Дикие слухи, как весенние сухие ветры и пыльные смерчи, гуляли по степи и хлопали дверями юрт. Говорили, что появились волки с человечьими головами, что начальник аймачного ГПУ в прежней жизни был летучей мышью и теперь шуршит, невидимый, ночами по степи; говорили, что ламы, отправленные в красноярские лагеря, неожиданно превратились в красно-желтых птиц и с протяжными криками улетели в Тибет; что красавица Соелэй Жаргалма и невзрачный председатель колхоза «Красный степняк» Санданов Бухо по кличке Хорхой-Борбо бежали в Японию на секретной машине по подземному тоннелю. А еще говорили, что по ночам на белых конях появляются умершие и высасывают кровь колхозных коров и овец, присвоенных у них когда-то живущими ныне; что знаменитый драчун и убийца Батын Жаргал, с малых лет прозванный Будун Хузуном,2 бежал из лагеря, убив солдата, но либо сгинул в тайге, либо провалился под лед большой реки...
Жаргалу слухи передавала полуслепая тетка, когда он заворачивал к ней в тёмные и дождливые ночи.
Сначала старуха приняла его за привидение, но, вглядевшись в почерневшее, изможденное, лицо, признала и прошамкала, рассматривая старую шинель и будёновку:
– Значит, ты и вправду бежал! Из города бумага была, месяц милиционеры искали тебя... Потом говорили, что умер в тайге. Никто не любит тебя, ты с детства не умел жить с людьми... Тебе надо в Китай уходить. И родителям твоим надо было бежать, а не ждать тут смерти... Многие ушли. Исхудал ты, Будун Хузун, голова, как череп.
Этой ночью старуха ворчала:
– Ты еще не ушел? Выследят тебя, Жаргал. Убьют. Помолись на обо.3
Она раздувала в очаге юрты тлеющий аргал-кизяк, в седые космы летел сизый пепел. Пламя вспыхнуло и высветило тёмные решетчатые стены. Жилистый и худой Жаргал, вытянув гибкую шею, смотрел на старуху любопытными черными глазами и молчал.
Та продолжала:
– Помолись, слышишь? А ведь Жаргалма и Хорхой-Борбо и вправду исчезли вместе. Кто бы мог подумать... Скоро рассветет, поезжай, поезжай...
Жаргал только помолился, положил на камни несколько монет, как заржал его навьюченный конь. Далеко внизу, поднимая летящую пыль, мчалась черным коробком полуторка. Жаргал тут же распластался за камнями и, быстро высовывая голову, оглядел степь до синеющей кромки тайги. По волнистой зелёной степи рассыпались вооружённые всадники, сверкали русла речушек, голубели в тумане горы. Жаргал снял из-за спины карабин, дослал патрон в патронник и быстро спустился к вороному с белым крупом. Облава? Чего они загоношились? Труп председателя он закопал в тайге, никто и никогда не найдет. Может быть, снова из лагеря бумага пришла или его выследили знакомые и родственники? Кто мог узнать, что внезапно исчезнувшая Соелэй Жаргалма и бежавший из лагеря Батын Жаргал обжили в тайге старую землянку? Пора сниматься отсюда, уходить за границу. Не зря, выходит, молился!
Спрятав коня в тайге, Жаргал вскарабкался на высокую коричневую скалу, выдвигавшуюся в степь, и просидел там целый день. Гепеушники и милиционеры кружили по степи, обшаривали стоянки, юрты, в тайгу не углублялись. Последние лучи солнца на миг зацепились за иглы лиственниц и, вспыхнув, погасли. Жаргал заторопился и направил коня узкой таежной тропинкой. Стало влажно и ветрено, по небу плыли, клубясь, тяжелые тучи.
В землянке было тепло и сухо. Жаргалма все поняла по его взгляду и ни о чем не спрашивала. Они быстро вынесли два казачьих седла, стали собирать вещи. Разговаривали мало, только по делу. Зачем говорить без дела и о непонятном? О чувствах молчали. Все было понятно и так. Жаргалма подумала и одела свой лучший тэрлик-халат, крытый плотным зеленым шелком с квадратными узорами. Голову повязала синим платком с бахромой. Жаргал одобрительно кивнул и достал из мешка свой синий тэрлик и красный кушак.
В густой августовской темноте они заседлали коней, навьючили на разжиревшего высокого гнедого пожитки, тронулись в путь по мокрым холодным камням и травам. В проемах туч подрагивали крупные малиновые звезды, было зябко. Жаргал уверенно направил маленький караван к аймачному центру. Никто даже не подумает, что Батын Жаргал свободно разгуливает по степи! Жаргалма, придерживая дробовик, молча ехала за ним, как будто крепкий и незримый канат связывал их и коней. Она видела в сумраке навершие его будёновки и смутно радовалась, что они снова будут жить вместе, далеко от людей. Жаргал сказал, что с ними жить нельзя. Не потому, что за свою тридцатилетнюю жизнь убил трёх человек, просто он твёрдо и навсегда знал – жить с ними нельзя! Он не понимал: почему они мучаются, чего хотят и почему жадничают, когда небо и земля дали человеку всё. Она верила ему, как и десять лет назад, когда впервые увидела его...
Десять лет назад сын богача Сандана, Бухо, насиловавший безнаказанно батрачек и прозванный Хорхой-Борбоем, тщедушный урод со змеиной головой и чёрными точечками глаз, гулял по степи с такими же, как и он, удальцами. Ватага нагрянула, когда Жаргалма пасла овец. Она шарахнулась, как испуганная косуля от одичавших собак, но кто-то стегнул её кнутом, кто-то рвал тэрлик. Отвратительные запахи и липкие руки душили ее. Мир отодвинулся в больном тумане, и над ней нависла омерзительная рожа похотливо хрипевшего Хорхой-Борбоя, сердце резал хохот пьяных парней. Но вдруг насильник дико завизжал и вскочил на ноги со спущенными штанами. Ватага разбегалась по степи, разбойников настигал вёрткий и гибкий парень на саврасом жеребце. Он вертелся в седле, поднимал коня на дыбы и разъярённо, жгуче, хлестал этих трусливых и злобных собак витой плеткой.
– Ловите его! – вопил Хорхой-Борбо, подтягивая штаны; на его обритой голове вспухал багровый рубец.
Дураковатый бугай успел схватить за ногу молодца и выдернуть из седла. Но тот стремительным хорьком перевернулся в травах и, прыгнув вперед, мгновенно воткнул узкий нож в жирную ляжку бугая. Никто не успел опомниться, как дико взревел Хорхой-Борбо – хорек развалил ему острым ножом задницу. Трава повсюду была залита кровью. Насильники отхлынули. Парень, хищно пригнувшись и крепко сжимая нож, неумолимо и молча надвигался на ватагу. В белой полыни и ковылях валялись кушаки, катались и стонали бугай и Хорхой-Борбо. Жаргалма куталась в разорванный тэрлик и широко раскрытыми глазами смотрела на парня.
– Пощади, Будун Хузун! – вдруг промолвил осипшим голосом один из насильников в расстегнутом коричневом халате.
– Убирайтесь, подонки! – прошептал Будун Хузун. Неутолимая ненависть была в этих звуках. – Убирайтесь! Еще раз попадётесь – убью!
Жаргалма не слышала стонов, возни и топота копыт. Она видела только заступника. Как он ловко вскакивает в седло, его сверкающую и белозубую улыбку на матово-смуглом лице.
– Как тебя зовут? – ласково спросил он с высоты коня.
– Жаргалма, – прошептала она, вставая навстречу парню.
– А, дочь тибетского ламы. Не обижайся… А я – Жаргал. Значит, счастливые мы, Жаргалма!
Жаргал ускакал, Жаргалма не обиделась. Говорили, что её мать, покойная Соелма, жила с тибетским ламой, который, намучившись с местными жирными ламами, покинул их и дацан. Жаргалма не видела отца, говорили, что он ушел в Тибет.
Жаргал! Черноголовый, маленького роста, в солдатской гимнастёрке, перетянутой кожаным ремнем, голова туго стянута сложенным в ленту красным платком. У него гладкая и блестящая на скулах кожа, узкое лицо с тонкими чертами, будто нарисованными тончайшей китайской кисточкой, нос хищный, с едва заметной горбинкой, черные любопытные глаза и темно-малиновые губы! И он не был злым!
Она ждала Жаргала и смотрела теперь на мир другими глазами. Люди разные, как трава, деревья, животные. Но люди обманывали и мучили друг друга, они не защищали ни себя, ни других. Они все врали. Жаргал – совсем другой!
Он появился у них на стоянке через год на том же саврасом жеребце. Легкий румянец тлел и готов был вспыхнуть под тонкой загорелой кожей на овальном и смуглом лице Жаргалмы, крыльями ласточки вздымались брови, большие и карие глаза вспыхивали искорками, спелые и припухлые губы мгновенно высыхали, когда она смотрела на Жаргала. Казалось, что все слышат, как бьется её сердце.
Имя ее журчало, как родничок – Жаргалма! Жила она в старенькой юрте с бабушкой, которая встретила Жаргала неласково. Ведь он был сыном богача Баян-Бато, часто ездил в большой город, дружил с русскими, слыл знаменитым охотником и драчуном. Но все брошенные – сироты, старики и старухи – знали, что Баян-Бато и его сын всегда помогут. Жаргал с малых лет пас табуны, обучал диких коней, ухаживал за скотом, помогал батракам и батрачкам. И еще – он разговаривал с животными, как с лучшими друзьями! Многое за год узнала Жаргалма о Жаргале, сыне богача. Но Хорхой-Борбо тоже сын богача, он и его отец могут вырвать последний кусок изо рта умирающего родственника и при этом улыбаться ему и желать благополучия. Значит, Жаргал не боится и ненавидит таких!
В предрассветных сумерках они проехали мимо аймачного центра. Жаргал обернулся, и Жаргалма угадала в темноте его ласковую и печальную улыбку. «Видишь, – говорила улыбка, – всё хорошо. Они нас ищут в тайге, мы – здесь, а скоро будем жить в своей юрте». Теперь она видела его синий тэрлик с круглыми узорами, красный кушак, старую будёновку, короткий карабин, и верила ему так, как можно верить солнцу, луне, траве – они не меняются, как люди, с которыми нельзя жить.
Огромный алый круг навис над сопками, березняками и степью, заливая всё вокруг радужным сиянием, когда они спешились у отливающего густым малиновым отсветом Онона. Кони потянулись к воде. Мягко и сонно всплескивала рыба, в тальниках просыпались туманы и, казалось, что кто-то смотрит оттуда.
– Не бойся, – тихо и ласково сказал Жаргал, и она смело потянула белоногого рыжего за длинный повод, на мгновенье задохнувшись от мягкой и холодной воды. Жаргал крепко привязал карабин и дробовик к седлу вороного и шагнул за ней. Вскоре они плыли, держась за гривы коней, как две большие и дружные рыбы в лучах утреннего солнца. Перешли вброд еще две протоки и въехали в тальники и заросли черемухи.
Солнце было уже высоко, когда Жаргал развёл костер. Синий и зеленый тэрлики украсили ветви кустов. В густой зелени весело перекликались птицы. Пока все шло хорошо, впереди – озеро Далай-нор, дядя Жаргала со своими гуртами и табунами, своя юрта. Жаргалма и Жаргал станут жить одни в степи, пасти коров и овец. У них будет много детей, они научатся любить родителей, а не портреты каких-то бородатых русских людей.
– Как он? – спросил Жаргал и его узкие глаза вспыхнули нежным огнём. Жаргалма тихо и радостно рассмеялась:
– Я здорова, и он здоров. Смеётся!
– Давай отдыхать, пусть и он отдохнёт, – улыбнулся Жаргал, доставая из вьюка солдатскую шинель.
Говорили о сыне, который должен был родиться.
Они лежали на шинели, и солнце слепило им глаза. Рядом кони с хрустом рвали траву.
– Он будет таким же, как и ты, – тихо говорила, закрыв глаза, Жаргалма. Сердце обволакивало нежное тепло.
– Он будет лучше нас и тех людей, которые указывают друг другу, как надо жить... Я устал... Что мы им сделали? – шептал Жаргал.
Сонная тяжесть наваливалась на него, тесно и жарко стало в высохшей одежде. Сквозь полудрему он думал, что лицо жены проступает откуда-то изнутри, что у неё глаза наездника, эти глаза недоуменно и с ужасом смотрели на него и людей.
Он смотрел на людей и судей. Ему зачитали пятнадцать лет строгого режима... Когда начали раскулачивать, они с отцом и матерью раздали весь скот родственникам и бедным. Но люди с винтовками, разорив их, все равно пришли за ними. Даже зверь, схватив добычу, уходит, эти были хуже зверей, они настигали и настигали. Он не понимал: почему они не могут отогнать их, почему они должны слушаться их и ехать в какие-то неведомые края? Жаргал отказался садиться на телегу. Один из бойцов ударил его прикладом, другие стали закручивать ему руки. Отец с матерью взмолились. Он не мог видеть их такими! Вьюном выскользнув из рук конвоиров, Жаргал схватил лежавший у дома топор и рубанул по голове молоденького бурята-милиционера. Глаза паренька сразу стали недоумёнными. Фонтаном хлынула кровь, люди отшатнулись от Будун Хузуна.
После суда конвоиры повели его со связанными руками к машине, он наткнулся на злорадный взгляд Хорхой-Борбоя и на мгновенье ослеп от ярости. Отец Хорхой-Борбоя сдал весь скот колхозу, в их деревянном доме и юртах днями и ночами пьянствовали городские и аймачные начальники. Хорхой-Борбо стал председателем нового колхоза, он кричал на собраниях, что у них еще есть не раскулаченные и скрытые враги Советской власти...
Прозрев, Жаргал крикнул:
– Эй, Хорхой-Борбо, если посмеешь тронуть мою жену, я убью тебя. Я вернусь! Я вернусь, Жаргалма!
Глаза Жаргалмы охватывали разом его и людей. Всего семь дней наслаждались друг другом Жаргалма и Жаргал в новой юрте, смеясь и считали еще не родившихся детей. Что они сделали людям? Лицо Жаргала мучительно думало во сне.
Похолодало, и снова огромное багровое солнце повисло над степью и Ононом, тальники и сопки быстро темнели. Жаргалма проснулась и испуганно огляделась, но, увидев спящего Жаргала, стреноженных коней, успокоилась. Она смотрела в матово-смуглое лицо мужа... А сердце ее плакало.
«Как маленькие телята мы радовались на лугу... Ты – мой изюбрь, ты – мой жеребец, ты сказал, что придешь ко мне, и пришел. Ты всегда делаешь то, что говоришь... Мне не страшно с тобой! Ты сказал, что человек не может выбирать, у человека должен быть один выбор, один путь... Вот почему ты сказал, что с этими людьми нельзя жить... Ты сказал, что они могут сделать что угодно и как угодно. Ты сказал, что они не любят жить. Ты сказал, что они будут делать тяжелую и грязную работу, плохо делать, что никогда счастье не посетит их. Ты сказал, что они больше никогда не будут шить красивые одежды, валять войлок, мастерить серебряные ножи и чаши, что они никогда не наполнят эти степи и долины табунами и отарами. Они будут лизать руки тех, кто будет их убивать... Кто тебе сказал это? Ты стал совсем другим после тюрьмы. Ты сказал, что любое животное лучше их. Как людям жить на Земле? Я ничего не понимаю, но я верю тебе и жалею людей... Они хотели убить тебя, а ты не хотел, мой маленький черноголовый Будун Хузун с любопытными глазами... О, небо, есть ли на земле место для Жаргалмы и Жаргала?»
Она вытерла кончиком платка выступившие слезы и тронула за плечо Жаргала. Он вскочил мгновенно.
– Впереди сосновый бор, дальше – степь. Это не наш аймак. Тут живут хорошие люди, им нет дела до того, кто и как живёт, – сказал он, разминая шею и голову. – Ложь начинается за Ононом... Ладно, собирайся.
Небо было густым и звездным, сияла серебристая луна, освещая сосновый бор, Онон и разомлевшие от сладкой дремы травы. Жаргал, ссутулившись и чуть боком, покачивался в седле, тускло поблескивало дуло карабина. Жаргалма думала, что может так ехать за ним бесконечно под мерный скрип седел и мягкие удары селезенок коней. Тишина... Они... Луна и звезды над степью...
С того самого дня, как Жаргала увезли в черной машине, Жаргалма жила в каком-то тяжелом и больном сне. Но он вернулся, как и обещал. Через девять лет! Жаргалма пришла в свою юрту уставшая и искусанная комарами после дойки колхозных коров, начала разжигать очаг, как услышала голос, и сердце её обмерло, похолодев, от страха.
– Не надо огня, Жаргалма, мы не будем здесь жить. С ними нельзя жить... Собирайся.
Жаргал сидел в солдатской шинели и держал в руках карабин. В ту же ночь они ушли в тайгу. Только один раз Жаргалма вернулась на рассвете в юрту, чтобы забрать одежду...
Они ехали по редкому сосновому бору В купах тёмных кустарников изредка и сонно чивикали невидимые птицы, огромные корявые сосны стояли, как сказочные богатыри, всматривавшиеся вперед, а впереди была степь. Можно было бы жить и тут. Но все равно сюда придут из-за Онона люди, с которыми нельзя жить. Они повсюду!
В степи залаяла собака. Где-то была чабанская стоянка. Жаргал обернулся и сказал, показывая куда-то вперёд:
– Нам надо до рассвета быть у гор, там много лощин и кустарников. Днем там отдохнем, а ночью будем уже на той стороне.
Жаргалма улыбнулась, блеснув зубами и, стянув с головы платок, слушала тишину. Жаргал спешился чтобы подтянуть подпруги. Постояв, они снова заторопились.
Неожиданно открылась степь, вся залитая лунным сиянием и мерцавшими зеркалами озер, редкими раскидистыми соснами и дремлющими чабанскими стоянками. Кони перешли на рысь. Теперь Жаргалма и Жаргал выровнялись и изредка переглядывались, счастливые и уверенные в близком счастье. Вороной и рыжий мотали головами, гнедой то натягивал, то ослаблял повод, привязанный к седлу рыжего, травы шуршали под их ногами. Сердце жаждало протяжной и умиротворяющей песни, которая растворялась бы в степном аромате вместе со звоном комаров. В густых и высоких травах у оврагов и сосен мирно паслись бессонные лошади, вскидывая, поворачивая большие головы и прядая ушами, они долго смотрели им вслед.
Линия горизонта отплывала все дальше и дальше, и повсюду была степь, степь и степь с пологими и крутогорбыми сопками. Вдруг справа замерцало нескончаемое до горизонта озеро с ослепительно брызжущим лунным пятном и длинной золотистой дорожкой. На берегу четко вырисовывались верблюды. Они разом повернули маленькие головы на длинных изогнутых шеях в сторону всадников. Поодаль от них темнела одинокая юрта. Лениво лаяла собака. Пахло солёными травами, шерстью и потом. За сопкой кричали, перекликаясь, петухи.
– Казачья станица, – махнул рукой в ту сторону Жаргал. – Там у меня много знакомых.
Озеро и верблюды потонули за сопкой, восток медленно розовел, трепетно и ликующе зазвенели над всадниками жаворонки. Впереди засинела гряда невысоких скалистых гор с темными расселинами и впадинами. Розовая степь преобразилась и ожила, далеко послышались бодрые людские голоса, мычание коров.
Жаргал заволновался и заторопил коней.
Они выскочили на пригорок, и Жаргалма громко вскрикнула, резко остановив коня. Жаргал молниеносно сдернул через голову карабин и клацнул затвором. Кони попятились назад. Совсем недалеко от них стояла в травах блестящая в лучах поднимавшегося солнца машина, похожая на чёрного жука. Вокруг него гарцевали всадники в военных фуражках, один из них, приподнявшись на стременах, обшаривал биноклем степь. Вдруг он что-то тревожно и быстро выкрикнул, показывая вытянутой рукой на Жаргалму и Жаргала.
– Скачи! – страшно крикнул жене Жаргал, мгновенно отрезав ножом натянутый повод гнедого.
Жаргалма хлестнула плеткой, и рыжий, взвившись, полетел по травам. Она пригнулась к гриве коня и продолжала нахлестывать. Гнедой шарахнулся в сторону и умчался за ними. По степи рассыпался приглушенный стук копыт, часто-часто затарахтела машина. Грянул и раскатился, прозвенев, жгучий выстрел.
Жаргал два раза выстрелил в сверкающие стеклянные глаза машины-жука и погнал коня за Жаргалмой. Всадники скучились у остановившейся и замолчавшей машины, что-то кричали, некоторые стреляли вслед удалявшимся, но степь уже поглотила их.
Белый круп вороного и тонкие белые ноги рыжего стлались над травами. Жгучий ветер высекал слезы и развевал полы тэрликов, как зеленые и синие крылья. Горы стремительно приблизились, открывая впадины и расселины, серые и коричневые валуны. За ними сверкало лазурное, слившееся с небом и облаками, озеро, над прохладой которого скользили гуси и утки... В жестком и колючем кустарнике Жаргал спрыгнул с вспотевшего и подрагивающего вороного, выхватил из сум обоймы и выдохнул Жаргалме:
– Будь здесь. Я быстро вернусь. Отгоню их и вернусь.
Ловко огибая камни, он заскользил неутомимо на вершину и стал похож на настоящего хорька, Будун Хузуна, обезумевшего от ярости и защищающего свое семейство.
Всадники отъехали от машины и, разбившись на три группы, облаживали вершину. Высокий время от времени останавливался и шарил биноклем по склонам гор и степи... Значит, они нашли в тайге землянку, кто-то непременно выследил Жаргалму и Жаргала. Теперь о них знают во всех районах и на заставах! Если облавщиков не остановить, они будут идти за ними всё время. Жаргал снял буденовку и, отдышавшись, выстрелил из-за валуна в обходившего слева всадника. Тот, взмахнув руками, повалился набок, конь шарахнулся и понес его, застрявшего ногой в стремени. И сразу же загремели выстрелы. Бойцы быстро спешились и стреляли по вершине, стараясь нащупать его. Он перекатился за другой валун и срезал ещё одного бойца.
Облавщики залегли в травах. Наступила пронзительная тишина. Неожиданно над ковылями блеснули и потухли линзы бинокля. Сухая, напряженная тишина растягивалась и не лопалась. Человек с биноклем медленно приподнялся на колени. Жаргал выстрелил в него, как в тарбагана. Высокая зеленая трава и белые ковыли на буграх зашевелились. Теперь Жаргал точно знал – убил троих и остановил их.
Бойцы стали отползать в лощину, где их ждал коновод. Становилось жарко, степь начинала позваниватъ, воздух заструился. Вдруг над травами заныряли фуражки бойцов, потом из лощины выскочил всадник, за ним другой. Облавщики удалялись в степь, солнце скатывалось с зенита.
Жаргал быстро спускался с вершины. Испуганная Жаргалма смотрела на него широко раскрытыми глазами. Ноздри её трепетали и вдыхали запах родного пота.
– Уходим! – только и сказал Жаргал, стараясь попасть ногой в стремя закружившегося вороного.
Они вылетели из впадины и помчались по склонам гор.
– Гнедко, наш Гнедко! – вдруг радостно закричала Жаргалма.
Жаргал рассмеялся и поскакал к гнедому, высоко вскинувшему голову в ожидании своих.
Они скакали мимо сонных белых озер, где спасались от жары коровы, быки и овцы, мимо скучившихся верблюдов, стоявших на солончаках и безучастно жевавших ковыль, над буграми взвивались и тут же исчезали серо-желтые тарбаганы, над ними летели с курлыканьем журавли, далеко пронеслось стремительное стадо дзеренов. Кони вспотели и стали изнемогать, потом перешли на ровную рысь.
Грязный пот струился по лицам Жаргалмы и Жаргала, но мир приблизился к ним, они были одни. Встречаясь, глаза их вспыхивали искорками. В сумерках взмокшие кони пошли усталым шагом. Остановились в большом песчаном овраге, заросшем тальником.
– Ты спи, – вздохнул Жаргал, – я присмотрю за конями. Совсем немного осталось. Устала?
– Ничего, – застенчиво улыбнулась Жаргалма. Она нетвердо стояла на земле. Жаргал на миг прижал жену к себе и понюхал её голову. И она вся потянулась, стремясь перелиться в него. Но он мягко отстранил её и начал стреножить коней.
Небо задернули тучи, темнота сгущалась и становилась тесной, грозно обволакивая их. Невидимые глаза ночи со всех сторон смотрели на Жаргала. Уставшая Жаргалма спала.
Сердце Жаргала изливало печаль.
«Мы резвились с тобой, как новорожденные телята в зеленой степи, у тебя было смуглое и испятнанное молоком личико... Ты – моя трепетная косуля, ты – моя изюбриха, ты – моя кобылица… Что мы сделали людям? Где на земле место для Жаргалмы и Жаргала? Зачем люди указывают, как нам жить? Зачем они разорили отца и мать и увезли их куда-то на телегах? Неужели кому-то от этого хорошо? Я никого не хотел убивать! Ненависть моя растаяла. Зачем глупый Хорхой-Борбо следил за тобой, когда ты пришла из тайги за одеждой? Неужели ему скучно было жить? Я увидел его и выстрелил ему в голову... Я не желаю им зла, но с ними жить нельзя, они повсюду!.. Спи, Жаргалма, мы будем жить одни... Одни...»
Жаргал стоял на краю оврага и прислушивался. Неожиданно подул резкий ветер, прогрохотал гром, раскалывая тучи, небо задвигалось, треснула яркая ломаная молния. Жаргалма проснулась в страхе, но муж был рядом, и она потянулась к нему.
– А я видела во сне, как ты играешь и разговариваешь с нашей желтоухой собакой, еще тогда... в молодости. Ты был таким весёлым, так звонко смеялся, а наш Батор прыгал и лизал тебе лицо! – говорила она радостно, став на удивление многословной.
– А я вспомнил, как мы вернули обратно наших коней, – рассмеялся Жаргал. – Они ведь из нашего табуна. У-уу, как было страшно Жаргалме! Когда я уводил вороного и рыжего, ты была чутка, как рысь. Я вспомнил твои глаза, они мне казались в ночи огромными и зелёными. Вот как было страшно Жаргалме!
Смешно передвигаясь в темноте, он показал, как в ту ночь пряталась в березняке Жаргалма, как потом в промокшем тэрлике вела рыжего по тропе и в страхе оглядывалась назад, боясь, что их догонят эти люди, бесстыдно присвоившие их скот. У-уу, какие смелые и страшные эти люди, ха-ха-ха! Она заливисто рассмеялась и, сев на землю, ударила его по ноге кулачком.
– Тогда кони паслись около стоянки, я боялась, что тебя увидят. – Она продолжала смеяться, глядя на мужа заблестевшими глазами. – Это же я сказала тебе, что кони из нашего табуна! А Гнедко-то наш, Гнедко! Не бросил нас сегодня, ждал.
– Гнедко – кавалерийский конь. Он меня два месяца по тайге и степи носил, исхудал, не отходил от меня, а тут откормился, – рассмеялся он, прислушиваясь.
Они говорили много и бестолково, как не разговаривали никогда. В густой темноте начал накрапывать дождь, они укрылись солдатской шинелью и, замолчав, прижались друг к другу.
«Как он?» – спрашивало сердце Жаргала. «Ничего. Спит», – отвечало сердце Жаргалмы. «Нам будет трудно. Ты готова?» – «Да, я готова, не думай о плохом...»
Дождь перестал, гроза скатилась к самому горизонту и грохотала вдали, сверкая молниями.
Жаргал подвёл коней, и Жаргалма, стряхнув оцепенение, сразу став ловкой и сильной, взлетела в седло. Слившись с конями и темнотой, они поехали по мокрой степи стремя в стремя, уверенные в близком счастье. Кони тоже рвались вперед и шли быстрой рысью, предчувствуя долгий отдых. Тучи медленно плыли на север, и изредка мелькавшая луна освещала блестящие травы, над которыми вспархивали птицы.
Поднявшись на крутой пригорок, Жаргал остановил коней и прислушался. Был тот предрассветный час, когда сны сливаются с реальностью и человеку трудно проснуться. Вдруг далеко впереди мглу ночи рассёк длинный белый луч. Еле слышно рокотала машина.
– Они! – шепнул Жаргал и повернул коня.
Но тут, внезапно разорвав тишину, раскатисто прогремел выстрел. Гнедой шарахнулся в сторону и начал заваливаться. Жаргал чиркнул по поводу ножом, гибким зверем спрыгнул с коня и сдернул на землю Жаргалму. Снова грохнул выстрел. Луч медленно развернулся и поплыл в сторону выстрела, разрезая темноту. Жаргал передал поводья жене и шепнул, жарко дыша ей в щеку:
– Вниз! Вниз надо! – и отполз за гнедого, лежавшего тёмной глыбой.
Луч медленно приближался, шаря по степи и уплывая далеко в сторону. В страхе, обнимая травы и землю, Жаргалма отползала вниз, уводя коней с вершины. Внезапно луч исчез, обрушилась тишина. Грянул третий выстрел, Жаргал мгновенно ударил на высверк ответной пулей и скатился вниз к Жаргалме и коням.
Испуганными ночными птицами они взлетели в седла и понеслись во мглу. Вслед загремели выстрелы и послышался топот копыт, обходивший их слева и справа. Летели молча и без стрельбы, все дальше и дальше от страшного луча. Топот позади стал отдаляться, а потом затих вовсе. Но, грозя гибелью, медленно рассеивалась тьма.
Тревожно озираясь, Жаргал гнал коней в сторону границы. В третий раз рассветная степь становилась желто-розовой, легкий ветерок гнул острые верхушки начинающих рыжеть трав, серые и коричневые валуны в них казались спящими красно-пестрыми быками.
«Как он?» – спросило сердце Жаргала. «Ничего. Он смелый!» – ответило сердце Жаргалмы.
Полы зеленого и синего тэрликов развевались и переливались под первыми лучами солнца. Тонкие черты смуглых лиц Жаргалмы и Жаргала смягчились, они снова улыбались, подгоняя коней.
И тут снова откуда-то грянул страшный выстрел. Жаргал перелетел через голову споткнувшегося вороного и ударился оземь. Лихорадочно распластавшись в травах, он увидел, что Жаргалма ползет к нему. Она всхлипывала и стонала, из носа её непрерывно бежала кровь. Белый круп вороного округло вздымался над травой, рядом пытался встать на ноги рыжий и заливал траву кровью. Кровь густо бежала из рассеченной губы Жаргала.
Кровь была повсюду.
– Назад, назад, Жаргалма! – закричал, захлёбываясь, Жаргал, поняв, что облавщики убьют его, но пощадят женщину. Должны пощадить!
Оглушенные и разбитые, они залегли за убитым конем. Жаргалма потянула к себе старый дробовик.
– Не надо, – устало сказал окровавленным ртом Жаргал, передергивая затвор карабина. – Женщине не надо стрелять...
Высовывая на мгновенье маленькую черную голову из-за мертвого коня, он осмотрел степь. За ближайшими валунами передвигались фуражки бойцов, далеко рокотала машина.
«Но вот и все, Будун Хузун», – печально сказало его сердце.
Он прижал к себе Жаргалму, понюхал её голову, и глаза его увлажнились. Она будет жить, она ничего не сделала! Жаргал еще раз быстро оглядел степь. Далеко, ныряя в травы, ползла чёрным жуком глазастая машина. Рыжий все еще продолжал хрипеть и дергал белыми ногами над травой, будто отгоняя паутов.
– Сдавайтесь! – вдруг крикнули из-за валунов на русском.
Жаргал привязал свою ногу к длинному поводу вороного, он где-то читал об этом. Потом повернулся к Жаргалме.
Глаза их, испуганные и печальные, встретились.
– Иди, – глухо прошептал Жаргал. – Они тебя не убьют.
– Нет, нет! Что ты говоришь! – закричала Жаргалма, прижимаясь к нему и вдыхая запах пыли, крови и пота.
Снова загремели выстрелы, пули взвивали брызги камней и земли.
– Сдавайтесь! – продолжали кричать из-за камней.
Над колкими высыхающими от росы травами вились струйки дыма, Жаргал на мгновенье приподнялся, выстрелил в мелькнувшую фуражку и тут же рухнул на вороного, выронив карабин.
Буденовка его скатилась на землю.
– Нет, нет! Жарга-аал! – страшно закричала Жаргалма, бросаясь к мужу и переворачивая его.
Фуражки поднялись над валунами. Жаргалму отбросило назад, но, качнувшись, она упала на Жаргала и крепко обняла его...
«Жарга-аалма!» – крикнуло печально сердце Жаргала. «Жарга-аал!» – откликнулось радостно сердце Жаргалмы... «Как веселые телята мы резвились на весеннем лугу... Ты – моя трепетная косуля, а я – твой гуран-рогач... Ты – мой изюбрь в лучах закатного солнца, а я – твоя изюбриха в осеннем березняке... Ты – моя молодая кобылица, а я – твой сильный жеребец... Ты и я... Что мы сделали людям? О, небо, на земле нет места для Жаргалмы и Жаргала!.. Как он? Ничего. Он смелый!»
Стало тихо. Приминая траву, бойцы шли к трупам, двое возились с убитым товарищем. Подъехала и встала в сухих рыжих травах черная машина с разбитым стеклом. Хлопнули дверцы, из машины вышли два командира в широких, крыльями, галифе и длинных просторных гимнастерках, высоко перетянутых коричневыми ремнями. Рослый русский с внимательными голубыми глазами и багроволицый бурят в огромной фуражке на круглой голове. Хромовые сапоги засверкали в белых ковылях и полыни.
Бойцы и командиры окружили трупы.
– Ишь, варнак, привязал себя. Отчаянный зверь, – удивился один из бойцов.
– Мамонтова убил, – со скучной злобой добавил другой. – Привязал! Знал, что не уйти им, вот и привязал...
– Сабахам сабашья смерть! – тяжело дыша, сказал багроволицый бурят, вытирая грязным платком вспотевший загривок.
– Нет, Владимир Бадмаевич, это волки, – задумчиво протянул русский командир, глядя на лица убитых, окровавленные синий и зеленый тэрлики.
Солнечные лучи рябили и переливались на сбегавшем волнами узорчатом шелке. На тонком чеканном лице мужчины застыло удивление. Женщина замерла, крепко обняв его, на смуглых припухлых щеках высыхали слёзы и кровь.
Русский командир снял фуражку и глухо проговорил:
– Красивые люди... Жаль... Природа…
– Шего жалхо, Нихолай Басильич? – удивлённо поднял большую голову багроволицый, обмахиваясь фуражкой. – Они тольхо што бойса убили и ешо... Пашему жалхо?
– Да так... Васнецов, звони в район.
Август 1998 года. Степь.
________________________________________________________
Примечания и сноски
1. Жаргалма и Жаргал - популярные бурятские имена, означающие счастье.
2. Будун Хузун – хорек, буквально – сильная шея.
3. Ступа из камней, место для молений, обычно на возвышенности.