.

  -Эту? –отвечал он, провожая взглядом местную красавицу в прозрачной нейлоновой блузке. –Эту нет, а-на-ны-ы, она только с Витькой гуляет…

  Там, где раньше ходили по улице коровы, на ровной зеленой травке играли теперь  в очень модный бадминтон наши городские девчонки. Они тоже стали совсем взрослыми, стройными,  в туфельках и стильных юбочках мини. Местные блатные ребята в тельняшках и резиновых сапогах тормозили, проходя мимо, поболтать с ними. Девочки краснели, им это очень нравилось…

  В общем, по всему чувствовалось, детство вот-вот закончится, и надо было решать что делать дальше.

  В то лето я прикатил к бабушке всего на несколько  дней, лето предстояло сумасшедшее, сначала экзамены в школе, потом вступительные, в институт.

  Я сидел дома, в комнате, обложившись учебниками, окна были растворены в сад, вся Луга была в белой накипи цветущих яблонь.
  Пьянея от весеннего воздуха, я рассеянно листал книги, больше беседуя с бабушкой, чем занимаясь. Она живо интересовалась моими делами, спрашивала, что я сдаю, когда.

  -А в институт конкурс большой будет? –поинтересовалась она.
  - Это уж как пить дать, -ответил я грустно.

Бабушка поморщилась.
  -Почему ты говоришь «как пить дать»? Надо говорить «как пи дать», это ведь математика, она такое специальное число имэет.

Я долго и невежливо смеялся в ответ. Потом подробно и высокомерно объяснял бабушке как нужно правильно говорить.

  -Поняла? Это так же просто, как дать попить воды. Понятно?
  -Понятно, -недоверчиво  пробормотала бабушка. Она ходила по комнате, чувствовалось, она почему-то не может  успокоиться.

  -А давай я тебе историю расскажу еще про  одно выражение?
  -Давай, -ответил я, заниматься все равно не хотелось.
И бабушка начала свой рассказ.

    Что-то из рассказанного ею я слышал раньше, что-то услышал вновь. Но именно сейчас  все кусочки вдруг встали на свое место, все сложилось в одну яркую картинку, как в детском калейдоскопе. Недомолвки, недоговоренности, неясно тревожащие меня с детства, исчезли, все детали вдруг высветились  пугающе выпукло и отчетливо.
В голове почему-то все время  пульсировала кровь.
Я молча слушал и видел все происходящее бабушкиными глазами…

                ***

  Бабушкин рассказ начинался издалека, с их сытой и размеренной жизни в румынской Бессарабии. Почему-то они, бывшие жители еврейского местечка царской России, недолюбливали румын.

  -И вот позвали они меня на свое городское собрание, -рассказывал местный богатей Моня Фельдман, единственный, кого румыны туда пригласили.
  -Дали мне в одну руку стакан воды, в другую –ложку брусничного варенья. И вот стою я и думаю – то ли мне съесть варенье и запить водой, то ли выпить воду и заесть ее вареньем...

  Все он знал, старый хитрец: по старинному румынскому обычаю нужно было размешать варенье в воде и выпить, нахваливая его вкус.
  Но недолюбливали они румын со всеми их обычаями, и все тут, они  выросли в России, туда они сердцем и рвались. По ночам слушали запретное советское радио:в Советах богатая жизнь, там столько метров ситца выпустили, столько зерна собрали...

  Перед приходом Красной Армии им дали выбор- уехать в Румынию или в Палестину. Они остались.
  Через несколько дней в городке появились советские танки.

  Я не буду пересказывать горькие и едкие бабушкины рассказы об ошалевших от буржуйской жизни советских офицерах. Их жены, гордо гулявшие по улицам в шелковых ночных сорочках, приняв их за платья, тоже достойны сожаления. Вот ведь до какой жизни, оказывается, довели их богатые Советы за двадцать лет своей власти.

И уж совсем смешными казались бабушкины рассуждения об их культуре.
  -Представляешь, русский офицер сидел за столом и ел арбуз без ножа! Румынский офицер себе никогда такое бы не позволил!
  Бедная бабушка, разве в этом дело по большому счету, с ножом или без ножа...

  Теперь у бабушкиной семьи не было своего виноградника: в местечке строили колхоз.
  Бабушка пошла работать учительницей в школу, людей с образованием было немного, и ее царская гимназия очень пригодилась.

  Однажды на уроке она рассказывала детям о Сталине. Стоя за учительским столом, она держала портрет Сталина перед собой, лицом к детям. Перед ней было три десятка детских голов, сзади на последней парте сидел проверяющий от новых советских властей, толстый хмурый дядька во френче.

  -Сталин- наш самый любимый человек, наш вождь и учитель, -вдохновенно говорила бабушка. –Он самый мудрый, он постоянно думает обо всех нас.
Она повернула голову к доске.
  -Сейчас мы повесим его  на стену, чтобы он постоянно был с нами во всех наших делах.

  …После занятий  дядька во френче долго ругал бабушку.
  -Ты что это говорила? –грозно шипел он.  -«Мы Сталина на стенку повесим»? Ты понимаешь, что ты говоришь? Ты же враг!

  Он сидел на учительском стуле, лицо его налилось кровью, бабушка стояла перед ним.
  -Ну погоди, ты у меня еще попляшешь, -буркнул он на прощанье, надевая шляпу.

  Тогда же, в конце мая, к бабушке вечерком забежала учительница из их школы, жена советского офицера. За нехитрым угощением и беседой вроде бы ни о чем, она вдруг взглянула на бабушку и с тоской сказала:

  -А что бы вам отсюда не уехать? У вас же есть родственники в Одессе? Вот туда и уезжайте!
  И быстро распрощавшись и озираясь кругом, исчезла в темноте.
Они не послушались и опять остались.

Вскоре им объявили о высылке. Никаких там судов и следствий не было, просто пришли и сказали, что их высылают. На сборы дали несколько часов, брать с собой можно было только самое необходимое.

  Их увозили на подводе, мужчин отдельно от женщин, собака угрюмо смотрела им вслед. Собаки понимают все лучше людей, собака точно знала, что  никто из них назад  не вернется.

  На станции их погрузили в теплушки и куда-то повезли. Состав медленно шел на восток, пропуская на запад военные эшелоны. Впервые их бомбили под Харьковом, так они узнали, что началась война. Война шла к тому времени уже две недели. При бомбежках охрана разбегалась, двери вагонов оставались закрытыми. Разбомбленные вагоны, все в потоках крови, отцепляли, и эшелон шел дальше. Бабушке с мамой повезло, их вагон уцелел. Потом бомбежки кончились, поезд медленно шел на восток.

  Украинские степи сменились другими, азиатскими. Вдоль путей проплывали иногда верблюды, на них сидели люди, похожие на моего преподавателя, говорили что-то по-своему.
  Поезд пришел наконец в пересыльный лагерь на заброшенную железнодорожную станцию в северном Казахстане. Там их долго, больше месяца, держали на одном месте, рассылая партиями в разные лагеря.

  Отсюда бабушке удалось послать о себе весточку. Ее старший брат, еще при царе закончивший в Европе два университета, жил и работал врачом в Оренбурге, совсем рядом по необъятным российским понятиям. Его жена приехала в лагерь и забрала мою мать в Оренбург.

  Звучит просто. Представляю себе военную толчею вокзалов, тяготы долгого пути, унизительные беседы с охраной...
 
  На что выменяли мою мать? На что польстилась охрана? Деньги, фамильное колечко с руки? Я уже никогда этого не узнаю, да это и не важно. Важно другое: мою мать, ей тогда было тринадцать, спасли, избавили от лагерного бытия, точнее, небытия, в зоне она точно не выжила бы.
  Всю войну моя мама провела в Оренбурге, у дяди и тети, своих детей у них не было.


                ***

Теперь уже начальник лагеря кричал на мою бабушку:
 -Где твоя дочь? Не знаешь? Ну погоди, я тебе устрою! И устроил...
Но бабушкина лагерная жизнь-это отдельная история.

  В пятьдесят шестом году бабушку отпустили на все четыре стороны. Бабушка хотела в Ленинград, к дочке. За эти долгие годы дочка закончила медицинский институт и работала в Ленинграде врачом.

  Но не тут-то было! Как сказал бы соседский Вовка, а вот вам, а-на-ны-ы. 
Селиться можно было не ближе ста километров от крупных городов, и пятнадцать лет, проведенные безвинно в лагерях, не имели никакого значения!

  Вот так и появляется в истории нашей семьи милый русский городок Луга, очень красивый, и от Ленинграда недалеко, всего-то сто пятьдесят километров каких-то…

                ***

  Преподаватель выставил мне в ведомости «отлично», расписался, внимательно посмотрел на меня:
 -Про число пи хорошо рассказали, -сказал он серьезно.
Я улыбнулся в ответ, улыбка получилась какой-то кривой, вымученной, и медленно пошел к выходу. Дорога в ВУЗ была открыта, детство закончилось.


  Ах да, а  какое же выражение имела  тогда в виду бабушка?

Когда их везли в теплушках в Казахстан, поезд часами стоял среди иссохших  степей. Безжалостное солнце раскаляло вагоны, дышать было нечем. Главным богатством стала вода, ее давали ровно столько, чтобы не умереть.

  Как-то на одной из таких долгих стоянок бабушка пожалела тяжело и шумно дышащую овчарку, сидевшую рядом с охранником у дверей вагона.

  -Бедные собачки, -сказала она охраннику, -им тоже воды не хватает.
  -Да нет, -брезгливо покосился на нее охранник, -собачкам мы воды  ОТ ПУЗА  даем.

 Эти два слова- ОТ  ПУЗА –бабушка произнесла совершенно правильно, безо всякого акцента, по-русски, а потом долго стояла у окна и смотрела в сад, залитый яблоневым цветом, смотрела и ничего не видела.

                ***

Примечание:
  Все события, описанные в этом рассказе, имели место в действительности.

  Все имена, названия, географические пункты приведены без изменений.Фамилия бабушки изменена.

  Не автор несет ответственность за возможную схожесть судеб близких читателю людей
с  судьбами героев рассказа. 


                Апрель 2006 г.