На высоте Глава 13 Улетать и возвращаться

         Г Л А В А  13    У Л Е Т А Т Ь  И  В О З В Р А Щ А Т Ь С Я

Мы взлетали не раз и обратно всегда возвращались,
Хоть порою, казалось, замедлялось вращенье небес.
Ребята, ребята, мы не раз с этой жизнью прощались,
И воистину каждый не однажды из мёртвых воскрес.

Они взлетели ранним утром. Рейс на Симферополь им изначально не планировался, но его выпросил у командира Назарова Устюжанин. Пашке не отказывали, ибо он был главный доставала эскадрильи и в эпоху тотального дефицита был незаменим. В Симферополе можно было купить дёшево вино, овощи и фрукты, которые в магазинах Бронска днём с огнём не найти. А на рынке цены «кусались». Каждому надавали столько заказов, что на рынок в аэропорту придётся бегать несколько раз. Но к этому давно привыкли. Последние заказы, как всегда, делались у трапа.
Уже давно с ними не летал инструктор Васин. Доронин успешно ввёлся в командиры и работал самостоятельно. Этому предшествовала длительная подготовка, мучительные тренировки на тренажёре, где опытнейшие инструктора, как правило, бывшие лётчики и любители молодых командиров, гоняли до седьмого пота, что не делали с командирами старыми и опытными. Они вводили им все мыслимые и немыслимые отказы, вплоть до выключения всех двигателей. А это жутковато даже на тренажёре. Заболотный, не забывший инцидент с инспектором Поливановым, при утверждении на МКК  один задал ему столько вопросов, что хватило бы всей эскадрилье.
Потом он две недели ждал вызов на МКК управления, где тоже задавали не меньше вопросов, да ещё пришлось раскошелиться на так называемые взятки: сыр, мёд, хорошие напитки. Всё это было жутким дефицитом. Дело-то в том, что любой дурак, простите, может задать такое, чего не знает даже самый умный. Такие взятки в управлении давно стали нормой. 
- Да за такие продукты, если бы ты и не лётчик был, я бы тебе подписал аттестацию, - смеялся Устюжанин.
Потом ещё две недели он ждал утверждения из министерства, пока не подпишет его документы министр. Только после этого в пилотском свидетельстве поставили номер приказа об утверждении его командиром корабля. Вторым пилотом к нему определили Александра Малышева – старшего брата Малышева Димы, летающего на Ан-2.
На высоте семи километров в наборе у них повалил дым из-под центральной приборной доски. Сначала появилась тонкая змеевидная синеватая струйка, и Пашка спросил:
- Штурман у нас курить, что ли начал? – и наклонился вниз посмотреть к нему в кабину, но тут же понял, что происходит. – Эдька, кажется, горим!
- Вижу. Сможешь определить, что горит?
- Нет времени. Нужно всё выключать.
- У меня что-то с энергопитанием происходит, - сказал снизу Ипатьев. – Все стрелки взбесились.
До него ещё не дошёл ни запах горящей проводки, ни сам дым, поскольку его кабина расположена внизу под ногами пилотов и ниже центрального пульта. Дым быстро заполнял кабину.
- Выключить все ненужные потребители и генераторы, - приказал Доронин. – Приготовить кислородные маски. Приступаем к экстренному снижению, возвращаемся обратно. Шасси выпустить! Штурман, проси кратчайший подход и экстренную посадку.
  Специалисты знают, что самыми опасными пожарами считаются пожары на гражданских самолётах и подводных лодках. Ни там, ни там очаг пожара покинуть нет возможности. Хотя в лодке, смотря  по ситуации, можно уйти в другой отсек. Чтобы уйти от очага пожара лодке нужно всплыть, а самолёту сесть. Но не всегда на это хватает времени. Из военного самолёта можно сигануть с парашютом,  и… гори он, этот самолёт, синим пламенем. На гражданском самолёте этого не сделаешь и если суждено сгореть – гореть будешь на рабочем месте и сгоришь вместе с пассажирами.
Снижение им разрешили мгновенно. Впрочем, они уже снижались со скоростью 35 метров в секунду.
- Все генераторы и потребители выключены, - доложил штурман.
Они уже потеряли два километра высоты. Стрелки высотомеров крутились, словно бешенные: три секунды – сто метров долой!
- Кажется, дымление прекратилось, - сказал Пашка. – Вероятно, где-то закоротило проводку.
Дышать можно было уже и без кислородных масок. Вентиляция рассеяла остатки дыма, и в кабине стоял только запах горелой изоляции.
- Командир, - раздался в наушниках голос проводницы. – Пассажиры интересуются, почему возвращаемся?
- Скажи, что возникла маленькая неисправность.
- Понятно. В салоне появился какой-то посторонний запах. Тут все встревожены.
- Ничего, всё нормально. Мы скоро сядем.
Проводники никогда не беспокоили лётчиков без особой необходимости и поэтому связь прекратили. Они понимали, что у лётчиков нештатная ситуация, экипаж занят и сделает всё возможное для безопасного завершения полёта.
- Я подведу вас ближе к четвёртому развороту, – сказал Ипатьев. – Успеете погасить скорость?
- Успеем, Саша, успеем.
Диспетчер, освобождая  ближайший коридор  подхода, приказал отвернуть двум бортам. Ещё один направил в зону ожидания. Остальные пока снижались и набирали свои заданные высоты по плану.
- Ваше удаление – сорок. Как обстановка на борту?
- Нормальная обстановка, - ответил Доронин. – Дымление прекратилось.
Погасили скорость, выпустили остальную тормозную механизацию и через шесть минут уже катились по полосе. Вдоль неё стояло несколько пожарных и санитарных машин.
- Встречают по полной программе, – сказал Устюжанин.
На стоянке их ожидали несколько взволнованных инженеров и техников во главе с начальником АТБ Дрыгало, Заболотным, инспектором Кухаревым и ещё одним инспектором, которого приняли в помощь не справляющемуся с валом бумаг Никите Петровичу.
- Готовьтесь, сейчас налетят, аки вороны, - произнёс, глядя на них через форточку, Доронин. – Объяснительные писать не разучились?
- Ничего, отобьёмся, - успокоил механик. – Нашей вины тут не просматривается и в микроскоп.
- Жалко только, что рейс медным тазом накрылся, - сказал второй пилот.
- А, может быть, на резервном самолёте полетим? – с надеждой в голосе произнёс Ипатьев. – Заказов-то сколько пропало.
- Держи карман шире. А кто объяснительные записки творить будет? Достоевский?
- Да вот они, резервные, уже пошли к самолёту.
Это был экипаж Владимира Палды.
- Сейчас Никита, как всегда, спектакль разыграет, начнёт с устрашения, нагонит туману, заберёт свидетельства, как будто мы уже преступники, и официальным голосом предупредит, что лучше нам сразу и честно во всём признаться, - сказал Малышев.
- Так он только с химиками поступает, - возразил Доронин. – Сейчас время уже не то, чтобы издеваться, могут и послать куда-нибудь.
Свидетельства у них не забрали. Никто не пытался их допрашивать. Только Дрыгало уточнил несколько моментов, после чего во всеуслышанье помянул маму какого-то инженера и пообещал его сгноить.
- Идите вот с ним, - кивнул Кухарев на нового инспектора, - напишите объяснительные, как всё было, отдайте ему, пройдите медобследование и можете быть свободны.
- Поняли, - кивнул Доронин.- Пошли, ребята.
На следующий день была готова расшифровка их переговоров и действий за все 25 минут полёта. Никаких отклонений в работе экипажа, кроме нескольких непечатных выражений, зафиксированных магнитофонной лентой, комиссия не нашла. С непечатными выражениями согласились, мол, ещё мягко крыли ИАС (инженерно-авиационная служба). Но Заболотный всё же предупредил, что в технологии переговоров таких выражений нет. Их допустили к полётам. На разборе полётов лётного отряда объявили благодарность за быстрые и грамотные действия, предотвратившие пожар на воздушном судне, могущий привести к тяжелейшим последствиям. Вспомнили подобный же случай, происшедший у Саши Сазонова на самолёте АН-24 после взлёта в Ижевске. Они тогда тоже успели сесть на аэродроме вылета. А в адрес АТБ и его руководителя Дрыгало были сказаны слова, отнюдь не лестные. Начальник АТБ в очередной раз пообещал сгноить виновных.
Кстати, у Сазонова в начале третьего тысячелетия, когда в Бронске уже не было своих самолётов Ан-24 (распродали и списали) в Сургуте произошёл дикий случай – оторвался в полёте…  винт правого двигателя.
Они взлетели с пассажирами на борту и успели набрать высоту 1500 метров. И тут самолёт, летевший спокойно и уравновешенно, как-то неестественно дёрнулся и звук работы двигателей неожиданно изменился. Приборы правого двигателя начали показывать какую-то чепуху: давление масла и топлива упало, а температура и обороты возросли. В таких случаях раздумывать некогда.
- Правому – флюгер! – скомандовал Саша. – Закрыть пожарный кран правого двигателя! Посмотри, что там с ним? – приказал второму пилоту, так как с его кресла правый двигатель не виден.
Второй лётчик повернулся назад, посмотрел, и лицо его вытянулось в гримасе страшного удивления.
- Командир, а флюгировать нечего. Ё моё!!
- Что значит – нечего?
- Там нет винта!
- Где? – опешил Сазонов.
- На двигателе. У него нет винта!
- Чего ты несёшь? – выпрыгнул из сиденья Сазонов. – А… где же он?
- Когда вылетали – был, - произнёс опешивший бортмеханик.
Двигатель экстренно выключили и провели бесполезное флюгирование, скорее по инерции. Помнится, в Бугульме при заходе на посадку в районе четвёртого разворота отказал двигатель у Ан-24, экипаж зазевался с флюгированием и самолёт упал с высоты 500 метров. Перестающие создавать тягу лопасти создают такое сопротивление, что самолёт теряет скорость, словно упираясь в невидимую стенку.
-Ё… твою мать!!- ахнул Сазонов. – А куда же винт делся?
- Улетел, -  сказал второй пилот, кивнув вперёд и вниз.
Они срочно развернулись и сели на одном двигателе в аэропорту вылета. У технарей, встречавших их на перроне, шапки на головах приподнялись, когда они увидели вместо правого двигателя что-то непонятное и непривычное глазу. Хорошо, что правый двигатель, хорошо…
Много там чего было хорошо. Повезло. За всю историю мировой авиации случаев таких – единицы. Если бы сорвался винт левого двигателя, он мог бы изрубить их на куски, как электрическая мясорубка рубит мясо. Винт улетел и упал в какую-то деревню прямо на огород, наполовину зарывшись в землю, чем привёл в неописуемое волнение хозяина. Успокоившись, он решил: раз бог послал ему больше 200 кило цветного металла – его нужно сдать, приличные деньги получит. Но задуманное осуществить не успел. Приехала комиссия и, изрядно перепугав хозяина, увезла винт на исследование причины происшедшего.
А что там выяснять? Просто так винты от самолёта не отделяются. Конечно, нарушение технологии работы. Где? Или на заводе-изготовителе или на предприятии, которое эксплуатирует самолёт. А цена этому – жизни 50-ти человек, если бы не опыт и  мастерство экипажа. Седые волосы пассажиров и лётчиков не в счёт.
Память хранит ещё один удивительный случай халатности и разгильдяйства в авиации. Вернее сказать, преступления. После взлёта на Ан-2 оторвался и улетел… вперёди самолёта, нет, не винт, а полностью весь двигатель. Да, улетел!  По законам инерции. И не только. Какое-то время лопасти ещё создавали тягу и тянули двигатель вперед, пока в топливной системе двигателя был бензин. Тянули, но уже без самолёта. А всё просто. При замене двигателя, отработавшего свой ресурс, новый просто не закрепили к моторной раме, а лишь, как говорят, наживили. Подсоединили все коммуникации, а остальное забыли.
Каким-то чудом лётчикам удалось (жаль не сохранились их фамилии) посадить, а, точнее сказать – приткнуть на лес, потерявший центровку самолёт и спасти жизни свои и 14 пассажиров. Ах, жизнь! Кого-то ты безрассудно и бездумно толкаешь на преступление, а кого-то потом из-за этого на подвиг.
- Эх, господа-товарищи, - сказал Устюжанин после разбора, – как всё же хорошо возвращаться на родную землю после таких нервноволнующих полётов. Жизнь по иному видеть начинаешь. А то летаешь-летаешь – и ничего не происходит. Даже скучно. Возвращаешься из такого скучного полёта – и ни одного седого волоса не добавилось. И жене рассказать нечего, когда спросит, как слетали?
- У тебя же нет жены, балабол, - покосился на него Ипатьев.
- Это неважно, - отмахнулся Пашка, - зато у тебя есть. Или она про это не спрашивает?
- И про это спрашивает. Иногда.
- А ещё про что?
- А вот угадай с трёх попыток.
- И гадать нечего. Все женщины – большие любители зарплаты мужей, и про это спрашивают регулярно, и не задумываясь. Как будто, так и надо. В силу сложившегося стереотипа. Мало того – пытаются полностью конфисковать зарплату, естественно, вместе с заначкой.
- Заначку заранее надо прятать, - улыбнулся Доронин. – Под погоны. Тогда не сразу найдёт.
Все засмеялись. Сразу вспомнился командир самолёта Киселёв.
Лет пять назад, как раз в канун перестройки, его экипаж пошёл в отпуск. Получили расчёт и отпускные, тогда ещё всё давали минута в минуту, и по древней традиции решили это дело отметить в ресторане, благо сухого закона не было, а напитки стоили копейки. Уже в процессе оного мероприятия вспомнили, что дома может произойти капитуляция, то есть вручение жене всей зарплаты. А чтобы этого не произошло, нужно заранее припрятать заначку. И припрятали, кто куда. Киселёв долго думал, куда припрятать. Дело в том, что жена его исправно чистила  вместе с его одеждой и карманы, даже секретные, пришитые в рукаве мундира или так называемые пистоны в брюках.
И он решил спрятать деньги под… погоны. Отпуск отметили славно, и домой Киселёв прибыл на автопилоте. А утром просто забыл про заначку. Естественно денег в карманах уже не нашёл. По пьянке произошла капитуляция, решил он.
Как-то, проводя дома ревизию домашнего скарба, жена сказала, что его старая форма только зря занимает место в шкафу и её нужно отвезти на дачу. Киселёв не возражал.
- Я тебе отпорю погоны, и будешь работать в ней на даче по хозяйству, - сказала она.
Как раз была суббота – день домашней уборки так не любимый мужчинами. ( Подай то - не знаю, что! Принеси это – не знаю, где  лежит. Пропылесось ковры, чего расселся? Вытащи мусор – заросли уже в нём. Опять грязные носки бросил! Этот дурацкий футбол, и т. д. и т. п.)    
И  поэтому Киселёв укатил с утра на машине на дачу. Вернувшись вечером домой, он обнаружил два старых форменных пиджака на полу без погон. Но новая форма, пальто и плащ тут же валялись на полу и тоже были без погон. Мало того, они были варварски надорваны.
- Ты чего наделала? – вскричал он. – Зачем ты срезала погоны на новой форме и на пальто? Я ещё не на пенсии.
- Не на пенсии? – ледяным тоном проговорила супруга. – Так будешь на пенсии.
Вторая половина у Киселёва была весьма экспансивной и ревнивой особой и, случалось, в порыве благородного ревнивого гнева, занималась рукоприкладством. Только теперь он заметил, что она именно в таком состоянии.
- Это что? – сунула она ему под нос несколько спрессованных двадцатипятирублёвок. – Что это, я спрашиваю?
- Ну, деньги, - ответил он, -  но причём здесь мои погоны?
- Он, паразит, ещё имеет наглость шлангом прикидываться! – взвизгнула жена. – Эти деньги ты прячешь от меня, чтобы водить по ресторанам своих шлюшек стюардесс?   
- Чего ты несёшь? Попридержи язык. Это хорошие девушки.
- Ах, хорошие? – она схватила пиджак и начала с остервенением колотить им по голове и плечам Киселёва.
Он не сопротивлялся, только прикрывался рукой. Вдоволь намахавшись, жена отбросила в сторону орудие избиения и всхлипнула. А Киселёв с трудом вспомнил, откуда под погонами оказались деньги. Там они пролежали несколько лет. Эту историю он, смеясь, рассказал экипажу, и скоро о ней узнал весь отряд.
- Хорошо нам с тобой, командир, - смеялся Пашка, - заначку не от кого прятать.
- Только от самого себя, чтобы целее была, – смеялся Малышев. – Кстати, почему бы вам и не жениться? Квартиры у вас есть, машины – тоже. Только жены и дачи не хватает.
Пашка жил в однокомнатной квартире. Поскольку ему, как холостяку, в обозримом будущем получение квартиры от аэропорта не светило, его родители разменяли трёхкомнатную на двух и однокомнатную с доплатой. Доронин же двухкомнатную квартиру получил благодаря своему бывшему тестю. После получения ордера он ещё два месяца жил у своей бабульки.
В конце 80-х советские магазины были пусты. Купить какую-то мебель в них было невозможно. Её нелегко было даже достать. Что бы он делал без Пашки и его связей? Прямо со склада они увезли приличный мебельный гарнитур. Пришлось, естественно, переплатить. Потом Пашка достал ему импортный телевизор и холодильник.
- Всё остальное сам достанешь, - сказал после этого Устюжанин. – Ты и так меня должен на руках носить.
- Понесу, – пообещал Эдуард. – Достань ещё что-нибудь для кухни. Не на полу же там сидеть.
Пашка достал ему кухонный гарнитур. Потом оказалось, что телефон в квартире установить тоже практически нереально.
- Его ещё не всем участникам Куликовской битвы установили, - жаловался он, побывав на ГТС (городская телефонная станция). – Даже фронтовикам последней войны поставят только тогда, когда они умрут. Это точно.
Пашка нашёл выход через тех же торговых работников и телефон Доронину поставили. За это они перевозили из южных аэропортов с тонну всяких овощей, фруктов и вин.
- Ну вот, Эдька, теперь тебе можно жениться, - сказал Васин, осмотрев квартиру.
 В тот день у него собрался почти весь личный состав эскадрильи по поводу утверждения его командиром и выполнения им первого самостоятельного полёта в этой должности. Традиция была незыблема с первых дней авиации.
- Я же женат, Герард Всеводолович.
- Знаю. Но разве это жизнь? – вздохнул Васин. – Но давай сейчас не будем об этом, а лучше выпьем за нового командира и за то, чтобы, улетая, мы всегда возвращались.
В зале шумели и спорили о чём-то за столом подвыпившие коллеги, а они уединились на кухне за бутылкой коньяка.
- Спасибо тебе, Герард Всеводолович, - сказал Доронин, поднимая рюмку.
-  За что?
- За ввод в строй. За то, что сделал из нас экипаж. Если бы не ты…
- Забудь о прошлом, Эдуард. Никаких «если бы». А делать лётчиков из… лётчиков – это моя работа.
- Хорошо. Но всё равно спасибо, что поддержал в трудную минуту. Работал бы я сейчас где-нибудь в речном порту грузчиком. Поверь, командир, мне тогда было всё безразлично.
- Верю. У многих бывают в жизни такие моменты. Их нужно уметь пережить. Но всё позади и пора подумать о личном.
 Они тогда проговорили на кухне долго, пока их не хватились гости, пожелавшие выпить за корифея и ветерана Васина.
И вот уже почти два года Доронин летает командиром. Год назад бывшая жена, наконец, согласилась на развод и они тихо, и мирно развелись и стали почти друзьями. Ну, не друзьями, но и не врагами. Даже отметили это дело в ресторане вместе: он, Устюжанин, Элеонора и её младшая сестра Карина. А у Пашки с Кариной возникли после этого обоюдные симпатии.
 И пора бы подумать о личном, но… где эта Ольга, где её искать? Обычный курортный романчик, казалось, должен был забыться, но никак не хотел забываться. Прилетая в Москву, он скупал там все газеты, которые не продавались в Бронске, отыскивал на последней странице номера телефонов и звонил. И всюду ему отвечали, что похожей по его описанию женщины по имени Ольга у них нет, и никогда не было. Потом он взялся за журналы, но и там такой не было.
Как глупо получилось, что они не оставили друг другу телефонов и адресов. А возможно она  вовсе  и не корреспондент. Мало ли, как люди представляются друг другу на отдыхе. Ведь флирт на юге ни к чему не обязывает. Возможно, что она давно уже помирилась со своим барменом с университетским образованием и про него забыла. Ну, допустим, не забыла. Курортные романы не забываются. Но это ничего не значит, осталась просто память, ну и что?  Юг – есть юг. Им обоим было одиноко в тот момент, вот и всё! Как там в песне:
 
Вот и встретились два одиночества,
Развели у дороги костёр,
А костру разгораться не хочется –
Вот и весь разговор!

Но что-то ему говорило: нет, это не так, не так. Где же ты, где?
Что ж, курортные романы долгими не бывают.
          --------------------------------- 
   После девяти дней ежедневных полётов им дали два выходных дня подряд. Если учитывать, что прилетели они утром, то получается почти три дня. Лето - пик работ в авиации, забудь, пилот, про отпуска и нормальные выходные. Если ты прилетел в час ночи, то завтра днём у тебя выходной, а вечером – снова в рейс. Что можно сделать за такой выходной - никого не интересовало. На первом месте была работа с её вечной нехваткой штурманов, пилотов, механиков. Не испытывалось нужды только в командном составе. Этих всегда хватало. По крайней мере, в транспортной авиации.
Командиры эскадрилий всячески исхитрялись продлевать рабочее время лётного состава правдами и неправдами. Его, как это ни странно, не приписывали, а наоборот, не дописывали. Иначе в конце месяца остановились бы все полёты. Этого никто допустить не мог. Бобров неоднократно напоминал об этом.
Но им дали целых два дня и три вечера. Некоторые лётчики даже косо посматривали на них, вернее, на Устюжанина. Этот доставала всё выпросит.
Накануне они вернулись из Сочи.
- Живут же люди! – вздыхал Пашка, глядя на взлёте на пляжи, усыпанные голыми телами. – А я уже забыл, когда летом был в отпуске.
- Ты любишь тёплую водку и потных женщин? – спросил Малышев, не отрываясь от управления.
- Не люблю. Но всё равно летом отдыхать лучше.
- Ничего, мужики, завтра отдохнём, - сказал Доронин.
На эти два дня они запланировали уехать с ночёвкой на какое-нибудь озеро, где можно порыбачить. Но отдых не получился. Прекрасная  с вечера, утром погода испортилась. То и дело принимался моросить мелкий дождик и дул порывистый холодный ветер, хотя было довольно тепло. Но они-то знали, что за фронтом тёплым следует фронт холодный и уже ночью или на следующий день резко похолодает.
В девять утра Эдуарду позвонил Пашка.
- Если и есть на земле невезучие люди, то это мы. За всё лето единственный раз выпросили спаренные выходные, а погода подлянку устроила. Что будем делать?  Я на метеостанцию звонил – ничего хорошего не обещают. Будет хуже.
- Оставим поездку до лучших времён.
- А что с вином и провиантом делать? Прокиснет ведь.
Два дня назад они специально для этого купили в Анапе две пятилитровые канистры вина, фрукты и овощи.
-  Не прокиснет, а фрукты и так сожрём, не убивайся. Вино до лучших времён оставим.   
- А если таковые не наступят? Чего ждать? Под шум дождя оно бы и дома неплохо пошло. Кстати, тебе никто не звонил?
- Ты первый, а что?
- Какая-то дама мне звонила, но интересовалась тобой.
- Да? А почему тогда звонила тебе? И кто это?
- Она только сказала, что ей дал телефон кто-то из наших лётчиков.
- Странно. Ну, да ведь твой телефон все знают, поскольку ты – главный доставала отряда. А что ей надо от меня?
- Этого она не сказала. Но твой номер я ей дал.
- Зачем? Я сексом по телефону не занимаюсь. Сначала хотя бы нужно её увидеть. Может, страшна ликом.
- У страшных ликом прекрасные души. Но если позвонит ещё, я скажу, что забыл твой номер. Пока!
- Будь здоров. Позвони всем и дай отбой.
- Сделаю.
Он решил немного прибраться дома. От звука заработавшего пылесоса ирландская кошечка по имени Дуся, мирно дремавшая в кресле, задрав хвост, убежала на кухню. Уборка долго времени не заняла.
Затем он заварил кофе, сделал пару бутербродов и уселся в кресло перед телевизором. В другом кресле устроилась вернувшаяся с кухни Дуся.
 На первом канале кричали и спорили, как всегда, депутаты, как быстрее и лучше наладить жизнь в России. Им давно уже никто не верил. На остальных каналах были стрельба, взрывы, драки, погони. Американская мура, которой последнее время стали буквально заваливать страну.
Кофе кончилось, но бутерброд остался, и он пошёл на кухню заваривать ещё одну порцию. Дуся последовала за ним.
- Главный академик Иоффе доказал, коньяк и кофе, - мурлыкал он, наливая чашку и пританцовывая при этом.
Оказалось, что… не оказалось сахара, кончился. Его продавали по талонам, а в магазин в такую погоду идти не хотелось. Да и по талонам сахара могло не быть. Требовательно мяукнула Дуся.
- Ах, ты! Прости меня, девочка! Я едва не оставил тебя без завтрака. Сейчас исправим.
Из бара он вытащил бутылку коньяка, который они, как и кофе, привозили из Одессы. На Привозе есть всё, в России – ничего. Себе налил рюмку, Дусе – молока. И снова устроился у телевизора. Кофе без сахара он не любил, но что делать? Талоны на сахар, как и на все другие продукты, в том числе и водку, он в этом месяце даже не получал. Стоять в диких очередях у него просто не было времени. Да и имея талоны, можно было ничего не купить, так как продукты расходились буквально в считанные часы, а потом полки снова становились пустыми, а продавцы, зевая, не знали, чем им заняться. Перестройка вступала в решающую фазу.
Дуська, позавтракав, снова улеглась в кресле. Он продолжал переключать каналы в надежде найти что-нибудь приемлемое. Ничего! Всюду одна чепуха со стрельбой. На одном из каналов был какой-то идиотский секс со страшными, потасканными женщинами. Немного посмотрев, переключил дальше. Дебильная  реклама.  Ага, вот и музыкальный канал. Три безалаберно полуодетых юнца, дёргаясь и гримасничая, пели под гитары что-то непонятное. Он напряг воображение, прислушался:

Ой, мама, ой! Ой, мама, ой!
Ой, мама, лю! Ой, я люблю!

С ума сойти! Это повторялось несколько раз, после чего полураздетые девицы, также кривляясь, им подпевали, вернее, подвывали: а-а-аа, у-у-уу, а-а-аа, у-у-уу! И всё повторялось снова. Дуська, задремавшая было в кресле, открыла глаза, шерсть её взъерошилась.
- Тебе тоже не нравится сие искусство, Дуся? Интересно, для кого они это показывают и зачем? Не все же в этой стране дебилы.
« Во что превратили перестройщики телевидение! - подумал он. – Похоже, оно стало худшим вариантом самого дерьмового американского канала».
И он переключил на тот канал, где был секс. Уж лучше он, чем погрязшие в бесконечной болтовне депутаты или эти горланящие юнцы. Только взялся за рюмку, как зазвонил телефон. Он взглянул на часы, ровно половина двенадцатого. Поставил рюмку обратно, взял трубку.
- Говорите. Если не ошиблись номером, я слушаю.
- Если вы Эдуард – значит, я не ошиблась, – раздался в трубке женский голос.
Он сразу понял, что где-то такой голос слышал. Но где? То, что в нём прозвучали знакомые интонации - не сомневался.
- Вы не ошиблись, - ответил он, напряжённо пытаясь вспомнить, кому принадлежит голос. Вот, чертовщина!
- Не узнали меня? Мы с вами давно не разговаривали.
- Да, давненько, - хмыкнул он.
Всё ясно. Какая-нибудь мочалка из любителей звонить холостым мужикам. Но голос? Это его остановило от того, чтобы положить трубку на рычаг. И он спросил, надеясь выяснить, чей это голос:
- А когда мы разговаривали с вами последний раз?
- Я Лукашова. А разговаривали мы…
- Я не знаю ни одной женщины с такой фамилией.
- Не знаете? – голос в трубке как-то безнадёжно осел. – Извините, я полагала, что вы меня ещё не забыли. Я Ольга Лукашова.
- Ольга?
Нет, этого не может быть. При имени Ольга он мгновенно вспомнил, кому принадлежит голос. Но… этого не может быть!
- Ольга! – заорал он в трубку. – Ольга! Мы тысячу лет не разговаривали, нет больше. – Это правда, ты?
- Правда, - раздалось в трубке. – Правда.
Теперь он не сомневался. Тихий, нежный, чуточку с картавинкой грудной голос.
- Ольга! Как ты меня нашла?
- Это было очень трудно. В Бронске сотни две объединённых отрядов, - иронично ответила трубка.
- Ах, да. Где ты? Откуда звонишь?
- Из гостиницы «Урал».
- Это где такая?
- Вы, кажется, поглупели, товарищ командир. Эта гостиница на улице Советской города Бронска. Знаете такой?
- Так ты здесь? – заорал он. – И я сейчас тебя увижу?
- Если захотите.
- Я уже хочу! Сейчас я приеду! Дуська, дай мне мою одежду, - потянул он из-под кошки брошенную с вечера на кресло рубашку.
- Не кричите так. Как же вы уедете и бросите одну какую-то Дусю?
- Какая Дуся? А, это кошка. Я тебя с ней познакомлю.
- Буду очень благодарна, давно не знакомилась с кошками. Но вы уверены, что нам нужно увидеться? Может, ограничимся разговором по телефону?
- Я уверен? Да я обзвонил все московские газеты и журналы, отыскивая Ольгу. А ты погрязла в неизвестности. Как ты говоришь, твоя фамилия?
- Лукашова. Но я не работаю ни в  газетах, ни  в журналах.
- Сама же говорила, что ты корреспондент.
- Я и есть корреспондент, только всесоюзного радио.
- Радио?!
- Да, радио. Если бы ты его слушал – мог бы меня услышать.
- Мама мия! – выдохнул он. – Как я не догадался! Ольга!
- Да!
- Я сейчас приеду и задушу тебя.
- Я вызову милицию.
- Я задушу тебя в объятиях.
- Но мне ещё хочется пожить.
К гостинице он подъехал через 15 минут. У подъезда под зонтиком стояла Ольга. Эдуард выскочил из машины, не заглушив двигателя, и прямо через лужу бросился к ней.
- Здравствуй! Как ты сюда попала?
- Такая у меня работа – летать в командировки.
Он взял её мокрую ладонь, прижал к щеке, потёрся об неё и поцеловал.
- Оля?
- Что, что?
- Почему ты так долго не прилетала? – он, не отрываясь, смотрел в её счастливые и чуточку лукавые глаза. – Ты мне не поверила тогда, да? Не поверила? Может, и сейчас не веришь, скажи?
- У тебя поехала машина.
- Что? Какая машина?
- Твоя машина, на которой ты приехал. Она поехала.
- К-куда?
- Не знаю, - пожала она плечами.
 Не поставленный на тормоз автомобиль покатился и упёрся в бордюрный камень.
- Поехали ко мне, что же мы под дождём стоим. Слушай, я ещё не верю, что это ты.
В машине они бессвязно говорили, перескакивая с одного на другое, как обычно бывает с людьми, которые долго не виделись. И ему казалось, что в этом году ещё не было лучше погоды, чем сегодня, хотя дождь поливал всё сильнее.
У подъезда дома, прежде, чем выйти из машины, он обнял её.
- Ольга?
- Что, что?
- Это не сон? Это правда, ты? Я по тебе страшно соскучился. Как ты догадалась прилететь?
- Наш шеф задумал радиоочерк о бронских нефтяниках. Я сказала, что у меня здесь есть знакомые, работающие в этой отрасли, и он направил меня.
- Я люблю твоего шефа, а твоих знакомых убью. Я страшно ревнив.
- Я обманула твоего любимого шефа. Единственный знакомый у меня в этом городе – это ты.
Он целовал её глаза, нос, губы. А потом ощутил её слёзы.
- Не спрашивай ничего, - шептала она, - это сейчас пройдёт. Я ведь не хотела звонить. Прошло столько времени…  Кто я тебе?  Пляжная девушка, о которой остались в лучшем случае приятные воспоминания. Мало ли таких?  Сюда я летела на вашем самолёте, показала удостоверение и попросилась в кабину. Пустили. У лётчиков спросила, знают ли тебя. Я ведь твою фамилию запомнила. Мне ответили, что ты из другой эскадрильи, а один из них, кажется, бортинженер дал мне телефон Павла, сказав, что вы из одного экипажа и что у тебя телефона нет. Оказалось, есть. На вопрос, кто я тебе, ответила, что одноклассница, но давно тебя не видела, так как живу в Москве и ничего не знаю о твоей жизни. Один из лётчиков сказал, что у тебя какая-то крутая жена. Ты говорил тогда у моря о ней. И я решила не звонить тебе. Я завтра утром улетаю. А сегодня подумала: а почему одноклассница не может позвонить однокласснику? Если бы трубку взяла женщина, я бы просто извинилась и сказала, что ошиблась номером. Вот и всё!
Ольга порывисто вздохнула, прижалась к нему и спросила:
- Я правильно сделала, что позвонила?
- Да, мой хороший, да! С ума сойти! Всё висело на волоске. Но завтра ты никуда не полетишь. И послезавтра – тоже.
- Но у меня билет. И командировка кончается. Я же здесь уже пять дней. Успела на вертолёте полетать по области. Собирала материал. Мне нужно очерк готовить. Иначе, - улыбнулась, - твой любимый шеф с работы выгонит.
- Не выгонит. Ты сегодня позвонишь ему и скажешь, что выходишь замуж.
- Ты в своём уме? Что там подумают? Меня послали сюда делать очерк о нефтяниках, а не замуж выходить.
- Тогда ты заболеешь. Справку найдём. У меня есть знакомый доктор. Профессор.
- Нет, Эдик. Единственное, что я могу себе позволить – это улететь не утром, а вечером.
- Это много для тех, кто видится каждый день, но мало, кто видится раз в два года.
- Согласна, но постарайся меня понять.
- Я уже понял, - вздохнул он. – Пошли домой.
- Познакомься, это Дуся, - сказал Эдуард, когда они вошли в квартиру.
Кошечка подбежала и стала тереться об их ноги. Услышав своё имя, на всякий случай мяукнула.
- Это и есть та самая квартира, которую ты получил с помощью бывшего тестя?
-Да.
- И твоя… жена на неё не претендует?
- Уже год, как мы разведены. И нет свободней в этом городе человека, чем я, а сегодня ещё и счастливей. Теперь я всегда буду благодарить дождь. Если бы не он, то сегодня и завтра меня бы в городе не было. И мы бы не встретились.
- Ты, правда, рад меня видеть?
- Нет, я сейчас точно кого-то задушу. Дуся, отвернись…
Вечером позвонил Пашка.
- Я одурел сидеть дома, - взмолился он. – Лучше бы мы работали в такую мерзкую погоду. Тебе не кажется, что вино у нас всё-таки может прокиснуть? Может, дохромаешь как-то до меня без машины? Посидим, поохаем, о светлом будущем помечтаем. В такую погоду только мечтать.
- Я бы пришёл, Пашка, но я не один.
- Да куда твоя Дуська денется!
- Её не Дуся, её Ольга зовут.
- Ты чё, брат, ещё одну кошку завёл? Гарем разводишь?
- Развожу, - улыбнулся он. – А, может, ты ко мне подскочишь? Только захвати виноградного вина для моих  дам.
- Командир, принял что ли? Где ты видел кошек, пьющих вино? Да ладно, сейчас прибуду.
Минут через 15 раздался звонок.
- Открывай, это Павел, - кивнул Эдуард на дверь и ушёл на кухню.
- А… это куда я попал? – застыл в дверях Устюжанин с канистрой в руках. – Ты кто такая? А где Эдик?
- Фу, как грубо, - улыбнулась Ольга. – Он на кухне, ужин готовит.
- Чего-о? Ужин? Не зря весь день льёт дождь. Он что, чай варит?
- Почему чай?
- А больше он ничего варить не умеет. Как и я, кстати. Нет, а кто ты такая? То есть, вы?
- Да ладно уж, ты – так ты.
- Кажется, это вы… ты звонили по телефону?
- Звонила, - поправила она растерявшегося механика.
- Да, звонила.  И я дал тебе… то есть тебе телефон Доронина. А мог бы и не дать.
- Пашка, если бы ты это сделал – я бы тебя убил, - вышел из кухни Эдуард и обнял Ольгу за плечи. – Познакомься, это Ольга. Она, кажется, моя жена.
- Рад познакомиться с «кажется женой». Но откуда она? Мы же должны быть на рыбалке.
- И хорошо, что не поехали. Иначе бы у меня не было жены.
- Кажется, жены, - поправил Пашка и покачал головой. – О, времена! О, нравы! До чего нас довела перестройка! Ещё утром у тебя не было «кажется, жены».
- А теперь есть. И вот что я предлагаю. Ты сейчас позвонишь Карине и привезёшь её сюда на моей машине. Она у подъезда стоит.
- Я на своей приехал.
- А как же это? – сделал характерный жест Эдуард.
- Гаишники не дураки под дождём стоять, - ответил Пашка. – А вот Карину привести не могу. Твои бывшие родственники говорят, что им хватило одного лётчика.
- Действительно, - засмеялся он. – Бедные люди. Но вообще-то они хорошие. А что думает об этом сама Карина?
- Она уверена, что мы хорошие.
- Тогда звони.
Через сорок минут Пашка вернулся вместе с Кариной. Общительная, весёлая и жизнерадостная девушка способна была очаровать любую компанию.
- Эдик, - защебетала она, - ничего не говори, я всё знаю. Здравствуйте, Ольга, меня зовут Карина. Можете просто Кар, как вот этот, - кивнула на Пашку, - называет. Как будто я ворона. Знаю, если б не дождь – вы бы не встретились. Остальное потом расскажете. Вот, - поставила она на стол бутылку армянского коньяка, - у папочки стибрила.
- Воровать нехорошо, - улыбнулся Эдуард, любуясь девушкой.
Карина была не так красива, как её старшая сестра, но её обаяние и милые ямочки на щеках были способны свести с ума. Пашка около неё глупел от счастья. Кажется, он первый раз в жизни по настоящему влюбился.
- Не знал, что ты воришка, – обнял её Устюжанин.
- У него много, а бог велел делиться, - засмеялась девушка. - Он даже не заметит пропажи. Но я ему потом скажу. Лишь бы мамочка не узнала. Ой, что будет!
Они провели прекрасный вечер, много говорили, шутили, смеялись, пели и танцевали. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, Карина с Ольгой прекрасно понимали друг друга. От двух выпитых рюмок Карина раскраснелась и выразила желание спеть романс.
- Эдька, я не умею играть на гитаре, только на пианино, так что аккомпанируй.
- Попробую, - взял тот гитару.
Первый куплет они подстраивались друг к другу. Дальше мелодия зазвучала увереннее.

  Ах, без тебя жизнь так постыла!
Я день и ночь одна грущу,
И если чувство не остыло
Вернись назад – я всё прощу.

- Это цыганский романс, - произнесла скороговоркой девушка, - в переводе с польского. Мы же ведь из старинного рода польских цыган. Его часто пела моя бабушка.
И она продолжала:
Не попрекну ни разу прошлым,
Хотя его мне не забыть.
Пусть говорят, что это пошло,
Всю жизнь с другой тебя делить.

Но я готова сделать это,
Знать, так судьбой мне суждено
Тебя любить и ждать ответа,
Ждать – постучишь в моё окно.

И как награда за разлуку
И за печаль, что я терплю,
Ты нежно мне протянешь руку
И скажешь: я тебя люблю!

Закончилась последняя нота, смолк последний аккорд.
- Прекрасный романс, - сказала Ольга. – Я его ни разу не слышала. Почему он нигде не звучит? Это достойно Булахова и Варламова.
- Скорее всего – это народное творчество. Бабушка их много знала и пела на двух языках русском и польском.
- А на цыганском?
- Увы, - пожала плечами Карина. – Мои предки переехали в Россию, когда Польша была ещё частью Российской империи вместе с Финдляндией. Постепенно язык забылся.
В час ночи Устюжанин с Кариной уехали. На улице всё также лил дождь.
- Хорошая они пара, - сказала Ольга. – Это…
- Да, это сестра моей бывшей жены. Но давай не будем пока об этом. Теперь спать. Я хочу спать с тобой, обнимать, целовать тебя, - сказал  Эдуард, увлекая Ольгу к кровати. – Я буду это делать всю ночь и весь день, поскольку завтра выходной. Дуська, уходи в другую комнату.
- Тебе не станет плохо? – улыбнулась Ольга.
- Нет, не станет. Я слишком долго тебя не видел. Дуська, я кому сказал…
За окном дул порывистый ночной ветер и летели, словно белые мухи, редкие снежинки. Это в средине-то лета. Пришёл холодный фронт северного циклона, напомнив, что есть не менее холодные Карское и Баренцево моря, где и сформировалась эта воздушная масса.
 Кто это сказал, что климат теплеет?
    -------------------------------
- У тебя есть картошка? – спросила она его утром.
- Нет.
- Может, есть какие-то концентраты?
- Нет.
- Ну, хотя бы морковь и свёкла у тебя имеется?
- Нет. Где-то вермишель была. Но зато в холодильнике есть мясо.
- Оно, как мне кажется, лежит тут много лет.
- Ну что ты! Когда мы познакомились с тобой – его тут ещё не было. Я привёз его из Одессы с Привоза месяц назад. Раньше из столицы возили, но у вас тоже всё перестройщики съели.
- Чем же ты питаешься дома?
- А-а, бутерброды, кофе, чай. Меня кормят в кабине. А летаю я практически каждые сутки утром  или  вечером,  днём или ночью.
- Но у тебя нет даже сахара.
- Вчера кончился. Зато есть хороший кофе. Тоже из Одессы. Но сейчас сахар искать здесь бесполезно. Его может достать только Пашка. И безо всяких талонов.
В итоге они поехали на рынок. В магазины даже не заходили, так как там кроме хлеба ничего не было. А там, где хоть что-то было – образовывались громадные очереди из нескольких сотен злых, хмурых и недовольных людей. Но последним, как всегда, не хватит, и они уйдут ни с чем, проклиная перестройку, её апологета Горбачёва и всё его ё…е  политбюро. И откуда он взялся на наши головы? Эх, вернуть бы Брежнева!
- В Москве сейчас обстановка не намного лучше, - сказала Ольга после приезда с рынка. – Мяса и колбасы в магазинах тоже не всегда найдёшь.
- Целая империя уже не в состоянии прокормить свою столицу? Туда же со всей страны продукты  свозят,  показухи  изобилия  для  иностранцев устраивают. Докатились до светлого будущего.
- Зато Горбачёв Нобелевскую премию получил, - улыбнулась Ольга. – Не пойму, за что её ему дали?
- За развал страны. Кому на Западе нужна наша сильная страна? Ни-ко-му! Чем больше развалишь – тем больше получишь. И главное развалили страну безо всякой войны, к которой
мы всегда готовились и клепали ракеты вместо сосисок. Ты понимаешь, как это гениально: развалить самую большую империю мира без помощи оружия, а лишь с помощью импортных тряпок, машин, бытовой техники и прочего западного изобилия. Вот кто это придумал – тому и нужно дать эту премию. А Горбачёв и его политбюро – лишь наёмники империализма. И такая ситуация для нашего режима оказалась опаснее, чем ядерные ракеты. И ничего с этим не сделаешь. В кого стрелять, если нам никто не объявлял войны? Но нам объявлена война экономическая и мы её проиграли. Нам навязали западные ценности, но не все ценности приемлемы в России. А каков же итог?
- Ну и каков же?
- Итог один: страна развалится, как некогда развалилась римская империя.
- Мне кажется, что наша страна не развалится никогда.
- Она уже разваливается. Развал стран СЭВ предвещает развал СССР. Он прогнил, благодаря правителям. А вот что возникнет – вопрос?
- Ты говоришь страшные вещи.
- Я говорю прописные истины. Политики – это продажное дерьмо. Они как проститутки на вашей Тверской улице. За совсем немногим исключением. За свои выгоды они прикроются общечеловеческими ценностями, общемировыми нормами, демократической, но чуждой нашему народу моралью. И в итоге народу будет только хуже, а им – лучше.
- Народ этого не потерпит, – с сомнением в голосе сказала Ольга.
- Народ? Он всё снесёт, привычен. Терпит же пустые полки. Вот некоторые гражданской войной пугают. А кому с кем воевать? После 17-го года воевали богатые с бедными. Там дрались в основном за обещанную землю, фабрики да заводы. А сейчас такой лозунг не пройдёт. Сейчас все бедные, вернее, осреднённые, и война в СССР – не говорю об её окраинах – может быть только между народом и номенклатурой. Но это несерьёзно. Она сразу разбежится.
- А война за власть?
- Такие войны ведутся с помощью того же народа. Но наш народ уже вырос из этих штанишек. Время французских революций прошло. Это стало уделом африканских стран, где в день бывает по два переворота. Мы похожи на такую страну?
- Нет, не похожи.
- Единственная «гражданская» война может быть у вас в Москве, где весь сыр-бор и разгорается, где больше всего политических авантюристов всех мастей, вроде того же Ельцина.
- Что с нами будет? – вздохнула Ольга. – Скажи, стратег, у тебя есть мясорубка?
- Хренорезки нет, а мясорубка, как ни странно, есть. Мне её по недоразумению подарили на день рождения. Электрическую. Но вот где она?
 Мясорубку он нашёл на антресоли, и Ольга заставила его  делать фарш. Затем сварила большую кастрюлю борща и нажарила кучу котлет.
- Этого мне хватит на неделю, а потом ты прилетишь.
- Чтобы опять тебе готовить? Через три недели у меня отпуск.
- Я умру от голода за три недели.
- До этого не умирал же.
- Я умру от голода по тебе.
- От этого не умирают.
- Я буду первый. И меня занесут в книгу рекордов Гиннеса. И напишут: умер от голода и тоски по Лукашовой Ольге. А тебя привлекут за это к ответственности.
Остаток дня они провели у телевизора, без конца обнимаясь и целуясь.
- Доронин, пощади меня! – взмолилась она. - У меня болят губы от поцелуев, болят плечи от объятий, у меня болит всё. Ты – сумасшедший.
Вечером они поехали в аэропорт, ненадолго заехав в гостиницу, где Ольга взяла свои вещи и расплатилась за номер.
Заканчивался второй день несостоявшейся рыбалки.
Циклон сделал своё дело. Наползший с Карского моря, он дал многочисленные осадки сначала в виде дождя, а с приходом холодного фронта с неба посыпалась крупа. Температура упала до плюс пяти. Пренебрегая законами природы, циклон двигался не с запада на восток, а с севера на юг, чем удивил даже привычных к погодным аномалиям синоптиков. Подпитываясь тёплыми воздушными массами, он давал большие восходящие потоки, а они в свою очередь вызывали холодные ливни с градом. Град ложился на зелёную траву и некоторое время не таял, что в середине лета выглядело неестественно.
Мест в самолёте на вечерний рейс не было, и он договорился с командиром самолёта, что её возьмут на откидное служебное сидение.
- Не волнуйся, Эдик. Доставим твою знакомую в лучшем виде. У нас кресло проверяющего свободно, так что будет сидеть в кабине. И ужином накормим.
С трапа он провёл её в кабину. Экипаж, понимая, что там идёт прощание, в кабину не входил. Командир со вторым пилотом топтались в багажнике, механик бегал по самолёту, проверяя закрытие грузовых люков. Только штурман сидел в своей конуре, готовясь к полёту. Свой лаз он задёрнул шторкой.
Они уже обо всём договорились. У неё скоро отпуск и она прилетит к нему. Эдуард взглянул на бортовые часы. До вылета оставалось 15 минут, сейчас экипаж должен занять свои места. Он усадил Ольгу в кресло второго пилота, обхватил ладонями её голову и нежно целовал её волосы, глаза, губы. В дверь кабины деликатно поскрёбся механик и приоткрыл дверь:
- Эдик, мне пора запускать ВСУ (вспомогательная силовая установка).
- До свидания, мой хороший, - прошептал он, целуя её в ухо. – Позвони, как приедешь домой.
- У вас будет поздно, а тебе завтра рано вставать.
- Ничего, я к этому привычен. 
Через 10 минут самолёт, сверкая проблесковыми маяками, взмыл в небо и исчез в чёрных, отнюдь не летних облаках. На губах ещё ощущался её последний поцелуй, а в ушах стоял шёпот: «Я обязательно к тебе прилечу».
Домой Доронин возвращался в каком-то умиротворённом состоянии. Было такое ощущение, что долгое время его что-то беспокоило, но вот, наконец, беспокойство кончилось.
Уже в городе, на Октябрьском проспекте, забарахлил двигатель, минуту поработал с перебоями и заглох. Накатом он свернул к обочине и остановился у остановки троллейбуса. Глянул на часы. Почти час ночи. По прежнему шёл дождик, холодный, осенний. Машин в такую погоду мало. Прохожих совсем нет. Ему не хотелось выходить из тёплой кабины, но что делать, пришлось. К остановке подкатил поздний, абсолютно пустой троллейбус, хлопнул дверьми.
- Эй! Мне кажется, вам нужен буксир! – крикнула девушка-водитель из дверей, увидев поднятый капот автомобиля. – Что случилось?
- Неожиданно закапризничала.
- Бывает. Искра есть? Бензин есть?
- Скорее всего, что нет топлива.
- Проверьте топливный насос.
- Топлива нет в баке. У меня давно шалит бензиномер. Он завышает показания.
Подули через шланг в бак. Точно, нет бензина.
- Придётся её бросить здесь до завтра, – огорчённо произнёс Эдуард.
- Не боитесь?
- Кто её угонит с таким «противоугонным» устройством?
- Умельцы найдутся. Есть люди, в отличие от вас соображающие, что машина ездит на бензине.
- Поголосовать что ли? Может, кто остановится и даст пару литров.
- Ночью никто не остановится. Днём - то боятся. Буксирный трос есть?
Троллейбусный парк находился в трёх кварталах от дома Эдуарда. Девушка затащила его, к изумлению стоявшего на воротах охранника, прямо на территорию парка. Потом вдвоём они откатили машину в сторону, чтобы утром не мешала движению.
- Я скажу, что это машина моего брата. Придёте утром с бензином и заберёте её.
- Утром не смогу, - вздохнул он. – Я рано улетаю в Киев.
- Ага, вы лётчик? – ехидно спросила девушка. -  На самолёте тоже без топлива летаете? Ну, тогда вечером заберёте. Только тут другой охранник на проходной будет.
- Спасибо вам. Вы так меня выручили. – И он зашагал к воротам.
- Э-ей, куда? А меня кто домой проводит? Ночь всё же. Да не бойтесь, я недалеко живу.
 Она жила через два дома от него.  У подъезда он ещё раз поблагодарил её и неожиданно для себя и для неё вдруг быстро обнял девушку и крепко поцеловал в губы.
- Ой! – ойкнула она, когда он от неё оторвался.  – Это плата за буксировку?
- Да. Спасибо. Как вовремя вы подъехали. Последние дни мне здорово везёт. Я люблю вас. Спокойной ночи! - И прежде, чем ошарашенная признанием девушка успела что-то сказать, он скрылся в темноте.
- Ну и провожатый! Мог бы ещё поцеловать, я и не сопротивлялась, - растерянно произнесла она. - Вот и делай людям добро!
Ночью у него зазвонил телефон.
- Здравствуй! – нежно раздалось в трубке.
- Здравствуй!
- Я уже дома. Ты спишь?
- Пытаюсь заснуть, но вспоминаю тебя.
- Я прекрасно долетела с твоими ребятами, даже в пилотском кресле посидела. Спи, тебе рано вставать. Я позвоню завтра вечером.
В шесть утра он позвонил Пашке:
- Ты встал?
- Подняться – поднялся, но проснуться ещё толком не могу.
- Карина?
- Ну а кто же. Страшно спать хочется.
- В полёте поспишь. Заезжай за мной, у меня машина издохла.
- Будет сделано, – без лишних вопросов ответил Устюжанин.
 Рейс они выполнили по расписанию. Вечером на заправке залили канистру бензина и поехали в троллейбусный парк. Сторож долго не хотел их выпускать.
- Без Корольковой не могу, – твердил он. – Машина – её брата, а ты, какой ей брат?
Он выпустил их только тогда, когда позвонили Корольковой домой. Пашка удивлённо смотрел на Эдуарда.
- Чего?
- Ну, ты даёшь, командир! Когда успел надыбать эту Королькову?
- Поздно ночью.
- На проспекте подобрал что ли? Ты половой разбойник.
- Это она меня подобрала. И притащила на своём троллейбусе в депо. Где же у нас в час ночи бензин найдёшь? Все заправки закрыты, а машины не останавливаются, сколько ни голосуй. Был бы я женщиной…
-------------------------------
Самолёт Ту-154 под руководством командира Анатолия Вадина возвращался из Москвы. Уже перед снижением они получили информацию диспетчера, что в районе аэропорта быстро развивается гроза. С земли на всякий случай поинтересовались, какой аэропорт они выбрали запасным и разрешили снижение.
- Занимайте высоту 2400 метров к третьему развороту, - сказал диспетчер, - будете заходить на ВПП № - 2 с магнитным курсом 41 градус.
Это была самая длинная полоса из всех имеющихся, длина её составляла без малого четыре километра. Но курсоглиссадная система захода имелась только с одним курсом. На высоте пяти километров, штурман, оторвавшись от локатора, сказал, что гроза будет мешать им и лучше бы зайти с противоположным курсом. Об этом доложили диспетчеру. Он не возражал, но предупредил: не позволяет ветер, который дует под углом 30 градусов к полосе и в порывах его составляющая не проходит и превышает допустимую на три метра. Только в исключительных случаях самолёты садятся с попутным ветром и то тогда, когда позволяет длина полосы. Полоса это сделать позволяла, но не позволяло руководство по лётной эксплуатации,  и они продолжали снижаться с прежним курсом.
Но гроза развивалась стремительно и смещалась как раз в такую им нужную точку третьего разворота. Вошли в предгрозовую облачность, и началась болтанка.
- Командир, мы влезем прямо в эпицентр этой гадости, – забеспокоился  штурман.
- Вижу, - ответил Вадин. – Выводи самолёт к третьему развороту с противоположным курсом. Там пока всё чисто.
Машина вошла в предельный крен, уходя от опасной зоны. Они уже снизились и шли на высоте круга.
- Длина полосы позволяет нам сесть и с большим ветром, - сказал второй пилот, прослушав метеоканал. – Свежая погода: не проходят порывы в один метр. Смешно!
Командир промолчал.
- Прошли траверз полосы, - проинформировал диспетчер, - боковое удаление – десять.
- Что будем делать? – спросил штурман. – Через полминуты – третий разворот.
- Шасси выпустить! – приказал Вадин.
По этой команде экипаж понял, что командир не собирается из-за пустяка уходить на запасной аэродром, трепать нервы себе и пассажиром и сжечь с десяток тонн топлива. Пока не собирается. В крайнем случае, можно уйти и с высоты 30 метров от торца полосы.
На третьем развороте вышли на визуальный полёт, гроза осталась позади.
- Запросите контрольный замер ветра, - попросил диспетчера Вадин.
- Ветер без изменений, - ответил тот, - вам не проходят порывы. Ваше решение?
- Мы будем продолжать заход, - ответил Вадин.
На практике обычно синоптики в подобных случаях в последний момент перед посадкой не давали этих пресловутых порывов, хотя фактически они оставались. Даже они, далёкие от лётных дел, понимали: этот порыв, который во время посадки то ли будет, то ли нет, не может привести ни к чему, кроме трёпа нервов пассажирам и экипажу. А пассажиры в последнее время стали дотошные, и кататься, хоть и бесплатно, по другим аэропортам не желали. Но уж, не дай бог, что-то случалось в такой ситуации, то козлом отпущения бывал всегда экипаж. И разбирательств больших не было, хотя истинная причина происшедшего была не в порыве ветра. А если её и находили, то всё равно виноват был экипаж, нарушивший руководство. Как будто, если бы не нарушил, ничего бы не произошло. 
- Командир, а, может, уйдём на запасной? – спросил бортинженер, прикрывая ладонью микрофоны «Марса».  – Ну их всех на…
- Будем садиться!
Заходить с курсом 321 градус пришлось по приводным маякам в ручном режиме, хотя первоначально настраивались на автоматический заход. Но с этим курсом на земле не было таких посадочных систем. Перед дальним приводом возобновилась болтанка. Сказывалось влияние грозы, которая подвигалась к полосе, и было ясно, что через несколько минут служба УВД закроет аэропорт. Им дают возможность приземлиться.
Пилотировал Вадин.
- Скорость держи побольше, - предупредил он второго пилота.
В болтанку воздушная скорость может изменяться за пару секунд на 30-40 километров в час, а именно по ней и пилотируют самолёт. Пилоты обычно держат какую-то осреднённую повышенную скорость, рискуя выскочить за рекомендации руководства. Ничего страшного в этом нет, но разборки и трёп нервов обеспечен. Но лучше держать больше, чем меньше.
Уже когда они подходили к ближнему приводу, диспетчер передал, что ветер резко усилился и стал дуть точно по полосе, но очень порывистый. Второй пилот молча нажал кнопку передатчика и тут же отпустил, что означало: они поняли. Вступать на такой высоте в переговоры с землёй категорически запрещено. Это отвлекало от пилотирования в самые напряжённые секунды полёта.
То, что ветер  стал  порывистым  и  изменил  направление,  они  ощутили  по  поведению самолёта и по органам управления. Вадин резко работал штурвалом, удерживая машину над полосой, иногда в работу впрягался и второй пилот, помогая командиру выправить кренившуюся машину. Вероятно, они попали в шквальный ворот.
- Десять метров, пять, четыре, два, метр, – начал отсчёт высоты инженер. Сейчас будет касание. Но машина садиться не хотела. – Один метр, - снова повторил инженер и удивлённым голосом продолжал диктовать, - два, три, четыре метра. Ни хрена себе!
Они попали в сильный порыв в самый неподходящий момент, когда должно произойти касание. Но порыв увеличил подъёмную силу крыла и самолёт садиться не желал.
- РУДы не убирать! – заорал Вадин, понимая, что потеря скорости в такой ситуации чревата грубой посадкой. – Не убирать до касания.
 По лицу Вадина катился пот, но не было возможности его смахнуть. Восьмидесятитонную машину трясло над полосой, словно щепку. Но сейчас порыв кончится, и самолёт резко просядет. К этому надо быть готовым. Только бы не прозевать это мгновение. Иначе… Что будет иначе – некогда думать. Но всё равно он немного не успел. Касание было жёстким.
- РУДы на малый! Реверс! – скомандовал он.
Пробежав больше половины полосы, остановились.
- Убрать механизацию! Сколько показала? – спросил инженера.
- Перегрузка - одна и семь, многовато.
- Я это задницей почувствовал, - сказал второй лётчик.
- Хорошая она у тебя, акселерометр не нужен.
- Лётчик и должен землю задницей чувствовать, - ответил Вадин, смахивая с лица пот. – Разверни на меня вентилятор, - попросил штурмана.
Направлять на себя вентилятор в полёте опасно. Поток воздуха может загнать в глаз в самый неподходящий момент или каплю пота, или что-то мелкое, летающее в атмосфере кабины.
- В оценку «хорошо» уложились, сказал штурман. – А неприятно, когда самолёт не хочет садиться. 
Они уже зарулили на стоянку, когда увидели за полосой чёрную тучу пыли. Это шквал поднял вверх землю с колхозного поля.
- Минуты на три раньше успели, - сказал инженер. - Двигатели охлаждены, выключаю.
Разбор провели быстро. Наговорили на плёнку всё, как положено по технологии. Сначала инженер, потом штурман, затем второй пилот. Командир подвёл итог никому не нужной формальности, после чего выключили магнитофоны.
- Всё, полёт закончен, - сказал Вадин. – Ну и посадочка! Давно так не садился. Вроде бы и условия не сложные, но болтанка…
- Лучше в плохую погоду в облаках заходить, - сказал второй пилот. – Но без болтанки.
- У тебя между ног сухо? – спросил Вадин.
- Сухо.
- Ну да, ты же не крутил штурвал, только иногда помогал. А у меня и там вспотело, - улыбнулся он, вытирая платочком под рубашкой потную грудь и шею и подставляя лицо под струю вентилятора.
- И чего это вы вспотели на такой лёгкой работе? – помотал головой инженер. – Ай, какие мы неженки! Однако, сейчас польёт!
Они попрощались с проводниками, которые оставались в самолёте сдавать своё хозяйство, и пошли, вернее, скачками понеслись в штурманскую, потому что дождь уже хлынул. 
- Хорошо хоть, что заказов не стало, - сказал штурман, волоча свой портфель с картами, сборниками и регламентами. – Раньше у меня после этого рейса руки сантиметров на пять вытягивались. И как это на «Боингах» лётчики без штурманов летают? Кто же у них портфели таскает?
- Никто. У них вся твоя портфельная информация  в бортовом компьютере заложена.
- А у меня переносной компьютер, - выдохнул штурман. – Зато никогда не знает отказов.
     -----------------------------
- Ты, Толя, теперь следи за каждым своим шагом, - говорил Вадину командир корабля Николай Самохин в перерыве очередного разбора полётов после известного собрания трудового коллектива. – Слишком многих ты лишил спокойной жизни своим выступлением и проверками. Сейчас компромат и прочая грязь на тебя рекой польётся.
 - Давно нужно было создать такую комиссию, - гремел басом Владимир Палда. – Мы у себя лучше обстановку видим и знаем, кто на что способен. Нам нет смысла собственные недостатки перед самими собой замазывать, как это делает комиссия управления. Их напоят водочкой с коньяком, натолкают в портфели банки с икрой и мёдом – и уедут они довольные. А в предписании всякую чепуху оставят, ничего серьёзного не отразив. А что, не так?
- Правильно, - поддержали его.
- Да, Анатолий Сергеевич, ты теперь у администрации, как бельмо на глазу. Тебе всего опасаться надо.
- Бойтесь данайцев, дары приносящих, - сказал вертевшийся тут же Устюжанин и захохотал.
- Чего тут смешного? – повернулся к нему Палда. – И зачем ты изрёк эту библейскую притчу?
- Это иносказание и не каждый умный его поймёт, - пояснил Пашка, отходя в сторону.
- Ты на что намекаешь? Что я дурак? – Палда занёс громадный и безобразный кулак над головой щуплого бортмеханика. Тот отскочил ещё дальше в сторону
- Я же сказал, что не каждый умный это поймёт, - пояснил издали он. – Вот вы умный, Владимир Анатольевич, а не поняли. Но если бы вы даже были дураком, я бы вам этого не сказал. А всё только потому, что мы в разных весовых категориях.
Вокруг раздался смех, а Палда, подумав над сказанным, воздев оба громадных, словно у Кинг-Конга, кулака вверх, вскричал:
- Убью, заморыш! И когда ты только серьёзным станешь!
Слова Самохина не остались пустым звуком. И вскоре это Вадин почувствовал. Из бухгалтерии частенько стали возвращать его полётные задания, якобы не правильно оформленные. Иногда без всякой причины не принимали привезённый им груз и везли на взвешивание, чего раньше никогда не делали. Искали перегрузку. Сотрудники отдела перевозок скурпулёзно пересчитывали количество привезённых им пассажиров, пытаясь вычислить так называемых «зайцев», которых в эпоху тотального дефицита они иногда перевозили. В основном это были работники аэропорта, не могущие улететь обратно с мест отдыха, или из командировки, хотя у них и были билеты. Но не было брони. Никакой угрозы безопасности тут конечно не было, но раскрутить дело на неугодного всегда было можно. И наказать. А наказать можно по всякому. Можно дать выговор, а можно и уволить с лётной работы, то есть, лишить профессии. И хотя устав о дисциплине был давно отменён, но методы воздействия на лётный состав остались прежние. Никто не подумал бы идти в суд и опротестовывать действия администрации. В СССР это было не принято. А в авиации это ещё было и невозможно. Это уж позже…
На следующий день после посадки Вадина Заболотному позвонил начальник отдела расшифровок полётной информации:
- У меня имеются  кое-какие замечания по вчерашнему полёту Вадина.
- Замечания или нарушения? – уточнил Заболотный. - Это разные вещи.
- Я не лётчик, - ответил тот. – Я лишь говорю вам то, что выдал компьютер. Насколько могу судить из личного опыта – ничего серьёзного. Но вы просили сообщать по Вадину все отклонения, что я и делаю.
- Все материалы – ко мне, - распорядился Заболотный.
Через полчаса бумаги были на столе Заболотного, а ещё через 10 минут Заболотный стоял в кабинете Боброва.
- То, что ты принёс, хватит только на трёп нервов, - изучив бумаги, сказал, наконец, Бобров. – Ничего серьёзного тут нет. – Он встал из-за стола и заходил по кабинету. – Но мы ведь обязаны проводить профилактическую работу, не так ли? И из каждого случая делать выводы, чтобы подобного не повторялось. А здесь просматривается попытка нарушения. И она вполне могла бы произойти.
Бобров умел говорить дипломатично. В подобных ситуациях он никогда ничего не приказывал конкретно. Но всем ходом разговора умел подвести собеседника к одному единственно нужному ему решению.
- Да, мы должны проводить профилактическую работу, - согласился Заболотный. – Этому сейчас, в эпоху перестройки, уделяется повышенное внимание.
- Приятно, что наши мнения совпадают,  - улыбнулся Бобров, - значит, они верны. Я тебя больше не задерживаю. Работай. Да, слишком строгих выводов делать не надо, всё же Вадин – член совета трудового коллектива. Всё должно быть адекватно им содеянному. Ты меня понял?
- Да, я всё понял, Фёдор Васильевич.
«Всё должно быть адекватно содеянному.  Но какому? – думал Заболотный, шагая по коридору к своему кабинету.  – Адекватно выступлению Вадина на собрании трудового коллектива или адекватно отклонениям последнего полёта? Понимай, как хочешь. Ясно одно, Вадина  НУЖНО наказать. Будет не лишним поставить в известность Шахова. Он не любит, когда такие документы попадают ко мне, минуя его».
Войдя в свой кабинет, он позвонил начальнику расшифровок:
- Материалы по Вадину в отряд передали?
- Пока ещё нет.
- Передайте немедленно. Завтра там разбор КИС (командно-инструкторский состав), вот пусть и разберут этот случай.
- Будет сделано.
- В управление об этом не сообщали?
- Нет, да и сообщать нечего. Но это делает инспекция, а не мы. Кстати, мы и в нашу инспекцию ничего не дали.
- Ну, хорошо.
Заболотный положил трубку и задумался. Он знал, что Бобров будет недоволен, узнай об этом управление. Там есть люди, которые не прочь из искры раздуть пламя, показав усердие в обеспечении безопасности полётов. А если разгорится пламя – значит, в пожаре кого-то нужно винить. Ну, получит Вадин выговор, но ведь и Заболотный без взыскания не останется. А у него их и так уже под самую пробку. Зачем трепать нервы себе, если их можно потрепать только другим. В конце-концов выговор Вадину объявить в его компетенции.
---------------------------------
Разбор КИС 1-го лётного отряда начался строго по плану. Даже опоздавших на полминуты Шахов строго отчитал. Уже одно то, что на него пришёл заместитель Боброва по лётной подготовке, говорило о том, что разбор будет несколько необычным, ибо просто так Заболотный, зная прохладное к себе отношение лётного и командного состава, старался ни в один отряд не приходить. А приходил, только когда что-то случалось.
- Послушай, у нас всё в порядке в отряде? – спросил командир третьей эскадрильи своего начальника штаба.
- Вроде бы, – пожал тот плечами.
- А чего ж тогда этот… припёрся? Нет, что-то случилось.
- Мы бы знали, если что-то серьёзное произошло.
- У этого типа даже прыщ на заднице – серьёзное дело.
Как проходят совещания в других ведомствах, мы не знаем, но в Аэрофлоте их любят и совещаются порой долго нудно и бестолково. Лётчики, знай себе, летают, а что делать начальникам? Как сказал Анатолий Палда, их для этого и выдумали. Но вот беда, вопросы каждый раз почему-то возникают в основном одни и те же. И есть подозрение, что в других ведомствах не лучше. Почему? Догадливый читатель разберётся сам.
Разбор начался с доклада начальника штаба отряда о  выполнении производственного плана. Он долго протирал свои громадные очки, затем навесил их на кончик носа, стал похож на сонную сову и заговорил:
-План, товарищи, как вы знаете, на этот месяц очень напряжённый и пока мы его выполняем. Но по докладам командиров эскадрилий в конце месяца будет трудно. Особенно напряжённая обстановка в отряде со штурманами, в которых у нас просто хроническая нехватка. В прошедшем месяце, как вы знаете, мы вынуждены были приглашать их из других предприятий, в частности с Украины.
 Дальше начальник штаба начал сыпать цифрами: количеством перевезённых пассажиров и грузов, никому не нужными и мало понятными тонно-километрами, которыми, если их перевести просто в понятные километры, можно несколько раз соединить Луну с Землёй, производительностью полётов и прочей цифирью.
 В методическом классе, где обычно собираются рядовые лётчики, в отличие от кабинетов начальства не было кондиционера, и кое-кто от жары и монотонного голоса начальника штаба стал быстро клевать носом.
После начальника штаба выступали командиры эскадрилий и говорили то же самое, но только про свои подразделения. Затем выступали их заместители и говорили… то же самое. Потом слово дали инструкторам. Эти отчитались быстро. А что им говорить, их рабочее место – кабина.
 Итог первой части разбора КИС подвёл Шахов.
- Каждый раз мы говорим на разборах о нехватке штурманов. А ведь есть документ, разрешающий наиболее опытным экипажам, каковых у нас большинство, выполнять полёты без них.  Так почему мы этим не занимаемся? А потому, что некоторые консерваторы из лиц командно-штурманского состава  этого не хотят, прикрываясь святыми для нас словами: снижением уровня безопасности полётов. Но опыт московских экипажей показывает, что никакой угрозы безопасности нет. Вы что, господа штурманы, боитесь без работы остаться? Считаю, что и командование ОАО, - он выразительно посмотрел на Заболотного, - не уделяет этому вопросу должного внимания.
- Я согласен с командиром отряда, - встал командир второй эскадрильи Горбатенко. – Прикрываться отжившими инструкциями легче. Ну почему нельзя, если это на благо производству?  Ведь летают же на «Боингах» без штурманов.
- Там спутниковая навигация, - возразил штурман отряда, - а у нас старые, не отвечающие современным требованиям системы.
- А у москвичей - новые?
- Это всё слова, - отмахнулся Горбатенко. – За границу я не призываю летать без штурмана, но внутри страны можно. Вопрос в другом: как будет оплачиваться работа экипажа без штурмана?
- А никак, – перебил его командир первой эскадрильи. – Взвалят обязанности штурмана приказом на второго пилота – вот и всё! А вторые пилоты и без того в бумагах погрязли.
- Вот! –  торжествующе поднял вверх палец Горбатенко. – Вот! Вот она, где собака зарыта. Спросите любого лётчика: видит ли он угрозу безопасности в полётах без штурмана? И он ответит: да – если ему за это не платить, и ответит - нет – если платить.
В комнате раздался смех. Жадность Горбатенко к деньгам была всем известна и в отряде давно стала поводом для шуток и анекдотов. Рассказывали, что как-то он полетел в составе экипажа в качестве проверяющего в Сочи.
Необходимости его присутствия в кабине не было, экипаж был проверен и допущен к самостоятельным полётам. Тем не менее, Горбатенко занял место второго пилота, отправив того в салон. В то время командиру эскадрильи оплачивали 30 часов. Налетаешь больше - пожалуйста. Но только без оплаты. И сделано это было затем, чтобы проверяющие не лезли без дела в кабину и не мешали экипажу, а ещё, чтобы заставить эту категорию руководителей заниматься делами подразделения на земле. Иначе бы они ежемесячно отлётывали санитарную норму 70 часов.
 В ожидании обратного вылета, успевший два раза сбегать на местный рынок за фруктами, он сидел в кресле второго пилота и считал свой налёт, записанный в блокноте. После подсчёта спросил второго пилота:
- Мы сколько времени сюда летели?
- Два часа сорок минут, - ответил тот.
- Ого! – вскричал Горбатенко, - я перелетал свою норму на тридцать минут. Садись, работай, – встал он с кресла, – нечего в салоне с проводницами флиртовать. – И сам ушёл в салон.
Однажды он по ошибке перелетал свою норму на 10 часов. Обнаружив это, страшно опечалился и написал рапорт Боброву: в связи с производственной необходимостью прошу оплатить 10 часов сверх оплачиваемой нормы за такой-то месяц. На следующий день рапорт лежал на столе Боброва. Он долго вертел его и глубокомысленно хмыкал, а потом позвонил Шахову:
- Владислав Дмитриевич, ты можешь дать мне данные, с кем и для чего летал Горбатенко прошлый месяц?
- Конечно, могу, Фёдор Васильевич.
- Только честно, без всяких надуманных необходимостей.
- Позвольте полюбопытствовать, зачем это вам?
- Узнаешь, я его рапорт тебе перешлю в отряд.
Уже через полчаса он знал, что Горбатенко летал прошлый месяц с проверкой экипажей, предусмотренной НПП ГА, только дважды и налёт его составил 8 часов 40 минут. Весь остальной налёт необходимостью не был и проверяющий или спал в салоне или дремал в кресле второго пилота, не давая ему заниматься своими прямыми обязанностями. И Бобров написал:  «Отказать. Оплатить 8ч. 40 мин. Нечего мешаться экипажу в кабине без необходимости». Горбатенко посчитал себя оскорблённым в самых лучших побуждениях и едва не прослезился от незаслуженной обиды.
 Справедливости ради нужно сказать, что порой такая необходимость возникала в конце месяца, когда экипажи отлётывали санитарную норму. И тогда в кабину садились командовать сборными экипажами все от пилота-инструктора до командира отряда. И как не упиралась бухгалтерия, не желая платить и крича о перерасходе заработной платы, Бобров приказывал оплачивать.
- Да ОТиЗ (отдел труда и заработной платы) костьми ляжет, чтобы не платить, - сказал Литвинов. – Поэтому никто и не хочет этим заниматься. Видимо, легче платить приглашённым со стороны штурманам, чем своим.
- Да там не против, если бы лётчикам вообще не платить, - хихикнул Горбатенко. – Слишком они увлекаются подсчётом денег в наших карманах, забывая, что мы их  кормим.
- Вот это правильно.
После перерыва слово попросил Заболотный.
- Вот вы, Владислав Дмитриевич, сделали мягкий выпад в адрес администрации, что она недостаточно занимается некоторыми вопросами, в частности нехваткой штурманов. А хоть один рапорт был об этом? И о ваших предложениях. Не было.
- Обязательно переводить на это бумагу? Раз у нас работают чужие штурманы – значит, проблема есть, - возразил Шахов.
- Не спорю. Вот и представьте  расчёты. Сколько экипажей, и на какой срок необходимо для этого подготовить.
- Без оплаты лётчики летать откажутся, - предупредил Горбатенко.
- Да подождите вы! Это вопрос другой. Я говорю сейчас о процессе допуска. Необходимо разработать методику, утвердить её в управлении, провести занятия с такими людьми, тренировку на тренажёре и лётную проверку. Потом уже только всё закрепить приказом.
- Лето закончится, пока всю эту волынку будем проводить. А зимой лётного состава хватает, так как налёт падает,  – не унимался Горбатенко.
- Да ничего этого не надо, - сказал Шахов. – Все пилоты подготовлены в штурманском отношении. Летают же без них наши лётчики на Ан-24 и Ан-28. А на этом даже нет локатора. У них что, подготовка другая? Если это делать – то нужно делать быстро и сейчас.
- Это будет партизанщина, Владислав Дмитриевич.
- Но ведь документ министерства не требует никакой специальной подготовки.  Пилоты проходят штурманскую проверку согласно установленных сроков и все допущены к полётам. Что ещё нужно?
- Мы сделаем запрос. Должна быть какая-то методика допуска. В конце концов, мы с вами отвечаем за безопасность полётов, и спросят с нас. Чем мы будем оправдываться?
- Горбатенко вам уже объяснил, что на безопасность влияет, – сказал Литвинов.
- Не нужно превращать серьёзное мероприятие в торги, - нахмурился Заболотный. - Подготовьте необходимые документы, обоснуйте, согласуйте, с кем положено и тогда мы вернёмся к этому вопросу.
- А по мне так пускай чужие штурмана летают, - резко бросил Литвинов, - нам хлопот меньше.
На этом вопрос о штурманах закрыли. После перерыва была методическая часть. Это своего рода учёба. Затем слово взял Заболотный.
- Вчера мне принесли расшифровку захода на посадку командира корабля Вадина. Я удивлён, что сегодня это не стало предметом обсуждения. А там есть, о чём поговорить.
- А почему меня в известность не поставили? – дёрнулся Литвинов. – Что произошло?
- Я же говорил, что этот лётчик просто так не приходит, - шепнул своему начальнику штаба Назаров.
- А произошло следующее. Принятие решения на посадку при метеоусловиях не соответствующих требованиям руководства по лётной эксплуатации. Это во первых. Загорание табло «Предел курса» и «Предел глиссады» - во вторых. Экипаж в данной ситуации должен уйти на второй круг, но он этого не сделал. Ну и как следствие перегрузка на посадке 1, 71 единицы. Уж не говорю о посторонних разговорах в кабине.
- Этого не может быть! – воскликнул Литвинов. – Вадин – опытный лётчик и такого не мог допустить. Не может быть, чтобы днём, в простых метеоусловиях он выскочил за два предела!
- А этого и не было, - поддержал Литвинова Шахов.
- То есть, как это не было? – уставился на командира отряда Заболотный. – Вы не верите материалам расшифровки? 
- Верю. Мне их тоже принесли, и я внимательно изучил. И не нашёл  ничего особенного. Да, есть нарушения внутрикабинной технологии разговоров. А у кого их нет? Теперь о загорании табло. Первоначально они должны были заходить с курсом 41 градус в автоматическом режиме и всё включили для этого. Но из-за грозы курс посадки поменяли на противоположный. А там нет этой системы захода. Автоматика осталась включённой. Естественно, что на снижении, не находя лучей курса и глиссады, она сработала и загорелось табло. Но экипаж-то заходил по приводам в ручном режиме и фактических отклонений от курса и глиссады не имел.
Сзади кто-то откровенно захихикал. Заболотный, не летавший на этом типе и имевший смутное представление о кабине Ту-154, совсем забыл, что полоса 221 левая КГС (курсо-глиссадная система) не оборудована. Он смутился и, кажется, даже покраснел. Ему ничего не оставалось, как только оправдываться.
- Подождите, он заходил на новую полосу? Вот чёрт, я не обратил на это внимания.
- Наделают полос на нашу шею, - серьёзным голосом произнёс Горбатенко, - и соображай, лётчик,  где это полоса 41 правая, а где 221 левая. Сразу и не подумаешь, что это одна и та же полоса.
Сзади снова захихикали.
- Мне непонятно ваше веселье, – пришёл в себя Заболотный. – Но как объяснить принятие Вадиным решения на посадку в разрез с требованиями руководства и перегрузку?
- Он садился при другом ветре, который был намного сильнее, но дул строго по курсу, - возразил Шахов. – И тут нарушения нет.
- Фактически – да. Но ведь решение о посадке принималось ещё тогда, когда ветер не позволял этого делать. И сел бы при этом ветре, вместо ухода на запасной аэродром.
- А какой был ветер? – спросил кто-то.
- Ему не проходили порывы ветра, - пояснил Заболотный, - которые должны учитываться, силой в 1-3 метра.
- Что? Порывы в один метр? – удивился Литвинов. - И из-за этого уходить на запасной? Да вы что? Я бы тоже сел.
- И я бы тоже, - сказал Шахов. – Но это бы де юре считалось нарушением. За такое инспекция вправе изъять талон.
- Это у нас могут.
- Что и было у Саши Макарова в Домодедово в прошлом году.
В ту январскую ночь погода в Москве была не по зимнему тёплой. Дул сильный боковой ветер то, стихая, то, усиливаясь, полосы обледенели, и аэропорт закрылся чисткой. Но сцепление поднялось не намного. После открытия на предварительном старте выстроилась очередь из 10 самолётов разных типов. Но чёртов ветер, снова, как назло, усилился и не проходил кому два, кому три метра по порывам, а кому и все пять. Диспетчер предупреждал об этом командиров и спрашивал: «Ваше решение?». Ни один не сказал, что заруливает обратно на стоянку. Кому нужна такая морока? Только вернёшься на стоянку – ветер стихнет. И запускайся снова. А порывы опять возобновятся.
В итоге взлетели все. Взлёт не представлял никакой сложности и у Макарова спокойно взлетел второй пилот. Но шибко умный диспетчер, едва самолёты убирали шасси, строчил и отправлял вслед радиограммы  с описанием нарушений. Так в Бронск экипаж прибыл уже нарушителем. Утром началось писание объяснительных и трёп нервов. В итоге Макарову объявили строгий выговор и лишили выслуги за январь.
- Считай, что легко отделался, – сказал ему Владимир Палда. – Могли бы и талон отхватить.  Вот тогда бы побегал. Система. Против неё не попрёшь – раздавит. Тьфу, дурдом!
А в коридорных разговорах командиры говорили, что сделали бы то же самое. Редкий педант зарулил бы обратно. Зачем же мучить ни в чём не повинных  пассажиров и без того измученных аэрофлотовскими порядками?
- Но факта нарушения не произошло, - подвёл итог Шахов. – О чём же тут говорить?
- Есть факт перегрузки, - напомнил Заболотный.
- Да, есть. Но, учитывая грозовую обстановку, сдвиг ветра и болтанку, этому есть оправдание. В конце концов, это хотя и повышенная, но допустимая перегрузка.
- Именно это и должно настораживать, - произнёс зам. по лётной подготовке. – Нет нарушения, но есть тенденция к нему. Экипаж прошёлся по грани. И это нельзя оставить без внимания.
- За тенденции не наказывают, - возразил Литвинов.
- А мы и не собираемся наказывать, но профилактическую работу провести обязаны.
- Смотря, что под этим понимать.
Заболотный промолчал.
А через день появился приказ, подробно описывающий заход Вадина на посадку в негативном цвете. В приказной части говорилось: «За несвоевременное принятие решения об уходе на запасной аэродром и попытку произвести посадку при метеоусловиях, не соответствующих требованиям РЛЭ самолёта Ту-154, что могло привести к лётному происшествию, КВС Вадину объявить выговор. Командиру эскадрильи дать Вадину тренировку в рейсовых условиях, обратив особое внимание на принятие решения на вылет, выбор запасных аэродромов и принятие решения о посадке».
- А ещё говорил, что за тенденции не наказывают, - горячился Литвинов в курилке, где имело место обсуждение любого происшествия. – Это разве профилактика?
- И правильно сделали, что наказали, - громыхал басом Палда. – Вот за попытку изнасилования наказывают, а почему бы не наказать за попытку сесть? Докажите, что я не прав?  Вот так! Дурдом! И все ваши разборы КИС – для психов. И вас всех в психушку нужно отправить во главе с Заболотным.
- Говорил я тебе, Толя, держи ухо востро, - молвил Самохин. – В фундамент твоей травли заложен первый камень. Ещё один такой – и тебя, как злостного нарушителя, можно переводить во вторые пилоты.
- Да пошли они все под хвост козе! - сплюнул Вадин.
--------------------------------------
Жизнь не складывалась. Вернее, не сложилась. Ещё вернее, сложилась однобоко. В работе, в полётах – всё было нормально, а вот семейное…
Они возвращались из Баку. Рейс проходил с задержкой на шесть часов, из-за начавшейся в последний год чехарды с самолётами и взаиморасчётами с предприятиями, переходящими на новые условия хозяйствования. Никто толком не знал, как это делать, не было единой стратегии, и каждый отряд поступал по своему. Некогда монолитный «Аэрофлот» начал распадаться на отдельные княжества, хотя формально всё ещё подчинялся московскому министерству. Но в финансах уже пошёл раскол. Многие предприятия стали требовать предоплату за обслуживание самолёта, чего раньше в Советском Союзе никогда не было.
Когда диспетчер ПДСП доложил об этом Боброву, тот вызвал главного бухгалтера:
- Это что такое, объясните?
- Это, когда сначала – деньги, потом – стулья, - популярно объяснила женщина.
- То есть мы должны перевести им деньги за невыполненную работу?
- Так точно.
- Абсурд какой-то!
- Сейчас всё больше так работают, - пожала та плечами. – Говорят, это рынок.
- На рынке мне сначала в авоську товар положат – потом деньги требуют.
- Это цивилизованный рынок. А есть ещё дикий.
- Чёрт знает что! – поморщился Бобров. – Наломаем мы дров с этим диким рынком. Ольга! – нажал он кнопку селектора. – Соедини меня с Баку.
Только после разговора Боброва с командиром Бакинского ОАО они взлетели. Но в Баку их отказались обслуживать, игнорируя даже указание своего руководства. И только когда Васин поговорил с ним по телефону прямо из АДП и командир весьма эмоционально дал повторное указание на родном языке, их начали обслуживать и готовить в обратный рейс. Естественно, тоже с задержкой. Пассажирам причину задержки объяснили, как всегда, погодными условиями.      
 В этом рейсе пилот-инструктор Васин проверял Доронина согласно установленных НПП ГА сроков. Это была плановая проверка, какую проходит весь лётный состав.
- Ты, Герард Всеводолович, покемарь в салоне, - деликатно сказал Эдуард, - если будет что-то неординарное – мы тебя позовём.
Васин прекрасно знал способности этого экипажа. Ну, чего их проверять? Ведь не проверяют же водителей междугородных  автобусов несколько раз в год? И в Баку он ушёл в салон. Давно известно, что проверяющий в кабине только мешает экипажу. Зачем он нужен, если там есть допущенные к полёту люди?
Была уже глухая ночь и пассажиры спали. Дремали и проводники. В затемнённом салоне читать было нельзя и он, откинувшись в кресле первого ряда, сидел с закрытыми глазами. Со стороны казалось, что этот седой красивый мужчина в лётной форме просто безмятежно спит.
Герард Васин не спал. Вчера, после очередной размолвки с женой, она открытым текстом сказала ему, что её совместная жизнь с ним была ошибкой, и что она не будет возражать, если он уйдёт из семьи.
Чем женщина мудрей – тем мужчина счастливей. Афоризм простой, но много ли в мире мудрых женщин? Кто же знает.
Когда-то ему казалось, что он женился по любви. Не такой глубокой и всезахватывающей, какой бывает первая, но всё же. По крайней мере, несколько первых самых трудных лет после свадьбы они прожили душа в душу, хотя был неустроенный быт, жизнь в снимаемых комнатах чужих квартир, где родился первый сын, а затем и второй. Благодаря рождению второго сына через шесть лет он получил свою квартиру. Не многие бездомные отваживались на рождение второго ребёнка.
А на десятом году совместной жизни начались первые длительные размолвки, и он впервые задумался о женской мудрости, а ещё о том, что жену-то он, оказывается, толком и не знал, а, главное, никогда по настоящему не любил. Подошло время жениться – вот и женился. Зачем? Чтобы не отстать от других? А в сердце так и осталась та первая и единственная, которая предпочла другого. Обладай жена определённой житейской мудростью, возможно, они бы и притёрлись друг к другу, и пускай не было бы любви, то хотя бы были уважение и терпимость.
Работа лётчика авиации специального применения, где Васин работал на разных типах первые десять лет, тяжела и незавидна. Он не заметил, как подросли и пошли в школу дети, ибо по полгода и даже больше не бывал дома. Что ж, такая работа. Детьми занималась жена, а соседям с обидой говорила, что муж у неё только числится и она даже не знает, где он сейчас. Хотя каждый раз он говорил, куда улетает, и где его экипаж будет базироваться. Но зарплата министра её устраивала. В те несколько дней, когда он прилетал на базу, и удавалось побыть дома, уже на второй день между ними возникала напряжённость, и ему снова хотелось скорее улететь в очередную командировку.
Со временем ему стало ясно, что и в интеллектуальном, и в сексуальном плане они оказались мало подходящими друг другу. Мудрая женщина помалкивала бы об этом и свои проблемы и тайны – но это её ещё больше раздражало.
- А что, разве не так? – возмущённо спрашивала она. – Кому хочу – тому и говорю. У нас свобода хотения.
- Свобода чего? – удивлённо спрашивал он. – Это как же понять? Можно что-то хотеть и не свободно?
- Можно, но осторожно.
- Прекрати изрекать свои идиотские афоризмы! У тебя же высшее образование.
- Что хочу – то и говорю, нечего мне рот затыкать.
- Действительно, лучше иметь среднее мышление, чем высшее образование,  - не сдерживался он.
Эти её тупые афоризмы его убивали. Откуда они? Раньше ведь не было.
Потом он переучился на Ту – 134 в Ульяновске и командировки кончились. Но и это не наладило их отношений. После сорока лет жена начала быстро принимать пышные формы, а он терпеть не мог таких женщин. Неоднократно просил её следить за собой, не увлекаться тортами, пирожными и прочими сладостями, но в ответ слышал всё туже глупую фразу  о свободе хотения. Чем больше она толстела, тем больше охлаждались их семейные отношения. Понимая это, она иногда пыталась садиться на диету, но хватало её на несколько дней, после чего в доме снова появлялись торты и пироги.
 И Васин не выдержал. На сорок четвёртом году закрутил любовь с двадцатисемилетней стюардессой. После развода с мужем, с которым прожила всего год из-за его пьяных загулов, она жила одна в трёхкомнатной квартире родителей, которые вместе с младшей сестрой работали где-то в заполярье.
 Стройному и подтянутому Васину не давали и сорока лет. Несмотря на разницу в возрасте между ними установилась полная гармония. Они идеально подходили друг другу во всём и оба понимали это. Интрижка переросла в любовь.
- Я бы с удовольствием вышла за тебя замуж, Герард, - говорила Лена, - но ты ведь не сможешь уйти из семьи. Да и мы не в Америке живём, где нет парткомов. Ой, что будет, узнай там про нашу связь. Да и не хочу я семью разрушать.
Удивительно, но в течение трёх лет им удавалось скрывать эту связь, и знали о ней только его друг Дягилев и ещё несколько лётчиков. Но, будучи сами не без греха, они держали язык за зубами.
- Ах, Васин! – сказала при последнем свидании Лена. – Как мне жаль, что я поздно родилась.
- Это я рано родился,  – невесело пошутил он, целуя её. – Не нужно плакать. Подумай, что бы было дальше? Рано или поздно разница в возрасте сказалась бы.
- Меня это не пугает, – вздыхала она. – Я хотела бы иметь от тебя ребёнка, но знаю, что ты будешь против этого. Как жестока жизнь, Герард! Я люблю тебя, а вынуждена выходить замуж за другого человека. Он хоть и хороший, но… не мой. А у меня последний шанс, ты же понимаешь. Так уж мы, бабы, устроены. Мне ребёнок нужен.
Он не знал, что ей сказать, и только молча целовал её.
Спустя семь лет  у неё уже было два сына, которых она назвала именами сыновей Васина, и муж инвалид, попавший в автомобильную аварию и едва передвигавшийся по квартире. Жили они бедно и Васин при встречах с ней уговаривал взять деньги.
- Спасибо, Герард, - печально смотрела на него Лена, - я это делаю только ради детей. Но часто мне деньги не предлагай, у тебя есть своя семья, а у меня есть гордость. Несчастные мы с тобой, Васин. А из двух несчастий одно счастье не всегда лепится, ты был прав. Но время, проведённое с тобой, я не забуду. Дура твоя жена, Васин.
Ах, жизнь! Ты бываешь порой более жестока, чем даже о тебе думают.
- Командир! Герард Всевдлыч! – услышал он над собой голос бортмеханика. – Мы скоро из ростовской зоны выходим. Впереди – сплошной фронт. Доронин в кабину просит пройти.
Конечно, Эдуард принял бы какое-то решение и сам, но присутствие старшего на борту согласно этикету и документам требовало его окончательного решения. Шёл четвёртый час ночи, но тёплые фронты ночью только обостряются. Впереди в кромешной темноте сверкало так, словно пьяный сварщик тыкал электродом куда попало.
Кабина была полностью затемнённой и если смотреть на кажущиеся в кабине бесшумными всполохи молний, то ни одного прибора потом не увидишь. Лётчики умеют не смотреть на это феерическое зрелище, иначе ослепнешь, они смотрят только на приборы.
- Что, прижимает? – спросил Васин, войдя в кабину.
Самолёт начало ощутимо качать. Сверкнуло так, что на несколько секунд отключилось зрение.
- Ну и дорога сегодня! – серьёзным голосом произнёс Устюжанин. 
- Хоть назад возвращайся в Ростов, – сказал Доронин, не снимая рук со штурвала. Автопилот пока справлялся с управлением и его не отключали, но выбить его при такой болтанке могло в любой момент. – Нам не дают эшелоны выше 9100, там всё занято. А на этой высоте не пройти – очень мощный фронт. Экипажи на 12600 его верхом обходят. 
- Нам туда не залезть. Как сейчас по курсу?
- Гррд Всвдлч, - скороговоркой произнёс снизу Ипатьев. – Впереди – сплошная стена. Есть только одна маленькая дырка справа, но она уменьшается.
- А ещё правее или левее?
- Глухо! Всюду стена, насколько локатор берёт. Не помню такого. Если прикажете – полезем в дырку, но она, как игольное ушко. Тогда берите управление на себя, я мордой в локатор упрусь. Будете пилотировать по моим командам.
- Сколько до стенки?
- Да рядом. 60 километров.
- Не повезло нам с эшелоном. От самого Баку выше не дают, - сказал Малышев, прикрывая глаза рукой, от сверкнувшего справа разряда. – Командир, сядете на моё место?
- Зачем? Вы не экипаж?
- Ага, мы экипаж, - сказал Пашка. – А старший в экипаже несёт ответственность за безопасный исход полёта независимо оттого, где он находится. Если даже, извините, в туалете…
- Что решил, Эдуард? – спросил Васин, оставив шутку механика без ответа.
Впрочем, какая шутка? В документах так и сказано. Про туалет, правда, ничего не написано.
- Решайте быстрей, - попросил штурман, - до стенки пятьдесят.
- А до твоей дырки?
- До его дырки совсем рядом, - не выдержал Пашка.
- Отвернём вправо под двадцать, а размер дырки тридцать километров, нет, уже меньше.
- В петлю не полезем, - сказал Доронин и посмотрел на Васина.
Васин молча кивнул: в петлю лезть очень опасно. Резко тряхнуло и тут же сверкнуло перед носом так, словно взорвалась ядерная бомба. Пашка схватился за привязные ремни, которые забыл снова пристегнуть, когда встал, чтобы позвать в кабину Васина. Гроза, стоящая перед ними, по своему потенциалу стоила миллионов ядерных бомб, и лезть в неё было равносильно самоубийству.      
- Ростов, – нажал кнопку связи Доронин, - сзади нас есть борты, идущие выше?
- Два борта, – ответил диспетчер. – Потому и не можем дать вам набор.
- Между нами сколько?
- 25 и 45 километров. Оба более скоростные.
- Если мы сделаем вираж на своей высоте и пропустим их, будет ли потом возможность набрать высоту?
- Минутку, - диспетчер их понял сразу. -  Следующий борт на удалении 280 от вас. Успеете?
- Успеем.
- Выполняйте вираж, пока занимайте 9600, разрешила земля.
- Заначка керосина есть около тонны, – пояснил Пашка, хотя его об этом никто и не спросил. – Для этого её и возим.   
Они пропустили два самолёта, пролетевшие над ними и им разрешили набор 10600 метров.
- На этой высоте вы не пройдёте, - сказал командир последнего борта. – Мы идём на 12100 по самым верхушкам. Болтает сильно.
- Понятно, - сказал Доронин. – Саша, просись выше.
- Ростов, разрешите 11600?
- Занимайте. Обход очагов по своим средствам. Сзади вас пока свободно.
Два Ту-154, скорость которых на сотню больше, уже ушли вперед и пересекли зону фронта.
- Ширина фронта 50-60 километров, – доложил один. – Дальше ясно.
Самолёт, дёргаясь, как в лихорадке, медленно набирал высоту, продираясь сквозь сплошную пелену облаков.
- Что скажешь, штурман?
- Вверху хоть что-то видно? – в ответ спросил Ипатьев. – Хоть одну звёздочку? - Из его кабины визуальный обзор вверх был ограничен. Хорошо он мог видеть только вперёд.
- Нет, идём в облаках.
- А выше не можем забраться? Хотя бы на встречный эшелон. Глухо впереди.
- Проси, попробуем.
 Встречный эшелон был свободен, и им разрешили занять 12100.
- Ой-ой-ой! – запричитал Пашка. – Высоко, голова закружится! И так уже почти в космосе.
На эту высоту самолёт подниматься не хотел, не тянули двигатели, прошедшие не один ремонт. За минуту кое-как набирали 150 метров. Скорость установилась на минимальной отметке для этой высоты. Меньше держать её было просто опасно: можно войти в режим сваливания.
- Что впереди, Саша?
- Мало хорошего, но через 60 километров эта гадость кончится. Отверните ещё на десять вправо.
Штурман отдал управление пилотам, ему просто некогда было оторваться от локатора. Болтать стало меньше. Появились разрывы в облаках, ясно просматривались звёзды и начинающее светлеть утреннее небо.
- Кажется, выскочили, – сказал Малышев, вытянув шею и вглядываясь вверх и вперёд.
- Готов взять управление, - ответил на это штурман.
Доронин включил автопилот и нажатием кнопки передал управление штурману. Через пять минут впереди стало ясно.
- Пойдёте на этой высоте или будете снижаться? – спросила земля.
- Если можно, останемся на этой.
- Понял вас, - ответил Ростов. – Выходите из зоны. Работайте с Волгоградом. Доброго пути.
- Не помню такой грозы в своей жизни, - откинулся на спинку кресла Доронин. – Пашка, где у нас вода?
Он отпил прямо из горлышка и вернул бутылку Устюжанину. Тот сделал два гигантских глотка, отчего опустела половина сосуда, и протянул второму пилоту. Малышев допил содержимое и швырнул бутылку на пол. В герметичной кабине воздух очень сухой, организм быстро обезвоживается и поэтому постоянно хочется пить.
- Ну, я пошёл досыпать, ребятки, - сказал Васин. – Думаю, в кабине мне нечего делать.
- Штурман, как путевая на этой высоте?
- 910 в час.
- Хорошо.
- А корифей одобрил наши действия, - сказал Малышев, когда Васин вышел из кабины. – Я уж, грешным делом, подумал, что придётся в Ростов на запасной уходить.
Васин вернулся в салон, где по прежнему горело дежурное освещение. Но проводники и многие пассажиры теперь не спали.
- Всё позади, Герард Всеводолович? – спросила старшая проводница.
- Да, - кивнул Васин, улыбнувшись. – Всё позади. Кофейку не нальёте?
- В четыре ночи?
- В моём возрасте это не имеет значения. Скажу вам, что такую грозу я встречаю впервые. Стена! И экипажу кофе налейте.
Девушки занялись приготовлениями. Васин выпил кофе, откинулся на спинку кресла и с минуту смотрел в ледяную мглу за стеклом иллюминатора. Где-то вдали за сотни километров были видны всполохи другой ночной грозы. Внизу проплывали и растворялись в ночи размытые огни городов и деревень, сверху, словно угли угасающего костра, холодно мерцали звёзды.  Как будто и не было никакой грозы.
Он отвернулся от иллюминатора, закрыл глаза и в голове снова потекли мысли, далёкие от этого полёта. О сложностях пересечения фронта уже не думалось, столько всего было за 35 лет. Всё это – привычное и обыденное дело, называемое просто работой. Да сейчас он практически и не участвовал в работе экипажа, а только наблюдал. Ребята всё сделали правильно: было только два выхода: или вверх, или назад в Ростов.
Да, с делами небесными у него всё в порядке, чего не скажешь о делах земных. Васин мечтал, что сыновья его пойдут по его стопам и станут лётчиками. Не раз брал их с собой в полёты, стараясь привить любовь к небу. Не привил. Они не интересовались его работой, как, впрочем, не интересовалась ей и жена. Больше интересовали всех его деньги. И он отдавал их, особенно не вникая, на что они тратятся. К вещам он был равнодушен, полностью доверяя их приобретение жене. Наверное, так бывает у многих, кто всю жизнь носит форму. Он редко надевал гражданскую одежду. Ведь на работе нужно быть всегда в форме. А в редкие выходные и в отпуске одевал то, что было куплено раньше.
 Единственное, что он хотел купить и купил – это автомобиль для удобства поездок на работу. В СССР машины свободно не продавались, они распределялись, как квартиры, дачи и многое другое. Ему, как говорится, за многолетний и добросовестный труд выделили, как в своё время и квартиру.
Удивительное дело, но сыновья не испытывали тяги даже к машине.  А жену он возил на машине по магазинам, когда в них ещё можно было что-то купить. С развитием перестройки в них нечего стало делать. Они были одинаково пусты в любом городе, словно по стране прошёл какой-то чудовищный, небывалый мор. Но, странное дело, дома в любой семье холодильники ломились от продуктов, и в голодные обмороки никто не падал, как это стало при Ельцине, когда магазины стали полны, а холодильники пусты.  И неизвестно было, что лучше. Эпоху этого авантюриста ещё долго будут вспоминать, как дурной, кошмарный сон в Российской истории.
Так и катилась жизнь в работе, в  семейных ссорах, иногда по пустякам. Умственно его супруга остановилась на уровне своих студенческих лет, но, тем не менее, пока ещё работала, с ней можно было как-то разговаривать. В последние годы, когда началась компания по сокращению неимоверно расплодившихся чиновников, она попала под сокращение, ибо наличие или отсутствие её должности, как и всего их министерства, абсолютно ни на что не влияло. И министерство упразднили. Забегая вперёд, надо сказать, что Ельцин со своей пьяной демократией разведёт чиновников ещё больше и с ними уже начнёт бороться Путин. Бесполезно. Они, словно хамелеоны, пропадают и возникают в другом месте. О, всё приходяще и уходяще в России, но чиновник вечен.
Другой работы жена не нашла. Никто не хотел брать на работу женщин, полнота которых если и не была оскорблением человечеству, но до этого было недалеко. Хотя бухгалтеры с опытом требовались во многих местах. Это она понять смогла и поиски работы прекратила. От нечего делать занялась вязанием и… медициной.
Она  всюду скупала медицинские газеты и журналы, читала там о всевозможных болезнях и почти все обнаруживала потом у себя. В итоге дома появился филиал аптеки, постоянно пополняющийся новыми лекарствами. Когда их накапливалось много, и они валялись всюду, Васин не выдерживал. Он сгребал все пакеты,  ампулы и склянки в одну большую коробку и выбрасывал в мусоропровод. Но жена вычитывала в журнале «Здоровье» новые «болезни» и бежала с жалобой к врачу. Тот выписывал новые рецепты, и всё повторялось. Но лекарств она принимала мало. Выпив, пару раз какую-нибудь микстуру, или проглотив пару таблеток, остальные  просто складывала в коробку. Болезнь проходила, но появлялась новая. И всё повторялось. Сыновья смеялись: «Мама, ты у нас – все болезни мира». Она страшно обижалась и начинала кричать, что все эти болячки она заработала «от такой вот жизни» с ними.
Боже мой, сто тысяч раз прав, сказавший: прежде, чем выбрать спутницу жизни – посмотри на свою будущую тёщу. Тёща Васина тоже была полной и имела все или почти все болезни, известные человечеству. Ох, уж эта мнительность! Но лекарств она не признавала, а лечила все болезни… горячим песком или солью, насыпанным в мешочек. Но у той не было денег, чтобы бездумно тратить их на ненужные лекарства. Дочь пошла дальше.
Вот тут-то и уместно воскликнуть: «Ах, если б молодость знала!». Но молодость не знала. А если бы молодость знала, возможно, на свете бы было намного меньше несчастливых  людей. Но ведь не могут же все быть поголовно счастливы. Кто-то должен быть и несчастлив, таков уж этот мир. Но почему судьба так распорядилась, что несчастлив именно ты?  Нет ответа, нет ответа…
Да и есть ли на земле это мифическое счастье?  И что это такое? Для одних – это сытно пожрать и, рыгая, и ковыряясь в зубах, обсуждать более удачливого соседа. Для других – иметь много женщин, для третьих счастье в импортной машине и в импортном барахле. А для четвёртых - всё вместе взятое. Есть люди, для которых счастье - сделать пакость другому. Много есть и других счастий. Но… разве всё это счастье?
А есть категория людей, находящих счастье в любимой работе. Вот этим Васин был не обделён, и с годами его счастье летания не угасало. Он был рождён для авиации. Его счастье – в небе. А на земле, что ж…
Да и есть ли на этой земле полностью счастливые люди? Васин таковым ощущал себя только в полёте,  где всё земное уходило на второй план, казалось мелким и несерьёзным, какой-то тараканьей вознёй. А, может, это подсознательный способ защиты от земных проблем?
Вчера он впервые почувствовал, где у него сердце. Так больно его резанули слова жены. Напрасно прожитая жизнь. Несчастная женщина. Она не нашла себя ни в работе, ни в любви, ни в случайно созданной семье. И постепенно опустилась до интеллекта неграмотной деревенской бабы. Васин не помнил, чтобы она читала какие-то книги, кроме своей медицины.  Правда, смотрела телевизор, но только фильмы типа «Рабыня Изаура». И, бывало, так они её волновали, что у неё текли слёзы. И вот в такой жизни обвиняет его, Васина. 
Он не раз ловил себя на мысли, что не против бы и развестись, но жизнь почти прожита и зачем народ смешить. Да и не в Европе они живут, где развёлся – и начинай жить сначала, потому что у тебя есть, где жить. По крайней мере, лётчику там купить какое-то жильё – не проблема. В СССР, уйдя из семьи, ты становишься бездомным, а твоей будущёй пенсии не хватит и для того, чтобы снять  собачий угол. Пенсии в России таковы, что только не дают подохнуть человеку от голодной смерти.
 Бывает, люди разводятся юридически, но годами продолжают жить в одной квартире, как в коммуналке. Не отсюда ли в стране громадное количество бытовых ссор и преступлений?
Впервые он почувствовал, что после сказанного женой не может её видеть. И позвонил Доронину, зная, что он живёт один. Без лишних расспросов тот ответил:
- Приезжай, Герард Всеводолович.
На вылет в Баку они уехали вместе. Эдуард слышал, как почти всю ночь вздыхал и возился на диване его командир, поэтому и предложил ему в Баку посидеть в салоне, надеясь, что он хоть там поспит.
Ещё вчера, собираясь на вылет, он дал ему запасные ключи от квартиры и сказал:
- Можешь жить у меня сколько нужно. Всё перемелется и забудется, командир. Ты же мне сам об этом когда-то говорил.
- Перемелется – это точно. Но вот шрамы, Эдуард, остаются навсегда.
 Васин понимал, что домой он в ближайшие дни не вернётся.
 Они вернулись в Бронск в половине шестого утра, проведя на ногах 18 часов. В полётном задании Малышев написал рабочее время 12 часов. Больше нельзя.
Славен Аэрофлот своими делами!
-------------------------------
К Боброву пришёл председатель совета трудового коллектива Ильин. И хотя в кабинете Фёдор Михайлович был один, он продержал его в приёмной минут десять, пытаясь понять, какие вопросы поднимет этот человек. Но в любом случае визит председателя не предвещал ничего хорошего. В последнее время представители СТК всё наглее и энергичней вмешивались в управление производством, чему Бобров, привыкший за многие годы править единолично, всячески противился. И между СТК и администрацией установилось глухое противостояние.
К тому же не стало парткома, с помощью которого Бобров проводил в жизнь свои решения. Некогда мощная партийная организация ОАО рассыпалась, словно карточный домик и о ней уже и не вспоминали. А если вспоминали, то только со злорадством. Правда, десятка два коммунистов на предприятии ещё осталось, но они уже абсолютно ничего не решали. Это были фанатики.
Свой партийный билет Бобров положил в сейф, в душе надеясь, что вся эта чехарда скоро кончится, в Москве одумаются и поведут другую политику. Но последний визит в райком партии значительно поколебал его уверенность.
- У тебя, Фёдор Васильевич, полувоенная организация, - говорил ему секретарь райкома, - поэтому твоя авиация ещё работает, как прежде и планы выполняет. А в городе половина предприятий практически остановилась: кто бастует, кто выбирает себе новых руководителей. Почти всюду развалились партийные организации, мы никому не нужны. Куда смотрит этот мудак?- кивнул он на портрет со знакомыми родимыми пятнами на пбу. – Скажу честно, Фёдор: мы уже никому не нужны и не имеем никакого влияния на ход событий. Анархия какая-то. И, боюсь, будет ещё хуже. Это диверсия международного масштаба и он, - снова кивнул на портрет, - враг наших идей. Вон его уже американский народ на должность своего президента в будущем выдвигает. Он доведёт страну до развала, поверь, Фёдор. Я знаю, что говорю. Да практически она уже развалилась. А ради чего? 70 лет мы не лизали задницу кичливому и зажиревшему Западу, а что сейчас? Что, Фёдор?
 - Не знаю, – помотал головой Бобров. – Я теряюсь и ничего не могу понять. Чувствую одно: страну очень кому-то хочется развалить.
- Кому-то, чего-то! – забегал по кабинету секретарь райкома. – Не бойся, говори. Ты не на сталинских посиделках. Теперь не арестовывают, -  улыбнулся секретарь и вздохнул. – Умел усатый страну в узде держать, не в пример этим – Как бы такой человек сейчас нам пригодился.
- А не загремели бы и мы с таким под фанфары? –  позволил себе улыбнуться Бобров.
- А что, могли бы, – согласился секретарь. – Но очень уж тяжко видеть, как в пропасть летим. Кури, - подвинул он пепельницу. –  Вот ты опасаешься  говорить  всё, что думаешь.
- Чего мне опасаться? – возразил Бобров.
- Опасаешься, Фёдор. У нас все чего-нибудь опасаются. А я скажу. Это похоже на международный заговор. Цель – завалить монстра, каковым является для запада наша страна, навязать свои ценности. Я не против этого, но не так это надо делать. Вон китайцы умнее оказались. Но уже поздно. Запад сумел протащить своего ставленника.  Всё кончено. Сейчас страну могут спасти только решительные меры, но кто на это решится? Нет там, в Москве, таких людей. Так что нашу «великую и нерушимую» страну раздерут по частям и скупят. Первыми прибалты отколятся.  Ну и хрен бы с ними, нечего их держать. Сами на коленях приползут, когда без нефти и газа останутся. Об азиатах  и не говорю, их тоже держать не стоит. Вытащили их из средневековья – туда же опять и уйдут. Жалко одного: сколько туда за 70 лет вбухано! Центр теряет контроль над регионами, и это началось ещё с брежневских времён. А сейчас метастазы приобрели необратимый характер. Пусть развалится всё, но вот союз Украины, России и Белоруссии нужно сохранить. Но, боюсь, при таком положении дел Россия одна останется.
Сейчас Бобров, прежде, чем пригласить Ильина, вспомнил этот разговор. Но с чем мог придти к нему этот новый комиссар нового времени? Чёрт, всё повторяется в этой стране! Сначала в виде трагедии, теперь в виде фарса. Вот уже и новые комиссары появились, правда, без партбилетов в карманах. И с другими идеями, от которых попахивает анархизмом.  Но всё это проходили уже в 17 году.
Он вздохнул и поймал себя на мысли, что уже почти три месяца не садился за штурвал самолёта. А ведь он же лётчик. Так нельзя. Нужно сегодня же куда-нибудь слетать. Это успокоит нервную систему, даст заряд бодрости.
- Ольга! – нажал он кнопку селектора. – Ильин в приёмной?
- Да. Фёдор Васильевич.
- Пригласи.
Вот они, первые ростки демократии. Ильин, хоть и диспетчер, но тоже обязан быть на работе в форме. А он позволил себе явиться к командиру объединённого отряда в джинсах.
- Садись, - хмуро кивнул Бобров. – У меня мало времени. В джинсах ко мне вообще-то никто не заходит, - не удержался он.
- Извините, Фёдор Васильевич, у меня сегодня выходной и я приехал по собственной инициативе, - дружелюбно улыбнулся Ильин. – Я вас долго не задержу.
- Приказ об обязательном ношении формы на служебной территории пока не отменён, - ворчливо произнёс командир. – Что у тебя?
- Вы знаете, Фёдор Васильевич, что решением  собрания трудового коллектива на осень назначены выборы руководителя нашего предприятия и руководителей служб. Уже сейчас мы начинаем подготовку.
- Чем могу быть полезен в этом вам я, ваш покорный слуга? – с оттенком сарказма в голосе спросил Бобров.
- Если вы хотите баллотироваться на эту должность – вы должны написать заявление и мы, то есть СТК, будет рассматривать вашу кандидатуру. Поставим на обсуждение…
« Твою мать! -  подумал Бобров. – Да это тот же партийный социализм, но какой-то гипертрофированный. Опять заседания, совещания, обсуждения! Только раньше в парткомах и райкомах, а сейчас народные обсуждения. Ничто не ново под луной».
- Я должен дать ответ прямо сейчас?
- Нет, - смутился Ильин, - конечно, нет. Но в ближайшие дни. У вас есть время подумать.
- У меня есть время подумать, - медленно повторил Бобров и несколько мгновений сидел молча, усилием воли сдерживая себя, чтобы не вскочить и не заорать «Вон!», указав этому вежливому хаму на дверь. Пару лет назад он так бы и сделал, но сейчас у этого диспетчера большие полномочия и с ними приходится считаться. – Хорошо, я подумаю.
Он демонстративно взялся за трубку телефона, давая понять, что разговор окончен.
Когда Ильин вышел, он с какой-то щемящей тоской оглядел свой кабинет. Сколько решений здесь принято, сколько выношено планов. Более 20 лет жизни он провёл в этом кабинете, который стал его вторым домом. В нём он привык себя чувствовать безраздельным хозяином, никому не подвластным, кроме вышестоящих органов. А теперь должен подчиняться какому-то диспетчеру. Да что же это такое? Он, поднявший этот отряд на невиданную высоту, заслуженный пилот Советского Союза, вынужден обращаться к народу с просьбой! С какой? Прошу вас выбрать меня вашим командиром? Дурдом!
Он встал, с намерением открыть встроенный шкаф, где у него всегда стояла бутылка коньяка, но вспомнил, что решил сегодня полетать и остановился. Подошёл к селектору:
- Диспетчер?
- Слушаю, товарищ командир!
- Куда есть вылеты наших самолётов в ближайший час?
- Ту-154 готовятся в Москву и Ташкент, Ту- 134 в Одессу, Ан-24 в Белогорск. Ещё несколько Ан-2 по местным линиям.
- Кто командир на Ан-24?
- Коровин.
- Скажите ему, что я полечу с ним.
- Будет сделано.
Самолёт Ан-24 он любил. Отчасти потому, что был первым инициатором полётов этих  неприхотливых машин на грунтовые аэродромы местных линий, чего раньше на этом самолёте не выполняли.
Это сейчас на территории, благодаря ему, почти в каждом городе региона есть аэродромы с искусственным покрытием и ночными стартами. При нём регион стал настоящей авиационной державой. Сколько преодолено, чтобы этого добиться! И сейчас вот из того же Белогорска люди прилетают в областной центр за тридцать минут. А когда-то, особенно зимой, добирались через горы сутками. И цена билета приемлемая, любой школьник может себе позволить полетать.
А какие планы на будущее! Новые трассы, новые самолёты, новые аэродромы. И всё затормозила перестройка. С кем теперь решать эти проблемы? Власть наполовину деморализована распадом партии и не знает, что будет завтра. Все живут одним днём. Бобров видел по телевизору, как на Кавказе демонстративно жгут партбилеты и это его потрясло. Мир рушился, рушился годами привычный уклад. Но это было на окраинах империи, а здесь, в глубине России, всё казалось незыблемым, несмотря на демократическую возню перестройщиков. Но после разговора с секретарём райкома его мысли поменялись. Кого же навыбирают на руководящие должности эти перестройщики? Вот в Москве к верховной власти в Российской федерации рвётся Ельцин. По натуре, кажется, авантюрист.
Пока он шёл в здание, где размещалась штурманская комната, заметил несколько недостатков в своём хозяйстве. У здания кафе – свалка картонных коробок,  ящиков и другого хлама, в одном месте покосился металлический забор, отделяющий привокзальную площадь от перрона. А какая грязь на автостоянке! Ничего этого не было при старом начальнике штаба Шилове, который ежедневно обходил территорию. Новый же его начальник штаба даже в обеденный перерыв на улицу не выходит. Надо будет напомнить ему, как было раньше. 
В штурманской его встретил командир самолёта Коровин.
- Товарищ командир, самолёт и экипаж к полёту готовы! - бодро доложил он. – Погода в Белогорске хорошая, но синоптики прогнозируют внутримассовые грозы.
 Он поздоровался со всеми членами экипажа за руку. Дежурный штурман Дорофеев, кряхтя, выбрался из-за стола и попытался принять бравую стойку.
- Ты ещё работаешь? – спросил Бобров, пожимая ему руку – Тебе же скоро семь десятков. На покой не хочешь? Пора рыбалкой всерьёз заняться.
-  Да понял, понял намёк, - закряхтел Дорофеев и схватился за поясницу. – Осенью уйду. Ох, радикулит проклятый!  Мне не рыбалкой, командир, нужно заняться, а о вечной жизни пора подумать.
В кабине Бобров занял место второго пилота, куда обычно садятся все проверяющие из лиц лётного состава.
- Пилотировать буду я, - сказал он Коровину.
- Понял, - кивнул тот.
Лётчики знали: несмотря на то, что последнее время Бобров летал мало, лётного мастерства не потерял.  Взлёт им был проведён безукоризненно. Разве только тангаж в наборе был чуть больше, чем следовало, и Коровин тактично и незаметно для командира подпирал коленкой колонку штурвала. Но Бобров тут же это заметил и отдал штурвал от себя.
До Белогорска лёту 45 минут. Не успеешь набрать высоту – нужно снижаться. Полёт в горизонте длится всего 20 минут. Он набрал заданную высоту и продолжал пилотировать самолёт в ручном режиме, не включая автопилота.
- Товарищ командир, автопилот включить? – спросил бортмеханик.
- Не надо.
Механик удивлённо посмотрел на Коровина. Тот едва заметно пожал плечами: у проверяющих, мол, свои причуды. И это заметил боковым зрением Бобров. Годами тренированные глаза привыкли замечать в кабине любое движение. Молодые пилоты, привыкшие к автоматике, не понимали, зачем нужно пилотировать самолёт вручную. А так просто легче думалось. В пору лётной молодости Боброва автоматики не знали и им, летая на Севере, в длительных перелётах часами приходилось вести самолёт вручную, не снимая рук со штурвала.
 Сознание его в пилотировании не участвовало. Он механически парировал все отклонения самолёта от заданного режима не хуже автопилота. Глаза так же механически бегали по многочисленным приборам, фиксируя их показания. А сознание было занято другим. Что делать ему, Фёдору Боброву дальше? Предложение Ильина его здорово расстроило. Ещё бы! Ему, отдавшему все лучшие годы авиации края, предлагают избираться… на свою же должность. Дожили, господа! Или ещё пока товарищи? Да что у нас, революция? Выборность, кажется, была в гражданскую войну, но ненадолго. А если его не выберут?  А выберут какого-нибудь крикуна? Их много развелось в последнее время. Известно, в такой период из щелей вылезает на свет божий всякая авантюрная нечисть. Наломает дров – и снова по щелям расползается. Да, такое возможно. И тогда он будет вынужден уйти, оставить свою должность.
Уйти побеждённым после того, что сделано? Нет, этого допустить нельзя.
Он вспомнил, что вчера пригнали новые самолёты: один Ан-28 шестой по счёту и один Ту-154. Теперь их будет десять. Помимо того удалось выпросить один Ту-134 из 235-го правительственного отряда. Они там заелись, летают только на новых машинах, до первого ремонта. А потом отдают в другие предприятия. Ну, ничего, самолёт ещё долго послужит. 
Всё это в начавшемся бардаке и развале сделать было непросто. Чутьём опытного хозяйственника он понимал, что технику нужно брать любую, пока она ещё есть. Ведь уже останавливаются некоторые авиазаводы. Вот и Ту-134 прекратили выпускать. Прекрасный самолёт. А что взамен? Планер этого самолёта на редкость удачен. Поставь на него новую авионику и экономичные двигатели – цены не будет. Но, судя по всему, начинается ориентация на импортную технику: «Боинги»,  «Эрбасы». В Шереметьеве уже приобрели несколько таких машин. Но это Москва, там могут себе такое позволить. У него тоже недавно был залётный американец–продавец подержанных «Боингов», который утверждал, что производство российских самолётов почти остановилось, а многие типы вообще прекратили делать. И это была правда. Уж кто-кто, а Бобров-то это прекрасно знал. Но вот почему – понять не мог. Прекратили делать и новые разработки, такие как Ту-204, Ту-334, Ан-38, Ил-112 и другие. Впрочем, у нас всегда было так: сделают один два экземпляра, растрезвонят об этом на весь мир, а потом начинают, что называется, тянуть быка за хвост. И пока пойдёт машина в массовое производство, глядишь – уже  устарела. Но для чего было ломать производство таких прекрасных машин, как Ан-12, Ил-18, того же Ту-134?  Или там, в верхах, правая рука не знает, что делает левая? На то похоже. 
И поэтому, предвидя такое, он старался везде, где можно, брать самолёты даже старые, но способные летать ещё десятка полтора лет. Но новое дело, правда, не совсем ещё развалилось. Он звонил в Казань, интересовался, выражал готовность приобрести их самолёты. То, что они ещё, как говорят специалисты, «сырые» его не пугало. С такой мощной АТБ и квалифицированными специалистами совместно с заводчиками можно довести до ума любой самолёт. В этом он даже видел свои плюсы: и лётчики, и технический состав лучше познают новую технику.
Пугало его другое: неизвестность будущего, непредсказуемость политической и, как следствие, экономической ситуации в стране, её полная неопределённость. Он, как и многие, не понимал, каких же перемен в стране хочет Горбачёв? Да и кто их вообще-то понимал?  В стране-то и так уже ничего не делается, говорильня сплошная. А ей ни сыт не будешь, ни в отпуск на ней не полетишь.
- Командир! Фёдор Васильевич! – услышал он как будто издалека голос Коровина. – Нам снижаться пора.
– Да, да, я готов, - очнулся от раздумий Бобров.
- Пилотировать будете вы?
- Если не возражаешь, - улыбнулся командир ОАО. – Дай душу порадовать, я же редко летаю.
- Внимание, экипаж! Начинаем предпосадочную подготовку, - забубнил по СПУ Коровин, начитывая на проволоку чёрного ящика необходимую информацию. – Курс заход в Белогорске 85 градусов. Ветер – пять метров, боковой. Пилотирует справа, связь и выдерживание скорости – слева. При уходе на второй круг – полёт по прямой до высоты триста метров. Дальше - по схеме повторного захода. Доложить готовность к снижению!
- Механик готов!
- Штурман готов!
- Справа – готов!
- Слева – готов! Приступаем к снижению. РУДам – малый газ!
Команды знакомые, отрепетированные тысячи раз. Механик перевёл рычаги на режим малого полётного газа и самолёт сам перешёл в снижение. Схема захода знакомая, как знакома лесная тропа, по которой ходил с детства и ни разу не заблудился.
Любому лётчику знакомы эти радостно-напряжённые минуты полёта, когда механик начинает отсчёт последних метров, оставшихся до полосы. Пять метров, три, метр…  Тут уж нет места посторонним мыслям, каждая клеточка тела по своему напряжена. И вот оно, касание. Спокойно! Нельзя делать резких движений штурвалом. Они выверены, как выверены движения хирурга  скальпелем. Лёгкий свист из под брюха самолёта. Это колёса коснулись бетонки, выпустив облачка дыма, и мягко покатились по полосе. Это непередаваемый кайф. Каждая посадка даже в простых условиях – экстремальная ситуация для нервной системы. Но как она приятна. Непередаваемое чувство ощущает лётчик, когда самолёт, заканчивая полёт, бежит по полосе, гася скорость. Штурман едва успевает её диктовать. И вот полёт закончен.
 На перроне их встречал начальник аэропорта.
- Здравствуйте, Фёдор Васильевич, - приветствовал он командира.
- Не ожидал? – спросил Бобров.
- Не ожидал, не ожидал, - подобострастно улыбался начальник, пожимая Боброву руку. – Могли бы заранее позвонить. Я узнал, что вы на борту за пять минут до посадки.
- Заранее позвонить? – проскрипел Бобров. – Чтобы ты навёл тут показушный порядок? Я этого не люблю. У нас есть 20 минут, веди, показывай, чем вы тут занимаетесь. Впрочем, я сам пройдусь, занимайся своими делами.
Небольшой ухоженный аэропорт он обошёл за 10 минут. Ничего его не разочаровало, кроме…
- Иди сюда! – поманил он пальцем начальника аэропорта после выхода из туалета на привокзальной площади с неряшливо нарисованными буквами М и Ж. – Что это такое?
- Это? Это… это самое, - растерялся начальник.
- Это самое? – ехидно спросил Бобров. – Ты давно заходил в это самое?
- Н… не заходил. У нас есть служебный, в здании. А это для пассажиров.
- А ты зайди, зайди. Коровин, ты заходил?
- Пришлось зайти, - потупился командир самолёта. – Чисто российский шарм.
- Слышал? – повернулся командир ОАО к начальнику порта.
- Руки не доходят, Фёдор Васильевич! – заныл тот.
- Не доходят? Я вот прикажу все служебные туалеты закрыть – быстро дойдут.
- Через пять дней сделаю, Фёдор Васильевич.
- Через два дня сам прилечу, не поленюсь. Проверю. Безобразие! Представляешь, что говорят пассажиры?
- Понял, Фёдор Васильевич.
- Что есть ко мне?
- Есть, - обрадовался начальник перемене темы. – Посадочный локатор издыхает.   
-  Конкретнее?
- Срок службы через два месяца кончится.
- Почему молчал до сих пор?
- Я писал заявку ещё весной.
- Ну и?
- Бухгалтерия. Сказали, что нет денег.
- У них всегда нет денег. Надо было ко мне зайти. Ты начальник аэропорта или грузчик? Разберёмся. Что ещё?
- Да пока вроде всё.
- Командир, пассажиры на борту, пора вылетать, - напомнил Коровин.
В Белогорске он взлетел безупречно. За десять минут набрали заданный эшелон.
И опять нахлынули мысли. Что делать? Извечный российский вопрос. Что делать? Надо принимать решение. Не завтра, не послезавтра, а сегодня, сейчас. Он никогда не принимал скоропалительных решений, но и не откладывал их надолго. Он должен решить это до посадки. Время есть, целых сорок минут.
Пилотировал самолёт он безукоризненно. Автопилот не включал, только оттриммировал нагрузки рулей  и теперь едва заметными движениями штурвала удерживал машину на заданной высоте и нужном курсе. На пилотажные приборы не смотрел, не было необходимости.
Внизу, словно лента гигантского транспортёра, проплывала знакомая картина: леса, деревни, дороги, знакомые изгибы рек. Он вёл самолёт визуально. Только раз спросил штурмана:
- Через сколько километров нам снижаться?
- Через пятьдесят, товарищ командир.
По времени – это семь минут. У него есть ещё семь минут, чтобы принять решение. Итак, что мы имеем? Многое, чтобы быть избранным. Но сейчас требуют новые методы руководства, а их Бобров внутренне отвергал.
 Что-то ему подсказывало: так называемые демократические методы руководства ни к чему хорошему не приведут. Не готовы к этому люди. А что взять с демократов? Это, как правило, болтуны и демагоги, Жириновские, Явлинские и прочие. Ну а народ понимает под демократией прежде всего вседозволенность, возможность делать всё, что хочется. В том числе и воровать. О, это в России пойдёт с размахом. Надо знать эту страну. И пример покажут эти крикуны, если дорвутся до власти.
 Так что же делать? Как работать дальше? И стоит ли работать, чтобы наблюдать за неминуемым развалом? Всё, что им создано, порушится. Все лучшие годы жизни отданы этому благодатному краю. Он поднял авиацию региона на невиданную высоту. До него Бронск был авиационным захолустьем, имевшим старую тихоходную поршневую технику.
Он не видел своей вины в начинающемся развале. Виноваты в этом там, в Москве. Загнивать начала голова, и гниль распространится по всему телу. Производство падает, цены поползли вверх. Все отрасли, словно соревнуясь между собой, начали поднимать цены. И это рынок? Эгоизм какой-то. Каждый норовит въехать в рай на чужом горбу. Пожалуй, нужно быстрее достраивать дачу, ведь на пенсии надо же чем-то заниматься.
Когда самолёт зарулил на стоянку решение уже было принято. Никакого заявления он писать не будет. Он напишет рапорт об уходе на пенсию. Он не хочет участвовать в развале того, чему отдал всю свою жизнь. Он уйдёт непобеждённым. Его ещё долго будут вспоминать, когда придёт полный развал. А то, что он придёт, Бобров уже не сомневался.   
Войдя в свой кабинет, нажал кнопку связи с начальником штаба.
- Слушаю! – раздалось в динамике.
- Шилов, бывший начальник штаба, - начал он без всяких предисловий, - регулярно по утрам обходил территорию. И правильно делал. Был порядок. Мы скоро мусором и прочей гадостью зарастём. Площадь обросла какими-то ларьками, собачьими будками, торгуют в них какой-то непонятной импортной дрянью. Кто этим занимается?
- У них есть разрешение, товарищ командир, все документы в порядке. Это кооператоры.
- Но за порядком-то мы должны следить, это наша территория. Завтра же этим займитесь. Если не хватит ваших полномочий – доложите мне.
- Понял, товарищ командир.
- И ещё. Сделайте заявку на ремонт ограды, которая разделяет площадь и перрон. Терпеть не могу покосившихся заборов. Всё!
Он посмотрел на часы, половина пятого.
- Ольга! – позвал секретаршу. – Вызови из гаража мою машину, пожалуйста.
- Сейчас, Фёдор Васильевич.
Пожалуй, сейчас он уедет домой и… напьётся. Кажется, в баре есть ещё коньяк. Ну, не напьётся, конечно, просто хорошо выпьет. И ещё раз обдумает своё решение. Вернее, то, что нужно сделать за оставшиеся до выборов два месяца. А решение он уже принял и вряд ли его изменит.
- Машина внизу, Фёдор Васильевич.
- Спасибо, Ольга.
Уже садясь в машину, подумал, что, возможно, летал сегодня последний раз в жизни. Впрочем, впереди ещё два месяца.
---------------------------------------------------------
   продолжение следует