Уси Пу был вятский негр. Он, ты знаешь, был из тех,
Что с итальянцем обрусевшим из Комбоджи пил и шпрехал
На каком-то то ли лакском, к нахско-дагестанской группе
Относящемся. Бог с ним. У него был брат Муслим.
Белоснежней сада вишен по весне, Муслим был лишним
В их компании ковбоев, хоть молочный вобщем брат.
Молоко он пил запоем, а вот огненное вряд ли,
Философствовал о жизни и родному Уси Пу
Было скучно с ним. Сдружившись со скинхедом из Стамбула,
Залетевшем словно пташка и застрявшем как лузга
В одинокой и нестрашной Вятской области (Лингам
Был его любимой цацкой. Он пугал им вдов и царской
Мягкою своей походкой мучал разведёнок. "Шашни,
Бабы, баня, водка, нах", - жил он в этих лишь словах),
Да, сдружившись со скинхедом, духом не был никогда.
Но такая ерунда приключилась с ним однажды,
Что поверить сам не рад был в то, как озабочен мир
Злобой, болью и развратом. Так, что просто аккурат
Под восьмое воскресенье в новом вздыбленном году
Он решил, я стану Буддой, ну и пусть я Уси Пу.
Он молился истощённо и смотрел на мир влюблённо,
Но косички - сорок восемь, заплетавшая Мари,
Не могла, как ни пыталась, с этим бедстием смириться.
И однажды, в гости к Уси привела подружку Люсю.
Люся подлая девица, взявши Уси в оборот,
Родила ему шесть девок, парня же ни одного.
Это ладно. Только девки, выросши в родном краю,
Не желают, извращенки, ни тибетских песнопений,
Посвящённых Миларепе, ни, хотя бы - Бо Марли, слушать.
И родную душу папы, мамы и Руси, променяли на ушат,
Предкам их воды холодной, на помойный дикий шмат
Стёба. Техно - это вам не сушки. Мама выла и стонала -
Аткинса ещё Хуана, нам до кучи не хватало,
Аккуратненько сорвало папе вовсе крышу чтоб.
Уси Пу собрал монатки - джинсы, веер, шоколадку
И ушёл жить на работу, где по-буддовски упрям,
Молится, на тот Лингам, что скинхед ему оставил,
Сам построивший в Панаме комплекс из гостиниц. Бред,
Конечно. И по Вятке так скучает наш скинхед,
Что на каждый праздник Спаса, будь то яблочный иль нет,
Поедает кучу яблок, и слезами поливает садик,
Где берёзок нет...