(ЦИКЛ: "КАМЕНЫЕ ДЖУНГЛИ")
Выше их квартиры только крыша была, они туда в десятом курить ходили. Высоко, аж дух захватывает. Внизу – грязь на стенах толстым слоем, мусор по углам, запах мочи в подъезде, а у них наверху – только птицы летают. И воздух свежий. Кругом посмотреть – с одной стороны такие же блочные башни, с другой, сколько глаз хватает - пустырь.
Под ними в квартире алкаш жил. Всю получку пропивал - жена сначала ругалась с ним, а потом забрала ребенка и ушла. Как-то раз в субботу набрался и выбросился из окна. И осталось от него только безобразное, большое бурое пятно на асфальте. Прямо перед подъездом. Куда ни пойдешь – не заметить, не вспомнить не получится. Потом, с течением времени, рассосалось, замыли дожди.
У нее такой букет национальностей, и не докопаешься, что в кого. Но очень видная девка выросла: стройная, скулы высокие, черты лица широкие, иссиня-черные волосы волной сбегают по спине. Даже пока не красила, хороши были. Но главное, конечно, глаза: огромные, зеленые, дикие. Даже не дикие – бешеные. В общем, не попадайся на узкой дорожке, да.
Знакомый предложил: поехали, что ты здесь сидишь сохнешь в своей блочной башне, мир посмотришь. Сейчас все разъезжаются. Поехали, документы достану, чтобы там пособие платили, недорого обойдется.
Обошлось дорого. В долги залезла, у матери из ящика тоже по-тихому вытащила. А что делать? Все равно денег у ней вечно не допросишься, нет и все, говорит, не проси, не дам – ну так и сейчас не будет.
Пособие маленьким оказалось, ни на что конкретно не хватало - но назад в блочную башню на пустыре не хотелось совсем. А хотелось, чтоб небоскребы вздымались в небо - а в самом высоком из них, в самом престижном чтоб она и жила, в пентхаусе таком, как на Манхэтэне, например – но не получалось пока. Удалось только квартирку у самой земли снять, входишь в подъезд – и сразу налево ее дверь. И хоть и подъезд, вроде, не вонял, и вокруг не пустырь был, а такие же современные гиганты, все равно обидно, что в самом низу, хоть вой. И огромный дом над ней навалился, давит громадой своей, всеми двадцатью этажами. Лучше б уж их не было вовсе!
Устроилась работать официанткой в русский ресторан. Ох, как же она их ненавидела всех - громких, краснорожих в подпитии, с их расфуфыренными тетками, по килограмму золота на пальцах-сардельках. Каких только унижений не натерпелась – и при этом чуть не каждый из этих краснорожих пытался ее, такую упругую и гибкую, клеить. И когда Борис ее клеить начал, поначалу она на него внимания не обратила. Но потом узнала, что у него магазин эксклюзивной обуви на центральной улице, и передумала, конечно.
Борис был невысок, полноват, немного неряшлив, крупные зубы выдавались вперед –в общем, помесь такая водяной крысы и бегемота. Жена, стареющая рыжая обезьяна, вцепилась было в него всеми четырьмя – пришлось ее, конечно, здорово покусать, чтоб отстала. Хорошо хоть, что детей у них не было.
К тому времени, когда они перебрались в мезонет на двадцать втором этаже, все на нее просто заглядываться стали. Холеная кожа, в ушах –брильянты, свадебный подарок, волосы собраны в узел под дорогой заколкой, на плечах - серебристо-черный мех. В обрамлении теней дремлют изумрудные глаза: то округлятся слегка, проявляя умеренный интерес, то сузятся - лишь холодный блеск из-под ресниц. Приятель Бориса, владелец театрального агенства, по совместительству самоиздающийся поэт, ей даже поэму посвятил, «Из дикого леса дикая тварь». Она поэму не любила, из-за названия. Сам тварь.
Мезонет был неплох – в стеклянном скошеном потолке отражалось палевое городское небо, величественной громадой замер в гостинной черного мрамора камин. С балкона открывался шикарный вид на соседние дома - их был самый высокий. Борис балкон не любил, боялся высоты, а она нет – курить туда ходила.
Да и жили с Борисом в общем неплохо. Ну, а уж обувь вообще ее страстью была – просто раньше безответной. Но сейчас-то уж она за все годы, проведенные в блочной башне, отыгралась - одни туфельки из крокодиловой кожи чего стоили, еле упросила этого жмота заказать. Или мягкие, из нежнейшей кожи антилопы, сапожки - мечта, а не сапожки. Да какое ей дело, что они в Красной Книге?! Она сама, между прочим, уникальный экземпляр - радоваться должен, что такую встретил.
Поначалу он детей хотел – с рыжей обезьяной не получилось, а она – молодая, здоровая. Ага, размечтался – она только-только жить начала, а тут – пузо безобразное, потом – бессонные ночи, опухшие глаза, весь день дома на приколе, носа не высунуть, потом садики всякие... бр-р! – не для того она сюда ехала, в ресторане с тарелками бегала. Не было в ней материнского инстинкта, другие в ней гормоны играли, ну и что? - не каждому же дано. Если все рожать начнут, то на планете скоро еды не останется, кстати. Так что от мыслей про детей она его умело отвлекала.
Как-то осенью уломала его поехать в Дубай, ей туда давно хотелось. Борис заказал номер в Шератоне, самый последний, «представительский» этаж, как она любит. Нет, скуповат он был все-таки. Ей-то хотелось в сказочный Атлантис на Пальме, или хотя бы в Аль Каср, где по вечерам плавали нарядные лодки в огнях - ну а лучше, конечно, в сам Бурж аль Араб, в гигантский, вздыбившийся над Персидским заливом Парус, где неподдельным золотом ломятся номера, а у входа в заветную цитадель стоит охрана: посторонним вход запрещен! А Борис какой-то Шератон заказал.
Разморенная духотой, лениво поднималась с лежака, брела купаться, чувствуя гибкой спиной взгляды пляжной охраны. Не спеша заходила по колено, по пояс, по грудь в теплую, молочную воду – и, наконец, соленая влага обволакивала ее, и она плыла вдаль, прочь от берега, по-звериному отфыркиваясь. Вот так и не вылезать бы из нее, словно из материнской утробы, кожей ощущая сладкое, чуть заметное дуновение ветерка... Не спеша поворачивала назад, к берегу, любуясь стеной подходящих почти вплотную к берегу новейших аппартаментов, на фоне которых восьмиэтажный Шератон их горбился жалобной козявкой. К ним, кстати, сразу по приезде подкатывались, не желаете ли, мол, купить там квартирку, но Борис, конечно, зажался. Мол, у нас и в Европе отличное жилье есть. Жлоб.
Беспокойная, полная волшебных огней и ночных гудков, спустилась ночь на Дубай, а ей все не спалось. Борис лежал, раскинувшись, на спине, то и дело заходясь храпом, челюсть отваливалась на грудь. Взяла сигареты, вышла на балкон. Вокруг громоздились ее любимые небоскребы, она ласкала их взглядом, но как-то безучастно - словно вообще все, что раньше привлекало, для нее в последнее время каким-то налетом покрылось, то ли пыли, то ли грязи.
Вот взять, к примеру, их вчерашнюю поездку в торговый рай «Дубай Молл» – и магазинов прорва, и аквариум с зубастыми чудищами, и ресторанов море, и фонтаны поющие, и рядом высоченный Бурж Дубай, голову наверх поднимешь – аж дух захватывает - и что? А ничего. Может, дело в Борисе? – нет, не в том смысле, конечно, для этого дела у нее два года как Хакан есть, чудо-мальчик – а просто психологическая несовместимость у них, так это называется, вроде. Жаль, конечно, что других достоинств у Хакана нет, и безденежный к тому же совсем, даже за билет домой для него ей платить приходится, мужу голову мороча - то про дорогостоящий массаж, то про подругу, которой срочно деньги понадобились. Вот ведь, сущая ерунда же, пара сотен евро, мог бы и не спрашивать – так нет, считает, скупердяй, каждый цент.
Или, может, заподозрил что-то и ревнует: ловит, ждет, когда она проколется? Еще не хватало. Да и вообще, что она ему, собственность какая, что ли, вроде этих шейховых жен? Насмотрелся тут на них – бегают за своим белоснежным повелителем черной щебечущей стайкой; насыпали им зерна, они и счастливы, и не нужно им больше ничего - знай себе перебирай лапами по земле да поклевывай. А ведь писаные красотки попадаются среди них, сама видела, глазищи так и сверкают из-под чадры, а весь интерес-то – в ювелирку забежать, побольше золота навешать на себя, и во всем в этом скорей домой, в гарем. И сиди там, во всем в этом – жди, , пока до тебя очередь дойдет! И размножайся, размножайся! Нет, спасибочки, она не такая. Ей-то всегда хотелось другое совсем: на дерево повыше влезть, затаиться там, где лианы сплетаются, заслоняя собой небо, высмотреть жертву получше, и – прыг! – готово, теплое тело и не вздрагивает уже, и все оно твое - наслаждайся свежим мясом сколько влезет. Мясо, дымящееся, парное мясо – только ради него и стоит жить. А Борис – ну что Борис? - наигралась она с ним, обглодала уже до косточек. А на кости и смотреть противно - повернуться да и уйти.
Внизу, прямо под ней, припарковался белоснежный «Бентли»; с заднего сидения выпорхнула яркая деваха на шпильках и скрылась в подъезде сияющей огнями высотки. Борис заворочался во сне, шумно втянул носом воздух, повернулся на другой бок. С минуту было тихо, а потом снова понеслось: хр-р! Хр-р-р!! Ну вот что ей с ним, скучным таким, скупым, старым, до смерти надоевшим делать – убить, что ли? Она усмехнулась. Из пистолета, например, как в кино: пиф! Паф! Ой-ой-ой... Ага, из пистолета – она и не представляет себе даже, как пистолет-то держать, да и где их вообще берут? Может, отравить? - а его вскроют потом, и причину смерти установят, поди докажи, что не при чем. Да и яд тоже где брать? - в супермаркете ведь на полке не лежит. Может, во сне задушить?
Самой забавно стало, что думает об этом всерьез, не испытывая при этом ни малейших сомнений-угрызений . Нет, ну а в принципе - лет ему, прямо скажем, немало. Хорошо пожил уже, к тому же язва запущенная. Да и ничего хорошего, кстати, в этой жизни ему все равно не светит. Охладевшая жена, болезни, немощь старческая. Так что реально естественный отбор получается. Конечно, он со своей язвой и сам может больше года не протянуть, и тогда зачем ей весь этот стресс. Но где гарантии? – а если, вдруг, лет на десять-пятнадцать еще?!
О
на снова закурила. Что-то много курить стала, цвет лица вконец испортит. Да и под глазами мешки. Хотя, с другой стороны, не девочка ведь уже, за сорок... Оглянуться не успеешь, как стукнет пятьдесят, и ничего уже не нужно будет. А что ей, кстати, сейчас - много нужно? Только обеспеченная жизнь, и больше ничего. Замуж сходила – большое спасибо, достаточно. Детки-конфетки? – проехали, к счастью. Будут деньги, так будет и кому стакан воды в старости подать - зато геморроя никакого, вон у всех вокруг одни проблемы от них, от деток этих. Друзья хорошие? - не знает про таких, не встречала. Не верит она в бескорыстную дружбу - не первый год на свете живет. Все их так называемые друзья – друзья Бориса, и отношения их она насквозь видит: не будь у него магазина, и друзей бы этих не было. Ну что ж - исчезнут вместе с Борисом, так туда им и дорога, она и так всю жизнь одна; да и надежнее так, сама себя-то не обманешь. Для тела у нее вон Хакан есть. Для души? - да все что угодно будет для души, были бы деньги! - единственная проблема, как всегда. А не будет Бориса, и проблема сама собой отпадет, все его ей и достанется. Тогда эти хаканы к ней в очередь построятся.
Она снова глянула вниз, туда, где по ярко освещенной улице медленно, как на параде, ползли, сменяя друг друга, темно-синие «Мазератти» и алые «Ламбурджини», и вдруг поняла, как все правильно сделать: Борис просто покончит с собой, выбросившись из окна. Нет, не здесь, конечно – дома, с их балкончика на двадцать втором этаже. А поможет ему в этом тот же Хакан. Все очень просто: откроет дверь ее ключом. Ну, а ей для алиби нужно в это время где-нибудь далеко быть – например, в Чехии, на «спа». А чтобы у полиции ненужных вопросов не возникло, Борис прощальное письмо оставит, в котором все объяснит. Ну, типа, что он не хочет больше жить, потому что у него язва, и вообще... ну, депрессия там. Жена разлюбила. И очень складно все получится, потому что почерк у него такой простой, детский прямо, так что подделывает она его мастерски, сколько раз уже приходилось по мелочам. Заглянула в комнату: храп прекратился, Борис спал на животе, одеяло сползло на пол. Мягко, не нарушая хрупкого равновесия, по-кошачьи ступая, вошла в комнату и забралась в постель.
...Ох и намучалась же она! Хакан уперся как баран – нет, кричал, делай со мной что хочешь, вот, хоть руку ножом режь, но не буду я его с балкона выкидывать, грех на душу брать. Ну скажите, это что, мужик? Выгнала - ну и черт с ним, получше найдем, таких тут полно бегает, только свистни. Еле-еле, с огромным трудом, вышла на нужного человека, денег стоило немеряно, пришлось даже кое-что продать – а расставаться со своей добычей она так не любила, что возненавидела Бориса еще больше. Иногда ночью, если вдруг не спалось, она чувствовала, как какая-то тоненькая, непонятно, для чего нужная в ее организме жилка бьется, вибрирует, словно хочет напомнить о чем-то, что было давным-давно... неизвестно даже вообще, в этой ли жизни...
В тот вечер она обедала в своем любимом «Карлсбад Плаза». Заказала стейк, медиум - но насладиться еще дымящейся, нежно-розовой плотью не успела: позвонили из полиции. Впрочем, она и ждала звонка. Кинула косметичку в собранный накануне чемодан, и в тот же вечер приехала. Взяла в дрожащие руки последнюю записку Бориса, что-то типа завещания, смахнула с длинных ресниц слезу. Нет, она не упала в обморок, она же сильная женщина.
Пока длилось следствие, сидела, затаившись, под домашним арестом, хладнокровная, невозмутимая, как сфинкс: вдруг невесть откуда явились психологи, опросили знакомых, составили психологический портрет - по которому выходило, что не мог Борис на себя руки наложить, даже с запущенной язвой, даже с охладевшей женой. Не такой был человек. Но в конечном счете все, конечно, утряслось, домашний арест сняли, а дело закрыли за отсутствием улик.
... Полулежа в шезлонге на веранде, она посматривала то на птиц в небе, то одним глазом в журнал. Все ей нравилось сегодня, чего с ней, кстати, давно не случалось: и травка ухоженная, и пентхаус ее все дорожает, и вкус нового сорта кофе, заказанного по специальному каталогу, не раздражает. И обувной магазин шел отлично, и даже ее вечная в последнее время тревога – все больше набухающие мешки под глазами и проседающие мышцы, из-за чего приходилось часами торчать то в фитнесс-центре, то в спа или на массаже - отступила сегодня на задний план. Радовало и то, что скоро должен был прийти Седат – красавец, зверь-мужик в полном смысле слова. Не мямля какая-то, вроде Хакана – нет, настоящий тигр, одной с ней крови, родственная душа. Съездить с ним куда, что-ли, отдохнуть от жизни такой – ну, хоть в Дубай тот же...
Залился радостной трелью звонок: на пороге, белозубо улыбаясь, стоял Седат. Как всегда, нарядный, надушеный, чертовски красивый. Упругой кошачьей походкой прошел в спальню, подошел к окну, сладко потянулся, попросил тоже кофе. Но стоя на кухне, она вдруг спинным мозгом почувствовала неладное. И так и не успела повернуться - а тяжелые безжалостные пальцы уже сомкнулись на шее, хрустнули позвонки. Попыталась вырваться, но куда ей было справиться с ним, молодым и сильным - и не успела издать не звука, захрипела только.
Седат пробыл в доме недолго – он хорошо знал, где что брать. Оттащил тело в спальню, подальше от входной двери, чтоб меньше воняло, бросил на кровать, в последний раз без сожаления глянул на растрепаные крашеные волосы, морщинистую шею, подвявшую грудь. У нее ни семьи, ни родственников, ни близких друзей - так что скоро не хватятся. Аккуратно прикрыл входную дверь. Подергал - заперта, снял перчатки. До рейса оставалось четыре часа, надо было успеть передать вещи и деньги.