— Количество очень редко переходит в качество, так что можешь особо не стараться, – сказал второй первому, который быстро записывал в тетрадке один за другим бредовые стишки.
— Не надо меня учить, брат. Лучше я буду писать стихи, чем сутками пялиться на фотографии "Мерседесов", "Шевроле" и "Ягуаров".
— Тачки – это вещь!
— Я это уже понял.
Второй замолчал и продолжил отжиматься от пола. Двести двадцать один, двести двадцать два, двести двадцать три...
Первый нарушил тишину:
— Ты знаешь, кто такая та снайперша, которую мы грохнули позавчера?
— Нет. – Двести двадцать семь...
— Дочка хозяина всех шоколадных фабрик Украины. Адреналин ловила. Поймала.
— Да? – Двести тридцать три...
— И ещё. Слышал, что в Киеве мятеж?
— Нет. Что это такое – мятеж?
— Это война, но с другим названием.
— Там давно война. – Двести сорок два...
— Да нет, реальная война. Танки стоят на Контрактовой площади. На Софиевской подожгли штук пятьдесят "Абрамсов".
— Столько "Абрамсов" в одном месте не собирается. Врут.
— Ну, может меньше. – Помолчал. Сказал:
— Ты знаешь, я, наверное, свалю домой. Пойду и напишу рапорт. Если война у меня дома, какого черта я буду воевать на Балканах? А? Ты мне ответь – какого черта? И, передают по радио, что–то там сильно русский вопрос затронут. А у меня мать русская, в конце концов.
Двести шестьдесят... Упал, полежал, встал, сел. Сказал, вытерев пот со лба:
— Ты киевлянин, тебе виднее. Нас всё равно будут отводить. Ты же видишь, что здесь происходит? Тут воевать можно бесконечно. Сараево – город вечной войны. Ты сказал генерал. И я с ним согласен. А что наши сделали с американцами в Дубровнике! Ты же в курсе. Нет, здесь бой не прекратится никогда. – Встал, встряхнулся, помахал руками, расслабляя мышцы. Повернулся к первому.
— Ну что, пробежимся? Пока туман не рассеялся.
Первый отбросил тетрадку и сказал:
— Давай. Движение – жизнь.
И оба побежали по дорожке среди кустов можжевельника, окутанной утренним туманом. Вскоре их фигуры исчезли из виду. Начиналось жаркое лето две тысячи известного года.